РОДОКОМАТ: Капитанская дочка.
непушкинская абсурдная история.
Недобросовестным сотрудникам
Военкоматов посвящается.
ВНИМАНИЕ! Честных офицеров, врачей, а также доблестных военнослужащих рядового и сержантского состава, со всей искренностью преданно служащих Родине, прошу данное произведение на свой счет не относить. (Автор)
Капитан Иваницкий с раздражением хлопнул дверью Бугуевского Городского Военкомата. Сегодня, 6-го апреля, рабочий день закончился не лучшим образом. Полковник Горелик требует с него больше призывников, а где ж их взять, так твою разэдак?! Ну не хочет молодежь в армии служить! Не желает! Изворачиваются, кто как может.
Из-за угла вывернул грузовик и, не обнаружив на дороге никаких помех в виде личного автотранспорта бугуевцев, газанул на полную мощность. Капитан в долю секунды рассчитал предполагаемую траекторию движения брызг из огромной грязной лужи, нахально разлившейся посреди трассы. Он сразу сообразил, что если немного приостановиться, например, рассмотреть обложку журнала в киоске, то удар придется как раз по несущейся мимо толстой тетке в джинсах и шерстяной шапке с козырьком. Иваницкий понятия не имел, кто придумал носить такие шапки (у него язык не поворачивался назвать это нелепое вязаное сооружение модным словом «кепи»), но в них ходило почти все женское население Бугуевска. Расчет оказался точным, тетка буквально вбежала под струю и теперь отчищала одежду, многокрасочно желая водителю и его ближайшим родственникам всяких не очень приятных вещей. Фантазия у тетки явно была в порядке, ассортимент пожеланий отличался удивительным разнообразием.
Капитан хмыкнул. Он недолюбливал толстых теток среднего возраста. Вечно придет вот такая клуша и начнет ныть: «Не забирайте моего мальчика! У него язва, у него плоскостопие…» И чего, понимаешь, канючат?! Мальчикам уже по 18, взрослыми пора становиться, исполнять свой воинский долг! Медкомиссия у нас имеется, если и вправду больной – заметят. Иваницкий вдруг как-то запнулся. Словно притаившаяся где-то под горлом совесть уколола его игрушечной иголочкой. Ну да, приписали дистрофику Зайцеву пару килограммов, чтобы по норме прошел, ну и что! Это ему же на пользу! Вон они какие демобилизуются – в гражданку уже не влезают! А пара кило, это ж тьфу! Выпил литр молока, вот тебе и килограмм, сходил пописал, вот уже половины и нету! Без Зайцева где мне Горелику еще призывника разыскивать, спрашивается?! Да и потом, мужик должен служить. Иначе он и не мужик вовсе, и не гражданин.
А то еще такие попадаются, здоровые, но хуже больных! Они, видите ли, считают, что армия – это призывное рабство, что человека нельзя насильно заставлять отдавать свою молодость, а то и жизнь. Ишь ты! Сопляки, а уже мнение свое имеют! Иваницкий не на шутку разозлился. Он бы таких не в армию, а сразу на зону сажал. За измену Родине. Пусть там туберкулезным уркаганам объясняют свои демократические сентенции! Уклонист он ведь кто? Уголовник. Самый настоящий. Ну ничего, у капитана была на таких управа в лице психиатра военной медкомиссии Лямкиной. Она их быстро приводила к правильной идеологии, в дурдоме тоже лежать мало кому охота, асоциальные наклонности пока еще поддаются медикаментозному лечению.
Возле подъезда Иваницкого облаяла крошечная собачонка, из тех, которых обычно зовут Чапами или Клепами. Шавка принадлежала соседке Жанне Андреевне, пожилой акушерке местного роддома. Капитан ненавидел обеих: и собаку, и хозяйку. А вторую особенно. Ему всегда мерещилось, что бабка имеет над ним какую-то власть. Будто она – генерал, а сам он – курсант-желторотик. Казалось, она сейчас ка-ак рявкнет! Может, это из-за собаки своей брехучей соседка производила на капитана столь пугающее впечатление?
Иваницкий вошел в прихожую и сразу успокоился. Дочка Наташка смотрела телевизор, держа на коленях миску с семечками. Жена капитана умерла при родах, оставив ему дочку, маленькую и беззащитную. Иваницкий сам кормил ее из бутылочки, потом завязывал бантики, водил в детский сад, отстаивал ее интересы на школьных собраниях, а в прошлом году сам купил ей платье для выпускного бала. В институт Наташка не поступила, на работу тоже пока не устроилась, но разве в Бугуевске есть приличная работа?! Не официанткой же ей идти и не уборщицей! Сердце капитана оттаивало. Можно было бы сказать, что оно оттаивало на глазах, если б не одно обстоятельство – сердца своего капитан Иваницкий никому не показывал и никак его наличия не проявлял. По крайней мере, так считали в Комитете Солдатских Матерей.
