Глава III
Чужой мир
"Какова цена безумия? – Она равна времени, потраченного на то, чтобы вернуть рассудок. – Какова цена рассудка? – Боль".
Беседа за гранью
Середина июня
Старый хранитель хлопнул тяжёлой дверью и со скучающим видом подошёл к доктору. Лотхем склонился над столом, занятый пролистыванием старых медицинских томов.
– Эх… – Мольпен почесал лысину и по-стариковски потянул хребет, зевая. – Погода сегодня просто замечательная. Хочется сидеть в саду и дышать свежим воздухом.
– На тебя не похоже, – лекарь усмехнулся, поправляя очки.
– Работы только полным-полно.
– Заходил к малышу?
– Только что, – Уинфред сразу посерьёзнел, грустно посмотрел на Лотхема и сокрушённо покачал головой.
– Ну и как? – тот снова поправил очки.
Хранитель развёл руками.
– Всё так же безрезультатно. Бедняжка просто сидит на кровати, обняв колени, и пялится в одну точку. Я положил руку ему на плечо, он вздрогнул, но даже не повернулся ко мне. Как неживой. Не сказал ни слова за всё это время. Только ночью иногда ворочается и произносит своё имя.
– Шики? Хм… Странно. И печально. Неужели всё так серьёзно?
– Я без понятия, – Уинфред беспомощно повёл плечами. – Он никого не слышит, никого не видит, только иногда отворачивается и спит. А ещё мне иногда кажется, что он следит за чем-то невидимым – с такой неестественной внимательностью водит глазами в пространстве, будто ожидает там что-то увидеть.
– Это не единичный случай в моей практике. Я когда-то работал при лечебнице.
– Там не лечат, а калечат, – вздохнул хранитель. – И даже не думай об этом.
– А я и не думаю. Только вот ему, похоже, всё равно, где находиться. У него слишком сильный шок.
– И что ты предлагаешь делать?
– Оставить его в покое. Дай ему что-нибудь из своих вещей. Может быть, он обратит внимание хоть на что-нибудь?
– Посмотрим, посмотрим…
Дверь снова глухо хлопнула за спиной лекаря. Лотхем поправил очки, откашлялся и упёрся кулаком в подбородок.
– Без-ре-зуль-та-тно. Точка.
… Теперь он отсутствовал всё чаще и чаще, заставляя Шики бояться, что он уйдёт насовсем. Мальчик ничего не слышал и не видел, точнее не хотел слышать и видеть, кроме него. Ведь он так привык к нему.
А теперь он стал чужим.
Как будто так и должно было быть.
И Шики ждал. Он часами сидел с открытыми глазами, следя за каждой тенью. В комнате было много-много теней, особенно днём, потому что за окном шелестел буйный сад, и деревья отбрасывали целые замысловатые картины на пол, стены, другие кровати.
А со своей он так и не слезал. Разве что в те редкие случаи, когда это было просто необходимо.
Но ел он мало, поэтому и такие случаи были действительно редкими.
А когда такое случалось, он уходил из комнаты, не обращая внимания на оживлённые лица глупых идиотов.
Они и в самом деле все были идиотами. Шики не понимал, что они от него хотят. Он вообще не мог понять, как кто-то может быть настолько придирчив и… добр одновременно.
Здесь все были добрыми. Даже старый доктор… Латимх… или Толхем… в общем, Шики уже не помнил, как его звали, но зато он прекрасно помнил щипцы, нитки, стягивающие кожу и мясо, мерзкие травы, жгучие мази…
Боль.
Её было много. Но…
А, что она значила для него? Для того, кто к ней привык, как к родной матери…
Матери? Вот этого Шики не помнил. Он не знал, была ли у него мать. Но, наверное, когда-то была, ведь у всех бывают.
Но если была, то уже нет. Ушла? Бросила? Обманула, оставив вместо себя только боль?
Его это не волновало. Ему не нужна была мать. Единственное, чего он хотел – это просто понять.
"Что понять?"
Да хоть что-нибудь. Хотя бы узнать, что он здесь делает.
"Ты тут?"
"Как ты угадал?"
"Я всегда знаю, когда ты рядом".
"Ха-ха-ха… иногда ты кажешься мне чересчур навязчивым".
"Как и ты мне".
"Тогда почему же ты каждый раз ждёшь моего возвращения?"
"Не знаю. А что, это важно?"
"Мне безразлично. Всё равно ведь я знаю все твои вопросы и все ответы на них".
"Тогда почему?"
"Хм?"
"Почему ты мне не скажешь?"
"А ты открой глаза. Перестань их закрывать".
"Почему?"
"Ты спишь".
"Не знаю".
"Открой глаза".
"Зачем?"
"Тогда ты проснёшься".
"Я не хочу просыпаться. Там я теряюсь, а я этого не люблю".
"Однажды тебе придётся это сделать. В один прекрасный день я уйду, оставив тебе лишь наследство, и тебе придётся жить с этим самому".
"Тогда я буду совсем одинок".
"У тебя должно быть три вещи: ноги, мозги и дорога. Всё остальное за тебя сделает мир".
"И? Что я должен делать?"
"Придумать. Просто придумай что-нибудь и делай это".
"Я не понимаю".
"Когда-нибудь поймёшь, когда подрастёшь. Ты разве не знаешь? Все люди так живут. Они просто придумывают что-нибудь и живут ради этого. Ведь все умрут, оставив после себя лишь пепел, и на самом деле ты не один такой. Смысла жить на самом деле нет. Его просто при-ду-мы-ва-ют. А то, что придумало большинство, становится правилом. Поэтому тебя и лечат".
"Меня лечат? Зачем?"
"Потому что ты не придумал себе смысл. Тут так принято. Если ты ничего не делаешь, значит тебе пора в боль-нич-ку. Хе-хе".
"Значит, всё без толку? То есть… ты хочешь сказать, что это просто игра?"
"Да, именно. Просто игра. Попробуй поиграть".
