ХОЛОД ОСЕННИХ ЗВЁЗД
“Кто-то когда-то сказал, что нет в мире ничего романтичнее света звёзд над головой...”
Подполковник Соболев сидел на свежевыкрашенной в унылый серый цвет скамейке под проливным дождём. Засунув руки в карманы куртки, он печально смотрел на жёлтые опавшие листья, прибиваемые тяжёлыми каплями к тёмному асфальту. Подполковник поднял голову к небу, подставляя под грохочущий ливень лицо. Он на мгновение открыл глаза, увидев свинцовые тучи, которым не было ни конца и ни края.
Обычный октябрьский день...
Но уже на протяжении семи лет Соболев не видел ничего кроме этих туч, проливного дождя, и холода звёзд.
“Кто-то когда-то сказал, что нет ничего романтичнее их света...”
Сквер давно опустел. Ни единого прохожего, ни единого лица способного поддержать те крохотные воспоминания, что ещё тлели в голове подполковника, подобны углям костра. Воспоминания о другой жизни, которая оборвалась разом семь лет назад.
- Не здесь... - Соболев встал и, сгорбившись, медленно двинулся по дорожке безжизненного сквера. Он попытался почувствовать, снова ощутить привкус жизни в своей душе, но всё было пусто. Там впереди, в месте, которое наверно и называют будущим, возвышалось лишь одиноко стоящее здание. Научный центр уже готов принять очередную ничего не подозревающую душу, в свою цепкую паутину. Соболев прошёл мимо. Его целью являлось общежитие, стоящее в стороне.
“Кто-то когда-то сказал, что нет ничего романтичнее света звёзд...”
Тяжёлые шаги в чистом, вылизанном с тошнотворным больничным рвением, коридоре затихли у двери на третьем этаже. Подполковник открыл дверь ключом и обернулся, в надежде увидеть свет в окне которым кончался коридор. Серость. Тяжёлая обволакивающая серость пробивалась сквозь чистое стекло и разводы от дождя. Соболев вошёл в свою комнату. Стол, кровать, холодильник и... всё! Во всём этом не имелось смысла. Он прошёл к столу и сел на стул. Оглядев скромный набор предметов стоящих на виду, подполковник придвинул к себе дневник, который вёл эти семь лет, и открыл на последней странице. Здесь он записывал свои мысли, и если первые несколько лет Соболев действительно делал вразумительные и адекватные записи на происходящие события, то за последние годы потерял к этому всякий интерес. Какие-то каракули по поводу пресной еды стояли последними. Трудно писать, когда каждую твою букву на наличие саботажа проверяют ответственные структуры. Здесь нельзя жаловаться, нельзя качать права, только работать. Подполковник теперь работал, стиснув зубы от злости.
Он взял ручку и посмотрел на маленький календарь, стоящий на краю стола. Двадцать третье октября в нём оказалось перечёркнуто чёрным маркером. День очередного отлёта, и снова грёбанный год можно вычёркивать из своей жизни, её и так больше не осталось... Соболев откинул дневник, тяжело откинувшись на спинку стула. Он смотрел на свои руки. Когда-то сам президент жал их с трепетом и надеждой, смотрел в глаза и желал удачного полёта, того самого, первого. С тех пор подполковник изрядно постарел и осунулся, иногда ему становилось страшно смотреть на себя в зеркало. Тогда им говорили про избранность, и судьбоносность, теперь тыкают пальцем в контракт и твердят об обязанности завершить работу. Вывод станции на орбиту должен был осуществиться за считанные пять лет, но из-за задержек финансирования растянулся на неопределённость. За семь лет им удалось собрать только три модуля из пяти. Страшно сколько времени ещё продолжиться вся эта канитель... Команда Соболева практически не поменялась. Люди стонали от безысходности, целый год не видя тёплых солнечных дней, и не имея возможности нормально пообщаться с семьёй. На проходной научного центра находилось небольшое здание для свиданий. Они говорили по телефону, находясь за десятью миллиметровым слоем бронированного стекла по полчаса в неделю... Это тюрьма. Самая настоящая тюрьма, из которой невозможно сбежать. А впереди оставалась только бесконечная тьма космоса, опять на год. Из иллюминатора своей каюты подполковник видел звёзды, красивые и холодные, каждый день, девять месяцев в году.
