Мина. Часть II. Туман. Глава 9

Андрей Деревянский
Сергей проснулся после укола снотворного, сделанного ему сразу после ночного явления в костюме Адама к дежурной медсестре, мирно болтавшей  с Миной. Он сам об этом событии уже не помнил. К нему пришло счастье. Счастье наполняло его всего, как  солнечный свет заливает напоенную недавним грибным дождем ниву. Или как море наполняет свои берега. Счастье было полным и абсолютным.  В принципе можно было не двигаться и ничего больше в этой жизни не предпринимать. Все уже состоялось. Просто лежать на чистых простынях и ни о чем не думать. Или думать о счастье. Все равно. Думать или не думать. Можно было развивать счастье в мыслях, наслаждаться им, ласкать его. Можно было и не лежать.
 Он встал, но идти что-то мешало. Он удивленно оторвал от руки трубку пустой капельницы вместе с иглой и пластырем и огляделся. Палата выглядела тихой и малонаселенной. Он вспомнил о тумане и распахнул окно. Матовая белизна продолжала висеть снаружи. Вдали что-то чмокало невидимое. И вдруг он понял, что если постараться, сможет видеть. Сергей особым еще непонятным ему самому образом напряг взгляд, и туман стал сдавать свои позиции. Перед его взором открылся скрытый легкой дымкой газон внизу с разбросанным тут и там мусором. Чуть дальше какой-то пес пил из большой лужи, издавая чмокающие звуки. Цветов в этой картинке не было, словно он смотрел черно-белый телевизор.  Кроме собаки ни души снаружи кругом, но в коридоре слышался обычный шум оживляющего утреннего  часа сразу после побудки. При возвращении взгляда в палату цвет вернулся. Сергей прислушался. Стук шагов и шуршанье языков. Нет, шуршанье шагов и стук языков. Что-то в мозгах срабатывало иначе, но это пустяк. Он отчетливо слышал и разбирал слова, которые произносились вдалеке. Первый вопрос, что он тут делает? Кстати, тут – это все-таки где? В больнице? Последнее воспоминание – завывание сирены и темнота сразу после резкой боли в затылке. Что же, что плохое с ним приключилось? События и факты минувших дней начали выстраиваться своим чередом в его восстанавливающейся памяти, сначала  медленно, но упрямо, затем все быстрей. Крушение жизни после попытки заглянуть в обчищенный автомобиль в последние доли  секунды уходящего после удара сознания  присутствовали в памяти ярко и четко. Он вспомнил все, кроме одного.  Кого он должен благодарить за это простое счастье  начала дня? Кто отыскал его в этом тумане после потери чувств и доставил вопреки всему в это учреждение с белыми простынями? Он снова выглянул в окно. Словно щелкнул тумблер цветности на отключение в глазах. Надо будет потом поразмышлять над этим переключателем. Однако туман для него  уже практически не помеха. Странный эффект.  Может, это результат какого-то вида лечения, подумал, не подозревая, насколько близок к правде. Значит, не все так плохо. Жизнь налаживается.
Дверь палаты распахнулась, слегка сутулясь, первым в палату влетел заведующий отделением – высокий, крупноголовый,  ширококостный и уже седовласый, хотя еще и явно не  старик,  в белом халате не по росту. За ним с обходом вошли  все дежурные в этот легкий для пациента день врачи.
- Кто тут у нас?
Лечащий врач, которому уже доложили о ночном происшествии, не замешкался.
- Семенцов. Обширная закрытая чеэмте с субарахноидальным кровоизлянием. Размозжение вещества мозга. Накануне проведена трепанация. Прогноз неблагоприятный.
- Когда точно? Так... не понимаю. А почему он у нас в таком случае ходит? Кто разрешил вставать?
Врач только развел руками. Сергей внезапно осознал, что стоит практически голый, если не считать бинтов на голове и майки, перед этими суровыми людьми в халатах, позади которых с блокнотом стояла  медсестра, миловидная брюнетка,  и попытался юркнуть в постель. Заведующий предвосхитил его маневр, прищучил за локоть  и ловко развернул перед собой. Сухие пальцы легли на нижние веки, глаза в глаза.
