литературный киносценарий
Картины быта XYIII-XIX вв.: акварели, гравюры, гобелены, рисунки, живописные полотна. Звучит органная музыка Баха. Как бы борясь с ней, в слух проникает и затем все вытесняет и захватывает музыка Бетховена, и на фоне картин старинного быта по экрану скользят слова: «Я нашел истинный путь к Счастью. Никто до меня не постигал этого! Они думают, что это страшно, что это - смерть. Глупцы! Они не верят, не надеются и потому умирают… Страшно только вначале, а потом – вечное блаженство, бессмертие, вечное Бытие Плоти…» За это время, вместе с картинами быта, на экране успели возникнуть изображения различных старинных механизмов.
* * *
З А Г Л А В Н Ы Е Т И Т Р Ы
(на фоне механизмов, орудий пыток, медицинских и алхимических инструментов)
* * *
Женщина, лица которой мы не видим, застегивает корсет. «Что вы скажете, доктор?» – спрашивает она. «Вы больны раком», - отвечает голос пожилого человека.
- Как?!
- Не бойтесь, у вас опухоль мозга. Это самое лучшее, это больше всего подходит. Страшно только вначале…
Женщина, рыдая, в отчаянии выбегает за дверь. Лица ее мы не увидели. Она бежит вглубь длинного тусклого коридора, в котором вдоль серых стен сидит много людей, одетых весьма разнообразно, по старинной моде. Видимо, конец XIX века. Звуки слышны приглушенно, как бы сквозь вату в ушах.
- Я больше никого не принимаю, - говорит им пожилой человек. – Все! Прием окончен. Уходите и больше ко мне не приходите. Я никого не лечу. Вы все неизлечимы. Прощайте!
Человек в белом халате захлопывает дверь. Шокированные и возмущенные пациенты д о л г о расходятся. Их голоса слышны приглушенно.
Последним выходит мальчик в шапке Гавроша: стоя к нам затылком, он глядит вглубь коридора на закрытую дверь.
Человек остается один. Он в большой комнате, обставленной эклектично, в духе конца XIX века.
Коридор пуст.
Деревянная кровать стоит в углу комнаты. В помещении видны какие-то пробирки, колбы, тонкие резиновые зонды, висят марли, разбросаны блестящие медицинские инструменты. Повсюду развешаны рентгенограммы головного мозга (энцефалограммы). Где-то в стороне стоит операционный стол. Посередине комнаты с потолка свисает большая шарообразная лампа. В пространство вкрадываются звуки синтезатора, очень отдаленно напоминающие тему из Бетховена.
Два больших и высоких окна. За ними нет ничего, кроме белесого холодного свечения. Человек зашторивает окна. Он садится около какого-то прибора. В тусклом свете белой лампочки он начинает проводить над собой странную операцию, похожую на рентгеновское просвечивание. Это длится долго и нудно. Также тягостно звучит синтезатор. Через некоторое время на белом фоне возникает титр:
«За несколько недель мне удалось вызвать рост капсулы. По моим расчетам она весит 100 грамм. Она должна занять оба полушария. Я добьюсь ее роста облучением. Затем капсула должна лопнуть и растечься – весь организм превратится в однородную ткань. В этом сущность моего открытия».
Руки пинцетом перекладывают из одного сосуда в другой какие-то кровавые кусочки, из одной пробирки в другую. Микроскоп. Звук синтезатора непрерывен. Мы почти уже не улавливаем созвучий с Бетховеном. Какая-то сложная операция с кровавыми кусочками. Человек в лучах лампы рассматривает рентгенограммы головного мозга.
Широкая комната с высокими окнами. Теперь она чем-то напоминает декорацию к пьесам Чехова. Посередине комнаты висит большая шарообразная лампа. Она горит ярким леденящим светом, но не освещает комнаты. Фосфорицирует. В широком помещении свет потухает, и начинается та же процедура человека с прибором. Это длится долго, затяжно, глухо…
Едва заметно в углу комнаты мелькает прозрачное, сероватое тело…
Титр:
«Произошло неожиданное. Капсула не лопнула. Ее вообще не оказалось в мозгу. Был незначительный нарост, наверное сгусток крови – возрастное явление. Совершенно случайно я обнаружил следы моей идеи в «медвежьей дыре». Кто бы мог подумать? Всю жизнь живу с этой шишкой там… Сначала мне даже стало смешно, и я не обратил на этот пустяк внимания, но боюсь – начнется активный рост».
