Я И КРЫСА
Как-то раз, когда мои родители, прихватив с собой от греха сестру, отбыли в отпуск на большую землю, я, вовсю пользовавшаяся предоставленной мне свободой, пришла домой, скажем, очень сильно нетрезвая. Было выпито (в последовательности): шампанское, водка, коньяк, пиво, водка. И эта счастливая комбинация спасла мне жизнь, так как причалив к тихой гавани своей квартиры, я кое-как добралась до кровати и замерла там в позе морской звезды, разметав во все стороны руки и ноги, выкатив в потолок пластмассовые глаза. Бесполезно работал телевизор, издавая тихие невнятные звуки, как вдруг что-то заставило меня напрячь слух: свет был везде выключен, двери закрыты, в квартире пусто. И на кухне кто-то бегал.
Я оторвала голову от подушки. Звуки прекратились. Я рухнула обратно, и на кухне вновь раздался явственный топот. Даже не топот, а топоток. Как будто по кухне бегала маленькая собачка… или большая крыса.
Я села на кровати. Львиная доля опьянения покинула меня навсегда. Я прислушалась. Судя по солидным, хотя и суетливым шажкам, крыса была размером с небольшого бегемота. Будь я трезва, у меня бы случился апоплексический удар. Либо, в лучшем случае я провела бы несколько дней на люстре, предварительно забаррикадировав кухонную дверь.
…Тем же вечером, смело схватив тапочку, я, крадучись (а скорее всего, топая как слон и натыкаясь на углы) начала пробираться на кухню. Охотники, выходящие с рогатиной на медведя подвергали себя меньшей опасности, чем я со своей тапочкой. Приблизившись к кухонной двери, я резко распахнула ее и зажгла свет.
На кухне никого не было. Вещи стояли в надлежащем порядке, никаких следов пребывания крысы и других хищников не наблюдалось. Я вернулась в комнату и села на кровать, уныло свесив тапочку между колен.
И опять услышала топот. Офигевая от такого положения вещей и уже явственно видя перед глазами газетные заголовки, типа: “полтергейст атакует”, я, словно под гипнозом, потащилась обратно, но на полпути вдруг поняла, что звуки доносятся не из кухни, а из равноудаленного коридора, причем из-за двери.
Вооруженная все той же тапкой, я проскользнула в коридор и приникла к глазку. Где-то далеко внизу, на коврике, стоял кот и сладострастно драл мой половичок. От полноты чувств я шарахнула ногой по двери, кот с перепугу отлетел в сторону, потом, противно блея, помчался вниз. Вот я и думаю: что от меня нужно было мерзкому животному?
Я И БОМЖ
Одним прекрасным ранним утром, когда семейство мое еще находилось где-то на Большой Земле, в квартире раздалась заливистая трель дверного звонка. Вероятно, любой утренний звон, будь то телефон, звонок в дверь или будильник, действуют на меня одинаково: я, как зомби, отрываюсь от подушки и, ничего еще не соображая, начинаю движение к источнику звука.
Так вот, услышав в шесть утра отчаянные переливы, я, в одной пижаме, прошлепала босыми ногами к двери, заглянула еще закрытым глазом в глазок, ничего там не увидела и начала отмыкать многочисленные замки.
Когда же, после долгих мучений, я распахнула дверь и увидела своего утреннего гостя, сон как рукой сняло: на пороге стоял некто задрапированный в огромное количество лохмотьев, по которым живо сновали упитанные насекомые. Из-под лохмотьев виднелись костыли, лицо из-за волос и грязи было слабо различимо. Воняло от него нестерпимо.
Я остолбенело молчала, отказываясь верить в такую реальность. Утреннее видение заговорило со мной само. Выпростав из-под лохмотьев трясущуюся руку и поскребя себя в районе горла, оно просипело:
- Дочка, дай выпить! Умру!
Минуты три я на него смотрела, потом, все еще не придя в себя, произнесла:
- А у меня только спирт... (действительно, остальные запасы к тому времени были уже давно выпиты).
- Ничего, дочка, давай!
Я закрыла перед ним дверь и побрела к бару. Налив полстакана, вернулась в прихожую и вновь открыла дверь. Бомж стоял там же, опираясь на костыли. Я протянула ему стакан.
- А запить? - спросил он.
Не найдя, что ответить, я опять покорно закрыла дверь и пошла на кухню наливать воду. Бомж благодарно принял второй стакан. Не желая смущать его излишним любопытством, я опять закрыла перед его носом дверь. И отойдя немного, услышала страшный грохот.
- Умер! - пронзила меня страшная мысль. Из-за двери не доносилось не единого звука.
Я села за кухонный стол и вытянула из пачки сигарету. Воображение рисовало мне видение бомжа, раскинувшегося во всей красе своего наряда у моего порога. Сначала я в отчаянии подумала, что не смогу выйти из дома. Потом, выкурив сигарету и обретя более трезвый взгляд на жизнь, стала прикидывать, кого в таких случаях зовут: скорую, милицию, или еще кого?.. “Вот, блин, угостила дедушку!”, - подумала я и решившись, пошла одеваться.