- Склеры чистые. Высуньте язык! Замечательно! Язык как у новорожденного. Товарищи граждане, вы случаем не напутали с диагнозом?
- Да что вы…Исрапил Махмудович, еще вчера он был без сознания. Ночью неожиданно встал, замудрил, тогда был сделан успокаивающий укол.
- Очень любопытно. Как тебя зовут, добрый молодец? – Заведующий почти внимательно и практически мудро продолжал смотреть  в лицо Сергею.
- Сергей.
- А по батюшке?
- Андреевич.
- Как самочувствие, Сергей Андреевич? Голова болит?
- Хорошее! Ничего не болит. А когда можно будет выписаться?
Сергей оглянулся, в глазах стоявших округ врачей был торжественный ужас. Лечащий протянул медкарту заведующему, который мельком пробежал взглядом пару страниц, исписанных медицинскими каракулями, и вернул карту.
- Так уж и выписываться!? Немного еще подлечим тебя, а там посмотрим.
Заведующий потрепал Сергея по плечу, как бы отпуская его в койку, и вновь обернулся к лечащему.
- Полное повторное обследование срочно! С рентгеном. Потом его в перевязочную со старыми и новыми  анализами. Лично осмотрю. Кто с ним тут?
- Девушка его.
- Если симпатичная, тоже ко мне!
- С анализами?
Весь обход дружно и облегченно засмеялся. Сергей понял, что Мина где-то тут и тоже улыбнулся, хотя шутка ему не очень понравилась.
- А можно мне ее сейчас увидеть?
- Не можно, а нужно, дорогой!
Главный скользнул взглядом сверху вниз по телу Сергея, и повел обход дальше по палатам. Дежурная сестра, которая  стояла в дверях, участвуя в обходе таким образом – всем в палате просто не было места, после обхода поспешила разбудить Мину в дежурке. Ее ночью пришлось приводить в чувство и тоже дать успокоительного. Сестра  потрясла спящую за плечо.
- Мина, просыпайся, давай! Что я тебе скажу, ты офигеешь сейчас! Твой-то  скачет, ваще как огурчик. Хорошенький такой! Вставай, счастье свое проспишь!


Штоколова отправили в ведомственную поликлинику, перештопали, промыли рану, ввели антибиотик. Дырка в руке, уже начавшая гноиться сильно, перестала болеть пульсациями, наступило облегчение, и появилась легкость надежды пожить еще немного. В камере он пообедал нехитрой бесплатной пищей, немного удивляясь ее съедобности, и даже успел всхрапнуть недолго, пока вертухай не вызвал его на новый допрос. Коридоры Лубянки с их многочисленными переходами были нефункциональны. Штоколов вспомнил, что это здание раньше было то ли гостиницей, то ли доходным домом. Крашеные зеленой масляной краской кривые образующие и спертый воздух вызывали жалость как к работавшим, так и к сидящим тут товарищам. Авось, не присоединюсь ни к тем, ни к другим, помечтал Штоколов. А, впрочем, может и зря? Может именно тут и отсидеться? Вероятно, в нынешней непростой ситуации последними помрут именно здешние обитатели. Обязательная нехитрая баланда плюс недоступность места для мародеров или даже охотников поживиться трупами, которые рано или поздно появятся, могут сыграть злую шутку с обитателями сей юдоли. Узникам подвалов Лубянки, возможно, придется еще долго жить, в то время как на улицах начнется массовый падеж населения. Но что самое ужасное, им придется умирать последними, даже не вдохнув в последний раз воздуха свободы. Что ж, где начиналась наша родная страна, там, вероятно, она и закончится. Удивительная живучесть спецслужб при любом режиме говорит о неизменности страстей человеческих. Но если все-таки удастся избавиться от тумана, что нужно, чтобы сломать это вечное коромысло? Можно ли  изменить самого человека, его суть? А вообще, стоит ли ломать копья? Если уж такая судьба уготована поколениям за поколениями, значит, нечего и горе горевать? Ценность человеческой жизни копейка? Думающий или не думающий – в конце пути в лучшем случае надгробный камень и забвение потомков. В идеале, пара писем в семейном архиве, которые в итоге сожжет обиженный зять - наследник. А те, кто делали эту историю? Что досталось им? Троцкому – ледоруб в голову. Ленину – затворничество последних лет, сравнимое со схимой.  