Книга I
Дитя мрака
Часть I
Внутри и снаружи
Глава I
Если ты будешь моргать, то проснёшься
"…Замкнутость в себе, возникающая у детей младшего возраста в результате посттравматического шока, лечится настоем св. Аваканады (см. "Медицина Зельберха, том 4). Также детям предлагается различные игровые занятия, включающие индивидуальные развивающие игры с мягкими игрушками (игрушки "неподвижного" и "механического" вида не рекомендуются, поскольку первые вызывают у детей чувство смерти, а вторые – искусственности) и ролевые игры в театр.
Также в одиночных палатах многие предпочитают рисовать глаза на стенах, чтобы не чувствовать себя чересчур одинокими.
Примечание: детям со склонностью к агрессии или фобиям это категорически противопоказано…"
Доктор Зельберх, психиатрическая лечебница св. Аваканады, общие рекомендации
Год 996, август
Темнота.
Снова темнота.
Опять эта пугающая пустота, опустошающая то, в чём и так ничего нет.
Зачем?
Шаг вперёд, шаг назад.
– Просто моргни.
– Что?
– Просто моргай всякий раз, когда видишь кошмары. Старайся моргать, и ты проснёшься.
– Но… у меня не получается! Как?..
– Просто попытайся, и всё получится.
– Я не могу…
И он не мог. Не мог ничего поделать со своими кошмарами. Всякий раз, когда он засыпал, он возвращался туда, откуда пришёл. В никуда.
Пустота. Одиночество. Глаза. Они говорили с ним.
День подходил к концу, утроба унылого здания погрузилась во мрак. Голые каменные стены сдавливали пространство, вытягивали коридор в бесконечную трубу, связанную в замкнутый круг.
Он в одиночестве стоял у окна, облокотившись на холодный подоконник, и пристально взирал на серое небо, задавленное тучами.
Шёл ливень.
Тяжёлые капли дождя барабанили по крыше, стучали в окна, безжалостно били по густой матовой листве старых яблонь. Сильный ветер уносил тёплый запах лета и приносил осень. Но мальчик не жалел об этом. Он всё равно не видел этого лета, и вряд ли наступление осени смогло бы принести в его душу ещё хоть горсть печали. Ему было всё равно. Последние два месяца были вырваны из его жизни стальными щипцами лекаря, а до этого была пропасть амнезии. Его небо было серым потолком, а его земля – мятой подушкой. Его единственной опорой был облупленный столбик койки, за который он хватался каждый раз, когда возвращался лекарь. Дни и ночи растягивались в вечность, он плакал, стараясь забыться во сне, а, заснув, всей душой желая проснуться. Оно было во всех его сновидениях.
Равнодушие. Боль не до конца заживших ран. Писк копошившихся в углах голодных крыс.
Там, за высокой решётчатой оградой, был чужой мир. Мир, неведомый ему. Мир такой знакомый, и в то же время не принадлежащий ему. Мир, бросивший ему вызов. Мир, сломавший его. Сломавший и не желающий пускать обратно.
Предостерегающий его мир, мир полный жестокости и лжи.
Мир, в который ему рано или поздно придётся войти, ибо за него никто этого не сделает. Он принадлежал самому себе. Именно это ему вдалбливал в голову его единственный друг… и в то же время враг. Оно бессердечно вытащило его оттуда холодными руками и поставило перед жестокой реальностью после вечного сна, беспамятства, пустоты. Пустоты, где было только оно. Оно не давало ему покоя ни до, ни после того, как он очнулся. Оно время от времени приходило к нему даже наяву. Но его никто не видел. Оно было там, наблюдая за ним своими немигающими глазами.
"Мальчик неизвестного происхождения. На вид ему лет девять от роду. Повреждены голень, предплечье и левый бок. Тяжёлый шок. Потеря памяти. Почти всё время спит. Ничего не говорит, почти не ест и не пьёт. Был найден раненым крестьянами (Орофом и Перикомом, проживающими в деревне Пронкен) на Карасанском тракте в бессознательном состоянии. Предположительно был покусан лесными волками. Что касается его речи, то наблюдается говор западных земель Хелофф, с небольшим акцентом. Никаких отклонений от нормы на его теле и в поведении замечено не было (кроме обычной психической травмы ребёнка, пережившего несчастный случай). Единственное, что вызывает любопытство – его неестественный серый цвет волос. Но, как известно, это не является признаком порчи. Как известно, народы севера часто имеют волосы такого цвета, так что вполне предположительно, что этот мальчик северных корней, несмотря на выразительный западный тип лица. На чеснок, серебро и молитвы реагирует нормально. Раны заживают в обычном для людей темпе, прочие следы отсутствуют. Глаза имеют нормальный серый цвет. Зубы здоровые. Ногти без изменений. На основе данных проверок можно предположить, что данный ребёнок имеет вполне человеческое происхождение, не является зараженным и не носит следов дьявола.
P.S. Во сне ему часто снятся кошмары, во время которых он произносит слово "Шики". Предположительно это и есть его имя. Мы будем так его называть до тех пор, когда (если) выяснится его настоящее имя, данное ему Творцом и пречистой Святой Церковью.
Старший хранитель Библиотеки Харсан я, Уинфред Мольпен, передаю сие письмо из рук в руки преподобному Джошуа, настоятелю церкви святого Алерона. Селение Пронкен, округ Лесной, графство Арбальтшир.
8 июня 996 года. Подпись".
Глаза.
Кто он?
Откуда он?
Кровь.
Смерть.
Почему он должен был видеть смерть?
Смерть – это естественно.
Почему?
Почему есть вещи, даже куда более страшные, чем смерть?
"Это нормально".
Что?..
Что он должен делать?
Почему?
Почему они так редко отвечают ему?
Почему?..
Глаза.
"Здравствуй, Уинфред.
Как хорошо всё-таки выбраться иногда из этой Богом забытой деревни и повидать старых друзей. Здесь у нас хорошая погода, да и вообще городская атмосфера действует на меня положительно. Как легко забыть, что в мире кипит бурная и весёлая жизнь. Если бы не моя привязанность к родине и не чувство ответственности, я бы, пожалуй, перебрался бы сюда навсегда!
Уже две недели прошло со времени моего отъезда, и я отправляю это письмо со своими рекомендациями. (Ведь я не думаю, что вернусь раньше, чем через две недели). Надеюсь, с малышом всё проходит гладко. Когда я вернусь, я привезу с собой необходимые запасы специальных трав для него – с ними он перестанет видеть кошмары и быстрее вернётся к нормальной жизни.
Странно всё же. Я никогда не сталкивался с такими ситуациями, чтобы нападение диких животных вызывали такой шок, пусть даже и у детей его возраста. Я подозреваю, что причина таки зарыта глубже.
