Виктор Васильевич прошелся ладонью по подоконнику и поморщился, ощутив шероховатость лакированной поверхности. Вздохнув, достал изящика шлифовальную бумагу и начал длинными,
ровными движениями шкурить широкую дубовую доску...
Начиналось все само по себе. Цеховой врач Лидочка Петровна все-таки заставила его пройти ежегодное, положенное для заводской номенклатурыобследование, а потом выкопала из вороха анализов, бумажных лент и справок гастрит с повышенной кислотностью. Выйдя с этим гастритом, как сфлагом на планерку по вопросу профилактики заболеваемости, заставила его, здорового, ширококостного и совсем не покладистого в этом плане
мужика взять путевку на Северный Кавказ.
Сезон был явно не бархатный и Виктор Васильевич уже потихоньку налаживал зимние удочки, но, узнав о диагнозе, на него насели домашние и цеховые, даже директор и тот намекнул, что рыбалка рыбалкой, но к концу года ему нужен здоровый работник без всяких бабских болезней.
Городок, куда приехал начинающий курортник,стоял тихий, какой-то серо-зеленый, почти без прохожих. Прямо от центральной улицы, бульвара со старыми каштанами, начинались горы, и казалось, что стоишь на дне озера, в которое бегут с гор белесоватые от известняковой щебенки речки-улочки. Трех-четырехэтажные корпуса санаториев, стоящие вдоль короткого, но широкого бульвара,на фоне гор совсем не выглядели высокими, напоминая скорее богатые дачи. Высокие южные деревья, лепнина фонтанов и вездесущие клумбы и клумбочки еще более усиливали это впечатление.
Сначала Виктор Васильевич затосковал от однообразия дней, совсем непохожих на привычную отпускную рыбацкую суету, но, как человек дисциплинированный и солидный в свои неполные сорок пять, скомандовал себе не дергаться и к концу первой недели втянулся в ритм завтраков и процедур, обедов, прогулок и ужинов, тем более, что нашел подход к санаторной библиотекарше и читал не драные детективчики сороковых годов, а вполне приличные книги, которые старушка приносила ему из дома.
Всю эту размеренность сломал сосед по столу и номеру, объявивший за обедом, что уезжает послезавтра вечером, а на завтра назначает отвальную со всеми «втекающими» последствиями. Отказываться резона не было, тем более что Виктор Васильевич никогда не изображал из себя трезвенника, а затворника - тем более, а что приходится сидеть мышью, так это от стечения обстоятельств - после душей, ванн и клизм, да еще электроснов растительная жизнь казалась самой естественной.
Подготовкак отвальной началась сразу после завтрака. Виктор Васильевич был приставлен носильщиком к дамочке ранних средних лет ниже средней упитанности, с мальчиковой прической и
оттопыренной нижней губой на узком лице. Из-за джинсового костюма и этой прически временная начальница раз десять терялась на маленьком, но по-южному беспокойном рынке, потом находилась сама и каждый раз прибавляла к ноше Виктора Васильевича то банку какого-то маринада, то пакетикчего-то не менее пахучего. За полтора часа челночного снования и абсолютного ничегонедуманья Виктор Васильевич устал и уже подумывал об отвальной с раздражением. Обратный путь оказался приятнее. Решив стратегическую задачу, попутчица убрала куда-то оттопыренную губу, признак крайней целеустремленности, и превратилась в остроумного гида. Началаона с со второго дубля сцены знакомства - первый был смазан начисто в утренней суете. Оказалось, что они тезки, только она Владимировна, что тем
не менее означало существенную разницу в их характерах и по восточному, и по западному гороскопам. После краткого, но эмоционального астрологического экскурса Виктор Васильевич невольно себя зауважал и даже почувствовал на секунду под собой свое привычное кресло начальника производства, но тут же «вернулся» на улицу к собеседнице. До вечера они расстались добрыми знакомыми, и ему всё казалось, что он её больше не
увидит.
Накрывать стол в соседнем номере его не позвали, но, листая книгу, он слышал доносившиеся через открытую дверь веранды голоса. Книга не читалась и не мешала думать о чем-то таком, в чем он хотел разобраться. Вошел сосед, попросил взять пару стульев, сам взял другую и они пошли к соседям. Стулья стали последним штрихом и сабантуйчик незамедлительно открылся. Присутствовали при сём шестеро. Скоро Виктор Васильевич выяснил, что они с Викторией третья пара, хотя и усажены друг против друга.
Далеко за полночь всем захотелось кофе, две дамы захлопотали у электросамовара, а Виктор и Виктория вышли на веранду. Через минуту Виктор почувствовал, как вздрагивают на осеннем ветру ее плечи, завел в дверь своей комнаты, вынул из шкафа пуховик и, примяв Викторию вместе с пуховиком, почувствовал, как мгновенно и уютно женщина пристроилась у него на груди. Показалось, что так было всегда...