Прочим, Рыкову, Зиновьеву, Каменеву – пули в голову. Затем всё  новые и новые ряды стертых в пыль личностей, Киров, Тухачевский, Горький, Ежов, Ягода, Берия и так далее…Список подобных  закланников системы длиною в жизнь. Что получили они за идеалы, которым посвятили себя, кроме пули в затылок? Что нужно, чтобы изменить этот порядок? Существует ли вообще некая схема власти, способная усмирить враждующих, дать хлеб голодным, охранить слабых? Справедливая, честная? Или любая власть, буде единожды получена, превращает своего носителя в монстра, готового ради нее самой, власти, попирать любые основы мироздания, моральные, церковные, общечеловеческие?
Штоколов вспоминал встречных своей молодости, комсомольских лидеров, которые затем становились партийными бонзами. Это были особые, отмеченные стремлением к власти люди. С самого начала они превратили эту борьбу в цель всей жизни. О какой выборности власть имущих могла идти речь? Никто случайный не мог попасть в эшелоны «небожителей». Только сильный и жестокий человек мог пробиться наверх, а таковые уважают лишь себе подобных. Удел всех прочих – подачки. Выбор народа при любой форме власти – служение сильным или тюрьма и умирание. Получается, что законы биологии как во времена пещерных людей, так и в наше время продолжают действовать? Что мы, несмотря на всю внешнюю благоустроенность, во многом остались простыми животными,  травоядными, чтобы кормить хищников своей плотью. Сильный берет все по праву сильного. Сколько покорных жертв прошло через горнило этих подвалов Лубянки? Сколько блестящих, но отвергнутых умов пожрано системой? Нам не дано это узнать, и, возможно, не дано никому. Эти стены умеют молчать. И пока такова суть природы людей, Румянцевы и их хозяева всегда найдут себе пособников, готовых ради власти сожрать своего ближайшего соседа ничтоже сумняшеся. Что можно противопоставить алчности и агрессивности человеческой?
Так размышлял Леонид Штоколов, направляясь на очередной допрос. Он совсем не думал, о чем его будут спрашивать и о чем он будет надиктовывать беспристрастному протоколу. И право на это счастье свободы выбора ему давала конечность его жизни.
- Так! – Как бы подытожил долгий перерыв Мещерин. - Продолжим допрос. Леонид Иосифович, расскажите более подробно, что произошло в квартире Свиридова?
- Собственно ничего выдающегося. Свиридов принял меня у себя и предложил выпить кофе, подал кофейник, пирог и одну чашку. Когда я поинтересовался, почему нет второй чашки, он ответил, что ему кофе вреден. Я, в общем,  и не собирался настаивать, чтобы он пил кофе со мной. Так, спросил, больше из вежливости. Выпил бы и без его компании, вероятно, в последний раз в жизни. Очень хотелось горяченького. Но, может быть, он нервничал, решил, что я учуял запах синильной кислоты и как опытный химик разгадал его план. А может, просто к моему изменчивому еврейскому счастью он был на взводе, и этот  вопрос его окончательно достал. Так или иначе, он схватил с подноса кухонный нож и принялся портить им мою дорогую джинсовую куртку на самом видном месте. Я на это пойти никак не мог при всем моем уважении к профессору. Мне удалось посильно увернуться от удара в грудь, и был подпорчен только рукав с его содержимым. Тут мне пришлось в довольно грубой форме оттолкнуть профессора ногами, он отлетел на диван. Удивительно, но Константин Исидорович ножа в полете не выпустил. Более того, он не унимался до тех пор, пока я не расколошматил первый попавшийся мне в руку предмет, а именно кофейник, о его когда-то светлую голову. Поверьте на слово, старик был явно не в себе, и вполне определенно мог отправить меня к праотцам.