- Наташ, ты ужинала? – ласково спросил капитан.
- Не, пап, я кино смотрю! – отозвалась дочка.
- Ну, смотри, смотри! Я сейчас что-нибудь приготовлю.
Иваницкий полез в холодильник. Там еще оставались кое-какие деликатесы с Дня Рождения – Наташке вчера исполнилось 18. «Хорошо все-таки, что девочка!» - закралась в голову капитана крамольная мысль.
Утро выдалось на редкость приятное. Весеннее солнышко через оконное стекло нагрело табурет, на котором капитан привык сидеть во время завтрака. Только что открытая, подаренная кем-то на службе банка кофе источала умопомрачительно натуральный, страшно дорогостоящий аромат. Иваницкий накинул легкую куртку и вышел на балкон покурить. Асфальт за ночь подсох, грязи не было, на улице стояла какая-то особенная тишина. Капитан осмотрел двор и с удовлетворением отметил, что птицы обгадили противно-желтый жигуленок Сусликовых, который они, гонясь за длинным рублем, отказались ему продать в прошлом году. Длинного рубля за эту колымагу так никто до сих пор и не дал, да и короткого уже не предлагали, а Иваницкий теперь копил на иномарку. Из принципа.
Прогулочным шагом двигаясь в сторону военкомата, Иваницкий все еще пребывал в состоянии некоего благодушия. Однако, уже на подходе к центру города, капитан заподозрил неладное. То и дело на дороге стали встречаться грустные девушки. Не то, чтобы Иваницкий был особенно жалостлив, просто его раздражало непременное желание прохожих испортить так прекрасно начатый день. К тому же, он любил исключительно веселых девушек, причем желательно без комплексов.
Свернув в переулок, где находился военкомат, капитан и вовсе растерялся. Дверь осаждала толпа мужиков самого разного вида и пошиба, они галдели, как старухи на рынке, причитали, возмущались чем-то, но в общем шуме Иваницкий ничего путного не разобрал.
- И ты здесь, брат? – услышал он над самым ухом и тут же почувствовал, как на его плече повис какой-то плачущий куль. При ближайшем рассмотрении куль оказался полковником Гореликом, только не в форме, а в клетчатой фланелевой рубашке, мягкой и умилительно домашней. Стокиллограмовый, пятидесятилетний, занимающий ответственную должность офицер рыдал, растирая кулаком по щетине соленую влагу. – И ты, значит, и твою тоже… Ох-хо-хо… Да, выросли наши девочки.
- Товарищ полковник, - попробовал воззвать к разуму Иваницкий, - Товарищ, полковник, у нас чрезвычайная ситуация? Что случилось?
- Да уж, брат, ситуация... – вздохнул Горелик и неожиданно предложил, - Выпить хочешь? У меня с собой.
Капитан Иваницкий никогда не пил с утра, тем более при начальстве, но что-то подсказывало ему: происходят совершенно экстраординарные события. Значения слова «экстраординарные» он не помнил, но оно настраивало его на серьезный лад.
- Пожалуй, выпьем, - решил капитан, и они с Гореликом отошли в сторонку.
Продолжая всхлипывать и охать, полковник добыл из-за пазухи солдатскую флягу с процарапанными гвоздем цифрами «100%». Из-под открученной пробки несло спиртом.
- Пей, брат, сейчас можно, дело такое… У тебя ж дочка одна, вроде?
- Одна, - автоматически ответил капитан, все еще ничего не понимая.
Спирт немного прочистил мозги и заставил Иваницкого мобилизоваться. Вполуха слушая Горелика, он внимательно огляделся. Толпа мужиков только увеличивалась, но теперь капитан сумел рассмотреть за их спинами нескольких молоденьких девушек, понурых и напряженных. Все они были чем-то похожи на Наташку. На его Наташку. Которую он не хотел видеть ни понурой, ни напряженной. На парковке перед зданием стояли несколько медицинских машин, белых с красными крестами, а на дверной табличке, как всегда, красовалась надпись, выцветшая от времени, однако теперь там было написано нечто невообразимое. «Это что, какая-то странная шутка?» - удивился капитан, - «Сегодня ведь не первое апреля, да и за полковником раньше склонности к шуткам не наблюдалось». Иваницкий еще раз, особенно тщательно сфокусировал зрение на табличке, но мираж не рассеялся, он отчетливо прочитал: «БУГУЕВСКИЙ ГОРОДСКОЙ РОДОКОМАТ».
- Понимаешь, брат, - причитал Горелик, - Моей Нинке же никак нельзя! У нее вены плохие, от матери передалось. С генетикой ведь не поспоришь! И зрение тоже слабое. С таким зрением разве можно рожать? А они говорят, мол, у нас медкомиссия, они сами знают, кто годен, а кто нет. Знают они! Они знают только как взятки брать! Говорят: «Роды вообще, как известно, способствуют обновлению организма!» Особенно при том, что у них в частях творится! Медики! А хуже всех эта стерва Лямкина!