Две последующие недели стали праздником и каторгой. Первые ночь и день они разговаривали возгласами и именами, потом пришли в себя и появились на ужине. Потом безудержно заговорили,
вспоминая про самые маленькие подробности своих прошлых лет.
Виктория имела странную и не совсем понятную Виктору профессию - врач-сексопатолог. Перебравшись после развода и раздела в небольшой уральский город, женщина с такой экзотической работой оказалась как бы за невидимой чертой,
отделяющей ее от «респектабельной» части населения города. С ним же она была просто женщиной, после долгого одиночества обрушившей на мужчину все, что знала и умела. Поначалу Виктор испугался, а потом растворился то ли в море, то ли в неге.
Когда однажды Виктория сказала ему о том, что через три часа ее поезд, он даже не понял, о чем идет речь. Потом, уже на перроне, он порывался куда-то побежать, чего-то устроить, но Виктория спокойно и уверенно привела его в чувство да так,
что только после отхода поезда Виктор вспомнил об отсутствии у него ее адреса и вообще чего либо материального, что могло бы напомнить о ней. Тогда он вспомнил ее слова о необходимости вы-
черкнуть эти три недели из его памяти...
Оставшиеся дни Виктор Васильевич посвятил этому странному делу, забыванию. Оказалось, что забывать совсем нетрудно, надо только как можно меньше времени проводить в своей опустевшей
комнате. Он набрел на биллиардную и играл там подва-три часа кряду, приходил к себе весь прокуренный, как после совещания у директора, и почти не чувствовал ускользающий запах ее духов.
Домой Виктор Васильевич ехал вполне успокоенным, даже поправившимся, радовался зиме и снегу, о которых забыл в санатории, и вернулся в настоящую пургу.
Жена удивилась его страстности и настойчивости, но поначалу отнесла их на счет долгой разлуки. Виктор Васильевич не заметил этого удивления и стал потихоньку «затухать», когда вдруг супруга открытым текстом заявила, что устала от такого напора.
Потом настала очередь удивляться самому Виктору Васильевичу: умом понимал, что ничего не может измениться у него с женой, а тело протестовало и маялось, не желало возвращаться к пресной, без всплесков и волнений, супружеской жизни. Решившись, Виктор Васильевич съездил на вокзал и купил у залетного коробейника пару соответствующих книжек и журнал и подсунул их жене, сопроводив невнятными рассуждениями о лекции в санатории,
психике и здоровом образе жизни. Забеспокоившаяся после такого разговора супруга молча приняла от мужа одну книжечку с обложкой поскромнее.
Несколько дней Виктор Васильевич ожидал реакции своей благоверной, потом еще несколько дней.Через две недели, укладываясь на покой, супруга протяжно вздохнула и заявила, что книжку прочла внимательно, но все это для... Если ему для здоровья надо чего-то такого, то она не против, но сама ничего придумывать и изображать не собирается, годы не те, дочери уже пятнадцать, да и вообще стыдно все это...
После того разговора в Викторе Васильевиче что-то остановилось. Ничего не болело, работа, хоть и без огонька, шла своим чередом, домашние дела - по давно установленному порядку, но приходила ночь и дом становился пустым, холодным и чужим. Он пытался было перебраться на диван в гостинной, но жена сказала, что лишняя стирка ей ни к чему. Потом все как-то устоялось, утряслось, утихло...
Виктор Васильевич достал из кухонного шкафчика пачку американских сигарет, которые некурящая семья держала для гостей, взял спички и вышел на балкон. От первой затяжки его качнуло, пришлось даже за перила ухватиться, потом давно забытая горечь обволокла рот и затуманила мысли. Думал он о
том, как бы восприняли его никому не понятный уход из семьи в цехе и заводоуправлении, о том, как придется встречаться с дочерью. Думал о том, куда вообще он пойдет из дома в этом городе, где все знают друг друга по имени и отчеству. Думал
о том, как он вчера ночью полез было к жене с настойчивыми ласками, а она так и не проснулась...
Думал о том, что уже много месяцев, а может быть и лет они почти никогда не называют друг друга по имени, да и вообще никак не называют...
А дочь-то... Надоело ей в беззвучной квартире, где существуют вместе, а живут по-отдельности. Уехала в область, поступила в техникум, хотя и не заикалась ни разу, что
собирается стать библиотекарем...
Виктор Васильевич потушил окурок, отнес его в туалет, снял там с полки бутылку светлого лака и достал из ящика широкий флейц, чтобы навести окончательный лоск на подоконнике. Заткнув бутылку и промыв в скипидаре кисть, он приставил к балконной тумбочке табуретку, развязал узел провисшей бельевой веревки, натянул ее в тугую и наложил ровный узел. Проверил как натянуты остальные три веревки, постоял, глядя на опускающееся к горизонту красное, тяжелое солнце, и ласточкой, как в детстве с моста, прыгнул вниз...