Закончив приблизительный утренний туалет, я, сомкнув брови, прошагала в коридор, и, набрав полную грудь воздуха, открыла дверь.
На пороге никого не было. Бомж испарился, оставив после себя лишь два аккуратно составленных возле стены стакана.
Я И ГИГАНСКИЙ ТАРАКАН
Однажды, проснувшись утром после очередного с толком проведенного вечера, я похлопала рукой по тумбочке, и, наткнувшись на опустевшую легкую кружку, испытала разочарование известное разве только пустынникам, принявшим оазис за мираж.
Отодрав кое-как язык от неба, хотела позвать кого-нибудь на помощь, но вспомнила, что дома я одна. Семья моя еще не вернулась из отпуска.
Стенаясь и охая, я сползла с кровати и, проклиная себя, свою неумеренность и вообще, всех подряд, поплелась на кухню. Мне хотелось припасть ртом к чайнику, а потом, забрав его с собой, нырнуть обратно в постель, где и провести остаток дня.
Когда же я зашла на кухню, мой взгляд приковала одна необычная деталь: на полу, лапками кверху, лежал гигантский, (пара сантиметров без усов) черный таракан.
Я прислонилась спиной к косяку. Такой гадости мне еще видеть не приходилось. Он лежал на полу, прямо у стола, преграждая мне путь к вожделенному чайнику, и убрать его, кроме меня, было некому.
Поэтому, сжав зубы, я прошествовала в туалет, извлекла оттуда швабру и вернулась на кухню. Там, держа швабру наперевес, двинулась на таракана. Он все так же лежал на спине, не подавая признаков жизни. План мой был прост: я хотела вымести его из кухни в коридор и дальше на лестничную площадку. Но, как только щетина коснулась тараканьего тела, он вдруг неожиданно дернул всеми шестью лапками.
Я взревела как раненый лось, бросила швабру и, выскочив из кухни, заметалась по квартире. Найдя временное убежище в кресле и забравшись туда с ногами, я замерла, тихонько подвывая. Зубы мои клацали. При мысли о гигантском таракане, бьющемся в агонии за тонкой стенкой, сознание мое мутилось.
Через пару часов я отважилась вылезти на разведку. Сквозь стеклянную дверь было видно таракана, лежащего в той же позе, лапками кверху. Мужество мне изменило и я вернулась на кресло. И заскулила. Хотелось пить и уже есть, но гнусный таракан занял все помещение и никакой возможности выкурить его оттуда не было.
Раздался телефонный звонок.
- Янка! - захныкала я, - там таракан мертвый лежит, я не могу на кухню войти! Сижу тут на кресле и жду-у!
- А чего ждешь? - спросила Янка, - когда его друзья похоронят?
Я положила трубку, продолжая скулить от безысходности и одновременно хихикать, осознавая нелепость своего положения.
Покрутив корявым пальцем диск, послушала длинные гудки Башмаковского телефона. Вздохнула. Почитала книжку. Позвонила еще… День не спеша клонился к закату.
Башмаков объявился только к вечеру. Ему была тут же вручена швабра, и мы вместе (я за спиной), двинулись на таракана. Внутренне готовая к новым конвульсиям, я вся собралась, кусая губы от напряжения, приказывая себе не орать. Башмаков ткнул таракана щеткой. Но бедолага, как оказалось, уже окончательно к тому времени издох, и на прикосновение не реагировал.
Башмаков вымел его из квартиры. В тот вечер я в Башмакова была почти влюблена. Как в героя-освободителя.
ВСЕ ТЕ ЖЕ, ВСЕ ТАМ ЖЕ
Что у меня оставалось от него? Кассета и воспоминания… Воспоминания, в которые я сама уже не верила. Что он значил для меня? Все. Почти все. Кем он был для меня? Никем. Чужим. Опять чужим. Но почему-то мои глаза искали его повсюду, а он проходил бесплотной тенью, которую невозможно было задержать ни взглядом, ни рукой, ни криком... Он проходил мимо, чужой и холодный, и не знал, что в полуметре от него стоит голый пульс, рвущийся сквозь тонкую, тонкую кожу. Чужой человек проходил мимо, не задевая даже взглядом и не знал, что ради него и для него я живу.
КАК КУРИЛИН У МЕНЯ НОЧЕВАЛ
На третьем курсе я подружилась с Валерой Курилиным. Валерка скучал по Полинке, мыкающей эмигрантское счастье в Америце. Я, понятное дело, все страдала по Москвину. Вот мы с ним и сошлись на почве общих переживаний и одиночества.