- Вы хотите сказать, что пределов необходимой самообороны не превысили?
- Замечательно! Лучше и не сформулируешь. Прошу вас именно так и записать в протоколе.
Румянцев беспристрастно конспектировал в блокноте. Мещерин некоторое время печатал, закончив, уточнил:
- Опишите, что произошло после соударения кофейника с головой Свиридова.
- Кофейник разбился на несколько частей. Кофе, как вы догадываетесь, вытек. Головка профессора бо-бо.
- Прошу вас выражаться точнее. Была ли кровь? Свиридов сохранил сознание?
- Кровь? Постойте… Помнится, было немного крови, не сразу. Сознание он потерял.
- Что вы имели в виду, когда сказали « в последний раз в жизни»?
- То, что кофе был приправлен смертельной отравой, синильной кислотой. Я, повторюсь, химик, и этот поднявшийся запах из обильно разлитого горячего напитка ни с чем не спутать.
Мещерин с живым интересом, с выражением чуть ли не восторга поднял голову от своего протокола и посмотрел на Штоколова.
- Вы по-прежнему утверждаете, что до того, как кофейник разбился, вы не предполагали, что кофе отравлен?
- Нет, конечно! Кофейник был закрыт крышкой, если запах и был, то я его вначале не уловил. Если бы я знал о его смертельном содержимом, то не стал использовать кофейник как оружие. Я совершенно не собирался нападать на своего начальника. Мне дороги воспоминания о нашей совместной работе. Не раз мы с ним засиживались в лаборатории до ночи, у него было столько новых идей, его годы никак не мешали их генерации. Если бы не смерть Альбины Степановны…
- Получается, вы пробили голову Свиридова кофейником с сильнодействующим ядом, а он после этого остался жить?
- Я физикохимик, а не врач. Я не мог тогда достоверно определить, остался ли профессор жив после удара кофейником. Между прочим, Григория Распутина этот самый яд в свое время тоже не взял.
- Да, Распутина застрелили после неудачного покушения с помощью яда. На ваше счастье Свиридов остался жив. На прошлом допросе вы показали, что Свиридов после удара потерял сознание. Вы попытались после этого каким либо образом проверить, жив ли профессор? Оказать ему помощь?
Теперь Румянцев оторвался от своих записей и с улыбкой смотрел то на Мещерина, то на Штоколова, покусывая тупой кончик своего «Монблана». « Какого хрена!» - подумал Штоколов. «Да пошли вы все на…»
- Да, пытался. И мне показалось тогда, что пульса не было. То есть, насколько я мог судить. Вы знаете, не часто приходится бить людей по голове тяжелыми предметами и затем проверять, что за этим последовало.
- Понимаю. И все-таки. Вы пришли для себя к выводу, что совершили убийство, пусть непреднамеренное, в порядке самообороны, но убийство?
- В общем и целом, так.
- Как вы поступили после этого?
- Я решил, что раз уж помочь профессору ничем не смогу, следует попытаться помочь себе. Мне нужны были пропавшие документы и образец. Я обыскал квартиру и без труда нашел то, что искал. В целости и сохранности.
- Что это значит?
- То, что колба была запаяна, печать первого отдела на прошивке документов цела.
- Вы хотите сказать, что Свиридов похитил документы по проекту №16-32 и образец?
- Я не могу этого утверждать, доказательств у меня нет, но это возможно. Во всяком случае, все перечисленное находилось в квартире. А что говорит по этому поводу сам профессор?
Штоколов обратил внимание на некоторую нервозность обычно невозмутимого Мещерина. «Ага! Сейчас он сделает мне замечание, что вопросы тут задает только он ».