- Лямкина? – с надеждой переспросил Иваницкий. Если он и хотел сейчас кому-то задать вопросы, так это психиатру. И не про гореликовскую дочку, а про первые симптомы шизофрении.
- Ну да, та еще, прости Господи, хапуга!
- Товарищ полковник, я ненадолго, - Капитан в силу особых обстоятельств позволил себе первым прервать беседу и попробовал пробиться к двери.
Не тут-то было! В проходе выросла здоровенная тетка в белом халате и пронзительно заголосила: «Куда прете, оголтелые?! Родителям нельзя! Домой ступайте! Только призывницы! Повестку - дежурной сестре, а потом живо на второй этаж, в очередь! И чтоб тихо у меня! Без соплей! Ясно?» Судя по всему, всем все было ясно. Кроме Иваницкого. Подумав, что неплохо бы взять больничный, он решил вернуться домой.
Даже в собственной квартире Иваницкий не ощутил облегчения. Идти к врачу расхотелось, когда он обнаружил дома Наташку в абсолютно невменяемом состоянии. Она сидела на краешке дивана, спина прямая, глаза в одну точку, а в руках аккуратно разглаженная бумажка со штампом. Повестка, - сразу догадался капитан.
В бумаге говорилось, что в связи с достижением 18 летнего возраста Наталья Иваницкая должна явиться через неделю, 15 апреля, в родокомат для прохождения мероприятий, связанных с призывом на родильную службу.
Это медкомиссия! – запаниковал Иваницкий. – Наташка здорова, совершенно здорова, а весенний призыв, как видно, в самом разгаре. Некогда было рассуждать о ненормальности происходящего. Крепко засевший в голове военного, мозг Иваницкого умел обрабатывать даже самую невероятную информацию. Надо было кому-то звонить, вот только кому? Если бы речь шла об обыкновенном призыве, он позвонил бы Горелику и все уладил. Но Горелик сам теперь ничего не может, остается обратиться к генералу Сыркину, что капитан делал исключительно в самых крайних случаях. В последний раз ему пришлось прибегнуть к спасительному звонку, когда нужно было отмазать от армии племянника из другого города.
На том конце провода трубку сняли сразу, и уверенный командный голос произнес: «Сыркин слушает».
- Здравия желаю, товарищ генерал, - как-то жалобно пролепетал Иваникий, - Я Вас надолго не задержу, Вы уж простите, что домой звоню.
- А-а, капитан! – почему-то обрадовался Сыркин, - Давненько ты не появлялся! Как жизнь, как дочка, в каком классе учится?
Когда речь заходила о его дочери, все сослуживцы капитана обычно задавали одни и те же вопросы, как будто и не знали, что школу Наташка закончила еще летом. Нет, знали, конечно, но не хотели запоминать, ведь, в сущности, кому это интересно? Иваницкий приуныл, он вдруг почувствовал, что, скорее всего, никто его проблемами всерьез заниматься не будет. Однако, сдаваться капитан не привык.
- Да вот, товарищ генерал, я насчет дочки и звоню.
- Натворила чего? В школе что-нибудь?
- Никак нет, товарищ генерал. Дело куда хуже. Ей на днях исполнилось 18, вот повестку получили.
Из трубки капитана обдало секундным молчанием, словно замешательство генерала было материальным и могло проникать из квартиры в квартиру по сложным системам АТС.
- Слушай, капитан, - Сыркин почти шептал, - Ты ж понимаешь, женщина обязана выполнять свой долг перед Родиной – рожать население, чтоб было кому воевать, работать, на производстве там, и вообще. Она здорова?
- То то и оно.
- Понятно…
- Совсем ничего нельзя сделать? Я на машину копил. Там, правда, не много…
- Сколько?
Иваницкий назвал сумму.
- Нет, этим комиссию не проймешь, - искренне огорчился генерал.
- Ты вот что, капитан, есть у нас в городе одна акушерка, Жанна Андреевна, она много не возьмет, но может посодействовать, если ты с ней договоришься - оставит твою Наташку при себе, в местном роддоме, бумажки перекладывать. Штабным ведь всегда легче, ты же знаешь.
- Так точно, товарищ генерал.
- Ну вот, - Сыркин явно был доволен, что сумел дать дельный совет, он сразу оживился, будто выполнил какую-то неприятную обязанность, и теперь мог с чистой совестью забыть про Иваницкого вместе с его дочкой.
Попрощались офицеры поспешно. Иваницкий понял, что больше ему от генерала ждать нечего.