Как бы там ни было, я хочу сообщить, что ему сейчас никак нельзя пренебрегать упражнениями тела. Его раны уже целиком зажили, пусть он и хромает. Ему надо задать какой-то работёнки, чтобы разработать мышцы – иначе есть риск, что он будет испытывать стеснения в движениях всю оставшуюся жизнь. Два месяца – больше, чем нужно в его возрасте. Но я думаю, что никаких проблем у него не будет: в таком юном возрасте тело очень пластично. Да, и придумай ему какое-то занятие, где ему нужно будет проявить хоть немного инициативы, а не слоняться тенью за тобой, как это обычно бывает, когда ты забираешь его из лазарета. Повторяю: займи его каким-нибудь делом, чем больше он будет валяться в постели, тем труднее ему будет справиться потом с хромотой и душевной травмой!
И потом, тебя же не угораздило пускать его в деревню во время моего отсутствия? Надеюсь, ты понимаешь не хуже меня, что этого делать не следует. Стоит ему выкинуть что-то необычное, как люди толпой потянутся к батюшке с просьбами убрать его подальше от своих детей.
С наилучшими пожеланиями, доктор Лотхем.
21 августа. Подпись".
Слёзы выкатились из стеклянных глаз и, оставив мокрые полосы на бледном лице, сорвались с подбородка.
За окном шумел ветер, но мир внутри него был тёмным чуланом, в котором отсутствовало что-либо кроме холода и тишины. Широкая дверь была наглухо заколочена, и оттуда доносились только шаги и смех.
– Шики! Шики! Шики… – смеялся голос за дверью. У него не было рта.
Только глаза.
Слёзы упали на пол.
– Шики! Шики? Шики…
Мальчик нехотя обернулся. Он уже привык, что его так прозывают. Поначалу это ему не нравилось, но сейчас он стал безразличен к этому.
– Шики?..
К мальчику приближался высокий худой старик, облачённый в длинные серые одежды и опоясанный толстым шнуром. Старик Уинфред. На его мудрой голове уже оформилась внушительная лысина, но вопреки традиции усы и бороду он тщательно брил. Он громко ступал по каменному полу уверенной походкой мудреца, не желающего сдаваться во власть преклонных лет.
– Ты здесь, славно. Нужна твоя помощь. Я знаю, что не должен тебя просить, но нам срочно необходимо закончить всё к завтрашнему дню. Мы не ожидали мастеров из Хайсбурга так рано, но, похоже, у них нет времени задерживаться хоть на один день. Мы должны всё подготовить к ремонту, чтобы они могли начать с завтрашнего утра.
Шики ступил в тень сумрачного коридора, чтобы не отворачиваться, но скрыть слёзы на лице. Равнодушие сменялось чувством омерзения к себе и своей тюрьме, которое он давил в чулане тощими руками.
– Ты в порядке, Шики? Если ты плохо себя чувствуешь, то я тебя ни о чём не прошу. Иди, отдохни до завтра, мы сами как-нибудь управимся.
– Нет, – пауза. – Всё в порядке.
– Твой голос говорит об обратном. Ты уверен? Ах да, извини…
Уинфред говорил по-отечески тепло, но это не согревало мальчика.
Никому не нужный нахлебник, его приютили как собаку, которую даже стыдятся выпустить со двора. Эти ворота были за дверью чулана. Он оставался холоден и мрачен. В душе мальчика имелось подобие слепой чёрствой благодарности за то, что его спасли от гибели, но в ней не было места ни радости, ни веры в будущее. Ему казалось, что он умер ещё тогда, когда очнулся и лицом к лицу столкнулся с тем, о чём люди боятся даже упоминать. И теперь, даже после того, как всё это должно было остаться позади, постоянные ночные кошмары возвращали его к тем ужасным событиям снова и снова… Будто он не должен был выжить. Умереть. Словно он избежал своей судьбы, которой он не понимал, и сейчас живёт как преступник, украв право на существование.
А теперь он просто домашнее животное, и самое противное не то, что его не выпускают, а то, что ему наплевать. Уходить? Зачем? Здесь плохо, но разве где-то бывает хорошо?
Тут холодно, но, по крайней мере, нет вопроса о жизни и смерти...
Мрак переполнял его душу, не оставив места даже для минутной поддельной улыбки.
В любом случае, это останется тайной.
Никто не должен знать, что было до этого.
И откуда он взялся.
Где ему пришлось быть.
Никто.
Тем более тот священник.
– Шики?
– Да.
Уинфред сокрушённо покачал головой, глядя на поникшее лицо мальчика. В глазах того была пустота, которую не могли спрятать даже густые тени немых стен.
– Идём тогда. Твои раны уже зажили, и, я думаю, тебе не повредит небольшая физическая нагрузка, – старик улыбнулся, пытаясь развеселить мальчика, но тот оставался таким же унылым и безразличным. Оба знали, что это тщетно. – Но если тебе будет тяжко, сразу скажи. Ведь ты ещё не вполне поправился.
– Хм.
– Эх… эти старики. Они уже ничего не могут. Поверь, если бы они были покрепче, я бы тебя не…
– Мне всё равно.
Уинфред вздохнул. Он шагал впереди, освещая тёмный коридор лампой. Они углубились в здание, проходя ряды закрытых дверей. Голые стены, безмолвие и темень окружали их. Ощущение замкнутости и заброшенности никогда не покидало это место. Здесь почти никогда не зажигали огня, так как этим крылом пользовались в основном как складом. Складом библиотечных книг, старинной утвари и прочих антикварных вещей. Шики безвольно плёлся сзади, подобно тени. Как маленький призрак. Он ступал бесшумно, частыми шагами, сунув руки в карманы длинных одежд.
– А знаешь, эта библиотека – очень интересное место, – старик не сдавался в своих попытках завести разговор. – У нас тут раньше бегали дети, как же им нравились всякие безделушки. Ты тоже, если захочешь, сможешь посмотреть. У нас тут много всего интересного. Надо же как-то развеять скуку, пока мы ещё не решили, как поступить с тобой…
Шики молчал.
– Ой, ты не подумай, что мы тебя выдворим. Ты можешь у нас оставаться, сколько захочешь, мы будем даже рады. Просто если ты хочешь найти свой настоящий дом… ну, мы бы тебе помогли. Тебе, наверное, не по себе оттого, что ты ничего не помнишь.
Шики молчал. Но Уинфред будто почувствовал, что грусть мальчика переходит в тихую ненависть. Он поспешил исправить положение.
– Ладно, ладно, не расстраивайся. Всё будет так, как ты сам решишь. А пока забудем об этом. Хорошо?
Молчание.
– Кстати, ты умеешь читать?
Пламя свечи дрогнуло.
Старик вздохнул и умолк.
За очередным углом на пол падал дрожащий свет. До ушей мальчика донеслись отдалённые голоса и шум передвигаемых предметов. Уинфред повернул за угол, а Шики вдруг замер.
В дверь постучали.
– Шики… – протянул шипящий голос. – Здесь…
Это было оно. Оно опять пришло за ним. Глаза мальчика бороздили темноту, он стиснул зубы и сжал кулаки.
– Кто ты?
– Шики… – повторил голос. Мальчик прищурился. Ему не было страшно. Оно давило на его сознание, окутывало пеленой покоя и пустоты, будило внутри смутные тревоги. Очи, следящие за ним с другой стороны реальности. Оттуда, где ничто не имеет постоянных форм, где нет логики, где есть только причина и конечное значение, меняющееся каждый раз, когда в него вкладывается иной смысл. Это мир сновидений, думал Шики. Он спал слишком долго, он колебался на грани реальности и бездонного одиночества, царившего там, на другом берегу реки.