Свободное время мы часто коротали у Маркуши с Пашкой. Пашка ставил бобину с Queen’ами, Маркуша выгребала из холодильника немудреные запасы, и мы начинали собирать на стол. До сих пор, когда слышу вступительные аккорды “It’s a kind of magic”, я сглатываю слюну: хочется выпить водки. Или, на худой конец, закурить…
На другой стороне бобины была записана Лори Андерсен. К тому времени, как в полутьме комнаты и наших пустых легких телах начинал звучать ее глубокий голос, мировое блаженство уже проникало в наши сердца, в речах и в танцах сквозила плохо прикрытая нежность друг к другу, а Курилин произносил свое знаменитое: “Ребята! Как же я вас всех люблю!” Иногда, взлетая на пьяных крыльях, я вдруг думала мою сегодняшнюю мысль: “Господи, мы были такими молодыми!”
Лори стимулировала творческую активность. Однажды мы с Пашкой даже затеяли писать картину по мотивам ее песни “Coolsville”. Провозились над ней полвечера. Я, лично, пыталась изобразить поезд, но наутро, когда мы окинули наш шедевр мутным, трезвеющим взглядом, оказалось, что поезд более всего напоминает гигантского кузнечика. Что пытался нарисовать Пашка, было понять было еще сложней, а сам он не помнил.
Когда заканчивались все напитки и Пашка выключал магнитофон, Маркуша стелила нам на полу. Я пристраивала свою кудрявую голову на широкой и твердой Валеркиной груди, Курилин осторожно обнимал меня и мы засыпали… Не скажу, правда, что ничего никогда меж нами не было, но и мне и Курилину было ясно: все, что нам друг от друга нужно - это поддержка. И еще засыпать вот так иногда, обнявшись, забывая, что тепло лежащего рядом принадлежит не тебе…
И вот однажды мы с Курилиным очередной раз где-то напились. Но, то ли обстановка была не слишком дружественная, то ли еще что, но какая-то причина побудила нас уйти. Но спать обнявшись хотелось, и я не нашла ничего умнее, чем пригласить Курилина к себе домой.
Что было чистой воды авантюрой: во-первых, мы с сестрой жили в одной комнате и кровати, поставленные вдоль стены, являлись естественным продолжением друг друга. Так что по ночам мы имели прекрасную возможность выразить сестринские чувства, пиная друг друга ногами. Во вторых, в тот памятный вечер я была не в состоянии различить стрелки на часах, и мы снайперски приперлись в тот самый момент, когда моя ничего не подозревающая сестрица, в ночной рубашке и папильотках собиралась мирно отойти ко сну.
Наше счастье на ее лице почему-то не отразилось. Потоптавшись на пороге и озарив помещение наивной и доброй улыбкой насмерть пьяного человека, Курилин свинтил в душ. Я в смущении зачем-то наврала Танюхе, что сиротинке Курилину негде ночевать. Татьяна, тяжело вздохнув, приняла эстафету жертвенности и сказала, что тогда я буду спать с ней. Чтобы не огорчать Курилина, но с другой стороны не травмировать психику младшей сестры, я нашептала ему на ухо, что когда Татьяна уснет, то я к нему переползу.
Не знаю, может быть все так и случилось бы, но я заснула первая.
То и дело сквозь сон я смутно слышала возмущенное “Валера! Спи!” произнесенное пронзительным голосом моей сестры.
Наутро выяснилось, что Курилин, заслышав мое умиротворенное сопение и думая, что заснула Татьяна, начал щипать ее за пятки, думая, что это я.
Татьяна вообще не знала, что и думать и испуганно шипела: “Валера! Спи!!!”
Курилин, не понимая, почему я вдруг кричу Татьяниным голосом, на время прекращал свою активность, но потом щипки возобновлялись. К утру моя выдохшаяся сестра, получив очередной призывный щипок, умоляла: “Вале-ера-а-а… Спи-и-и..”
Так Татьяна провела ночь своей мечты.
БАШМАКОВ И ГАЛЯ
У Башмакова, в ряду его бесконечных медсестер и пэтэушниц, к которым он имел необъяснимое пристрастие, не смотря на то, что периодически лечился от триппера, наметился долгожданный просвет в виде Гали, учившейся на два курса младше.
Роман с Галей Башмакова преобразил: он стал немного меньше пить, больше есть и постоянно говорил о сексе. Как-то раз у меня дома, глядя, как Башмаков наворачивает тарелку с борщом, Валерка Курилин ласково погладил его по голове и сказал:
- Ты посмотри, мальчик-то наш мужчиной становиться.
Я, с нежной гордостью кормилицы, не спавшей из-за него ночей, кивнула.
Но близко узнать Галю мне так и не удалось из-за следующего происшествия.
Однажды мы собрались попить водки у Маркуши и Пашки. Башмаков решился привести на наше змеиное судилище Галю. Пашке с Курилиным до Гали особого дела не было, но мы с Маркушей ждали ее не без любопытства.
Поскольку за Башмакова переживали все, то принимали Галю изо всех сил хорошо. Маркушу, правда, сильно покоробил ее вопрос: «А что это за мужик?», относящийся к портрету Пабло Пикассо, но остальные восприняли это с пониманием, заверив Маркушу, что неделя общения с ней – и Галя научится отличать Пикассо от Хемингуэя наощупь, а так же цитировать Борхеса страницами.