Человек ложится в постель. Кровать, уже в духе модерна, имеет металлические спинки в виде вертикальных решеток с набалдашниками на краях. Человек морщится, похоже от боли. Человек замечает что-то в углу. Как-будто мелькнуло чье-то серое плечо. Дверь в коридор слегка приоткрыта. Человек читает книгу, лежа в постели. Такое чувство, что за изголовьем кровати нет стены, нет ничего. Читая, он что-то неразборчиво шепчет…
Операционный стол; аппарат; микроскоп; кровавые кусочки на предметном столике; пинцет; шарообразная лампа.
На нескольких треснутых и поломаных плитках кафельной стены изображен фрагмент “Страшного Суда” Микеланджело – Христос с поднятой десницей.
Человек сидит за столом и что-то пишет. Его белый халат уже не белый – он местами покрыт серыми пятнами. Человек смотрит в микроскоп и вновь пишет. Взгляд очень медленно приближается к глазку микроскопа и постепенно вливается в него: видна какая-то серая ткань, какие-то бугры, извилины… Но что это шевелится? Масса ткани как бы сплетена из сероватых человеческих телец: локтей, колен, спин, голов… Взгляд растворяется в их массе…
Рука человека сбрасывает микроскоп со стола – прибор медленно падает на скользкий пол и разлетается на мелкие кусочки. Из-под них выскальзывает змея и, извиваясь, исчезает из поля зрения… Прибор со стуком падает на пол – бук!
Много яркого леденящего света. Лицо человека покрыто испариной. Ему больно. Мучительный приступ. Он на полу. Боль извивается в теле. Хрипит, стонет, кричит! Обстановка комнаты обновилась. Проникли элементы модернизма. Появились холодные металлические детали дизайна. Дверь в коридор приоткрыта наполовину. Приступ постепенно стихает. Окон не видно, только дверь.
Изможденное приступом лицо.
Титр:
«Я должен терпеть. Это необходимо. Невозможно, чтобы все шло гладко. Обязательно бывают временные затруднения. Я должен победить это медвежье место, этот тяжелый и безмозглый кусок мышц…»
Вновь анализ: пальцы, кровавые кусочки, микроскоп. Лицо человека оборачивается в нашу сторону. «Но не могу же я оперировать самого себя?», - слышен его голос; губы сомкнуты.
- Будь проклято подсознание, память, чувство! – с отчаянием цедит он сквозь зубы. – ДУХ!!! Я ненавижу это слово!..
Титр:
«Начался активный рост. Очаг разгерметизировался – заражена кровь».
Человек вновь глядит на нас. Скрытое отчаяние. «СТРАХ?» – произносит он.
Дверь открывается. В длинном бесцветном коридоре нет окон. Нет ничего. От серых стен отрываются безликие серовато-прозрачные тела. П а н т о м и м а. Они заполняют коридор, перетекая друг в друга невесомой массой, и растворяются…
Человек вновь на металлической кровати. Он читает книгу. За кроватью тает нейтральный фон. Перед ложем прозрачной тенью мелькают одно-два тела.
- Хм, старик Гобсек, - произносит он. – «Помните, что средства к действию сливаются с его результатами: никогда не удастся разграничить душу и плотские чувства, дух и материю…»
Человек начинает посмеиваться; смеется; гомерический хохот! «Никогда… никогда…», - сквозь смех вторит он и продолжает смеяться… Мелькает тело… Он засыпает. Нудно поет синтезатор. Через некоторое время человек и его ложе озаряются очень ярким светом, но теней почти нет. Глаза открываются и замирают. На фоне синтезатора отдаленно слышны куплеты Мефистофеля из «Фауста» Гуно со словами: «Сатана там правит бал!..» Через настежь открытую дверь в помещение вливаются яркие, горячие лучи…
Много солнца. На пустынном песчаном ландшафте сквозь вибрирующие струи воздуха просвечивают грандиозные руины, видимо какого-то древнего городища… Детский голосок шепчет негромко, но очень разборчиво, как бы совсем рядом: «И поднял нумидийский воевода Арбак вавиловян и мидян против царя ассирийского. И пытались восставшие сряду семь раз приступом взять Ниневию, и воины, царю верные, отражали нападения их, и тогда Арбак обложил город и две зимы и два лета держал его в осаде жестокой…»
Виды руин, сначала снаружи, а затем изнутри. «…Люди гибнут за металл! Люди гибнут за металл!..»