"Но ты обязан рассказать мне о том, что со мной было. Я вижу лишь обрывки… и… они исчезают из моей головы… вчера я помнил что-то, а сегодня уже нет. Как это?"
"Тебе пока не стоит знать. Послушай, я просто твоя глупая фантазия. На самом деле меня нету. А то, что было раньше, ты узнаешь. Со временем. Это будет очень нескоро".
"Расскажи мне сейчас. Пожалуйста".
"Если я тебе скажу, то ты умрёшь. Ты живёшь только потому, что тебе была дарована эта чудная игрушка. Доктора называют это особым словом "амнезия". А ты должен быть счастлив".
"Счастлив? Это что такое?"
"Счастье – это когда у тебя все дома. Позаботься об этом, чтобы я не видел этих грустных глаз, когда приду в следующий раз".
"А ты придёшь?"
"Если ты этого хочешь… А вообще – да, я приду в любом случае, хочешь ты того или нет".
"Значит, я нужен тебе?"
"Может быть и так. А может быть и нет. Всё зависит от тебя. Всё зависит только и только от того, что ты придумаешь в этой жизни. Но я ещё приду и расскажу тебе о том, что ты должен ещё сделать для меня. Ты ведь этого хотел? Хотел, чтобы я придумал всё за тебя? О, это так скучно, малыш. Ведь гораздо интереснее придумать всё самому и играть так, как тебе этого хочется".
"Хочется? А что такое "хочется"?"
"Мы иногда делаем вещи только для того, чтобы избежать других вещей – тех, которых нам "не хочется". Ведь именно это ты сделал, когда убежал от зомби?"
"Я… плохо помню… что было тогда…"
"Ну и славно".
"Я уже не знаю, где сон, а где не сон. Иногда мне кажется, что я всё время сплю".
"Сон – такая же реальность. Запомни это, когда в следующий раз что-нибудь увидишь… и подумаешь, что тебе показалось".
"Реальность…"
"Да, это мерзкое слово для смертных, я знаю это. Люди вкладывают в него самые неприятные эмоции, которые им приходилось испытывать в жизни".
"Боль?"
"Да, именно боль. Но забудь это слово. У тебя впереди ещё много боли, куда больше той, которую ты вспоминаешь со слезами на глазах, и даже больше той, которую ты забыл, поскольку твоя маленькая башка не может её вместить и выдержать".
"Иногда я просыпаюсь с чувством, что меня кто-то когда-то обманул".
"Попытайся забыть и это. Ведь если будешь знать, что такое обман – тогда будешь обманывать других. А вот это уже нехорошо. Особенно в твоём возрасте".
"А я обманул кого-то?"
"Ну-у… иногда это бывает просто необходимо. Святая Аваканада обманула инквизиторов, чтобы спасти бедное дитя, которое избивал отец-пьяница. Дитя помешалось умом, а она его вылечила. Да будет тебе известно, что дитя это теперь выросло и служит в Церкви".
"А почему ты мне об этом говоришь?"
"Видишь ли… может быть, ты меня неправильно поймёшь, но… кхм… они тоже считают, что ты…"
"Помешался умом?"
"Тебе не кажется?"
"И давно?.."
– Уже три недели.
– Уинфред, убери ты это зеркало от его лица. Посмотри на его глаза. Он же даже себя не видит, не то что тебя.
– Проклятье… Лотхем, что мне делать?
– Эх… я не знаю! Малыш, скажи мне, ну что мне с тобой делать?!
– Хочу пить.
– …Проклятый Самикий…
– Пожалуйста, не говори таких слов в доме Господнем.
– Да, прошу прощения.
Святой отец окинул столпившихся у икон женщин недовольным взглядом, и те умолкли, потупившись. К ним подошла ещё одна женщина.
– Что тут происходит? Мне говорили, что кто-то умер. Господи, спаси и сохрани.
Крестится.
– Да, младенец Виксенов. Ему ещё и имя не успели подобрать.
– Что?.. Как это… Не может быть…Какой ужас. И когда?
– Отпевали девять дней назад. Утром поминальную пели. Вот сейчас народ пришёл свечи ставить.
– О, Господи… Я приехала только вчера вечером. Вот всё думала, успела ли Шена родить… подарок привезла, о, Боже мой…
Всхлипывает.
– Я в это не верю…
– Говорят, Самикий снова дитя проклял.
– Что? Ещё одного?
– Да у нас тут в библиотеке живёт один. Не слышала ещё?
– Кто? Не наш?
– Нет. На дороге мужики подобрали всего в крови. Ну, звери искусали.
– И что?
– А то, что я была там и видела этого мальчишку. Ему лет десять, может меньше. Так он вообще не разговаривает! Представляешь? Сидит на кровати ёжиком и в окно смотрит.
– И что – это всё Самикий постарался?
– Да кто его знает… Дороти к нему ходит. А Хелена была у него и говорит, что малый духов видит. Ну, у неё в родне знахарь был, она говорила по секрету. Так он всегда вот так сидел – и глазами в пустоту. Потом хоп! – встал, пошёл, ни с кем словом не обмолвясь. И так целыми днями может. Хотя мало ли… его лекарь наш такими травами потчевал, что у него могло в башке и помутиться-то!
– Теперь уж какая разница…
– А ещё говорят мужики, что оборотень он!
– И правда, глаза злые, как у зверя, и холодные. Смотришь и думаешь – вот встанет, бросится, задушит своими худыми ручонками, и даже глазом не моргнёт!
– Да ладно вы, бабы, трепаться! У моего брата сыну на лесопилке ногу порвало, он там полчаса пролежал в адской муке, а потом освободить не могли, прямо на месте отрезали. А племяннику всего тринадцать! Представляешь? У него потом месяц шок был, он заикаться стал. До сих пор иногда плачет и молчит часами.
– Ну, этот тоже весь в крови был. Ладно, забудем, бабоньки. Сегодня не нужно плохие вещи думать.
– А, ну тебя, дура!