Вставая по утрам с постели, капитан Иваницкий всю неделю задавал себе 2 вопроса. Первый: не кончилась ли, наконец, вся эта белиберда? И второй: а куда ему теперь идти на службу, ведь военкомат закрыт, а сам он больше нигде не числится? Само возникновение второго вопроса свидетельствовало о том, что белиберда продолжалась. Так капитан оказался временно (как он надеялся) безработным, и единственной его заботой стало найти выход из положения. Жанну Андреевну он имел в виду, но идти к ней не торопился. Сначала Иваницкий хотел попробовать поговорить с Лямкиной, ведь когда-то они неплохо ладили, между ними даже намечались определенные отношения, которые, впрочем, так и не развились в виду полной безынициативности Иваницкого в романтической сфере жизни.
На этот раз, правда, капитану пришлось пошевелиться. Он назначил психиаторше встречу в кафе, а по дороге даже купил букет.
Лямкина явилась при параде, то есть в блестящей блузе и с кудрями. Надо отметить, что у бугуевских женщин, особенно незамужних, представления о принятом в обществе дресс-коде всегда отличались изрядной строгостью, прямо как в армии. Повседневная одежда – брюки и джемпер, праздничный наряд – кофта в блестках и завивка. Юбки носили редко, кроссовки часто, а дорогие колготки никогда.
Лямкина вальяжно уселась за столик, она смотрела на капитана как-то развязно, свысока.
- Ну что, Иваницкий, опомнился? – огорошила его сходу психиаторша.
- В каком смысле? – удивился капитан.
- В том самом! Только ведь ты мне уже не нужен. Долго телился.
- А был нужен? – спросил Иваницкий, не зная, как увести разговор с опасной темы.
- У-у, еще как. Я ведь дурочка была. Восхищалась тобой. Думала – настоящий мужчина, дочку один воспитывает, столько нерастраченного тепла. А ты оказывается тюфяк. Конфет на 8 марта и то подарить не догадался!
- Ты пришла, чтобы мне это сказать?! – некстати рассердился капитан.
- Именно это. А ты ведь меня из-за дочки пригласил, правда? Другой причины у тебя нет?
- Ну, почему нет?..
- Потому что нет. Я знаю.
- Вообще-то, мне правда помощь нужна, и дочке тоже.
- Тебе, капитан, уже ничем не поможешь. Если мужик слюнтяй, то это надолго. Тут тебе не психиатр, а хороший пинок под зад нужен. А насчет дочки… Будет рожать, как все, носить 3 срока! – в голосе Лямкиной не чувствовалось ни грамма сострадания, казалось, она даже злорадствовала.
- Ты послушай, она же не понимает, что происходит. Тут странно все, трудно объяснить, да я и не уверен, что ты поверишь. Но девочка в шоке, это видно невооруженным глазом.
- Невооруженным глазом видно, что ты - жук! Ты что же, рассчитывал, нальешь даме вина, она тебе все, что хочешь, на блюдечке преподнесет? Не на ту нарвался! И не советую твоей девахе прикидываться. Враз посадят. Статью за уклонение я ей гарантирую. Причем по максимальной планке – с заражением туберкулезом. Теперь ведь знаешь, новое постановление вышло, заражать будут политкорректно, в лабораторных условиях, заражение через скученность народа в камерах признали варварством. Гуманизм!
У Иваницкого потемнело в глазах. Наташу увезут в родильную часть или посадят на зону, предварительно ослабив организм смертоносной палочкой.
- Фасмантогория, - только и сумел произнести он.
- Фантасмагория, - поправила Лямкина. – Иваницкий, ты какой-то чудной. Может, ты все-таки псих?
Гадко захихикав, Лямкина вышла из-за стола, оставив совершенно обалдевшего капитана наедине с оплаченным за двоих счетом. Иваницкий терял надежду.
Медкомиссия признала Наташку годной. Вечером 15 апреля капитан зашел к Жанне Андреевне. Акушерка в сомнении покосилась на конверт с деньгами.
- Помогите, дорогая Жанна Андревна, мы же не чужие люди, бок о бок живем, - почти умолял капитан пожилую соседку.
Чапа-Клепа пялилась на него недоверчивыми глазками. Иваницкий искренне опасался, как бы мнению собаки не был отдан приоритет при решении его вопроса, поэтому изо всех сил старался улыбаться ненавистной псине, лишь бы та не рычала. Он, однако, не учел, что на собачьем языке оскал означает угрозу, и зверюга молчала, только боясь, как бы Иваницкий ее не прибил.
- Я не уверена, в моей ли это компетенции, - вежливо ответила соседка, - Но постараюсь выяснить, что можно предпринять. Скорее всего, не на первом сроке, на втором или третьем, мне удастся перевести Наташу в наше городское отделение. Но, Вы сами понимаете, для этого придется задействовать кое-какие связи…
- Я добавлю, - с готовностью заверил ее капитан. И он не врал, хотя еще и представления не имел, где возьмет деньги. Но возьмет. Обязательно изыщет средства, лишь бы спасти Наташу.