…По желтому песку ползет змея.
Созвучные куплетам Мефистофеля, но скрежещущие, напоминающие металлический лязг звуки, заглушили голос ребенка.
В огромном сумрачном зале, в глубине, возвышается величественный альков с темным деревянным остовом. Внутри алькова, на ложе, заметна чья-то одинокая фигура.
У внутренних стен полуразрушенного городища столпились большие массы людей. Слышны стоны, плач, заунывное пение…
Сквозь толпу оборванных людей полуголые негры несут занавешенный паланкин, инкрустированный в китайском духе. Толпа почтительно расступается. В толпе есть и воины. Слух мучают лязг, скрежет и заунывное пение.
С высоты ложа с альковом, под которым в усталой позе лежит богато одетый человек с надвинутым на лоб высоким цилиндрообразным головным убором, видно, как в противоположном углу сумрачного зала в дверной проем чернокожие рабы вносят паланкин… Они ставят его на холодный каменный пол и приоткрывают расшитую причудливым орнаментом занавесь. В паланкине сидит, скрестив ноги, очень худой старец с раскосыми глазами на обрамленном длинными черными волосами фарфоровом неживом лице. Одет он в желтое и красное платье. На его коленях сжалась белая мартышка…
Рабы удаляются.
Детский голос: «…И по истечении весны второй разлился могучий Тигр и затопил он земли Ниневии. И рёк тогда царю ассирийскому вестник Великой Долины Бессмертных, что погибнет тот, когда восстанут против него воды, ибо тиран он и должен погибнуть…»
Царь, глядя вниз на сидящего в паланкине старца, приподнимается на своем ложе (теперь видно, что он очень похож на человека в халате), пристально всматривается и затем разражается нервным смехом… Однако смеха его не слышно, только скрежет, напоминает тему куплетов Мефистофеля…
Безумный и судорожный смех царя. Сзади него белеет оконный проем.
Воины складывают у стен дворца хворост и обливают его смолой. «…И приказал тогда царь дворец окружить костром великим и сложить на костре все сокровища царства его…»
Женщин силой вталкивают во дворец. Здесь же закалывают стариков и детей. Приглушенно, как сквозь вату в ушах, слышны крики и вопли. «…И запылал тогда огонь, и перебила стража всех лошадей и всех наложниц и евнухов царских, и царь с высоты ложа своего…» Стражники запирают тяжелые деревянные двери. Снаружи на запираемых дверях изображены дерущиеся лев и тигр. Первые языки пламени поползли по стенам руин…
Зал, весь в мерцающем свечении, полон людей. Ритм скрежета и лязга ускоряется и переходит со стуком бубна в дикий танец. «…наблюдал за жестокой и великой расправой. И воротился он во прах вместе с рабами своими, ибо был он воистину царь их, а они рабами его, и все стало огнем и пеплом, и не стало царя и не стало рабов… И было имя его – Сарданапал».
Владыка выпивает из кубка вино, и смеется, извиваясь и корчась во все ускоряющемся ритме безумного танца…
Сцена доходит до неистовства: в бешеном танце мелькают обнаженные тела, вздыбившиеся харкающие кровью лошади, кубки, вино, кровь, рога, сверкают летящие ожерелья и клинки кинжалов, вспарывающих животы, отрезающих груди… все в танце… женское бедро, грудь, безумный взгляд, окровавленный сосок, глаз лошади, ноздри, изувеченная спина человека, ржание… все в танце… дыма больше, языки пламени, пламя пляшет на лицах… раб зубами впился в женский живот, по его шее скользит кинжал, царь лежит в невозмутимой позе, огонь объял деревянный альков… стремительные повороты, скольжения… остывает…
Дым, тишина…
Медленно перед глазами проплывает занавесь паланкина; видны руки негров, держащие поручни…
Где-то вдали виднеются остатки испепеленных руин. Над ними вьются струйки черного дыма… «Аура, аура…» – стелится над пустыней детский шепот.
Отлив: каемка воды убегает по мокрому песку…
Вдали на спинах рабов удаляется паланкин. Над горизонтом, за который он должен зайти, паланкин неожиданно исчезает; над ним в небе появляется металлический диск, который улетает с невероятной скоростью. Пустыня: песок и зной.