– Одни несчастья… Боже ты мой…
– Сама дура!
– Я вас сейчас сама выгоню из церкви, овцы глупые!.. Цыц!
– Глянь, вон и Дороти. Опять с лукошком пирожков, вот глупая.
"Что это ты нашёл, Шики?"
"Просто глупый стеклянный шарик. Его дал мне лысый старик. Там внутри какой-то человечек".
"Хм…"
"Мне кажется… он похож на меня".
"Правда? И чем же?"
"Я иногда тоже чувствую себя так, будто живу в стеклянном шарике. Он давит со всех сторон, мешает двигаться и дышать, а я вижу всё вокруг таким мутным и непонятным. Я слышал слово "искажённое". Так сказал доктор про меня. Наверное, это так и есть".
"Думаешь, я иной? Ты даже представить себе не можешь, каким мир выглядит с той стороны грани".
"Каким?"
"Если станешь очень умным, то когда-нибудь узнаешь".
"Умным? Это как?"
Тень ухмыльнулся.
"Выбрось шарик. Он тебе больше ни к чему. А вообще, знаешь что лучше сделать?.."
– Чёрт возьми, Лотхем, посмотри на это.
– Что это? Человечек?
– Малыш мне сказал всего одну фразу: "Теперь этот человечек не будет смотреть на мир через стекло". Ты представляешь, он разбил мой любимый шарик! Лотхем! Лотхем?
– Боюсь, что мне нужно ехать по делам. Думаю, теперь вы с ним найдёте общий язык, Уинфред.
***
Этим, одним из последних августовских дней, погода выдалась просто замечательной. Неделя унылых дождей, знаменующих приближение осени, подошла к концу. Солнце вновь засияло на чистом голубом небе, напоминая крестьянам, что пора грустить ещё не пришла. Впрочем, им было не до грусти. Урожай удался на славу, население в августе пополнилось двумя кричащими малютками, а в местный трактир наконец-то прибыл долгожданный хмельной напиток из дальних земель. Все были довольны, и деревня жила, в общем, довольно неплохо, несмотря на кажущуюся бедность и небольшие размеры. Единственный её недостаток был в том, что она находилась на очень приличном расстоянии от ближайшего населённого пункта, на отшибе страны. С севера её окружали высокие лесистые горы, на западе, куда вёл Карасанский тракт, расстилались дикие поля, на юге граничащие с лесом. На юг от деревни, через широкий бревенчатый мост пролегал Торговый тракт, как его здесь называли. Там, на юге, в пёстрой дикой местности находилось поселение странствующих торговцев – центр торговли южных земель. Но об этом Шики мало что слышал, да его это и не очень занимало. Предпочитая одиноко плавать в море своего одиночества, мальчик редко задавал вопросы и ещё реже отвечал на них. Что касается востока, то там, за извилистой речкой, раскинулись почти не изведанные дикие холмы, изрезанные беспорядочными лесами и оврагами.
Шики был чужим тут. Он почти никогда не выходил за забор. Чаще всего он просто сидел на крыльце или гулял в саду. Он слышал, что о нём говорят. За эти два месяца, которые мальчик провёл на койке в лазарете, по улицам поползли самые разные слухи о нём. Одни, несмотря на заверения преподобного отца, всё ещё верили в то, что Шики укушен лесным чудовищем и постепенно сам превратится в жуткого рогатого монстра. Другие поговаривали о том, что Шики – блудный ребёнок, сбежавший из дому от бедных родителей, и притом уворовавший у отца пресловутый фамильный кинжал. Третьи почему-то считали, что мальчик вернулся к неизвестному родственнику с целью найти приют. Но никто не мог точно сказать, к кому пришёл Шики. Все тыкали пальцем в спины друг друга, стоило кому-то отвернуться, и в то же время единогласно указывали на старика Уинфреда, который по непонятной причине проникся к малышу отцовской любовью. Иным пришла в голову совершенно бредовая идея. Если слушать их, то оказывается, что Шики пришёл сюда, чтобы тайно украсть бочку заграничного пива, которое вот-вот привезли торговцы из Цыганского лагеря. А Ороф и Периком якобы обвинялись в соучастии и осыпались косыми подозрительными взглядами.
Разумеется, большинство из этих глупостей были выдуманы от нечего делать и никем не воспринимались всерьёз. Наиболее правдоподобным считалось предположение о том, что бедный мальчик – просто сирота, который ушёл куда глаза глядят и попал в переделку. Жители деревни так и не верили, что ребёнок расправился с волками, как заявили нашедшие его крестьяне. Думали, что это очередной глупый слух. Ну правда, так ведь не бывает…
Шики в одиночестве сидел в столовой, вяло попивая компот из старой деревянной кружки. За окном шелестел буйный летний сад, птицы звонко пели свои разноголосые песни. Где-то за забором не унималась собака, осыпая лаем всю округу. "И чего этот пёс ругается?" – подумалось мальчику. Пустая кружка стукнула по столу. Столовая опустела.
Шики плёлся унылым коридором, бросая безразличные взгляды на портреты, коими были увешаны стены. Это, пожалуй, был один из немногих коридоров в библиотеке, отделанный деревом. Здесь стояли шкафы, комоды, на которых мёртвым грузом покоились вазы с цветами и немытые подсвечники. Обстановка казалась если не уютной, то по крайней мере гостеприимной. Мальчик зашёл в лазарет, здесь тоже никого не было. Яркий солнечный свет лился из широких окон. В нём грусть постоянно боролась с иронией, и когда второе чувство побеждало, Шики начинал вести себя довольно грубо. Особенно это касалось кухарки, которая была крайне обеспокоена отсутствием аппетита у мальчика, а ещё лекаря, приходившего чаще, чем положено.
– Нет ничего хуже беспомощности…
Грубые серые одежды легли на кровать. Птицы пели, солнце светило. Лазарет вновь опустел. Старик Уинфред, незаметно наблюдавший за мальчиком из сада, снова недоумевал, что же в очередной раз пришло в голову его подопечному. Пожав плечами, хранитель вздохнул и вернулся к поливке цветов.