Через пару часов нашего мирного сидения за столом, мы, по традиции, встали перед проблемой пополнения ресурсов. Решать ее выпало мужчинам в лице Пашки, Курилина и Башмакова. Я, Маркуша и Галя должны были остаться в томительном ожидании, которое началось сразу же после того, как мы выяснили, что у нас кончилась водка.
Пашка и Курилин уже стояли в коридоре одетые, а Башмаков все мешкал. Я засунула голову на кухню. Башмаков был там. Он довольно живо о чем-то беседовал с Галей.
- Башмаков, при за водкой, - сказала я, - люди ждут.
Башмаков было дернулся к двери, но Галя удержала его за рукав.
- Сейчас! – умоляюще сказал Башмаков. Я вышла.
Мы поболтали немного в прихожей, нетерпеливо поглядывая на дверь кухни. Башмаков не показывался. Мы покричали. Ноль эмоций.
Тогда, ступая решительным шагом, я распахнула дверь кухни, схватила Башмакова за шиворот и выволокла в прихожую. Башмаков не сопротивлялся, а наоборот, смотрел на меня почему-то благодарно.
Закрыв за гонцами дверь, я пошла на кухню к Гале, объяснить наше нетерпение. Галя курила, и, когда я вошла, взглянула на меня с такой тигриной яростью, что я, во имя сохранения здоровья, тут же предпочла ретироваться.
Вскоре мальчики вернулись и праздник продолжился.
Как потом выяснилось, в тот вечер Галя объявила Башмакову, что она от него беременна и потребовала по этому поводу каких-то немедленных решений. К чему Башмаков, понятно, оказался не готов. Роман их был стремителен, но короток. И долго после этого вечера не продлился. Надеюсь только, что инициатором развода была Галя.
ИГОРЯСИК
В середине четвертого курса, после каникул и школьной практики, в наших рядах прибыло. И прибыло качественно: когда мы завалили на первую пару, предварительно покурив под лестницей, у женской части нашей группы в зобу дыханье сперло. За партой, в полном одиночестве, сидел смуглый синеглазый красавец с вороновым крылом блестящих волос.
- Здрассе, вы к нам? – c максимальной для своего остолбенения игривостью выдохнула Ирка.
- К вам… - улыбнулся мальчик и при виде его розовых губ, раздвигающихся в ослепительную улыбку, у меня сладко засосало под ложечкой. За спиной тяжело задышала Янка.
Курилин с Мишкой, недружелюбно хмыкнув хором, растолкали небольшой затор из наших тел и расселись за партами, с презрением глядя на глупое бабское оцепенение. Через несколько минут мы все же пришли в себя и принялись активно знакомиться.
Мальчика звали Игорь. Он перевелся к нам не то из Саратовского, не то из Самарского университета, правда, зачем, никто так и не понял.
После занятий мы, как повелось, решили отметить у Янки трудно нам давшееся вступление в новый семестр. Игорь с готовностью облегчил свои карманы на некую сумму денег, мы сложили всю наличность, купили водки и пошли.
Сначала обе стороны несколько смущались, хотя изо всех сил и пытались это скрыть. Игорь без конца улыбался, девочки вспомнили все свои пообтрепавшиеся приемы соблазнения, мальчики же едва сдерживались, чтобы их от всего этого не стошнило. Но с увеличением количества водки в наших организмах все расслабились. Игорясик разошелся, смешно дурачился, и в разговорах глубокомысленных пьяных тоже был замечен. Под конец вечера к нему прониклись все, даже Миша, обменявшийся с ним парой фраз на тяжелом слэнге афроамериканцев.
Одним словом, в коллектив Игорясик буквально влился.
ИГОРЯСИКИНА ЖЕРТВА
Первой жертвой Игорясика пала Маркуша. Через месяц после его появления, когда Игорясик уже знал все наши основные «точки» и неплохо в них ориентировался, Маркуша отозвала меня в сторонку и горячо зашептала:
- Ты знаешь, Игорь в меня влюблен!!!
- С чего? – с деланным равнодушием поинтересовалась я.
- Он к нам ходит каждый день. Он с Пашкой на кухне сидит, а когда я захожу, то ТАК смотрит!!!
- Как? – упавшим голосом, ибо все Маркушины успехи происходили у меня на глазах, спросила я.
- Ну не знаю, как объяснить, - заторопилась Маркуша, - пристально как-то, а в глазах – знаешь? – какой-то огонь, ну просто демонический….
- А Пашка? – стараясь изгнать из голоса горечь и печаль, спросила я.
- Не знаю… - неискренне вздохнула Маркуша, - молчит. Переживает, наверное…
Через неделю после этого разговора мы с Курилиным пришли к Маркуше и Пашке, чтобы попить водки. Игорясик уже сидел там, присутствием своим как бы подтверждая Маркушину версию. Но по мере того, как развивались события, я начала замечать некоторые несообразности. В частности, Игорь не старался ни коим образом приблизиться к Маркуше, затеять с ней танец или беседу, и, собственно, даже не смотрел толком в ее сторону. Смотрел же он в основном на Пашку и вот тут-то его взгляд обретал и огонь, и демонизм.