- Прошу вас отвечать на мои вопросы. Почему вы спрашиваете, что говорит Свиридов? Ведь, судя по вашим показаниям, Свиридов был мертв? Или это не так?
- Просто интересуюсь. А был ли он жив или мертв, утверждать не могу. Без сознания был точно, если не притворялся. Однако от такого кофе, принятого в голову любым способом, добра не жди!
- Каковы были ваши дальнейшие действия после обнаружения документов?
- Ну, я поел. Очень проголодался. А у Свиридова холодильник ломился от продуктов. Пока я ел, я обдумывал, как мне поступить дальше.
- Рядом с вами был, как вы утверждаете, труп, а вы преспокойно сели обедать?
- Не совсем так. До того, как сесть за стол, я позвонил своему адвокату Румянцеву и попросил его приехать, чтобы помочь разобраться в ситуации, прежде чем вызвать милицию. Ведь я был уверен, что профессору все равно уже ничем нельзя помочь. А мне еще можно было.
  Штоколов засмеялся. Румянцев тайком от следователя зааплодировал воздушно, не соединяя ладоней. Непроницаемый Мещерин продолжал печатать, размышляя. «Горячо! Выходит, именно этот жидовистый толстяк был там? Не его ли видел сосед в дверной глазок? Однако сосед говорил о драке с толстяком! Может, привиделось спьяну? Что-то тут нечисто».
- Что происходило дальше?
- Александр Петрович сказал, что немедленно выезжает и постарается быть как можно быстрее с учетом тумана. Я, не торопясь, закусил, немного вздремнул, а потом  вышел на лестничную площадку покурить.
- Почему вы решили курить вне квартиры?
- Автоматизм. Приучил себя не вдыхать один и тот же дым дважды. Вредно вдвойне.
- Долго вы были на лестничной площадке?
- Не долго, несколько минут. Пока я курил, появился Румянцев. Я так ему обрадовался, что просто кинулся навстречу…
- Да, уж Леонид Иосифович так мне обрадовался, что пришлось буквально отбиваться от его объятий, - вставил Румянцев.
Мещерин резко оборвал его.
- Возможно, придется допросить вас отдельно. Предупреждаю также, что  возможен ваш отвод от этого дела в качестве адвоката. Пока я не принял решение. Подследственный, продолжайте!
- Собственно, немного осталось рассказать.  Александр Петрович был не так взволнован как я, спокойно осмотрел Свиридова и сказал, что тот жив, и его жизни ничего не угрожает...
- Как он установил это? Ваш адвокат по совместительству еще и врач?
Румянцев порылся в своем дипломате, привстал и протянул Мещерину листок бумаги.
- Именно так. Вот копия моего врачебного свидетельства. В свое время я закончил одновременно медицинский и юридический факультеты. Так уж получилось. Мои достопочтенные родители, мама врач и папа юрист, никак не могли меня поделить. Пришлось угождать обоим.
 Мещерин хмыкнул, мельком взглянул на протянутую бумагу, и вновь увлеченно  застучал по клавишам. Румянцев убрал листок назад.
- Ну вот, - продолжил Штоколов. – Когда я с помощью Александра Петровича убедился, что профессор жив, и ему нужно только отлежаться, я попросил адвоката сохранить образец и документы у себя.
Румянцев выронил блокнот, затем попытался его неуклюже поднять, вдобавок уронив с коленей и свой кожаный кейс. Мещерин мельком бросил взгляд на Румянцева.
- Почему вы так поступили? Почему не забрали документы с собой?
- Да очень просто! Я надеялся, что поскольку Свиридов остался жив, нам удастся не  выносить сор из избы, и чуть позже самим разобраться со всем этим. Надеялся, что когда профессор придет в себя, он все объяснит. Я предположил, что документы были ему нужны для работы. Ведь у него полный допуск, причем более высокого уровня, чем мой. Кроме того, мне предстояло еще многое сделать, ехать к Сергею Семенцову в больницу. А у Румянцева есть свой несгораемый шкаф, где можно держать документы в целости и сохранности. Кстати, он сам и предложил взять их с собой на сохранение.