Шики, как обычно, сидел на ступеньках перед входом и задумчиво смотрел за ограду.
"…Что всё это значит, Тень? Что я должен делать? Что?.. Что мне делать?.."
Звон стекла.
Тень говорил слишком убедительно. И не то, чтобы Шики особо верил ему теперь, но верить было больше просто не во что. Его пугало то, что все считают его зараженным каким-то лесным чудовищем, он не раз слышал за спиной разговоры об этом. Поначалу священник почти ежедневно навещал его, задавая наводящие вопросы и брызгая в лицо водой. Каждый раз читал молитвы. Шики это было безразлично, хотя холодные брызги на лице раздражали его. Ему от этой воды не было ни лучше, ни хуже.
А потом святой отец перестал ходить к нему. Сказал, что всё в порядке, и больна только… душа?
Шики с трудом представлял себе что такое душа. Наверное, это то, во что люди превращаются после смерти. Но он никогда не видел хорошие души. Только скверные, замученные и неуспокоенные. Они преследовали его там, в подземелье. Они хотели поймать и убить его даже тогда, когда уже не могли этого сделать.
У него самого что – такая же душа? Но если ему никто не нужен, то нет и желания сделать кому-то плохо. Разве что тем, кто когда-то сделал плохо ему. Вот только бы знать, кто…
А лучше – забыть и убежать.
Шики хмыкнул, встал и посмотрел на свою одежду. Старые подвёрнутые полотняные штаны грязно-серого цвета, перевязанные верёвкой, такая же рубаха без рукавов, с широким грубым вырезом. На ногах были видавшие виды ботинки, шитые-перешитые много раз.
Он поправил перевязку с мазью на правом запястье, которая должна была изгладить шрамы от волчьих зубов. Зверь лишь слегка оцарапал руку перед тем, как мальчик нанёс ему смертельный удар. Шики на самом деле мог считать себя счастливцем. Он избежал стольких опасностей, теперь стоял на ногах и прилично выглядел после того пекла, через какое ему довелось пройти. Да, он действительно теперь мог радоваться хотя бы тому, что новый день светит ему в лицо. И, несмотря на то, что он и сейчас не мог найти применения своему существованию, в том пустом сосуде, который у мальчика язык не поворачивался назвать душой, возникало странное ощущение свободы. Ведь его никто не мучил, никто не держал, никто не хотел убить. "Неужели, – думал он. – Неужели Тень был прав? Эта жизнь такая пустая и бесполезная, но никто не говорит мне, что я должен делать. Это значит… я могу делать всё, что захочу?" Он не верил в то, что ему не надо никого бояться, не размышлять в очередной раз, куда же он, чёрт возьми, попал, и что из этого следует.
Шики нахмурился. Он не знал, что такое "хорошо", да и не хотел этого знать. Так ему было проще не обманывать себя и не быть обманутым другими. "Нет, мир не может быть просто хорош, я не верю в это. Здесь определённо какой-нибудь подвох, всё только кажется таким безоблачным". Он привык к неизвестности, которая его окружает, и уже не бросал вопросы в пустоту. Ему даже показалось, что не знать ничего – так даже чуточку легче, ведь тогда ты не помнишь себя обязанным чему-либо. Мальчику было уже всё равно, кто он такой, куда ему идти и что делать. Главное – не умирать, ведь об этом всё время твердил Тень. Умирать глупо, умереть можно всегда. Пусть это и больно, но жить порой ещё больнее.
Шики подошёл к решётке ворот и взялся за прутья. Там, на улицах, ходили люди, носили куда-то доски, переговаривались друг с другом и изредка останавливали свой взгляд на нём.
Мальчик почесал пятернёй затылок и потянул на себя створку ворот. Пронзительный скрип среди ясного неба несколько смутил его; он вдруг поймал себя на мысли о том, что происходящее снова кажется сном. Вот ворота открылись перед ним, и порыв ветра подул Шики в лицо. Порыв ветра извне, из другого, чужого мира, но мира куда более реального, чем гнетущие стены библиотеки.
Шики вяло почесал затылок, разглядывая плывущие над ним облака, и сделал шаг на улицу. Обернулся.
– Тень. Что такое жизнь?
Библиотека серым двухэтажным зданием стояла на северном отшибе села, недалеко от подножия лесистой горной гряды. Вдобавок огороженная высоким чёрным забором, она напоминала скорее склеп, нежели место, в котором живут люди. Библиотека казалась ему одиноким мрачным камнем, забытым всеми, никому не нужным и никем не посещаемым. А в деревне кипела жизнь, о которой говорил Тень, жизнь настоящая. Шики смотрел на свой новый дом. Это скучное и печальное место, там нет жизни. Только книги. Сотни книг. И люди, живущие в этих книгах. Даже солнце, светившее над библиотекой, было ненастоящим. Книжным, бледным. А здесь всё по-другому, здесь люди, разговоры, занятия, смех и радость. Если тут солнце, то оно светит. Если дождь, то плачет. А не льёт, безмолвно топя в лужах человеческую грусть и одиночество.
"Наверное, это и есть жизнь. Жизнь, в которой люди забывают, почему живут".
"Нет, малыш. Это именно та жизнь, в которой люди придумывают, зачем живут, а не думают, почему живут".
"Наверное, я не понимаю…"
Шики сделал несколько шагов по грязной дороге, потупив взор. Кое-где были лужи от вчерашнего проливного дождя.