Натолкнувшись на мой проницательный прищур, Игорясик немного зарделся, но потом гордо вскинул нетрезвую голову и глазами указал мне на кухню. Мы вышли. На кухне Игорясик нервно закурил, стукнулся лбом о стекло и трагически прошептал:
- Я так его люблю!
- Пашку? – уточнила я на всякий случай, хотя все и так было ясно.
Игорясик красноречиво вздохнул.
- И эта Маркуша еще все время мешается! – раздраженно добавил он, и я испытала по отношению к ней несколько злорадное сочувствие.
- Значит, ты гей… - с сожалением констатировала я.
Игорясик кивнул.
- Я и сюда перевелся из-за этого, - сказал он.
ИГОРЯСИКОВА ИСТОРИЯ
Не знаю, почему он мне все это рассказал. Может быть, его распирали собственные секреты, а может, увидел во мне родственную душу… Мы заперлись в ванной, закурили по сигарете и Игорясик, еще раз тяжело вздохнув напоследок, поведал приблизительно следующее:
При поступлении в Самарский университет он познакомился с парнем, на несколько лет его старше. В первый раз за все время своего гейства Игорясик испытал такую всепоглощающую страсть.
- Знаешь, какой красивый!… - мечтательно сказал он, затягиваясь 148-й сигаретой, - я как тряпка с ним становился, что ему надо было, то он со мной и делал. Бил даже, - подумав, добавил он. Потом продолжил:
- Я жил с бабкой. Родители – тут, на севере. В бабкиной квартире – две комнаты. В одной жил я, в другой – бабка. Вот мы в моей комнате с ним всегда любовью и занимались. Дверь запрем – и вперед. А дверь была стеклянная… Да нет, что мы, совсем больные? Стеклянная, но замазана красками – картина, якобы. И вот в один прекрасный день, когда мы с этим моим другом вовсю колбасились в комнате, я по какому-то наитию поднял голову и увидел, что краска на двери слегка отколупалась, а в месте просвета торчит любопытный бабкин глаз…
Ну что я могу тебе сказать? Бабка отстрочила родителям письмо. Со всеми подробностями. Родители тотчас принялись меня спасать: приехали, забрали меня, перевели сюда, чтобы я, таким образом его забыл… А я и забыл… Сука он был порядочная. Я теперь на Пашку запал.
- Это видно, - торопливо заметила я, - а родители что?
- А что родители? Куда им деваться? – с ноткой самодовольства ответил Игорясик, - хотя, если орут, то разными словами обзывают… И на «п», и на «б».
- Ситуация!… посочувствовала я, - да и Пашкой, по-моему, не вариант…
- По-моему, тоже… - согласился Игорь, - вечно меня на натуралов тянет!
МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ
На четвертом курсе я решила справить свой день рожденья широко, для чего как нельзя лучше подошла квартира Маркуши и Пашки.
Я пригласила миллион милых моему сердцу людей, мы с мамой наготовили еды, мальчики перетащили ее к Маркуше и праздник начался.
Гости, хорошенько выпив и закусив, пошли танцевать. Мы с Курилиным в то время разработали сложный акробатический этюд, который исполняли лишь в сильном подпитии: Курилин хлопал в ладоши, я разбегалась, прыгала ему на грудь и там застывала, обхватив ногами талию. В таком виде мы кружились, при этом я, естественно, вела себя вольно.
Башмаков, заприметив такое дело, тоже захотел поучаствовать в программе. Поэтому, когда мы, уже основательно залив глаза, пошли танцевать, Башмаков начал делать приглашающие жесты и бить себя в грудь как Кинг-Конг, намекая на свою поддержку.
Я хоть и соображала уже довольно скудно, но засомневалась, что Башмакову будет под силу меня удержать. Башмаков настаивал. Тогда, оттолкнувшись как следует, я сиганула Башмакову на грудь. После чего мы, разумеется, рухнули в простенок между кроватью и шкафом и долго там еще извивались, как червяки, стараясь подняться на ноги и мешая друг другу…
…Поскольку в то время я вовсю практиковала лучший способ ухода от ответственности за смену блюд и прочие удовольствия хозяйки бала - небытие, то окончания вечера я почти не помню.
На следующее утро мы проснулись кто где. Все девочки разошлись еще накануне. Маркуша (я, правда, не уловила, когда) отправилась в запланированное турне в город Ленинград. Поэтому я осталась одна, в окружении пятерых мужчин. Мы включили музыку, отстояли очередь в ванную комнату, почистили бивни и сели завтракать.
Кухню заливало уже почти весеннее солнце. Мы ели пельмени, запивая их водочкой, в комнате задушевно хрипел Том Вэйтс. В первый раз тогда я ощутила эту разнеженную домашнюю неторопливость второго дня и родство людей, до этого дня с тобой доживших. Все было мирно и спокойно, пока уже ближе к вечеру мне не приспичило позвонить Москвину, которого я периодически, насосавшись водки, доставала. Безрезультатно, впрочем.