- Хорошо, я попытаюсь. А пока - на призывной пункт и в часть. После первого срока, как только родит, я сделаю необходимые звонки. Возможно даже, нам удастся ее комиссовать, но обещать пока не могу.
- Спасибо, Жанна Андревна, миленькая, спасибо Вам. Я ж по гроб жизни... – Иваницкий сам не заметил, как заплакал.
- Ну будет, будет Вам. Ступайте себе домой, готовьтесь к проводам. Все как-нибудь уладится.
Прощаясь, Иваницкий еще раз взглянул на собаку. Та уже повернулась к двери хвостом, утратив всякий интерес к посетителю.
Продукты для проводов капитан закупил сам, а вот готовить взялись Наташкины подружки. Большинству из них тоже светила в скором времени служба. Тем, кто поступил в институт, правда, давали отсрочку, а тем, кто за время учебы успевал выскочить замуж и родить двоих детей, родильная часть уже не грозила.
Слоняясь по квартире без дела, Иваницкий невольно слушал разговоры, которые велись на кухне, и с каждым словом погружался все в большее уныние.
- Самое страшное – попасть в холодные точки, - уверяла Марина, рыженькая одноклассница Наташи, в школе она была патологической отличницей и, как теперь выяснилось, без труда поступила в Родильную Академию. – Медсестры говорят, там даже у опытных акушерок крыша едет. Они потом в нормальной жизни себе места найти не могут. А молоденькие новобранки вообще редко выживают.
- Я слышала, - подтвердила Анечка, которой еще не было 18-ти, - По нормативам даже учебные процедуры предполагают смертность в 1%.
- Да ладно… - не поверили девчонки.
- Не знаю, как учебные процедуры, поддакнула толстушка Рита, - но рожать и правда становится опасно. Подсаживать стали по 3-4 эмбриона за раз. Поди выноси столько и роди!
- Не-е, не везде так, - опровергла слух Марина, - вот в холодных точках – больших мегаполисах, это да. Политика такова, что именно там подразделений рожениц должно быть много, и эффективность требуют высокую. Надо выносить и родить за 3 срока максимальное количество единиц населения.
- Зачем? – испугалась Анечка.
- Так у них одни менеджеры да экономисты, - разъясняла умная Марина, - А рабочих откуда брать?
- А еще плохо там, где разработки: нефть, ископаемые, вредные химические заводы.
- Почему?
- Потому, - объяснили старшие девочки, - там тоже много рабочих нужно, шахтеров, например. Местные взрослые тетки рожать не хотят. Как они потом детям образование дадут, зарплаты у всех маленькие? А без образования сама видишь – родильная часть, если девочка, а если мальчик, то и того хуже.
- Что?
- Действительно, чего уж хуже? Шахта и то лучше.
- Н-да, проблема… - согласились подружки.
- Так что же, у детей совсем выбора нет, кем стать? – пожалела малышей Рита.
- Какое там! Их сразу после родов отбирают, вскармливают искусственно, чтобы не задерживать новую беременность.
- Ага, воспитывают в специальных лагерях и сразу профессию дают: рабочую или военную.
- Ужас! – вздохнула Анечка.
- Так надо, - проявила твердость будущая акушерка Марина. – Они нужны стране. Государство дает им все, даже саму жизнь.
- Я не согласна, - заявила Рита, - Они не добровольно здесь родились. Их, если хотите знать, насильно родили. Вот, например, во Франции и для рожениц, и для их детей только контрактная служба.
- Дура, кто твоего согласия спрашивает?!
- Точно. Наш долг рожать, их – трудиться. Живут-то они здесь, а не во Франции.
Иваницкому совсем поплохело. Он вышел на балкон впервые не для того, чтобы курить, а наоборот, чтобы вдохнуть в легкие свежего воздуха. У подъезда красовался натертый блестящей мастикой желтый жигуль Сусликовых. Кажется, они, наконец, нашли покупателя и теперь готовились пустить ему пыль в глаза. Разозлиться капитан не успел. Услышав в комнате какую-то возню, он осторожно выглянул из-за шторы.
В полутьме дочкиной спальни возились двое. Тонконогий хлюпик Валерка Хохлов сжимал Наташу в костлявых объятиях и жарко обещал дождаться: «Наташенька, солнышко, я обязательно буду тебя ждать, что такое 3 срока? Зато потом мы всегда будем вместе. Я пока институт закончу, получу старшего менеджера, ты вернешься, и все у нас будет хорошо.» Наташка слушала, ничего не отвечая, а этот козел все крепче прижимал ее к стене.
Иваницкий вспылил. Ух, если б не вся эта фигня! Уж он бы устроил сопляку веселую жизнь! Он бы не старшего менеджера получил, а старшего сержанта! Где-нибудь на границе, причем на самой дальней! А еще лучше послать бы его на флот, в Северный Ледовитый Океан. Оставить где-нибудь в Арктике с особой миссией на зимовке и забыть оттуда забрать!