"Чего же ты хочешь, Шики?"
Он опустил голову и тяжело вздохнул. Он не знал, чего хотел.
– Кто я? – в конце концов выдавил мальчик. – И… кто ты?
"Шики… Будь… осторожен".
– Ты будешь мучить меня постоянно? Я… ничего не понимаю. Ты оставил меня здесь и ушёл. Зачем ты пришёл обратно? Ты ничего не хочешь мне сказать?
"Будь… приду… глаза… ты…"
– Я... – прошептал Шики и прислонился к стене. У него кружилась голова. Мальчик запрокинул голову, тяжело дыша, и тихо простонал.
– Эй! Ты где? Шики?
– Господин Мольпен?
После недолгой паузы мальчик мотнул головой и направился к старику.
– Что случилось? Всё нормально?
– Я боюсь темноты.
Уинфред рассмеялся.
– Ну, тут нечего стыдиться. В твоём возрасте это со всеми бывает.
Они прошли к отворенной комнате, из которой падал свет. Мимо них с кряхтеньем прошли двое старцев, одетых наподобие Уинфреда. Они несли какой-то тяжёлый ящик. За ними не спеша ступал третий с лампой в руке.
– Привёл мальчишку, а, Уинфред? А он... э-э-э... нормально себя чувствует?
Уинфред кивнул. Мальчик уже давно привык, что когда им интересуются, спрашивают кого угодно, только не его. Он смутно помнил то время, когда он слышал только одно – вопросы, вопросы, и ещё вопросы... но тогда он не обращал на них внимания – за дверью темницы они не имели для него никакого значения...
Уинфред властно шагнул в помещение, Шики неуверенно встал за его спиной. И тут же кашлянул в рукав. Вся комната была затянута копотью факелов, коими были увешаны стены.
Уинфред повернулся к мальчику и сказал:
– В общем, тебе нужно помочь перенести кое-какие вещи, сам видишь, – у нас тут работы невпроворот. Поговори с тётей Хаши, она придумает тебе занятие. Только скажи, что тебе нельзя носить тяжести. А я пойду, мне ещё нужно кое-что поделать.
Мальчик кивнул и отошёл в сторону, пропуская старца.
– Тащи, тащи!..
– Ну, давай!
– Не в эту сторону!
– А что с этими подсвечниками делать?
– Переноси сюда.
– Кхе-кхе…
Шики с видимым любопытством наблюдал, как около десятка человек, большинству из которых давно перевалило шестой десяток, копошились в этой небольшой пыльной комнатушке, разбирая завалы разного барахла – мебель, ящики, кипы книг, груды разной нужной и ненужной утвари. Они переносили всё это с места на место, обтирали тряпками, выносили куда-то в коридор и возвращались обратно, кашляя от усталости и копоти. Мальчик недоумевал, почему Уинфред не позвал людей из деревни, чтобы те помогли. Но он молчал. Если он не сделал этого, значит, на то была причина. Он подозревал, что этой причиной был он, вспоминая содержание письма отцу Джошуа, озвученное вполголоса одним из молодых "хранителей библиотеки", как они себя называли. Суеверные крестьяне вполне имели право бояться того, что привезённый из лесу окровавленный бессознательный ребёнок мог оказаться укушенным не волками, а оборотнем. Шики вспоминал разговор нескольких обеспокоенных крестьян с Уинфредом, услышанный им в полуобморочном состоянии. Ему тогда промывали раны. Шики в глубине души чувствовал, что должен быть благодарен хранителям библиотеки за то, что они защитили его. Но это не может продолжаться вечно. Вилы уже давно стучали в его двери.
– Ох, как тяжело… А нам же ещё тащить это чёртово зеркало. Ох…
Шики оставил размышления. Он же пришёл сюда по какому-то делу. Мальчик бросил взгляд в дальний угол комнаты. Там пряталась ещё одна дверь, за ней была тишина и мрак.
Чулан.
Потупившись, он прошёл туда, стараясь не мешать другим.
Там, за небольшим коридором, находилось совсем маленькое помещение, освещённое всего одной свечой. Здесь не было ничего, кроме большого зеркала, закреплённого стержнем на стойках и… тёти Хаши, протирающей его. Мальчик остановился в проходе. Резная оправа из красного дерева, изображающая листья и птиц, опорки, выполненные в том же стиле. Шики заворожено смотрел на прекрасную работу. Женщина не обращала на него никакого внимания, и у него было время бросить беглый взгляд и на неё. Тётушке Хаши было за пятьдесят. На её бодром работящем лице уже появились морщины. Она усердно чистила зеркало, стараясь не задеть его своей внушительной фигурой и не наступить на полы серых одежд. Её тёмные волосы были собраны в пучок на затылке, некоторые пряди уже посивели.
– Тётя Хаши? – спросил мальчик, заявляя о своём присутствии.
Женщина выпрямилась и посмотрела на него.
– Да, это я, Шики. Ты меня, наверно, не помнишь. Я редко к тебе заходила. Ну... будем знакомы.
– Угу.
– Подожди, подожди. Хм… Вообще-то мне нужно перетащить это зеркало, но я не знаю, сможешь ли ты мне помочь. Ты же слишком маленький, чтобы тащить такую громадину. Это господин Мольпен тебя ко мне прислал?
Шики нахмурился, уставившись на зеркало, которое было выше него ростом, а потом перевёл взгляд на Хаши.
– Мне сказали, что я должен помочь.
Тётя Хаши засмеялась.
– Что ж, ну ладно, тогда понесли. Но если будет тяжело…
Шики пожал плечами. Зеркало было действительно внушительным, но он смотрел не на него, а на Хаши. Та смутилась от его ожидающего взгляда.
В комнату вошёл один из старцев и хриплым голосом заявил:
– Хаши, нам нужна твоя помощь. Ты не помнишь случайно, где находятся комплекты мебели Горафу после прошлой уборки?
– Горафу… Горафу… кажется, помню. Пойдём, отведу. А вы нашли что-то оттуда?
– Да, два стула оказались здесь. Ох, во имя порядка, нужно всё сложить по местам.
– Ха-ха-ха, это точно. Здесь чёрт ногу сломит. Пока не припекло, никому это не нужно было. Слишком поздно схватились за задницы. Шики, подожди здесь несколько минут.
Тётушка Хаши покинула комнату следом за старцем. Оставшись один, мальчик решил тем временем поглазеть на зеркало вблизи. Он подошёл поближе, но вместо того, чтобы осматривать великолепную ручную отделку, его взор застыл на отражении себя самого.