У Маркуши с Пашкой телефона не было, поэтому я начала пробираться на улицу к автомату.
Курилин вызвался в сопровождающие. Мы уже двинулись в прихожую, но тут на пути возник Игорясик.
- Так не пойдете! - твердо сказал он.
- А как? - опешила я.
- В гриме, - ответил Игорясик.
В тот момент мне даже не пришло в голову поинтересоваться, зачем. Игорясик принес Маркушин косметический набор и с удовольствием занялся Курилиным, попутно намазав себе губы и ресницы. Мы с Пашкой при помощи карандашей пытались изобразить на моем лице трехдневную щетину. После чего Курилин стал похож на вышедшую в тираж портовую проститутку, а я на гермафродита.
На улице уже давно стемнело. Пошел мелкий колкий снег. Редкие прохожие прыскали в стороны, разглядев в свете фонарей двух уродцев, которые, наклонив вперед корпус, быстрым неровным шагом двигалась вниз по улице.
Автомат найти никак не удавалось. Пришлось брать «языка», который, тяжело дыша и слабея мозгами, все же вспомнил, что телефон есть в ближайшей больнице («язык» указал на казематного вида здание через дорогу) на втором этаже.
Хорошо, что это оказался не психдиспансер. Было еще не очень поздно и больница кишела людьми. Мы с Курилиным довольно резво поднялись на второй этаж. Возле автомата подтусовывалась небольшая праздная группка желающих нанести звонок родным и близким, которая испарилась при первом же взгляде на наши разрисованные рукою мастера лица.
Я вручила Курилину телефонную трубку и набрала номер. Обученный Курилин позвал Москвина и передал трубку мне.
Я, задыхаясь и трезвея от волнения, отчего меня очень удивил вид раскрашенного Курилина, спросила: “Может, приедешь?”. “Нет”, - как обычно ответил Москвин. Я повесила трубку и поплелась назад.
После телефонного звонка меня уже ничего не радовало. Я начала собираться домой. Сгребла все подарки в одну кучу и посмотрела на цветы. Все подаренные мне тюльпаны стояли в трехлитровой банке с широким горлышком. Вытащить их оттуда в тот момент меня затруднило. И, поскольку все это время я не переставала поддавать самым чудовищным образом, наиболее разумным мне показался способ перевезти цветы как есть, в банке, невзирая на тридцатиградусный мороз.
Я оделась, сунула банку под мышку и мы с Пашкой пошли ловить такси. Как сейчас помню, по дороге мы беседовали о смерти. Я объясняла, что в принципе, ничего не имею против, но есть определенные виды… Пашка говорил: “Ты хочешь красивой смерти…”. Я говорила: “Нет же… Паша… Ты не понимаешь…” Мы поймали такси, я влезла в салон, поставила банку с цветами на колени и поехала, грустно покачивая головой на ухабах.
Очутившись дома, я очень быстро разделась, поставила банку (с которой уже сроднилась) на стол рядом с кроватью и заснула.
Утром я обнаружила, что из более, чем сорока тюльпанов в живых осталось только два. Промерзшие мягкие стебли с усами тычинок стелились по стенкам банки. На столе, подушке и одеяле лежал ковер из маленьких красно-желтых лодочек. Пол-утра, а потом еще и днем я пыталась реанимировать тюльпаны, поднимая головки и укладывая их друг на друга. Но тюльпаны умерли – моя реанимация оказалась бессмысленной.
МЫ, БАШМАКОВ И СЛОМАННАЯ ДВЕРЬ
Как и перед большинством молодых людей нашего поколения, перед нами стояло три вечных вопроса: что, на что и где. И если первые два решались как-то сами собой, то третий подчас ставил нас в тупик. Действительно: все мы в миру жили с родителями, которые довольно болезненно переносили наши сборы в количестве более, чем 2 человека. Да, они уезжали в отпуск, но это случалось реже, чем нам бы хотелось. Да, была Янка и общага, были Маркуша с Пашкой, но остатки тлеющей в нас совести не позволяли нам злоупотреблять гостеприимством (то есть появляться в данном ареале чаще трех раз в неделю).
На четвертом курсе в нашей группе появился новый персонаж. Вернее, не новый, а хорошо забытый старый. Юля по программе обмена студентов провела довольно длительное время среди аляскинских эскимосов, насобирала там некоторое количество денег и, вернувшись на родину, прикупила скромную, но вполне достаточную квартирку. Куда мы, значит, и повадились ходить.
Но не часто. Юля, хоть и была (надеюсь, и остается), очень славным человеком, но чересчур уж общительным. У нее вечно паслась куча каких-то левых, одной ей известных пассажиров, которые легко и непринужденно ломали всю ауру нашей взаимной любви.