Он не спеша мерил улицы небольшой деревни, сунув руки в карманы. Наконец, мальчик уселся на лавочке под деревом, упёрся локтями в колени и стал просто смотреть вокруг. Ветер щекотал лицо, руки и грудь, шелест ольхи приятно ласкал слух. Солнце грело холодные и бледные лицо и плечи. Шики расслабился и свесил кисти рук. Вокруг сновали люди от мала до велика, отовсюду доносились хрюканье, ржанье, мычание, кудахтанье, блеяние, изредка прерываемые разговорами и детским смехом. Люди, проходившие мимо, окидывали его любопытным взглядом и шли себе дальше. Никто не говорил с ним, мальчик тоже не проронил ни слова. Он сидел, опустив голову, и теребил в руках стебелёк одуванчика. Хоть вокруг и было много людей, до него никому не было дела. Он уже приготовился было к тому, что все подскачут и начнут бесконечные расспросы: "Это правда?.. А как там было?.. А как тебя зовут?.. А что ты будешь делать дальше?.." Но у всех были свои заботы. В библиотеке или здесь, не было разницы. Там он отмахивался от назойливых, как мухи, приставаний на одну и ту же тему: "Ты принял лекарства? Нога не болит? Ты вспомнил хоть что-нибудь? Ну же, вспоминай! Тебе грустно? Снова скучаешь? Тебе ночью опять снились кошмары, ты снова повторял одно и то же! Ты случайно не одержим? Хочешь, мы позовём доктора?"
Шики раздражительно отмахнулся от комаров, точно так же, как он отмахивался от доставших его вопрошаний. Он не понимал, как кто-то может вызывать такой интерес у другого человека. Ну и что с того, что он ребёнок? Подумаешь… Он же сам просил оставить его в покое. Похоже, старина Уинфред беспокоился о нём больше, чем он сам о себе. Старый хранитель называл себя… другом?
Шики не знал, что такое друг. Все, кого он знал тут и за гранью, были либо врагами, либо непонятными назойливыми наблюдателями со стороны. Не было никого, кто протянул бы ему руку, никого, кто взглянул бы ему в глаза, а не в затылок с непонятной целью, взглянул прямо, а не сверху вниз. Разве Тень был его другом? Шики всё чаще и чаще казалось, что тот, кого он помнил столько же, сколько и себя самого, преследует собственные интересы. Демон, о котором мальчик ни с кем не смел говорить, демон, даже не называющий своего имени и не показывающий ничего, кроме глаз. Глаз либо пылающих, либо чёрных, бездонных. Настолько чёрных, что даже в темноте было отчётливо видно их очертания.
Но что может быть темнее темноты?..
Шики не помнил ничего, но он почему-то был в этом твёрдо уверен: у него никогда не было друзей.
Или были?..
Деревня и впрямь не отличалась роскошью. Старые одноэтажные домишки с неухоженными огородами, обнесённые покосившимися оградами, избитые грязные дороги. Чей-то сарай сгорел дотла в далёком былом, и к сносу вроде бы не намечался. Единственная на улице лавочка, на которой сидел мальчик, и та шаталась, грозясь развалиться в любой момент. Трактир вверх по улице был единственным приличным зданием в поле зрения. Остальная часть деревни казалась просто хламом. Однако, судя по лицам людей, это никого не волновало. Жители деревни, похоже, привыкли жить в таком спокойном безучастном темпе, в котором мальчик видел их сейчас гуляющими по округе. Большинство из них были пристойно одеты, обуты; немногочисленные детишки ни о чём не задумываясь веселились, топча грязными ногами лужи. Ещё один обычный день. Такой Шики видел деревню через тусклое стекло, такой он видел её и сейчас, изнутри. Никаких особых проблем, никаких особых занятий. Негромкие разговоры между соседями, стук молотка где-то за углом. "Да, обычная деревня, – заключил Шики. – Такая, какой она и должна быть. И, в конце концов, ничего особенного здесь и нет, кроме того, что она очень запущена. Хм… вот, что значит "на отшибе". Именно это и говорил мне дядя Уинфред. Так же, как и везде, только чуточку беднее".
Шики попытался вспомнить то, через что ему пришлось пройти два месяца назад, но уже почти ничего не вспомнил.
Он вздремнул. Но спал недолго, весёлый хохот пробежавшей мимо ребятни разбудил его. Мальчик протёр глаза и неуклюже встал. Размялся, зевнул. С удивлением заметил, что на этот раз ему ничего не снилось. Даже Тень не пришёл. Минутное забвение немного взбодрило мальчика. Но ему стало скучно, и он решил прогуляться к реке.
Шики взошёл на пригорок, вслушиваясь в пение птиц. Внизу изгибалась неширокая речушка, весь берег порос разлапистыми деревьями. Тут были и берёзы, и тополя, и ольха. У реки шелестели заросли камыша, в небольшой заводи плавали кувшинки. На том берегу была та же самая картина; за деревьями и кустарником едва виднелся невысокий каменный забор. Кладбище. Над кронами ив и тополей в лучах солнца блестели церковные купола. В воздухе вместе с ветром разнёсся колокольный звон. Шики всегда слышал колокола из библиотеки, но тут они звучали совсем по-другому… Сейчас был полдень, и церковный звон взбудоражил летнюю тишину, извещая об этом всю деревню.
Мальчик сел на густую траву, сорвал стебелёк и устремил взор в ясное небо, за далёкий горизонт, за буйные взгорья. Чужой мир.
Шики взял какой-то сучок и от скуки принялся водить им по траве. Время шло, но он не считал минуты. Он просто сидел, как обычно, погружённый в мысли или вообще ни о чём не думал.
– Привет! – раздался за спиной звонкий голосок.
Шики обернулся. Маленькая юркая девочка лет шести подошла к нему танцующей походкой и грохнулась рядом с ним. Мальчик смутился.
– Э…
– Привет, – повторила девочка, поправляя юбку и запрокидывая светлую косу назад. – Ты откуда?
Шики и сам хотел бы знать это. Он растерянно опустил взгляд, уставившись на землю.
"Скажи что-нибудь попроще".
"Попроще?"
– Издалека, – буркнул наконец Шики. – Из… таких дальних краёв, о которых ты даже не слышала. Я шёл так долго, что… даже забыл, откуда именно.
– Как интересно, – рассмеялась девочка. – А где твоя мама?