Ничего нового он там не увидел. Впрочем... мальчик смотрел на себя в зеркало лишь четвёртый раз, и никак не мог привыкнуть к себе самому. Для него уже стала обычной неопределённость, отсутствие воспоминаний. Он видел в зеркале кого-то родного, вроде бы знакомого, и в то же время такого неизвестного. Это было его отражение. Он был в зеркале таким, каким видели его люди. Они не замечали ничего необычного. Но Шики не знал себя. Он не мог чувствовать к себе чего-то, что, по его мнению, делает человека самим собой. Он был чужд сам себе. Кто он? Откуда? Каким он должен быть? Отсутствие всяческого представления о себе угнетали его, бросали в бездну тоски и одиночества. Всё, что являлось его личной собственностью – это то, что являлось ему в сновидениях. Оно и только оно помогало ему не сойти с ума от полной потери в своей пустой безличностной душе. Человек должен быть кем-то, он не может быть никем. Человечек без души – лишь пустая оболочка, тело, движимое инстинктами самосохранения.
"Я что – всего лишь тело?"
Бледное, худое тело с симпатичной физиономией. Большие серые глаза, наполненные безразличием и печалью.
Тело.
Маленький, отточенной формы острый носик, небольшой выразительный рот с почти бесцветными губами.
Пустышка.
Мягкое, но правильное лицо, не слишком вытянутое, не слишком широкое. Детские черты. Округлые щёки, острый подбородок.
Путаные тёмно-серые волосы лесенкой пышных густых прядей опускались почти до плеч. Длинная, разбросанная по лбу чёлка – чуть ниже бровей.
Тело.
Длинные серые одежды, наподобие тех, что носили хранители библиотеки. Их дали ему здесь.
Просто пустая оболочка.
Строгая осанка. Идеальные пропорции. Длинные тонкие пальцы, сжатые в быстрые, но слабые кулаки.
Словно ветка, воткнутая в землю в поле, открытом всем ветрам.
Склонённая голова. Нежелание смотреть себе в лицо.
"Труп, который все считают живым?"
Призрак улыбки в стороне.
Глубокий внимательный взор, подозревающий всё, что движется. Молчание. Быстрая реакция. Открытость, доверчивость и замкнутость одновременно. Смекалка, позволившая выжить. Беспричинная вспыльчивость, затухающая в бесконечности за доли секунды.
Он быстро учился, схватывая всё на лету.
А теперь не знал, что делать дальше, жить или умереть.
Растерянность. Пустота. Страх и одиночество. Слёзы, не значащие ничего.
Так чувствует себя ребёнок, не способный обернуться назад, ибо там ничего нет? Ребёнок, чудом избежавший смерти. Но не знавший, и не знающий зачем.
Просто так ему сказали. Ему сказали, что так надо, что так будет лучше.
Поэтому он просто продолжал тянуть эту лямку жизни – из-за нежелания делать хоть что-то, из-за страха, что всё будет только хуже, если он умрёт.
Тень. Она преследовала его повсюду. Она затмевала его полую душу и отражалась на лице. У тени были глаза. У неё были руки.
Шики поднёс руки к лицу и прошептал.
– Прочь.
Он стал отступать назад, не сводя иступленного взгляда со своего отражения, пока не упёрся спиной в стену. Он медленно сел, отчаяние постепенно переходило в безумие. Мальчик уронил голову на колени и перестал шевелиться. Он не плакал.
У него уже не было слёз.
Тень.
Оно смотрело на него из зеркала. Оно было там, он знал. Но не поднял глаз, чтобы убедиться. Какая разница, ему всё равно никто не поможет. Он был уверен в этом, и это сводило его с ума. Но он даже не знал, чего хочет. Дневной свет, который был в его мечтах смыслом и неведомой радостью, оказался лишь бледной картинкой. Тут ничего нет, как не было и там. Просто тут никто не будет делать больно, но это и не нужно, если боль внутри. Где же находится его дом, где записано его имя, где он сможет спать спокойно, не заботясь о завтрашнем дне?
Ответ был один, он холодным сверлом пронзал сознание.
Нигде.
– Я ненавижу тебя! Прочь!..
Через несколько минут тётушка Хаши вернулась. Она увидела Шики, сидящего у стены и дрожащего.
– Эй! С тобой всё в порядке?
Она подошла к нему и дёрнула за плечо.
Матовая поверхность каменной стены захватила его полностью.
"Очнись".
Что это за стена? Где она? Что она значит?
"Это просто стена".
"Просто стен" не бывает.
"Повернись же!"
Чьи-то пальцы сильно сдавили плечо. Мальчик поднял на неё помутнённый взор, возвращающийся к реальности, и медленно встал.
– Что случилось? Ты будто привидение увидел.
– Ничего.
– Ну... ты… Ты меня напугал. Может, тебе плохо?
– А что, если так?
Хаши отшатнулась. Мальчик сказал это так спокойно, но в этих спокойных словах и широко открытых остекленевших глазах пробивалась если не угроза, то непонятная человеку ненависть. В зеркале этой злобе отражением был лишь страх.
Шики потупился, его глаза снова потускнели. Тень шёпотом скользила по стене и была слышна ему одному. Мальчик сглотнул слюну.
– Н-не знаю... – выдавила Хаши после недолгой паузы, с испугом уставившись на него. – Я просто хотела... помочь.
Шики нервно мотнул головой, запираясь в чулане и пытаясь избавиться от маленьких чёртиков, разбиравших по кусочкам то хрупкое представление мира, которое у него с таким трудом создавалось в приюте среди этих добрых людей. "В этом нет смысла... никакого смысла..." – твердил он себе, переставая думать о чём-либо, и только он мог найти определение для своих бессмысленных слов... но не хотел этого.
Пламя свечи дёрнулось, и Шики сдвинулся с места. На секунду его скрыла темнота, и Хаши вздрогнула от неожиданности, но потом он вдруг стал виден ей уже возле зеркала. Тонкие пальцы обхватили стойку. В этот момент Хаши подумала, что он вообще не сможет его поднять.
– Ну, выносим, – прокряхтела Хаши неожиданно для самой себя. – Я впереди, ты – за мной. Осторожно, не урони…
Шики постарался взяться поудобнее. На ноге отразилось неприятное чувство натянутой кожи – на месте шрама. Мальчик лишь слегка нахмурил брови.
Хаши неуверенно взялась за другую ножку, и они вдвоём подняли зеркало. Шики старался не смотреть на тётю, она же не сводила с него взволнованных глаз.
Они переступили порог и приостановились. Старики разошлись по углам, освобождая путь. Шики хрипнул от напряжения.
– Эй, ну ты даёшь! – рассмеялся один из хранителей. – Ты ещё не слишком мал, чтоб носить такие…
Но он замолчал, не договорив до конца. Какой-то суеверный страх остановил его. Тень скользнула потолком, никто её не увидел, но едва ли кто не ощутил её присутствия. Мальчик спиной почувствовал, как в чулане погасла свеча, но Хаши не позволила ему сделать паузу и обернуться посмотреть. Зеркало отразило помрачневшие стариковские лица и скрылось за поворотом.
Старики вздохнули с облегчением и воротились к своему занятию, едва Хаши и Шики покинули комнату. Тут, в коридоре, зажгли свечи на стенах, и уже не было так темно. Тем не менее, мальчик ступал с большой осторожностью, смотря под ноги. За первым поворотом они сделали небольшую передышку. Шики разминал пальцы, привалившись к стене. Он заметил, что тётушка устала не меньше его.