“Кто-то когда-то сказал, что нет ничего романтичнее их света...”
По договору, команда космических инженеров должна проводить на орбите девять месяцев, независимо от проекта работ. Сначала, когда работы хватало, и носители подтаскивали материал регулярно, на сроки не обращали внимание. Соболев не успевал оглядеться, как наступало время возвращения на Землю. Так продолжалось не долго. Через три года, когда два первых модуля для спуска на Луну оказались в сборе, наступило прогнозируемое затишье на год. Команда подполковника провела тот год на орбите занимаясь корректировкой оборудования и плановым ремонтом. Но на пятый год не произошло никаких изменений. Руководство проекта сообщило космонавтам о задержке финансирований на один год, потом ещё и ещё. Их недовольство росло с каждым вылетом всё сильнее. Денег хватало только на запуски и зарплату, которую инженеры высылали семьям (на территории комплекса тратить деньги просто было некуда). Их кормили обещаниями и каждый год отсылали в космос по расписанию, говоря что нельзя оставлять на орбите без присмотра столь ценную технику. (Через год после начала строительства, свои модули начали сооружать Америка и Китай, превратив светлую инициативу в банальную гонку за овладением Луны). За эти четыре года, содержание космонавтов превратилось в лагерное расписание, с жучками в комнатах, видеокамерами, и явками к коменданту через каждые два часа. Сам Соболев наизусть выучил название всех самых больших созвездий видимых из иллюминатора его каюты, и лишился семьи... Это произошло два года назад, подполковник вернулся из очередной вахты, и обнаружил у себя на столе акт о расторжении брака. Его подала жена Соболева, а согласие подписало министерство обороны. Подполковнику так и не объяснили, кто и почему отдал такой приказ. Теперь у него остался только космос, его холодные объятия, и свет таких же холодных звёзд.
“Кто-то когда-то сказал, что нет ничего романтичнее...”
Соболев взял дневник в руки. Он достал ручку и коснулся листа её кончиком. Мысли неожиданно вылетели из головы подполковника, рассыпались как карточный домик от дуновения ветра. Соболев обернулся назад, заглянув в окно за спиной. Серый унылый пейзаж... Он не видел ничего другого семь лет, семь чёртовых лет. Скривив губы от отвращения, подполковник вскочил с места, и кинулся к шторам. Он с силой задёрнул окно, громко ругаясь и не чувствуя пол под ногами. Всё куда-то плыло, сжималось и разжималось в сознании Соболева, не оставляя места для слов и мыслей. Комната погрузилась в полумрак. Семь лет... Он видел снег уже только на картинках, и редких фотографиях со спутника. За что!? За избранность!? За судьбоносность!? Подполковник рывком скинул со стола все, что на нём находилось.
- Отсюда нет выхода!? – Вдруг закричал он, зная, что через несколько минут к нему прибудут двое солдат, и уведут к психиатру. Но в этот раз всё должно окончится по-другому. – Я знаю, вы слышите, идите, идите сюда!
Соболев поднял с пола дневник. Он прошёл к стулу, наступив на календарь, смявшийся под ботинком, подобрал одну из ручек, и сел за стол. Подполковник открыл последнюю страницу, и посмотрел на наручные часы. Ещё сорок пять секунд. Он упорно пытался сосредоточиться на письме, должен написать хоть строчку, хоть слово. Судорожно скинув на пол куртку, Соболев резко вытащил табельный пистолет из-за пояса, положил его на стол рядом. Снова посмотрел на часы. Тридцать секунд. Ручка в руке подполковника задрожала, прочерчивая тонкую линию на белом листке. Он закрыл глаза, и в этот момент сознание Соболева прояснилось. Строчки легли сами собой, как по маслу.
“Кто-то когда-то сказал, что нет ничего романтичнее света звёзд... – Написал он ровным почерком, подняв взгляд на дверь. Пятнадцать секунд. – Какая чушь...”
Подполковник дописал в конце, и рука его дрогнула. В дверь постучались, быстро и с нетерпением.
- Товарищ подполковник!? – Двое солдат пришли на пятнадцать секунд раньше. Соболев болезненно улыбнулся, по привычке отметив, что этот результат оказался лучше после последнего раза. Подполковник поднёс пистолет к виску.
- Откройте, товарищ под...- Пистолетный выстрел стал им ответом...