«…Аура, аура…» На раскаленном песке слева от нас стоит ребенок (лица его мы не видим) с потрескавшимися, опаленными коленками. Справа, далеко в глубине виднеются руины, и струйки и клочки дыма, срываясь с них, уносятся ветром в правую сторону. В руке у ребенка сухая палочка… В слух стало проникать странное пение: слышен нежный голосок, поющий по-английски, но с заметным японским акцентом песню с мелодией, напоминающей то ли китайскую, то ли японскую… К голосу добавился несложный аккомпанемент на электроклавесине, но со звучанием, похожим на азиатскую цитру, и с бубенчиком, мерно оттеняющим ритм. Это поет Иоко Оно, исполняя своим тоненьким сопрано детскую песенку «Who has seen the wind?» За это время (песня длится 1.55) ребенок деревянной палочкой вычерчивает на песке кружок вокруг точки, а затем – продолговатый э л л и п с, вытянутый вправо от центра кружка, по направлению ветра, уносящего дым с далеких руин.
…Белая обезьянка мерно покачивается на коленях старца, сидящего в паланкине…
Взгляд шаг за шагом удаляется от еле заметных вдали руин, оставляя на песке следы ног, между которыми…
…извиваясь, ползет змея…
Чуть отдаленнее слышно пение Иоко Оно… Электрическое освещение; зонды, марли, энцефалограммы; на одной из алюминиевых стоек обвилась змея, похожая на зонд. Шевелит головой. Песенка кончается – последние звуки «цитры-клавесина». Змея превращается в зонд.
Руки человека долго рассматривают фотографии (даггерротипы) жертв ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Изуродованные, изувеченные лица, тела, конечности… В ритм бросаемым на стол фотографиям человек раздельно произносит слова: «Ешь, пей, люби – остальное ничего не стоит»*. Повторяет несколько раз. Фотографии заполняют экран; затем следует цепь хроникальных кинокадров трагедии в японских городах. Кадры сопровождает тишина.
Посередине потолка повисла светящаяся шарообразная лампа. Но она ни на чем не подвешена. Держится в воздухе сама по себе.
Холодный шар лампы. На шаре заметны пятна, похожие чем-то на очертания материков. Они покрываются бурым налетом, и затем начинают течь, плавиться, исчезать… аура, аура, шепчет детский голос…
Много яркого, очень яркого света. Слепящими бликами отражается лицо человека. Его искажает изнутри ужасная, слепящая гримаса. Вновь приступ, очень сильный приступ. Нечеловеческие вопли!
Обстановка холодная: кафель, аллюминий, стекло. Яркий свет. Кровать походит на операционный стол. Металл блестит на свету. «А-а-а!!!» Боль на полу режет глаза.
Колба с кровью звонко разбивается о кафельные плитки со «Страшным Судом»: на стене кровь и осколки.
Титр:
«Боюсь, что если так будет продолжаться дальше – я не выдержу. А я должен выдержать… Неужели ничто во всей Вселенной мне не поможет?»
Все лихорадочно: то процедура с рентгеном, то микроскоп и кровавые кусочки, дрожащие пальцы, дагерротипы Хиросимы… все хаотично, с подергиваниями… Энцефолограммы.
Изменчивый свет… Лицо – ужас. Вновь микроскоп. Рентген.
Н е й т р а л ь н ы й ф о н
Слышна латинская проповедь. Эхо резонирует в пространстве. Постепенно к голосу проповеди присоединяется нарастающий неразборчивый гомон сотен людей. Из этого хаоса начинают выделяться три слова, с нотой нестерпимой трагичности:
Tertium non datur!
Tertium non datur!!
Tertium non datur!!!
Параллельно с этим стали возникать фрагменты фрески Микеланджело «Страшный Суд», сопровождаемые бессвязными раскатами басов могучего органа, фонирующего человеческим голосам.
Общий вид фрески на стене Сикстинской капеллы.
Крики!!! – белая кафельная стена. Одинаковые квадратные плитки. Белые.
Титр (черным по белому):
«Терпеть у меня уже нет сил. Метастазы пошли по всему организму. Сильно задето правое полушарие. Левое еще здорово, но и на нем появляются первые следы. Сердце пока работает… Клеточки расползаются… Я сделаю себе инъекцию морфия».