И вот, в один прекрасный вечер, мы опять-таки решили попить напитков у Юли. Вечер начинался отменно: в приподнятом настроении, возбужденные предстоящим событием, мы сновали по кухне, кроша салаты и настраиваясь на всеобщую любовь.
Первый тост улетел и дал нам чувство уверенности в будущем, потому что последовавший сразу вслед за ним второй обратил нас в то особое счастливое расположение духа, которое бывает только когда ты молод и пьешь с друзьями.
Играла музыка. Все чувствовали себя свободно и непринужденно (Башмаков даже надел шорты с гольфами, взятыми напрокат из Юлькиного шкафа), как вдруг раздался звонок в дверь и на пороге возникли каких-то небывалых объемов тела (максимальных) и мозга (минимальных), жлобы. Юля им была рада и попыталась чисто по-американски организовать некое “mixed-party”. Но для нашего спаянного и влюбленного друг в друга коллектива это было все равно, что серпом по причинным органам. Вся лучезарность сразу куда-то исчезла, и мероприятие начало превращаться в обыденную пьянку. С этим мы не могли согласиться.
И я уже не помню уж как (принятие напитков, естественно, не прекращалось): не то благодаря нашим дипломатическим способностям, не то из-за того, что Юле самой все обрыдло, но она сказала, что уходит со жлобами и вернется только утром.
Не в силах сдержать свою радость - дело оборачивалось самой выгодной стороной - мы нетерпеливо пихали друг друга локтями, бестактно перемигивались, переглядывались, перешептывались, толпясь в коридоре, помогая одеваться, продвигаться к выходу и т.д.
Захлопнув за ними дверь мы исполнили сложный номер, помесь лезгинки и танца Калигулы из одноименного фильма. К этому времени мы остались в количестве 4-х, отлично расположенных друг к другу людей: я, Янка, Курилин и Башмаков.
И до чего же нам было хорошо!... Мы успокоено сидели на диване, держась за руки и счастливо вздыхая, как влюбленные на скамейке. Вскоре, правда, обнаружился факт, слегка подпортивший совершенную картину мира: выпить уже было нечего.
Но разве можно это назвать преградой для четырех друзей! Мы засобирались в ларек. Выяснилось, правда, что Юля не оставила ключей. Но и это нас не остановило. Быстро пораскинув мозгами, мы решили оставить в квартире Башмакова, дабы тот по возвращению открыл нам дверь.
И в этом была наша стратегическая ошибка. Потому что когда мы, потирая в предвкушении замерзшие руки и радостно смеясь своему везению стали жать на звонок, нам никто не открыл. Не открыл и после стука, пинков, ударов телом об дверь. Не открыл после уверений, что это мы, и мы принесли водки, после длинного синонимического ряда, отражающего всю Башмаковскую суть...
Улыбок на наших лицах уже давно не было. Янка еще раз в сердцах пнула дверь и заорала: “Башмаков, скотина, открой!!!” Ответа, как и ожидалось, не последовало. Стало ясно: Башмаков спит мертвецким сном и проспит так, в невинных грезах, еще несколько часов.
Тут бы нам и разойтись, но...
Валерка разбежался и саданул ногой дверь. На наше счастье (или несчастье), дверь была не дубовая и не бронированная, а хлипкая картонка, которую Курилин без труда вышиб. Правда, вместе с косяком.
Мы ворвались в комнату, заодно попинали в раже анестезированного Башмакова, вдоволь поглумившись над его телом. Потом пошли на кухню. Выпили в унынии водки и, чудом отыскав у Юли какую-то замазку, пошли чинить дверь. Чем и занимались до рассвета, приклеивая косяк и дверной замок пластилином и покрывая сверху замазкой.
Когда наутро относительно свежий Башмаков увидел наши изможденные и грязные лица, он был искренне удивлен и все, гад, спрашивал, чего это мы его не разбудили.
Утром мы постарались убраться до прихода Юли, нежно прикрыв за собой дверь. До сих пор не знаю, заметила ли она что-нибудь. Когда на следующий день мы встретились в институте, отводя виноватые глаза, Юля от комментариев воздержалась. Наверное, решила, что бестолку.
ПОЕЗДКИ НА СНЕЖНУЮ ДОЛИНУ (Я, БАШМАКОВ И ТРУДНЫЙ ЖЕНСКИЙ ПРАЗДНИК)
Как-то раз, 8-го марта мы с Башмаковым проснулись на полу в Маркушиной квартире. Где-то в отдалении храпели хозяева. Воздухом, висевшим в квартире, можно было напиться и накуриться одновременно. Я вспомнила, что Ирка приглашала меня провести праздники на Снежке, где дышать было чем и пожалела, что не поехала. Обратив к Башмакову тяжелую похмельную голову я увидела, что он тоже нуждается в свежем воздухе.
- Башмаков, поехали на Снежку, - откашлявшись, сказала я, - там Ирка ждет. В баню сходим.
Башмаков, подумав, кивнул.
Мы медленно собрались, зашли домой за одеждой, и прикупив пару снарядов, поехали.
