Завалиться неожиданно втроём к однокурснице на Новый год? Легко! Минск – Москва - Тюмень – обратно. Через три дня – на работу.
На минский аэропорт опустился густой туман. Все рейсы были отложены. А нам ещё нужно было в Москве перебраться в другой аэропорт, чтобы лететь в Тюмень.
Сидим, скучаем. Неожиданно туман за окнами аэровокзала стал заметно слабеть и практически рассеялся за короткое время. Какая удача! Волнение, правда, осталось - перед нашим рейсом отложены многие, когда ещё подойдёт наша очередь. Но наступило время именно нашего взлёта, и объявили посадку нам. Вот подарок Деда Мороза! Когда наш Ил оторвался от взлётной полосы, мы увидели в иллюминаторы, что туман снова наползает на аэродром. Это было наше окно! Только наше.
Москва огорчила нас слякотью. Шёл дождь, и наши шубы, которые мы одели в дорогу по настоянию родителей, выглядели нелепо. Но летели-то мы в Тюмень!
По нашим подсчётам, мы успевали добраться до семейного общежития, где проживала Светочка с Павлом и их шестилетней дочкой Анечкой, как раз к Новому году.
В полупустом салоне самолёта мы очень возбуждённо делились впечатлениями, что, впрочем, происходило и при каждой рядовой встрече – после окончания института мы виделись не так часто. Неожиданно для нас где-то в середине полёта все пассажиры оживились и стали доставать и откупоривать шампанское. Тут мы поняли наш основной просчёт – разница во времени в два часа! Мы опоздали. В Тюмени уже встречают Новый год. Что делать – мы тоже стали поздравлять друг друга – с проколом. Сидевшие рядом очень деловые мужчины (Тюмень!) предложили нам шампанское, и мы продолжили шумное празднование уже все вместе, скрепляя дружбу всё новыми тостами.
Но наш, европейский Новый год никто не отменял, и к нему мы вполне успевали добраться до цели. Это нас согревало.
Тюменский аэропорт встретил нас звёздной морозной ночью – было минус тридцать пять. Ощущения очень непривычные. В Белоруссии уже при минус пяти очень холодно из-за сырости. А здесь ещё на трапе весь влажный воздух, привезённый из Москвы в наших лёгких, встал в носу ершом. И больно и смешно. Но в остальном – очень комфортно, в шубах-то. Пока мы весело обвыкались с ощущениями, наши новые тюменские друзья, разобрав все стоявшие на приколе такси, деловито отбыли в город, от которого аэропорт оказался на весьма значительном расстоянии. И мы одни на пустынной площадёнке перед маленьким одноэтажным зданием аэровокзала, остались ждать городского автобуса ещё минут сорок. Дорогих новогодних минут.
Семейное общежитие гудело уже полтора часа в честь нового года, все были нам очень рады, называли ласково бабами-морозами, зазывали присоединяться к компании, предлагали выпить, но никто не смог вразумительно объяснить, где же наши друзья, почему встретили нас закрытой дверью. (Сюрпризы, всё же, лучше оговаривать заранее). У нас был ещё адрес бабушки Павла, которая жила где-то в частном секторе. Туда мы и направились с надеждой в сердцах. Ночная одноэтажная Тюмень встретила нас неприветливо. Улицы с глухими двухметровыми заборами были совершенно пустынны и безмолвны, будто и не Новый год. Освещены они были лишь условно, а попытки подойти поближе, чтобы высмотреть название улицы и номер очередного дома в неровном свете болтающейся от ветра фонарной лампы, пресекались злобным, яростным лаем собак за заборами. Вдобавок проезжая часть представляла собой бугристую и скользкую поверхность, совершенно не пригодную для пеших прогулок в темноте.
Мы очень устали в переходах от фонаря к фонарю, вдобавок мы по очереди таскали с собой трёхлитровую банку мёда, которую Светочкин отец передал с нами в Тюмень для Анечки. Он долго и настойчиво втолковывал нам, что если банка где-либо случайно стукнется и треснет, то её лучше выбросить сразу и не передавать мёд для девочки, потому что там могут оказаться мелкие опасные осколки стекла. Мы обещали довезти её в сохранности. Но набродившись в темноте по ледяным кочкам, мы начали вынашивать идею кокнуть её случайно об забор, да посильнее и с чистой душой освободиться, наконец, от неё, надоедной.
И вот настал торжественный момент! Нет, мы не увидели дом Пашиной бабушки. Просто наступил Новый год по Московскому времени. Мы остановились, обнялись, прокричали троекратное «ура» и побрели дальше. Надежда на благополучный исход и ночлег в тепле таяла на глазах. Мы уже начали злиться друг на друга и проклинать всю эту неумную затею со своим неожиданным появлением в Тюмени.