– Гм… ну… наверное, так же далеко, как и я… неизвестно откуда… Это наверное странно звучит… э… а, впрочем, забудь, я и сам не помню.
Шики ткнул веткой в землю и бросил на неё вопросительный взгляд, означающий что-то вроде: "Я не слишком много лишнего сказал???". Девочка рассмеялась ещё громче, чуть не опрокинувшись на спину.
– Ты смешно говоришь, глупый мальчишка! Я не помню… Вот умора! Ну не хочешь говорить, и не надо! Ну имя-то своё хоть помнишь, дурачок?
Шики снова уставился в землю, теребя сучком траву. После недолгой паузы он неуверенно ответил:
– Шики… Так меня здесь зовут.
– Локан… Локк… Каэн… Шики…
Она перевела на него сосредоточенный взгляд, путаясь в обрывках его имени. Мальчик потупился.
– Шики! Можно я буду называть тебя просто Шики, а то я ещё слишком маленькая и не умею выгововари… выгорави… выго… варивать длинные слова, вот!
Она широко улыбнулась. Шики удивился. Странно… Её улыбка была искренняя, она сияла от счастья. Мальчик никак не мог понять, чему она радуется. Смеётся над ним? Почему? Он недоумевал, тыча веточкой в землю и изображая невозмутимую занятость.
– Шики! Шики, можно я буду звать тебя так? А? – девочка обиженно тянула его за плечо. Мальчик повернулся к ней, подумал и кивнул головой.
– Хорошо, – он пожал плечами. – Шики так Шики. Пусть будет Шики.
– Тебе нравится, Шики? – она беззастенчиво ткнула ему в лицо венок из одуванчиков.
Мальчик не сразу нашёлся с ответом, обозревая рукоделие. Затем кивнул и воткнул палку в землю. Шики нашёл, что цветы пахнут удивительно приятно. Его восприятие зловония притупилось в течение жизни, а приятных запахов он не помнил, хотя теперь его нос чувствовал отлично.
Просто глупый венок из цветов…
Он вспомнил трупный запах. Перед глазами всплыл образ того, что когда-то было человеком. Тёмные стены. Чёрные прорвы на лице, отвисшая челюсть, болтающаяся на рвущейся коже. Синюшная кожа, лопающаяся на сгибах подобно прогнившей материи. Выпирающая масса неразличимой плоти. Эти белые как мел вздувшиеся ступни, негнущиеся пальцы, глухое меряние шагов. Хлоп. Топ. Шарканье, утробный стон, желеобразная кровь застывает и пузырится в разлагающемся горле. Его уже нет, но оно ходит. Никогда не знаешь, в какое мгновение пухнущие дубовые ручищи лягут на плечи, и неустойчивое тело рухнет на тебя мешком, придавливая к земле с хрустом костей. Твоих или его. Непонятно зачем и почему, неизвестно откуда и куда, но оно бесцельно караулит чёрные провалы коридоров, где за каждым углом затаился крик. Ходит, бродит, встав так неожиданно однажды, оно ляжет только тогда, когда ноги развалятся под ним, как надрезанная кровяная колбаса.
Шлёп.
– Эй, ты слышишь меня? – заладила девочка. – Ты чего такой бледный? Ты противный, ты почему не отвечаешь мне?
Шики вздрогнул и медленно повернул к ней голову.
– Ты никогда их не видела?
Девочка отшатнулась. Его взгляд ей не понравился.
– Кого?..
– Ну, их. Они ходят так тихо, и говорят что-то на понятном только им языке. А потом падают на тебя… и больно кусаются, хотя тебе и кажется, что им уже нечем кусать.
Девочка хлопнула глазами и покатилась со смеху. "Хм… Тень сказал, что этого говорить нельзя… Это страшно. Никто обычно не видит такие вещи. Такие вещи никогда не приходят к людям. Такие вещи всегда сидят под глухой землёй и ждут, когда кто-то придёт к ним".
Они ещё немного побеседовали ни о чём, точнее, она говорила, а он равнодушно слушал. Девчонка была совсем беззаботна и наивна, как и полагается детям в её возрасте. Шики отчего-то чувствовал себя неловко, его серьёзность порой бросала маленькую собеседницу в смех. Мальчик отказался от попытки сплести венок, у него ничего не получалось из этого. Девочка похвалилась своими успехами в вышивании, Шики пропустил это мимо ушей. Ещё она поинтересовалась, почему у него рука перевязана. Мальчик замялся. Ответил, что порезался. Она нарочито дала ему совет вести себя поосторожнее, Шики послушно кивнул. "Осторожнее некуда. Меня никто никогда не спрашивал". Девочка снова болтала что-то про куклы, Шики лишь отстранённо кивал головой. В конце концов, когда на траве лежало уже восемь венков, через заросли пробралась молодая аккуратная женщина лет тридцати и, бросив обеспокоенный взгляд на Шики, отрубила:
– Пора обедать, Ханна. Ты нашла себе нового друга?
– Да, мам, это мой новый друг! Его зовут Шики. Правда, он не хочет сказать мне, откуда он, и говорит, что у него нет мамы.
– Шики? Мальчик, это ты живёшь у дяди Уинфреда в старой библиотеке?
Шики кивнул.
– Да.
– Хм… Конечно. Все о тебе слышали. Но я вижу тебя в первый раз. Всё нормально у вас?
– Угу… Что-то случилось?
– Ну… – замялась женщина. – Нет, конечно. Но лучше не ходите далеко, играйте на улице. Мало ли что. Слышишь, Ханна? – Она взяла дочь на руки. – Если захочешь ещё поиграть, резвитесь на улице. А то я слышала, что тут в речке живёт злой дядя. Он утащит тебя, если ты будешь сюда ходить.
– Но здесь нет никакого дяди, мама! – девочка засмеялась. – Я всегда хожу сюда и пускаю венки в воду. Шики, спустишь их за меня?
Мальчик кивнул.
– Спасибо, Шики! Встретимся завтра!