– Да-а-а… – протянула Хаши. – Давно я так не напрягалась. А ты выглядишь бодреньким. Хе-хе, да ты сильнее меня, как я посмотрю.
Шики ничего не ответил. Он взялся за ножку, не дав тётушке перевести дыхание. Они поволокли зеркало далее. С каждым шагом ноша становилась всё тяжелее. Мальчик закрыл глаза и мерил шаги, вслушиваясь в тишину, пока Хаши наконец не остановилась у тёмного прохода. Она окинула взором ступеньки и заявила:
– А вот сейчас самое трудное. Ох, здесь и темно! Надо было попросить кого-нибудь осветить дорогу... ну, ладно. Даже не вздумай оступиться.
Шики кивнул с большой неуверенностью, но смолчал. Тётя Хаши пошла впереди. Она медленно пятилась назад, ощупью находя ступеньки. Мальчик напряг все свои силы. Не упустить, не упустить, не упустить…
В его воображении вновь скользнули эти адские очи. То пустые, чёрные, то красные, пылающие. Он собрался с силами, стиснул зубы и закрыл глаза. "Уйдите прочь, прочь, прочь!.." Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой. Мальчик тяжело дышал, в его груди бешено колотилось сердце. Но эти глаза, хоть и кружили ему голову, почему-то прибавляли ему сил. Или ему так только казалось? Быстрее бы закончилась эта лестница, быстрее бы отмахнуться, отогнать прочь зловещие кошмары, быстрее бы вновь увидеть свет… Свет, который ничего не значит.
Свет, который не приносил ему ничего, кроме отражения действительности? Пусть тьма и болезненна, но в ней можно укрыться, чтобы не таять, как снег от своей пустоты. Тёмная комната была не только его узилищем. Она была его убежищем.
Они уже почти поднялись на площадку, как Хаши вдруг взвизгнула и выпустила ношу. Шики тихо ахнул. Он распахнул глаза, зеркальная гладь падала прямо на него, гремя ножками по лестнице. На мгновение в ней отразился огненный росчерк тех самых глаз, высветив зеркало и придав темноте объём. Стена будто сама по себе наклонилась в сторону; от резкого неосознанного скачка перехватило дыхание. Мальчик упал на колени и пересчитал несколько ступенек, всем своим тощим тельцем упираясь в деревянную опору. Зеркало зловеще нависло над ним. Он выставил руки и ноги, стараясь удержать непосильную ношу.
Хаши взвизгнула ещё раз, но уже при виде мальчика, который принял всю тяжесть на себя. Она одним махом слетела вниз и потянула зеркало в свою сторону. Шики сделал ещё одно усилие, чтобы поднять и помочь тётушке втащить его на площадку. Он сипел сквозь зубы, но по-прежнему молчал.
– Постой, Господи! Остановись! Ты цел? – причитала Хаши. – Извини, я просто… оступилась! Стой, подожди, куда ты?.. Занесём сразу?..
Но Шики видел эти маленькие блестящие глазки, слышал тонкий писк в углу. Тень пугала не только его, животные тоже видели немое свидетельство его кошмаров.
Наконец они втащили злополучное зеркало на второй этаж и опустили его на пол. Шики сел у стены, тяжело переводя дух. Он потупил взгляд, размышляя о том, сказать ли тётушке о том, что крысы вовсе не такие страшные на самом деле, или промолчать. Он остановился на том, чтобы одарить её многозначительным взглядом. При виде краски, проступившей на её лице, ему даже стало немного грустно.
– Ну… я… понимаешь, боюсь крыс. Ну и что с того? – бросила Хаши в своё оправдание, с крайним беспокойством осматривая зеркало. – Ну, извини. Я так испугалась. Ты просто спас нас обоих! Ты хоть не сильно ушибся там? И перестань молчать, я же с тобой разговариваю!
Мальчик медленными одинаковыми движениями потирал ушибленную коленку. Казалось, его ничто не могло удивить или раздосадовать. Но так казалось со стороны, на самом деле никто не знал, что он чувствует, когда остаётся один.
Шики встал, пытаясь разобраться в обрывках мыслей, спутавшихся у него в голове. Он не мог не видеть их. Видел, точно.
На самом деле ему было плевать на зеркало. Почему тогда это так взволновало его? Мальчик был в смятении. Он подошёл к окну и улёгся на подоконник. За окном всё ещё лил дождь.
Там был другой мир. Мир, неведомый ему. Деревянные крыши крестьянских дворов, бедные дворики, пустые улицы; лужи, слякоть. Иногда ему хотелось туда убежать, отдаться на волю судьбы, но чаще всего он просто сидел в лазарете перед окном и смотрел в пустоту, ожидая, пока острые, как лезвия, осколки кошмаров приобретут смысл... и тем самым придадут смысл его собственному существованию. Порой мысли утомляли его, и равнодушие обретало своё законное место в его душе, выталкивая чужие ожидания и ложные надежды.
Надежды, которыми он ни с кем никогда не делился. Потому они что были слепыми, бесцельными, и он даже не знал, как с ними обращаться. Ведь у него никогда не было надежд до этого, так же, как никогда не было и будущего. Не было даже прошлого, на которое можно опереться.
По небу густыми клочьями тащились синие тучи. Нет, солнце ещё не заходило. Он совсем потерял чувство времени здесь, в своём маленьком сумрачном мирке. Просто тут никто не зажигал свеч, и из-за туч казалось темно.
Так и было. Здесь было темно. Всегда темно. Даже при свете огня. Даже при дневном свете. Почему-то здесь всегда было так. Меряя шаги в тиши безлюдных коридоров, он чувствовал себя продолжением теней на стенах. Он растворялся в них, запирался внутри тёмной комнаты и переставал чувствовать боль. Минуты растягивались на недели, дни проходили как считанные секунды. Ничто не могло заполнить пустоту. Тут была печаль, а там был страх.
Шики развернулся. Тётя Хаши стояла возле зеркала и смотрела на мальчика грустными глазами. Ему показалось, что она хочет понять его и помочь. Но мальчик лишь отвернулся и потупился в стену, его бесцельный взгляд застыл где-то в тени старых шкафов. Тучи на небе немного разошлись, и через тусклые окна проник солнечный свет, заливший пыльные стены синим маревом. Шики сложил руки на груди и опустил голову. Серые волосы, тоже теперь отблескивающие синим цветом, окутали его глаза чёрной тенью. Хаши нашла его вид зловещим. "Неужели это правда, – думала она, – что сказывают о нём Уинфред и крестьяне… Но, сдаётся мне, он не договаривает всего даже им. Что же там, за этими глазами? Что же всё-таки случилось?.."
– Идём, – Шики прервал молчание.
Хаши ещё раз вгляделась в зеркальную гладь. Убедившись в том, что оно не треснуло, она облегчённо вздохнула. Они снова подхватили зеркало и занесли его в небольшую комнату в конце коридора.