Очень крупным планом видна рука, кожа, вена. Шприц. Игла прокалывает сизую вену. Содержимое шприца вливается в нее. Изможденное лицо опускается на белоснежную подушку. Кровать похожа на операционный стол. Вся из металла.
Из-за изголовья кровати, прямо по ее оси, в глубине, на нейтральном темном фоне видна дверь в коридор. Прямо над кроватью сверкает ледяной шар. В пространстве разливаются звуки, обвораживающе, маняще, сладко… Ниоткуда взявшись, тела, невесомые и прозрачные, бесшумно подлетают к шару, слегка подталкивают его и вылетают вместе с ним в коридор. Взгляд следует за шаром: в коридоре, выйдя из серой краски стен, серыми пальцами шар подхватывают другие одноликие тела. Последние из них принимают нежные пастельные тона... Шар летит, летит и вылетает... Он очень долго парит над нежно-зелеными лесами, над серебристыми лентами рек и лоскутами озер, над болотами, над унылой тундрой, затем летит над серой пустыней, и, наконец, опускается – мы следуем за ним – на какой-то тусклый лунный ландшафт. Золистые прозрачные тела, воспарив из грунта, подталкивают шар пальцами, локтями, коленями, ступнями, не давая ему опуститься… шар очень легкий, тел много, теперь серого грунта почти не видно, только месиво серых одинаковых телец, серых конечностей, шар поглощается ими, месиво разрастается, заполняет все пространство, звук синтезатора тускнеет… тела неожиданно исчезают, и видна закрытая дверь в коридор.
Титр:
«Морфий мне не помогает. Страшно».
Тишина. Видна белая дверь в коридор. Дверь как бы повисла в остекленевшем воздухе. Вокруг песчаный грунт и висящие на проволоках энцефалограммы.
…Женщина бесшумно убегает в глубь коридора, в котором пестреет публика…
Человек в сером лежит на старинной деревянной кровати. Проходит много времени, прежде чем он, тяжело дыша, с препинаниями начинает говорить, глядя нам в глаза:
- Я верил, я искренне верил… Но я не думал, что так получится… Хм, конечно, я все предчувствовал. Это самообман… Но сейчас меня уже ничто не мучает. Самосознание меня не мучает. Я ощущаю свободу, абсолютную свободу духа… Я погибаю… Как не хочется умирать сейчас, когда так свободно… Я ухожу в Бессмертие… А потом все сначала?.. Я ошибался: это маленькие гнусные тельца. Я их видел, я их видел!..
Кровать металлическая, в стиле модерн. Человек продолжает:
- Они все одинаковые, эти маленькие гнусные тельца, эти бесконечные точечки. Они могут только расти, но у них нет разума. Их функция рост, бесконечный рост, расползание. Они все готовы захватить… тысячи, миллионы, миллиарды… Они похожи на здоровые ткани, но это обман зрения, обман науки… О, как я ошибался! Внутри все другое, все…
Кровать металлическая, похожа на операционный стол:
- Это иные, ни на что не похожие ядра… Я их видел, я их видел совсем близко. Они все на одно лицо, все… Все! Они хотят до отказа всю плоть, весь организм, они пожирают душу… мельчайшие точечки, чернь, черная аура! Но как они похожи на мечту! Нет, они вовсе на нее не похожи!… Я мечтал, я верил… О, миражи спасительной Одинаковости! …Они хотят владеть всей плотью, всем живым, всей Вселенной! Чтобы пожрать друг друга! Я им доверился, но этого не бывает. Плоть погибает. Здоровое еще борется, неистово борется, но не может, ибо бывает поздно, всегда бывает поздно… Это неукротимый рост, что его остановит, что?.. Лживые оборотни! Им ничего не надо – только расти, расти, расти, расползаться во все стороны. Но нет! Изъязвленная плоть погибает раньше, чем они это сделают… Болезнь не побеждает человека – она умирает вместе с ним! Нельзя, чтобы все было одинаковым. Нельзя, чтобы ничего не противостояло друг другу. Нельзя, чтобы дух не противостоял плоти! Остатки здорового не допустят этого!.. Они все одинаковые, все на одно лицо…
Перпендикулярно сверху: блестящее металлическое ложе. Человек говорит, почти задыхаясь:
- Искаженные, иные ядра… Сейчас мне не страшно, самосознание не тяготит меня. Плоть тленна, но зачем я обрек ее на муки? Куда я спешил?.. А там Ирония, вечная Усмешка… Ну где же вы ангелы, пророки, стражи, спасители, вестники? Иль извелись вы во всей Вселенной?.. Унесите же миллиарды, бездны душ моих! Несите их в глухую вечность! А там бескрайняя усмешка, пустыня Иронии, бесцветная Ясность…!