Женщина опустила дочь на землю, и они ушли.
"Встретимся завтра?"
Шики напоследок заметил подозрительный взгляд молодой матери на себе и сразу же отвернулся, потупив взор. Он, конечно, видел "плохих дядь", но твёрдо знал, что в речке "дяди" нету. Дядя был под землёй, у него в животике пищали маленькие пушистые комочки. А другой дядя ждал его в тёмном коридоре, вытянув синие вспоротые руки. А здесь дяди не было. Всё дело было в нём, в Шики. Его почему-то избегали, на него бросали настороженные двусмысленные взгляды, он был плохим ребёнком в их глазах. Почему? Почему они считали его "плохим дядей"?
Мальчик сел у воды, пуская свежие венки вниз по реке. Отпустив все, он вернулся на прежнее место и взял ветку.
Следующим утром Уинфред зашёл в общественную библиотеку, чтобы вернуть на место книгу, и был обескуражен, увидев там Шики. Мальчик устроился на высокой стремянке, между рядами громадных книжных стеллажей, и увлечённо изучал какой-то потрёпанный томик. Старик прикрыл глаза от ослепительных солнечных лучей, сиявших сквозь широкие стрельчатые окна, и подошёл к Шики.
– Мальчик мой, ты читаешь?
Шики отвлёкся и кивнул, перелистывая страницу.
– Я не знал, что ты умеешь читать. Думал, что ты необразованный, как и все бедные дети.
Шики пожал плечами и вернулся к чтению. Уинфред попытался разглядеть название книжки, но старческие глаза подвели его.
– А что это у тебя в руках, если не секрет?
– Сказки северных народов.
Уинфред улыбнулся и почесал небритый подбородок, щурясь от яркого света. Вдруг книжка упала у него с руки, и старик охнул от неожиданности. Шики даже не поднял глаз.
– Мне стало скучно.
– Хм, – задумался хранитель. – А почему ж ты раньше не сказал, что читать умеешь? Я бы тебе дал что-нибудь ещё раньше, ты бы не скучал так.
Шики не ответил.
– Ну что ж, я пойду. Заходи на кухню, Долла пироги печёт. Сегодня у нас будет праздник живота.
– Спасибо… я не хочу… ремонт закончен?
– Куда там! Ещё два дня будут ставить половицы. От этих крыс отбоя нет!
– Я могу чем-нибудь помочь?
– Да. Сбегай в трактир, скажи хозяину, чтобы мужики прикатили к вечеру бочку пива.
– Угу.
Шики спрыгнул с лестницы, оставил книгу на подоконнике и библиотеку через высокие двустворчатые двери. По пути он завернул в лазарет, чтобы оставить там серый балахон. Он ненавидел эту грубую холщовую одежду, но другой не было, и ночью приходилось одеваться в это драньё. В здании было довольно холодно даже днём, толстые каменные стены не пропускали летнее тепло.
Сегодня выпала яркая, но холодная погода. Неоспоримый признак приближающейся осени.
Шики подошёл к двухэтажному деревянному дому с черепичной крышей и поёжился от холодного утреннего ветра и необычайной тишины. Над дубовой дверью болталась скрипучая вывеска: "Четыре кружки Смита". Трактир стоял прямо возле избитой деревенской дороги, обнесённый наполовину развалившимся деревянным забором. С заднего двора доносилось ржание голодных лошадей. Мальчик обошёл пьяных крестьян, голосно болтавших о насущном, и толкнул плотные двери. Его сразу обдало душным хмельным запахом, он слегка поморщился и вошёл, впуская за собой сквозняк.
Внутри на деревянных скамьях, налегая на грубые неотёсанные столы, сидело несколько человек, таких же грубых и неотёсанных. Они уже через силу потягивали спиртное и о чём-то разговаривали нетрезвыми голосами, время от времени разрывая воздух басистым смехом. Тем не менее, почти всё помещение пустовало, а молчаливый хозяин трактира только и ждал, когда мужики закончат утреннее похмелье и разойдутся по своим делам.
– Эй, малыш, хочешь с нами? – рассмеялся старый бородач, держась одной рукой за кружку пива, а другой – за древко лесорубского топора, на которое он опирался как на трость. Его шатало из стороны в сторону.
– Эй! Дверь закрой, не студи народ! – недовольно рявкнул один из крестьян, оборачиваясь на скамье. С этими словами он громко стукнул кружкой по столу, расплёскивая пиво.
Шики, робко стоявший в проходной, хлопнул глазами и толкнул тяжёлую дверь. Трактирщик, протиравший тряпкой столик, взбудоражился. Что-то обеспокоенное в его взгляде не понравилось мальчику, но он пропустил эти мысли мимо и подошёл к столику. Трактирщик, худой мускулистый мужчина лет сорока пяти, с тщательно выбритым лицом и недружелюбным взглядом, не располагающим к беседе, потупился в стол, будто очень увлёкшись своим занятием.
– Доброе утро. Я пришёл от господина Мольпена, чтобы передать вам его просьбу.
– Какую?
– Он хотел, чтобы к вечеру в библиотеке стояла бочка пива.
Хозяин принялся протирать нож, переводя взгляд на остро заточенное лезвие. Шики смутился.
– А какой сорт пива он хочет, он не сказал?
– Нет. Сказал, просто пиво. Значит, неважно, какой сорт.
– Хм… вот как. Знаешь, сегодня вечером трактир закрыт, у меня есть дела на стороне. Поэтому народ и наливает себе глаза спозаранку. Передай Уинфреду, что может забирать своё пиво когда захочет, до полудня. Значит, у тебя есть ещё четыре часа.
Шики растерянно потупил взор. Он ожидал услышать совсем другое.
– А что, никто не может помочь мне сейчас? – спросил он.
– Проси кого хочешь, это не мои заботы. Но, как видишь, с минуты на минуту все расходятся. У нас тут не праздный народ живёт, деревня маленькая.