Эта комната была ярко освещена и нарядно убрана, в отличие от большинства. Радующий глаз, пусть и старый, красный ковёр, жёлтые обои и старинная деревянная мебель создавали ощущение уюта и гостеприимства. У стены стоял диван, в центре – круглый стол, укрытый скатертью; вокруг располагались стулья с подушками. На столе красовалась ваза с цветами и кувшин. Углы комнаты убраны горшками с большими растениями. Стены украшали художественные картины и портреты каких-то известных людей. Шики никогда здесь не был, как, впрочем, и в большей части библиотеки. Всё, что он видел – это унылый лазарет, кухню, ванную и публичную библиотеку, в которой крестьяне иногда брали книги. Но такое случалось, по словам дяди Уинфреда, крайне редко, поскольку очень мало людей в этой небольшой деревне умели читать.
С этими мыслями Шики опустил зеркало у камина, вслед за Хаши. Нога болела до сих пор. Он молча размял её и глянул на тётю.
– Ну, спасибо, сынок. Я даже не знаю, что бы я без тебя делала, – она благодушно рассмеялась. – Старик Уинфред не ошибся в тебе. Он говорил, что ты очень сильный…
– Он врёт.
Хаши помрачнела. В тишине было слышно лишь её прерывистое дыхание. Шики тихо сел на стул и стал разглядывать свои пальцы.
В коридоре послышались приближающиеся шаги, после чего явился хранитель и усталым голосом прервал неловкую паузу:
– Хаши, тут проблема. У нас шкаф застрял, не знаем, что делать.
– Ну, вы даёте, червяки книжные! В голове одни фолианты, даже в доме своём не можете порядок навести.
Старик зашёлся хриплым смехом.
– Ну, это вы не правы, госпожа. В библиотеке у нас полный порядок.
– Ладно, ладно, иду уже!
Хаши ушла. Шики опять остался в тишине и одиночестве. Но здесь было уютно. Он встал и прошёлся вдоль стены, рассматривая картины. С тусклых полотен на него смотрели герои великих сражений давних лет, бесстрашные рыцари повергали драконов, с поднебесных башен взирали таинственные волшебники, знатные господа пировали в роскошных залах, священнослужители проводили церемонии под сводами храмов, поражающих своим великолепием. Этот мир был таким далёким и чужим, даже дальше, чем дома за стеклом.
Мальчик немного постоял, окинув взором портреты учёных и историков, потом посидел на стуле, глотнул воды из кувшина, встал и медленно подошёл к зеркалу. Он снова видел себя, одинокого и незнакомого, те же серые глаза, серые волосы, но… что-то на этот раз было не так. Было что-то неправильное, какая-то ошибка.
"Оно разбито…" – прошипел голос в голове. Шики вздрогнул. "Разбито? Не может быть!"
Мальчик с опаской приблизился к своему отражению и провёл рукой по поверхности. В самом углу была маленькая трещина. Еле заметная, она почти вся скрывалась под рамой.
"Разбито…" – повторил зловещий голос, и Шики стало не по себе. Он испугался. Какая-то угроза исходила из ниоткуда, совсем как тогда, в подземелье. Ещё ничего не было видно, но жест уже был сделан.
"Но ты должен был его разбить… Так было нужно… Ты ведь не веришь в суеверия?"
– Семь лет… несчастий?
Мальчик заговорил вслух, бегая испуганным взглядом по сторонам, пытаясь найти того, кто с ним говорит.
Слепой страх, что всё вернётся.
– Ты мне врал? Всё насчёт свободы… и счастья?
Вместо ответа тишина наполнилась звоном стекла и смехом, доносившимся будто из-за стены.
– Не может быть! – вскрикнул он неожиданно для самого себя, потому что на самом деле ему было всё равно. Будто кричал кто-то другой, сжавшийся на дне его души, в горстке пепла. – Это не я! Это тётя Хаши упустила его! Я тут причём?!
Но голос не отвечал. Шики застыл. Его маленькое сердце учащённо билось, глаза прыгали по стенам. Прежде гостеприимные, теперь эти стены пугали его. Он не понимал, почему. Но внутри стало холодно от дурного предчувствия. Но куда ещё хуже того, что ему уже пришлось пережить? Разве ему не всё равно?
Шики упал на колени. Он простоял так несколько минут, безучастно изучая бледные узоры на ковре, блуждая мыслями во мраке.
"Тебя тут не должно быть".
Голоса? Он уже слышал их? Почему они смеются?
Сотни портретов ухмылялись со стен, свечи затухали одна за другой как по мановению руки.
"Ты – растение, тебя выкинут, когда ты окончательно увянешь".
Стены сдвигались, ему стало нечем дышать. Потолок закружился, поддаваясь дикому танцу. Они все хотели задавить его как ненужную игрушку.
"Они придут и просто повесят тебя на стену как портрет. На тебе даже нет лица, ты просто плоская картинка".
"Посмотри в зеркало, ты не увидишь там своего отражения!"
Всё, что он видел – это свои пальцы. Они сжимали лицо и больно царапали лоб. Запах крови, самый знакомый запах из всех.
В затылок что-то ударило, и сознание померкло.
... На протяжении всего коридора не было ни одной двери. Он шёл в полумраке куда-то, по мягкому тёмному ковру, освещённому тусклым светом ламп, свисавших с высоченного потолка покачивающимися гирляндами. Путь впереди изгибался и сужался до размеров крысиной норы, но он шёл себе и шёл, не задумываясь о том, как пройдёт там. Но по мере того как он шёл, потолок и стены раздвигались перед ним, освобождая дорогу в неизвестность. Со стен смотрели десятки, сотни портретов. Весёлые, грустные и безразличные, лица на них были запечатлены в сочных чёрно-белых красках. Некоторые лица казались ему знакомыми, остальные безызвестными. Но что-то подсказывало ему, что рано или поздно он повстречает их всех – богатых и бедных, живых и мёртвых, старых и юных. Кто-то пугал его, кто-то угрожал, кто-то молил о помощи. Но он равнодушно опустил свой взор, меряя бесконечный ковёр тихими ровными шагами, вслушиваясь в стонущую тишину и шелест густого ворса под ногами.
Сколько ещё? Сколько ещё идти?
Так он и не заметил, как уткнулся в тёмный тупик. На сырой ободранной стене висел его собственный портрет. Глаза были упрятаны в тени глубокого капюшона, только странная мрачная усмешка на юном белом лице, подёрнутая каким-то злым весельем и в то же время ожесточённая серьёзной решительностью.
Он стоял, шатаясь, на полу, который, казалось, ходил ходуном под ним. Стена сжалась и выгнулась куполом в его сторону; портрет будто опустился и теперь смотрел ему прямо в глаза.
Хрясь!
Он беспомощно сидел, вцепившись холодными пальцами в ковёр. Осколки стекла отбрасывали на стены блики света далёких ламп. Полотно исказилось трещинами, теперь усмешка стала кровожадной.
Он сидел и смотрел на неподвижное отображение самого себя, теряющего цвет и форму. Теперь это была просто осыпающаяся серая бумага, тлевшая в медленном полёте.
Ему было страшно.
От своего безразличия.