Когда мы были уже на грани отчаяния, вдалеке, на перпендикулярной нашему унылому и неравномерному движению улице, нам стала мерещиться в светящемся окошке Светочкина цветная занавеска. Она висели у неё ещё в Минске. Мы даже не сразу поверили своим глазам. Однако позднее сошёлся и номер домика. Свет в окошке, правда, погас перед нашим носом, но мы уже радостно ломились в двери - собаки не было в бабушкином дворе.
Двери открыл нам Павел. Это было радостное избавление от наших бесконечных страданий на ледяных канавках. Мы по очереди братски обнялись с ним. Но кроме него в домике оказалась только старенькая бабушка. На вполне закономерный вопрос, - а где же, однако Светочка, Павел объяснил, что они развелись и живут раздельно. Ребёнок – у Пашиных родителей.
Вот те на! Нас этот неожиданный развод не устраивал, но обсуждение ситуации мы отложили на завтра – не было никаких сил. Мы отказались даже от чая. Павел определил нас всех на своей широченной постели и стремился ложиться спать у стенки четвёртым, но бабушка воспрепятствовала этому, удалив волевым решением внука от приезжих фифочек. Наутро выяснилось, что он хотел своим телом оградить нас от возможных поползновений крысы, которая могла прийти греться в заранее прогрызенную дыру в стене. Он эту дыру завалил бушлатом, но остерегался, что мы, по неведению, переместим его. А объяснять не хотел – боялся испугать. Может, она и приходила. Она могла даже гулять по нашим головам – мы спали мёртвым сном.
Утром первого января, в такси по дороге к Светиным друзьям, где по предположению Павла, она встречала Новый год, мы обговорили с ним наше общее поведение. Мы должны были остаться во дворе, а Павлу предписывалось подняться в квартиру и сказать Свете, чтоб она сама разбиралась со своими минскими подружками, которые ему уже порядком надоели.
Когда Павел ушёл, мы одели заготовленные заранее пластмассовые носы с усами и очками и стали осматривать двор. Видимо, снегопад был пару дней назад - проезжая часть и входы в подъезды были тщательно расчищены, а сугробы вокруг из-за этого значительно превышали рост человека. Люди и машины продвигались как бы в снежных тоннелях. Наше изумление прервала импульсивная Светочка, которая выскочила в расстёгнутых сапогах на босу ногу и в одетой криво шапочке. На крыльце она замерла, не сразу распознав своих подружек в низкорослых, щуплых, усатых и очень носатых дядьках в шубах. Потом мы братались, пищали, целовались и всё такое.
Про развод все без исключения искренне забыли сразу же. Оставшиеся дни пролетели как одно мгновение и не только в застольях, где Пашины друзья чествовали нас, объявляя декабристскими жёнами…. Или сёстрами. Ещё Павел водил нас в парк, где мы играли в чапаевцев в необыкновенно сухом, сыпучем снегу, глубиной выше пояса. Когда утром, в день отъезда, мы увидели спящего на стульях Павла в неудобной позе – мы ведь занимали все спальные места в квартире - у него в ладони обнаружились заготовленные три значка с изображением Тюмени. Нам на память, очень трогательно.
В Минск мы возвращались с Анечкой! И не понятно было, зачем мы таскали с собой тяжелущую банку мёда. Была даже мысль из вредности привезти её назад и вручить Николаю Прохоровичу вместе с внучкой. Но – себе дороже.
В Москве мы из-за своей несобранности и разгильдяйства опоздали на минский самолёт и потом очень долго ждали посадки на следующий. А это долгое ожидание не было случайным. Самолёт, на который мы опоздали, разбился, рухнув вскоре после взлёта. Потом, при регистрации всю нашу поклажу на удивление тщательно перелопатили, будто искали что-то. Про катастрофу мы узнали уже в Минске, в аэропорту, где нас встречал совершенно обезумевший от волнений Николай Прохорович. Одна из нас прямо с трапа повела Анечку в туалет, а мы двое, встретив Николая Прохоровича, терпеливо объясняли ему, где внучка. Но он, ещё не оправившись от потрясения, никак не мог поверить в наше чудесное воскрешение и ломился в женский санузел. И не успокоился, пока не увидел свою внучку живой и здоровой.
На следующий день, явившись на работу, я тоже купалась во всеобщем внимании по поводу вышеупомянутого воскрешения. Иногда неплохо бывает даже опоздать на самолёт.