При этом за спиной мальчика громко скрипнула и хлопнула дверь, затем ещё раз скрипнула и снова хлопнула, под топот тяжёлых сапог. Не оборачиваясь, Шики саркастично сжал губы, рассматривая поцарапанную поверхность стола прищуренными глазами. Он поковырял пальцем трещину и шумно выдохнул.
– Я-я-ясно… – протянул он, уже собираясь уходить.
– Постой минутку. Если хочешь, я выкачу тебе бочку прямо сейчас, чтобы ты меня потом не тревожил. Но на улице уже сам разбирайся с этим, – он выдержал паузу, оценивающе смотря на мальчика сверху вниз. – Или ты не справишься с этим?
Немедленно задетый, Шики бросил на мужчину вопросительный взгляд, тоже не блестевший дружелюбием.
– Не справлюсь? Хм, посмотрим. Катите свою бочку.
– Если будет тяжело, спросишь кого-нибудь. Но сомневаюсь, что тебе кто-то поможет, все пошли собирать урожай. До полудня вряд ли кто-нибудь освободится. Эй, Крич! Вставай, пьяная задница! У тебя же жена, дети! Марш за дело, соня!
Пьяный в дрова толстяк, храпевший в дальнем углу, оживился и что-то промычал, брызгая слюной. Его растерянный взгляд упал на недопитую кружку пива. Шики зевнул и повторил:
– Валяйте, катите свою бочку.
В подвале было темно и сыро. Под ногами хлюпали лужи. Шики шёл вслед за тёмной фигурой трактирщика, освещавшего путь огарком свечи. Они проходили мимо бочек стоявших, бочек лежащих, бочек, закреплённых на стояках с вкрученными краниками. У стен нагромоздились мешки с крупой, пахло какой-то травой и вином. Подвал как подвал, заключил Шики, пожимая плечами. Он случайно наступил на пустую оловянную посудину, и та загремела на весь подвал. Громкое эхо прокатилось под потолком, потревожив крыс.
– Что ты… – хотел было цыкнуть на мальчика трактирщик, но тут же осёкся, прислушиваясь к звенящей тишине. – Крысы, чёрт побери, снова эти треклятые крысы! Как они меня достали, в прошлом году всё зерно погрызли, а тут ещё теперь… Эх… Забудь, парнишка. Просто больше не пугай меня так.
– Извините, – Шики вновь пожал плечами. Он всегда так делал, когда не знал, что ответить, и когда не хотел казаться чересчур виноватым.
Наконец, они остановились у ряда бочек с особыми бирками. Шики удивился размерам подвала. Такое впечатление, что он проходил под несколькими чужими дворами, выкрадывая у них право на собственные погреба.
– Вот, угостишь их этим. Думаю, им понравится. В любом случае, я им должен ещё за ту книгу… Ах, я опять разболтался, – отмахнулся трактирщик.
Мальчик окинул взглядом бочку, достигавшую ему до груди. Теперь она казалась неподъёмной.
– Господин трактирщик, а как же вы её выкатите-то? – поинтересовался Шики. В дрожащем свете огарка его сосредоточенное детское лицо казалось забавным.
– Я-то её выкачу, ты лучше думай, что будешь дальше с ней делать. Гм, а почему эти старики сами не придут за ней?
– Снова заняты. Всегда заняты. У них ремонт, нужно закончить всё за пару дней. Они помогают мастерам из…
– Я знаю. Ладно, неси свечку, а я займусь остальным.
Шики пошёл впереди, освещая дорогу. Сзади громыхала бочка, которую толкал трактирщик. Они добрались до пологих ступенек, в которые были вбиты две стальные рельсы. Трактирщик обвязал бочку толстой бечёвкой, поднялся во двор и обмотал верёвку вокруг какого-то стержня, после чего принялся крутить рычаг.
Хитроумный механизм выкатил пиво на траву.
- Вот и всё, – закончил хозяин трактира, закрывая погреб на толстый амбарный замок. Он вздохнул и развёл руками. – А теперь делай как знаешь.
Он ушёл, оставив мальчика наедине с пивом.
Шики стал толкать бочонок на дорогу. Он был очень удивлён, не увидев на улице ни души. "Какой-то странный сегодня день", – подумал Шики, приостановился и почесал затылок.
По небу пролетела стая птиц. Наверное, спешили на юг, хотя до холодов было довольно далеко.
Мальчик толкал свой груз по избитой дороге, старательно избегая неровностей на дороге. Ноша была не из лёгких, Шики начал думать о том, как он глупо сейчас выглядит, наверное, с этим пивом посреди дороги. Но кроме малолетних детишек, он никого так и не встретил. Они не обращали на него никакого внимания.
Задумался. Споткнулся, упал. Встал, потёр поцарапанное колено, огорчился разорванной штанине. Пошёл дальше.
Что его действительно удивило, так это дождь. Его-то Шики ну никак не ожидал. Небо казалось ясным, правда, чуточку сероватым. Да, солнце незаметно спряталось за облаками, пока мальчик и не думал глядеть на небо.
Обычный до неожиданности летний ливень. Быстрый, короткий, но сильный.
Мальчик остановился и посмотрел по сторонам. Вода стекала по его щекам. Боковым зрением ему на миг показалось, что из какого-то окна на него смотрит странная улыбающаяся физиономия. Улыбка таинственной личности была настолько широкой и неестественной, что Шики усомнился в том, что она принадлежала человеку. Но стоило мальчику перевести резкий взгляд на то окно, как там уже никого не оказалось. В голове стоял звенящий смех.
Вода заливала глаза, мешая смотреть.
Мальчик выдохнул и безучастно толкнул бочку перед собой, уже не беспокоясь о кочках и ямах.
Дождь только набирал свою силу.
Шики совсем вымазался, пока допихал уже изрядно ему поднадоевшую бочку до ступеней библиотеки. Перевёл дух, тихо зашёл внутрь, снимая рубашку и сжимаясь от холода.
Вскоре одинокая бочка исчезла со двора, и на улице стало совсем уныло.