Уинфред походил по своей комнате и сел за стол. Перед ним лежал лист бумаги и перо. Дрожащее пламя свечи освещало тесную, заставленную сундуками и шкафчиками, комнатушку резким жёлтым светом. Старик посидел немного, обхватив голову руками и вперив задумчивый взгляд в шероховатую поверхность бумаги, и взял перо. Обмокнув в чернильницу, начал писать.
"Дорогой доктор Лотхем.
Пожалуй, то, чего мы боялись ещё с начала, является правдой. Хранители говорят, что чувствуют себя очень неуютно в компании мальчика. А ещё мне кажется, что он склонен к агрессии. Ты говорил, что его безразличие ко всему может скрывать за собой обратную сторону. Я по-прежнему не верю, что волки были убиты им, но, возможно, он дал им некоторый отпор. Как известно, иногда ослабленные животные обращаются в бегство, стоит человеку проявить хоть каплю звериной жестокости. Я думаю, в нём поселился такой демон, что он был на это способен в отчаянии. Хаши сказала, что чувствует в нём что-то неладное. Будто те кошмары, что преследуют его, реальны, и не отпускают его даже наяву. Думаю, ты поймёшь, о чём я. Пусть наша переписка и конфиденциальна, всё равно не следует говорить лишних вещей. Надеюсь, что как доктор, ты всё-таки окажешься прав, и он переборет в себе прошлое. Но как человек начитанный и владеющий широким спектром знаний старшего хранителя, я хочу натолкнуть тебя на размышления. Вполне возможно, что наша доброта его не излечит, и мы будем вынуждены оформить его в лечебницу для душевнобольных, чтобы обезопасить себя от возможной опасности его повреждённой психики.
P.S. Я знаю, что ты думаешь по этому поводу, оттуда мало кто выходит здоровым даже спустя годы, но этой возможной необходимостью я лишь хочу намекнуть тебе, чтобы ты искал более действенные методы лечения, чтобы спасти душу ребёнка, которого мне, как и тебе, искренне жаль.
Уинфред.
24 августа. Подпись".
Тишина.
Потолок был странно... нормальным. Он уже не поднимался, не обрушивался на голову, пытаясь раздавить. Пол тоже вёл себя чересчур спокойно.
Шики встал. Ушибленная голова болела. В глазах по-прежнему было мутно, и он стал их усердно тереть, чтобы навести резкость.
Здесь по-прежнему было тихо, светло и уютно. Нет, ничего страшного на самом деле не произошло. Эти шуточки странных человечков из-за грани реальности порой переходили все границы.
Шики внимательно смотрел на свои руки. Они даже не дрожали. А и в самом деле, с чего бы это? Ведь всё... нормально?
Главное – не смотреть туда. Туда, где он может увидеть себя.
Или не увидеть?
В его ушах до сих пор стоял этот треск. Треск разбивающегося стекла. Трещина разрасталась?
Нет, главное – не смотреть. Нужно просто уйти. Убежать.
Он медленно, не оборачиваясь, вышел прочь. Он ни о чём не думал. Просто не хотел сюда возвращаться. Никогда. Огненные глаза не ответят ему. Он не спросит. Больше не нужно об этом вспоминать. Никогда.
И он действительно сюда не больше не приходил. Долго-долго.
Но эта комната ещё долго мучила его в сновидениях. Правда, находилась она не в библиотеке, а глубоко-глубоко под землёй. Там, где не слышно ничьих криков. Там, где есть только ты. И зеркало, в котором нет отражения.
Уинфред улыбнулся, сбрасывая лицо старого скучного библиотекаря.
– Он и впрямь оказал вам такую услугу, Хаши? Ха-ха-ха, этот малыш подаёт надежды. Он нам здорово пригодится в хозяйстве.
– Да он, похоже, ко всему безразличен. Вы видели его лицо? Иногда мне кажется, что он безнадёжен. Может быть, он и сможет жить среди людей, но, думается мне, эта тень никогда не покинет его лица.
– Эх, Хаши, я видел его лицо ещё тогда, когда на нём была грязь и запёкшаяся кровь. Я видел, как он впервые пришёл в себя, Хаши. Как он сказал свои первые слова. Таких глаз вам лучше не видеть. Этому несчастному ребёнку не позавидуешь! По крайней мере, теперь он не растение… Вы и в самом деле считаете, что умирать, истекая кровью, когда некого позвать на помощь – это просто так? Или потерять память и даже не знать своего имени и родителей – это забава в его возрасте? Представьте себя на его месте и подумайте об этом. У вас никогда не было детей, Хаши.
На дворе всё ещё шёл дождь. Правда, уже не такой сильный. Капли барабанили по крыше, лупили ветви яблонь, ручьями стекали по холодной каменной лестнице. Шики сидел на ступеньках. Там, за воротами, был другой мир. Чужой ему мир. В чём разница? Он не погиб тогда, погибнет в другой день. Неужели мир так жесток? Почему остальные не замечают этого? Они смирились? Они уже не плачут, как он.
Но он тоже смирился. Он просто не мог понять. Он ничего не понимал. Он наблюдал за солнцем, заходящим за холмы, и тревожные мысли снова истязали его душу.
"Просто моргни, и ты проснёшься".
"Я не могу. Как?.."
"Просто попробуй. Никто не ждёт от тебя большего".
"Или ты сам справишься со своими кошмарами, или никто не сделает этого за тебя".
"Я… не могу…"
Они снова придут за ним сегодня и утащат своими чумазыми ручищами в мир, где больше нет ни одного живого существа. В мир бесконечной пустоты, боли и отчаяния. Туда, где одна лишь надежда – это проснуться. Туда, где каждый сам встретится со своим ужасом. Туда, где не поможет никто. "Я не хочу… Я не хочу… Я не хочу… Я не хочу… Я не хочу…" – твердил шёпотом мальчик, широко раскрытыми глазами смотря на ручейки дождевой воды… Ручейки крови. Его крови. Ручейки утекали по мраморной дорожке, за забор, в чужой мир. Мир буйных красок лета и серой тоски одиночества. Мир благоухающих цветов и зловония смерти. Туда, где все рождаются и умирают. Туда, где его ждёт его собственная судьба. Будущее, которого может не быть, так же, как и прошлого.
"Я… не хочу…"
Он свесил голову и уткнулся лицом в колени. Дождь промочил его одежду, мокрые волосы прилипли к голове. Стало холодно, как обычно. Но его это уже не заботило. Так и сидел неподвижно. Долго.
Не думал ни о чём.
"Ты разбил его…"
"Нет".
"Ты сделал это…"
"Нет, я не делал".
"Может, всё не так уж плохо?"
"Хуже быть не может. Я ещё жив, но до сих пор не могу поверить в это. Будто я умер ещё тогда".
"Ты опечален? Обижен? Разозлён?"
"Мне всё равно. Я не знаю, должен ли я радоваться или предаваться грусти. Подскажи мне, что я должен делать".
"Почему ты так стремишься узнать ответ?"
"Всё, что я могу назвать своим – это горсть вопросов, сыплющихся мне на ладонь. Разве это странно, что я хочу понять, почему я здесь и откуда пришёл?"