Мещерин прекратил печатать и пристально взглянул сначала на адвоката, затем на Штоколова.
- Вы понимаете, что совершили должностное преступление? Передали секретные документы лицу без допуска?!
Румянцев при этих словах поднялся с места и негодующе зарумянился.
- Обижаете, Валерий Владимирович! У меня есть такой допуск. Я могу вести дела практически любого уровня секретности.
- Хорошо, мы это проверим, это по нашей части, – Мещерин ухмыльнулся. - Допрос окончен. Гражданин Штоколов, я отпускаю вас домой, но прошу расписаться под обязательством не покидать пределы города. Впрочем, сейчас это пустая формальность. Вы даже при желании никуда не сможете уехать, просто не на чем.
Штоколов улыбнулся, впервые за время пребывания в этой конторе.
- Ну, как сказать! Погода так изменчива. Кстати, Александр Петрович, неплохо бы уже вернуть документы в институт. Когда бы вы могли это сделать?
Мещерин, продолжая печатать, бросил.
- Нет, документы и образец прошу передать мне. Александр Петрович, я сейчас пошлю нашего сотрудника вместе с вами  их забрать.
Румянцев замешкался.
- М-м-м-м…Я сейчас не домой… У меня очень важная встреча. Позвольте, я доставлю документы сюда сам, но завтра?
  Мещерин оторвал глаза от бумажек, направил пронизывающий взгляд на Румянцева и, выдержав паузу, произнес:
- Ну, хорошо. Я сейчас напечатаю и вручу вам под подпись повестку на завтра. Придется допросить вас в качестве свидетеля по этому делу. Леонид Иосифович и вы, Александр Петрович, прочтите протокол сегодняшнего допроса. Затем, Леонид Иосифович, если у вас нет возражений, распишитесь в тех местах, где стоят галочки! После того как документы и образец будут возвращены, у нашего ведомства к вам претензий не будет. Если, конечно, не откроются новые факты. Я передам ваше дело с копией медицинского освидетельствования вашего ранения в следственный отдел УВД вашего района. Поскольку было совершено нападение потерпевшего Свиридова с ножом на вас, вы можете написать туда  заявление о его привлечении к уголовной ответственности. Если  хотите. Пока что Свиридов молчит, у него амнезия. Никаких показаний не дает.   
  Штоколов ни минуты не колебался.
 - Ничего я не буду писать. Я считаю, наш старик просто был не в себе.
-  Как хотите, ваше право.
После завершения всех формальностей, Мещерин проводил Штоколова и Румянцева до охранника у выхода на улицу и пожал им обоим руки. Это был хороший знак. А, может, просто того требовали правила?

- Хотите немного пообщаться на прощание, Леонид Иосифович? – спросил на улице толстяк.  Штоколов с трудом различал в тумане его грузную фигуру.
- Давайте, только спустимся в метро, а то я вас совсем не вижу.
- А я вас прекрасно вижу.
- Как так?
- А вот так! Пойдемте, держитесь ближе! Напрасно вы не сделали укол. Не стоит она того, эта ваша артистка! Не будет она вашей, и ничьей не будет. Потому что она уже давно принадлежит этой старой карге, Мельпомене. Как ваша рана?
- Спасибо, гораздо лучше!
- А с укольчиком давно ничего бы и в помине не было! Где же ампулка, уважаемый Леонид Иосифович?
- Это уже вас не касается! Вы свою часть договора выполнили. А ампулу я потерял.
- Врете, и не краснеете, дорогой вы мой! Мое это дело. Только с вами договор расторгается. Нет укольчика, нет и договорчика.
Штоколов едва поспевал вслед за толстяком, ухватившись  за ручку его дипломата.
- Ловко, Леонид Иосифович, вы меня развели! И Григория Ефимыча вы к делу, к делу помянули! Молодец вы, право слово! Тем паче прискорбно, что вы не с нами.