- А ну пошел вон! – заорал капитан. Звук собственного голоса привел его в чувство.
Валерку как ветром сдуло, в комнате осталась одна Наташа.
– Ничего, дочка, ничего. Мы им всем покажем, вот увидишь! Я такую демонстрацию устрою: «Нет призывному рабству!» Я в Комитет Отцов Рожениц запишусь, я…
- Не надо, пап, - тихо попросила Наташка, - Я прошу тебя, не надо.
Иваницкий отвернулся в угол и беззвучно затрясся.
До утра ели и пели песни. Видимость веселья не обманула даже самых бесшабашных подружек. Незримая туча повисла под потолком, и никуда не хотела улетать, как бы ни проветривали накуренное помещение, как бы ни размахивали руками, танцуя. «Наверное, туча зацепилась за люстру», - подумал капитан, - «Надо было покупать попроще, а не такую, пятирожковую…» Мысленно же утвердив собственный диагноз, капитан глотнул водки. Даже соседи, не взирая на шум, не вызвали милицию. «Сочувствуют», - догадался Иваницкий.
Едва рассвело, хорошо подвыпившая компания девчонок и ребят двинулась через весь город пешком, к призывному пункту. С собой позволялось взять только витамины и тапочки. Призывной пункт представлял собой старый стадион, огороженный по периметру сеткой рабицей, от чего казался колхозным полем или просто большим дачным участком. Над воротами стадиона развевался белый стяг с красным крестом. Вдоль забора сновали медсестры и несколько дам поважнее. Они вели учет новобранок, время от времени выкрикивая команды. На их халатах виднелись погоны со знакомыми капитану по военной форме полосками и разным количеством крестиков.
- Иваницкая? – строго спросила Наташку одна такая дама.
- Ага, - кивнула та.
- Надо отвечать «Да, товарищ, старшая акушерка».
Наташка повторила.
- Так, хорошо. Отправляйтесь в блок-карантин. Вам обреют голову и выдадут форменный сарафан. А сопровождающие могут идти домой, больше им тут делать нечего, у нас, знаете ли, не шоу!
- Зачем обреют? – сдуру спросил Иваницкий.
- Что-о? – акушерка побагровела, - Заче-ем?! Папаша мне еще указывать будет?! Санитарными нормами предусмотрено! Положено так, понял? Еще не хватало, чтоб мужик меня учил! Ходят тут родственнички! Дочь идет Родине служить, выполнять свой женский долг, а ему волос жалко! Вот сейчас как вызову спецотдел, скажу, что Вы новобранку к саботажу подбиваете!
- Я не подбиваю, - ошалел капитан, - Я только спросил…
Тут он сообразил, что лучше помолчать, иначе будет только хуже. Подружки дочери уже ретировались. Капитан отошел от ограды и понял, что не представляет, чем ему заняться дальше. Ни на сегодня, ни на завтра, ни на ближайший год у него планов не имелось.
Иваницкий дремал. Поезд двигался медленно, стоял возле каждого столба. На скорый билетов не оказалось, пришлось взять на пассажирский. Зато купе.
Проводница принесла чай. «Может, теплое одеяло дать?», - вдруг некстати предложила она. Капитан отказался. «Ну, как хотите, застудите поясницу, потом жалобы, небось, писать будете!»
Да, раньше женщины не такие намеки ему делали. С тех пор, как Наташку призвали на службу, капитан сильно изменился: постарел, обмяк, вышел на пенсию. Главным делом его жизни стало ожидание. Он ждал вестей от Наташки днем и ночью: иногда по нескольку раз в сутки спускался к почтовому ящику.
На днях капитан встретил Валерку Хохлова с интеллигентного вида девицей, наверное, студенткой. Конечно, это могла быть просто его сокурсница, но из того, как парень смутился, Иваницкий сделал другие выводы. Наташка писала редко; видимо, Валерке тоже. Прошло уже 2 месяца, а на гражданке это целая эпоха, особенно если тебе 18 лет. Ведь сознательной, взрослой жизни у 18 летних в общей сложности года 2, а больших сроков они себе представить толком не могут, опыта не хватает.
Наташка еще не была беременна. Пока она только проходила учебные процедуры: укрепляющий массаж, дыхательные упражнения, специальную гимнастику, учила наизусть Устав Рожениц и штудировала теорию РДО (Родовой Деятельности Организма). Иваницкого официально пригласили на праздник принятия присяги роженицы. Ожидалось, что все новобранки в обязательном порядке добровольно подпишут бумаги, после чего засвидетельствуют готовность исполнить свой женский долг перед строем таких же молодых женщин. Только после этого экстракорпоральным путем им будут подсажены первые эмбрионы.