"Ты ребёнок. Но ты говоришь как взрослый. Разве я не приношу тебе одни страдания? Почему же тогда ты не хочешь поискать ответы в себе? Они тогда станут твоими, и ты не будешь никого обвинять в неправильности своих решений. Ты цепляешься за меня?"
"Ты сам пришёл ко мне. Ты каждый раз являешься и задаёшь мне новую загадку. Что я должен думать? Тебя никто не видит. Ты другой. Не такой, как они. Ты приходишь, пугаешь меня всё время и уходишь, не отвечая. Ты хочешь сказать мне, что я безумец? Должно быть, так и есть. Кто ты, чудовище? Назови своё имя, тень!"
Тишина. Смех. Снова тишина.
"А ты мне нравишься, тень. С тобой я не чувствую себя таким одиноким, чудовище".
"Чудовище? Сумасшедшее дитя, переговаривающееся с фантомами, называет меня чудовищем! Ты меня уморил!"
"Уйди от меня. Ты мне надоел".
"Хочешь узнать моё имя?"
Теперь Шики не отвечал. Он давил немую улыбку, впиваясь в пустоту.
"А?.."
Тишина.
"Так хочешь или нет?"
Безмолвие.
"Ух!.. Ты что – вздумал издеваться надо мной, червяк?!"
"Гм…"
Тишина. Он ушёл.
Долгое, бесконечное затишье.
Ворота скрипнули. Они редко скрипели. Отсюда редко кто-то выходил, а ещё реже сюда кто-то входил. Ворота, как и ограда, сделанные решёткой, давно не смазывались и скрипели очень громко. А потому если они скрипели после того, как утром принесли воду, значит должно произойти какое-нибудь событие. Шики пришёл в себя. Верно, он всё ещё сидел на тех самых ступеньках, промокший до нитки. В глазах словно пелена застыла. Мальчик сонно протёр глаза и увидел у ворот женщину с доверху наполненной чем-то корзиной, покрытой тряпицей.
Событие. Этим событием была тётя Дороти, собственной персоной. Снова она?.. А в корзине… Шики уже догадывался, что было в корзине. Он положил подбородок на колено и безучастно наблюдал, как тётя Дороти валкой походкой топает к нему. На её лице уже созрела широкая добрая улыбка, а руки вот-вот были готовы протянуть корзину со словами…
– Угощайся.
Она говорила так всегда. Всегда приходила к нему уже полтора месяца, с тех пор, как он впервые открыл глаза в лазарете. Эта полная женщина лет сорока пяти деревенской наружности, преисполненная доброты душевной и искреннего сочувствия, каждый раз вот так являлась и предлагала свои…
– Яблочные пирожки. Вот, для тебя. Мы с дочкой вместе пекли. Угощайся.
Шики даже не пытался изображать улыбку. У неё же улыбка получалась всегда отменная. Широкая, великодушная, радостная – и чем скорее выздоравливал мальчик, тем пропорционально шире была улыбка.
"До пузырей в глазах", – буркнул себе под нос Шики, не изменившись в лице. Это была какая-то несмешная шутка, которую он когда-то слышал от Тени.
– Что? – тётя не расслышала. Улыбка не сдвинулась с места, но в глазах появилось недоумение.
– Ничего, – ответил Шики всё тем же тоном. – Спасибо.
Улыбка стала ещё размашистее, а упитанная рука протянула плетушку.
– Спасибо, – повторил мальчик. – В другой раз. Я не голоден.
С этими словами он с пространным взглядом извлёк из корзины один пирожок и лениво укусил.
– Господи! Только сейчас заметила, ты же весь промок! И бледный какой-то… Что же ты здесь делаешь в такую погоду? Разве тебе не следует отдыхать?
Она положила ему на лоб свою тёплую ладонь и вынесла диагноз:
– В постель. Срочно в постель.
Шики отстранился.
– Я настаиваю.
Шики потупился, не желая что-либо отвечать.
"Она думает, что ты с ней играешь! Дура!"
"Молчи, тень. Она хорошая, я знаю. Просто немного назойливая. Но разве же тут не все такие?"
"А чего ты меня слушаешь, балбес? Разве я не просто плод твоего пошатнувшегося воображения?"
"Никто не говорит "пошатнувшееся воображение". Во всяком случае, я бы так точно не сказал. А это значит, что ты настоящий".
"Разоблачил".
Ворота вновь скрипнули.
Снова тишина. Снова одиночество. Шики доел пирожок и вернулся в своё прежнее состояние. Он обидел её? Он не хотел. Но… какая разница?
Он редко ел её пирожки. Нет, не потому, что они были невкусные. Тётя Дороти умела печь пирожки, их любила вся деревня. Просто у Шики хронически не было аппетита. Поэтому он всегда отдавал пирожки остальным. И дядя Уинфред раздавал их старикам после того, как они все пообещают не выдавать этот секрет Дороти. Ведь Шики не хотел расстраивать добрую женщину. Иногда он даже хотел её видеть. Иногда даже хотел её пирожков. Но не сейчас. И почти никогда.
Он не знал, сколько времени прошло. Он сидел на ступеньках, пока не стемнело полностью. А потом посидел ещё немного. Посидел и ушёл.
Но он уже не так сильно боялся засыпать. Он вернулся в светлицу, которую здесь называли громким словом "лазарет". Там стояло несколько пустых кроватей и одна в углу – его. Единственный в деревне лекарь жил тут, в библиотеке. И каждый раз, когда кто-то серьёзно заболевал или калечился, его приносили сюда и лечили в спокойной умиротворённой обстановке, вдали от суеты. Но лазарет почти всегда пустовал, и тут очень редко лежали одновременно хотя бы двое человек.
Сейчас тут было темно, в широкие окна проникал загадочный лунный свет. Тихо. Ни души. Все, верно, трудились в левом крыле.
Шики мягко прошёл к своей кровати, стянул мокрое тряпьё и бросил на комод. Он хотел услышать Тёмные Очи. Но лишь безмолвие было ответом ему. Мальчик зажёг свечу и лёг в постель. Он смотрел в окна, на фруктовый сад. Там сейчас было темно и пугающе. Жуткие тени играли между деревьями под шум ветра и листвы. Там был другой мир. Хоть забор был там, за деревьями, но с этой стороны, особенно ночью, другой мир начинался уже за окнами, под кронами деревьев, на извилистой тропинке, за буйными кустарниками. Шёпот уже слышался оттуда. Сначала Шики не обращал на него внимания, заворожено взирая на игру теней, но шёпот становился всё громче и громче. Он парализовал всё его тело, он сковал его взгляд, он пробирался в его сознание, разветвляясь на десятки других шёпотов ночи. И тени тоже не стояли на месте. Они сначала медленно и причудливо, но потом всё более уверенно приближались к нему. Они чёрным туманом просочились сквозь окна, затеняя лунную синеву, наполняя комнату мраком; они упали на пол, рассыпались на тысячи осколков и расползлись под кроватями. Он уже не видел их, но чувствовал. Они незаметно вились под потолком, ожидая подходящего момента, чтобы упасть на голову, окутать покровом тьмы и унести в своё мятежное царство.
"Это…будет…снова…"
Шики заснул.