Штоколов остановил адвоката, дернув за кожаную ручку. Затем  приблизил свое лицо к его лицу, стараясь отыскать в тумане темные увертливые  глаза.
- Вы хотите сказать…
- Именно так, батенька! Милейший и ныне здравствующий под иным именем Григорий Ефимыч - наш покорный слуга. Я мог бы вас познакомить в дальнейшем, но увы…
- Но ведь его убили - отравили, застрелили, утопили…
- Ха-ха! Полноте, Леонид Иосифович! Не слишком ли много страшных глаголов? Сами-то вы верите, что нормальный человек употребит на ужин один из самых сильных ядов, а затем будет куражиться над своими убийцами под градом пуль? То что с ним произошло – не убийство. Мы называем это дезавуирование. Другими словами, все тот же столь любимый вами театр. Распутину после порученной  ему работы с царской семьей нельзя было более оставаться на виду. Главное, для нас он свое дело сделал. Поэтому и было разыграно это известное всем покушение. Но на самом деле он остался  живым и невредимым. После того как «убитый» выбрался из подо льда, мы подбросили труп его двойника, или как вы сейчас, говорите, клона в реку. Именно клон и был похоронен в дальнейшем. А Григорию Ефимычу пришлось переселиться к мормонам в Америку. Он и теперь там,  с Элвисом, ха-ха, в трик-трак играет! Обычная ситуация замены имени и удостоверения личности с более-менее достоверными сведениями. Вот и мне тоже пора, слишком уж я молодо стал выглядеть  для своей паспортной даты рождения. М-м-да-а…приходится постоянно что-то терять…вы не представляете, как мне порой не хватает моего чудного островка на Шпрее! Но, верю, что снова получу его скоро!
Штоколов наконец-то понял, кого напоминал ему Румянцев.
- Доктор Парвус!
Румянцев счастливо рассмеялся высоким голосом и замахал руками. Его положительно ничем нельзя было привести в плохое настроение.
- Пойдемте, пока нас не затолкали, мы стоим у входа в метро. Для вас Израиль Лазаревич Гельфанд.  Мне  досталось в свое время немало попотеть, чтобы уйти незаметно. Слишком был на виду. От толпы желающих поддерживать общение невозможно было отбиться. Пришлось раскормить своего тупого клона,  любителя пива и сосисок, как кабана, чтобы мотивировать, почему я, якобы, не появляюсь на публике, живу затворником. Двойник  действительно в конце жизни сидел на двух стульях. А потом моим опытом воспользовался и старина Элвис. Ну, а я в полном порядке, как видите!
Леонид не выдержал и тоже расхохотался.
- Остается только устроить вечер воспоминаний о ваших встречах с Владимиром Ильичем!
- Извольте, но как-нибудь в другой раз, Леонид Иосифович, хотя товарищ был презабавнейший!  Очень просил ампулу.  Но для нас  уровень его интеллекта был низковат.  Так что сотрудничал Ульянов с нами исключительно за идею. А вот что касается Льва Давыдовича…Да и вы, любезный,  для нас просто клад, но . . увы… вы свой выбор как будто уже сделали.
- Да, сделал. Так что, не забудьте завтра принести обещанное на Лубянку!
Они уже спустились в метро, так что Штоколов мог видеть выражение лица Парвуса- Румянцева - Гельфанда. Толстяк смотрел на него с дружелюбным сожалением.
- Конечно, конечно, куда ж мы денемся от всесильной вэчека! Ну, Леонид Иосифович, не поминайте лихом! Позвольте откланяться!
Штоколов на всякий  случай спрятал правую руку за спину, чтобы у адвоката не возникло желания протянуть на прощание свою. Но у Парвуса по всей видимости не было сомнений на этот счет. Он с улыбкой и с некоей грацией тучных людей поклонился,  чтобы тут же исчезнуть в необычно редкой для этого часа темной пустоте станции. Электричество, видимо, экономили и тут. Леонид поколебался и отправился к себе домой.