…ясность ясность ясность вторит ему эхо утробным голосом младенца…
Ребенок, стоя к нам затылком, глядит на открывающуюся дверь в коридоре, который озаряется приближением света из-за его спины.
Глаза старика смотрят на нас, глаза закатываются, тускнеют. Кровати нет. Есть ледяное цинковое ложе – гибрид ванны с креслом, а может, с гробом. За изголовьем, из-за лысого темени, виден коридор. Дверь распахнута настежь. В глубине коридора горит точка. Она растет. Коридор начинает плавиться. Взгляд приближается к нему поверх цинкового ложа, и головы трупа уже не видно. Краска, набухая и плавясь, принимает формы локтей, спин, колен… растекается; дверь течет и растекается. Шар сияет в пустоте. Слепит. Ярче Солнца! Концентрические круги расплываются во все стороны. Тихо. Облако… тишина… из облака вырастает гриб. Шапка гриба походит на головной мозг. Огромный Ядовитый Облачный Гриб… рассеивается…
На фоне серой пустыни видна крохотная фигурка ребенка. Одинокая. Исчезает.
БЕСКОНЕЧНЫЙ ЦВЕТ ЗОЛЫ, долгий, тихий, вечный…
Неожиданно в слух врезаются звуки духовых. Легкая эстрадная музыка – «Утренняя гимнастика» Владимира Высоцкого! Панорамы Парижа. Эйфелева башня. Елисейские поля… Надтреснутый баритон:
Вдох глубокий, руки шире,
Не спешите, три-четыре,
Бодрость духа, грация и пластика,
Общеукрепляющая, утром отрезвляющая,
Если жив пока еще, гимнастика.
Мельтешат кадры: Триумфальная арка, Биг Бен, люди бегут по улицам, усеянным пестрыми рекламами… Ночной Бродвей! Культуристы демонстрируют мускулы. Смотр красавиц. Мисс Мира – ослепительная улыбка!
Если вы в своей квартире,
Лягте на пол, три-четыре,
Выполняйте правильно движения,
Прочь влияния извне,
Привыкайте к новизне,
Вдох глубокий до изнеможения.
Будапешт: здание Парламента, мосты. Рим – собор св.Петра. Микеланджело – Давид. На ринге двое гигантов избивают друг друга… Взгляд летит над Манхетеном…
Очень вырос в целом мире
Гриппо-вирус, три-четыре,
Ширится, растет заболевание,
Если хилый – сразу в гроб,
Сохранить здоровье чтоб,
Применяйте, люди, обтирание.
«Петр и Павел» Эль Греко. Фанатичные глаза Петра. Улица Горького – кафе «Марс», Много людей… Сотни гимнасток синхронно выполняют движения с кольцами на стадионе «Лужники».
Разговаривать не надо,
Приседайте до упада,
Да не будьте мрачными и хмурыми,
Если очень вам неймется,
Обтирайтесь чем придется,
Водными займитесь процедурами.
…Кто-то умудрился перебегать широкий проспект – милиционер остановил. Свистит в свисток… Мы летим над новостройками: много жилых домов, сверху похожих на белые спичечные коробочки, разместилось среди зеленых массивов. Звучит надтреснутый баритон:
Не страшны дурные вести,
Мы в ответ бежим на месте,
В выигрыше даже начинающий,
Красота! Среди бегущих
Первых нет и отстающих,
Бег на месте общепримиряющий!
Множество белых аккуратных коробочек. Целые кварталы, районы, города… Взгляд и уходит от земли, что внизу, в прозрачное голубое небо и летит, летит навстречу воздуху, навстречу живительному голубому свету…
Красота! Среди бегущих
Первых нет и отстающих,
Бег на месте общепримиряющий!
Звук лопнувшей струны… Спираль Галактики и – звездная бездна. В пространстве резонируют звуки азиатской цитры. Долго.
1983 г.