Иваницкий в очередной раз проверил сумку с продуктами, все ли на месте. За последние полчаса в сумке ничего не изменилось, поэтому капитан не нашел другого занятия, кроме как снова перечитать последнее Наташкино письмо, полученное накануне.
«Дорогой папа! У меня все в порядке. Здесь оказалось не так страшно, как я ожидала. Погода стоит хорошая, дождей нет. Устаю несильно, только немножко не высыпаюсь. Свободного времени почти нет, вот и сейчас я пишу тебе только потому, что нахожусь в наряде. Я сегодня дежурю в эмбриональной лаборатории. Это хорошее место, спокойное. Правда, наряд по кухне лучше.
Ты не думай, папа, кормят нас здесь хорошо. Мне дают полный рацион, а тем, кто потолще, диетический: гречка и кефир. Тут за весом строго следят, а еще каждую неделю проверяют зубы.
С девчонками подружились. В основном, из своего призыва. Акушерки нас гоняют, но не так, как медсестры. Самая страшная личность – старшая сестра Тугова. У нее жестокий токсикоз, вот она никому житья и не дает. Одну девушку заставила чистить туалеты щеточкой для туши. Новобранкам всегда достается, это, конечно, не по уставу, зато традиция. Правы всегда те, кто больше родил. Ничего, вот когда я нарожаю, то, может, тоже стану такой мымрой. Шучу.
Папочка, ты приедешь на присягу? Приезжай, пожалуйста, я очень по тебе соскучилась. Твоя Наташа.»
Утром поезд подошел к станции Кряково. Стоянка 2 минуты. От станции ходил автобус, такой старый, что капитан просто поразился, когда машина все-таки тронулась с места. Автобус оказался переполнен, так как ходил по этому маршруту всего два раза в день, а все остальное время был занят на другом маршруте. 30 минут в давке по 30-тиградусной жаре. Иваницкий понимал, что надолго запомнит эту поездку.
Родильная часть располагалась в деревне Пни. Иваницкий едва не рассмеялся, когда прочел название в первый раз, на второй раз оно уже казалось ему просто нестандартным, а на третий он к нему привык. Местные старожилы своей деревни тоже не стеснялись. Они выставляли на дорогу раскладные столики и торговали всем, что росло в огороде: цветами, луком, редиской, кое-кто продавал клубнику. Капитан решил купить немного для дочки.
Возле КПП его встретила дежурная фельдшерица в погонах с крестиками, но без полосочек, записала фамилию и проводила на стадион. Там проходили все важнейшие мероприятия. Иваницкий думал о том, какой он обнаружит Наташку: похудевшей, бледной, усталой или наоборот полной сил? Но никаким его ожиданиям не суждено было оправдаться. Наташку он не увидел вообще. Вернее, увидел… Наверное. Но не узнал.
В строю стояли тысячи одинаковых бритых девушек в широких серых сарафанах с регулируемым хлястиком для живота. Все они произносили заученные фразы одинаково бесцветными голосами: «Я, такая-то такая-то, торжественно присягаю на верность своему Отечеству. Клянусь свято соблюдать санитарные нормы беременных, строго выполнять требования Устава Рожениц и приказы медперсонала. Клянусь достойно исполнять родильный долг; как истинная женщина, обеспечивать Отечество народонаселением».
Праздник был отрепетирован «от» и «до». После церемонии и коллективного фотографирования на фоне флага начались спортивные соревнования. В них участвовали только те девушки, которые еще не были беременны. Так акушерское командование стремилось продемонстрировать то ли народу, то ли начальству, насколько развит физически родовой состав части. Но и здесь капитана ждало разочарование. Все виды соревнований оказались командными. Смотреть их приходилось с большого расстояния, поэтому Иваницкий не сумел разглядеть, кто именно бежит с эстафетной палочкой, и нет ли Наташи среди перетягивающих канат или сбивающих кегли?
Вечером в актовом зале состоялся концерт. Клубника к тому времени превратилась в кислое месиво, и капитан выбросил ее на радость осам. В полутемном зале совсем невозможно было различить лиц, да к тому же родителей еще посадили отдельно от дочерей. На сцене выступали приглашенные артисты. Каждый говорил короткую речь о значении женского долга, о том, как он рад за тех, у кого есть возможность послужить своей Родине. Потом следовали песни гражданской тематики: «Я рожу тебе, Отчизна, сыновей! Чтобы ты была богаче и сильней!..» И снова речи – поздравления с началом службы, обещания перечислить на расчетный счет части средства от благотворительных мероприятий и так далее, и тому подобное, и так долго-предолго. В заключение главный акушер заявил, что роженица – это героическое слово, попрощался с родителями от лица дочерей, а потом строем увел девушек на подсадку первых эмбрионов.