На Снежке было еще холодней, чем в городе. Мороз стоял градусов 40 С. Мы вышли на остановке и, не задерживаясь, легкой спортивной трусцой побежали к “Энергетику”. Забежав в холл и переведя дух, мы стали разыскивать Ирку, которая, в принципе, разыскалась легко, но ничем порадовать нас не смогла. В доме отдыха по случаю праздника был аншлаг, ожидался какой-то вечер, и дамы даже напялили на себя некое подобие туалетов вместо обычных спортивных костюмов. Свободных коек не было. То есть для меня еще была, а для Башмакова уже точно не было.
Друга я, естественно, бросить не могла. Псевдо-оживленно распрощавшись (да ладно, фигня, да мы, собственно, просто так заехали, повидаться), мы уныло поплелись обратно. Что-то в жизни разладилось. Мы даже не очень удивились, когда подойдя к остановке, увидели веселый рыжий зад автобуса, удаляющегося по направлению к городу. Никакие отмашки руками и сдавленные крики нам не помогли. Мы грустно сели на лавочку, приготовившись замерзнуть смертью храбрых: следующий автобус ожидался где-то через полчаса. Невдалеке просвистела набитая крупными телами тачка.
- Ну вот, сейчас меня изнасилуют, - покосившись на тощего Башмакова, сказала я.
- Ладно, тебя, а если меня? – резонно спросил он.
Мы молча подождали. Машина не возвращалась. Мороз к вечеру крепчал.
- Может, выпьем? - печально предложил Башмаков.
- Запивать нечем, - ответила я, глядя в обледенелую землю.
- У меня есть яблоки и колбаса, - Башмаков продемонстрировал мне мелкое, даже на вид кислое яблочко.
- Ну, давай, - неуверенно согласилась я и, взяв бутылку, сделала первый долгий глоток. Водка была обжигающе-холодная и тягучая и летела по пищеводу подобно живительному водопаду. Хрустели яблочки. Нам стало тепло и весело. Угрюмые сопки оказались волнующе-прекрасными, а ободранная остановка - по-домашнему уютной.
Когда подошел автобус, Башмаков отшвырнул пустую бутылку в снег и помог мне забраться в салон. Кроме нас, пассажиров в автобусе не было. Мы сели на заднее сиденье, Башмаков достал колбасу, вторую бутылку водки и остатки яблок, разложил все это на наших коленях, и мы почувствовали себя вполне комфортно.
Нам с Башмаковым всегда было, что сказать друг другу, поэтому, попеременно приставляя горлышко ко рту и задирая головы все выше и выше, мы настолько увлеклись беседой, что абсолютно абстрагировались от окружающей нас действительности. В автобус меня вернул какой-то толчок, и я осознала момент: мы все так же сидели на заднем сиденье, только теперь вокруг нас толпилось несметное количество людей. Огрызки яблочек были рассеяны по всему автобусу, а недоеденная Башмаковская колбаса осклизлым куском моталась по задней площадке то и дело попадая кому-то под ноги на манер банановой кожуры. Сам Башмаков, размахивая руками (ибо бутылка была в моих), орал на весь автобус: “Да я об нее весь язык стер! Ты знаешь, что это значит?!” - “Я знаю, что это значит!!” - тоже орала я.
Пассажиры, висевшие над нашим сиденьем, как, впрочем и весь автобус, с жадностью следили за нашей беседой и манипуляциями с бутылкой. Я резко замолчала и обратила Башмаковское внимание на зрителей. Мы захихикали. Потом Башмаков увидел свою колбасу и очередного на ней поскользнувшегося, и разразился звонким хохотом. Пассажиры, догадавшись, что продолжения рассказа о Башмаковском сексуальном приключении не последует, разочарованно и осуждающе от нас отодвинулись.
Мы вылезли в центре города и, докончив в промежутках между приступами смеха вторую бутылку начали названивать всем подряд, так как хотелось продолжения банкета. Но и тут нашим мытарствам не суждено было закончиться: никого не было дома. Мы обзвонили уже всех более-менее приятных людей и поняли, что все они предположительно находятся в одном и том же месте. И место это мы обнаружить никак не могли.
Часам к двенадцати нам удалось припереть к стенке Юлю, которая на свою беду оказалась дома и ответила на наши настойчивые названивания.
Когда она открыла дверь, на пороге стояли две светлые личности с еще одной, на сей раз непочатой бутылкой водки, улыбающиеся от уха до уха.
Вечер имел достойное завершение: мы плясали так, что штукатурка с соседского потолка облетела в одну ночь, как листья березы в заморозки. Напившаяся Юля рыдала о какой-то своей пропащей любви, я ее расчувствовано утешала. Башмаков говорил, что все это бабская херня, из-за чего мы с Юлей моментально забывали про свое горе и начинали швырять в него различные предметы домашней утвари. Уже под утро мы уложили мокрую от слез Юлю на раскладушку и, кажется, пели ей хором колыбельную от которой она, вопреки какой-либо логике, тут же уснула.