Иваницкий был разбит и шокирован. Вот сейчас его Наташку собираются искусственно оплодотворить, не спрашивая ее согласия, не давая ей права на возражение. Это насилие, она же, в конце концов, не корова! Капитан закричал: «Наташа! Наташа, я здесь!»
Тут же кто-то подхватил его под руки, но капитан принялся отчаянно брыкаться.
- Да тише Вы, - зашептали вдруг на ухо.
Тот огляделся. Его держали не медсестры, дежурившие со шприцами наготове, это был немолодой крепкий мужик с довольно располагающим лицом.
- Я Вас сейчас отпущу, только Вы больше не орите, пожалуйста, - вежливо попросил он и добавил, - Этим Вы ей не поможете, а только навредите.
- Вы кто? – удивился капитан.
- Ну конечно, Вы меня не узнали. А мы ведь с Вами из одного города. Я Зайцев, помните?
Капитан похолодел. Он помнил Зайцева, отца того дистрофика, которому не хватало пары килограммов, чтобы его признали годным к военной службе.
- Ну, вспоминайте, я живу в соседнем дворе. Зай-цев. Вспомнили?
Иваницкий кивнул.
- Вот и хорошо. А я уж подумал, Вас удар хватит, Вы такой сидели…
- Какой?
- Словно сейчас вытащите из-под кресла автомат и всех тут уложите.
Капитану мысль понравилась, но, к сожалению, из всего военного арсенала в его распоряжении находилось только ведомственное пенсионное удостоверение.
- Автомат? Было бы неплохо, - процедил он сквозь зубы.
- Поверьте, это не выход. Приходите лучше к нам.
- Куда это к нам? – не понял капитан.
- В Бугуевский Комитет Отцов Рожениц. Мы уже многого добились. У нас есть реальные результаты. Вот, например, знаете, кто инициировал новый закон о сокращении срока службы? Мы. – Мужик горделиво подбоченился. – Закон приняли, и уже следующий призыв будет носить не 3, а только 2 срока. Представляете?
- Представляю, - буркнул Иваницкий, подумывая уже, как бы отвязаться от Зайцева.
Но Зайцев не собирался отставать.
- Вы видите, не все так плохо, у нас есть и поводы для радости. Мы всегда отстаиваем права рожениц.
- А я не хочу! – неожиданно для самого себя громко заявил Иваницкий.
- Чего Вы не хотите? Чтобы у рожениц, у Вашей дочери были права?
- Я вообще не хочу, чтобы моя дочь становилась роженицей! Я хочу, чтобы она вернулась домой, вышла замуж и стала нормальной матерью! – капитан схватил активиста за грудки и основательно тряханул, - Я хочу, чтобы она родила мне внуков, а не единицы населения, и у нее бы их не забрали, чтобы насильно сделать героями! Ясно Вам?! Ясно?!
Иваницкий кричал, как сумасшедший. Зайцев куда-то испарился, к капитану ринулись сразу несколько медсестер, он почувствовал болезненный укол в области правой лопатки, и по его венам разлилось безмятежное химическое тепло. Акушерки, сестры, родители - все разом куда-то подевались. В мозгу капитана вспыхнула молния, в глазах поплыло, он пошатнулся и упал навзничь.
Сознание возвращалось. Капитан сделал попытку повернуть раскалывающуюся на части голову. Вокруг все сияло белизной. Больничная палата, - догадался он, - сейчас будут заражать туберкулезом.
Он хотел побежать, но не мог. И тут Иваницкий услышал родной голос, доносившийся словно сквозь вату в ушах.
- Все хорошо, пап, все нормально.
Капитан с трудом разлепил веки. Вновь обретя способность рассуждать конструктивно, он решил проанализировать обстановку. В результате, Иваницкий убедился в следующем: первое, что лежит на чем-то мягком; второе, что лежать ему неудобно; и третье, что все тело у него болит.
Рядом сидела Наташка, совсем не бритая, и не похудевшая, в ярко-розовом джемпере вместо ужасного форменного сарафана. Иваницкий попытался что-то сказать, но голосовые связки не сработали, будто бомба без детонатора.
- Молчи, пап, - испугалась дочка, - Тебе пока нельзя разговаривать, но теперь ты пойдешь на поправку. Ты в больнице. Тебя сбил грузовик, еще в апреле, 6 числа, прямо возле киоска с журналами. Ты долго был без сознания, но врачи говорят – все функции наладятся. Тут тебя проведывать приходили: полковник твой со смешной фамилией, психиатр Лямкина. Все ждут твоего выздоровления…
Иваницкий верил и не верил тому, что слышал. Сначала скорее не верил, через час уже очень хотел верить, через день, наконец, поверил окончательно, а через месяц выписался из больницы, вернулся на службу, и по этому поводу в военкомате устроили банкет. До осеннего призыва оставалось не так уж много времени.
© А. Павлова Скоро: Родокомат 2: "Отцы и дети" (нетургеневская корпоративная история)