Эклектик или....
Путь весь прошедшия жизни моей обозревая, вижу множество ближних и знаемых моих уже отшедших, мнози же их их благая ми содеяши. Любовию своею должная сим воздавая, вопию Ти: Сподоби , Господи, славы небесная родители моя и ближния моя, над ложем моим младенческим бодрствовавшия, возрастившая и воспитавшия мя. Прослави, Господи, пред Ангелы святыми, всех благовествовавших ми слово спасения, добру и правде святым примером жизни своей учившие мя. Услади, Господи, души тех, иже во дни скорби моея манною сокровенную усладиша мою душу. Вся благодетели моя вознагради и спаси. Господи, любы неизречённая, помяни усопшия рабы твоя.
АКАФИСТ ОБ УПОКОЕНИИ ВСЕХ УСОПШИХ. Икос 10.
Часть 1. Гости.
Тихо потрескивая, горит свеча, и воск медленно стекает тонкими струйками, образуя причудливые формы у основания подсвечника. Я не зажигаю свет, удобнее устраиваюсь в своем любимом скрипучем плетеном кресле и закуриваю. Если пристально и долго смотреть на светло-коричневые сгустки воска они постепенно трансформируются в различные фигуры и образы. Представляя, на что они могут быть похожи, я успокаиваюсь, и ко мне незаметно подплывают приятные воспоминания. Покачиваясь в кресле, курю и вспоминаю, вспоминаю… Я один. Иногда, ближе к вечеру, в пасмурный будний день, когда нет шумных соседей с бесконечным запахом шашлыка, я люблю приехать на дачу. Вот переняли мы традицию, прямо Кавказ. А чай из самовара вздутого на сосновых шишках? А ушица из окуньков? Аромат-то! Эх, забываем мы свои традиции. Ладно, о чём я? Так вот….
Сначала разжигаю костер в саду около беседки, немного сижу, смотрю на огонь, потом, когда костер гаснет, перебираюсь в дом. В доме тихо, полумрак освещает свеча и электрический камин. Не романтично, конечно, но я боюсь пожара. Дом старый, деревянный, не очень удобный, но его построил мой отец и он мне дорог. Сын подарил мне отличный коньяк. Я не люблю коньяк, всё же налил себе немного и выпил. Хотел разогреть душу, но грусть только усилилась.
Я давно один и одиночество съедает меня, как метастазы. Почему один? Не хочу об этом. Потом. Может когда-нибудь, потом.
В полумраке свечи ко мне подплывают дорогие сердцу образы, я их узнаю, но они не материализуются, а темной, безликой массой плавно опускаются в старые кресла. « Ты хочешь нам что-то сказать? Мы слушаем тебя….»
И они слушают, кивая прозрачными, едва различимыми головами в такт подрагивающей свече. И молчат. А я говорю, говорю….
Зачем люди пытаются, да, именно пытаются, вспоминать прошлое? Зачем им это? Наверное, молодость всегда приятнее старости и думать о молодости значительно комфортнее. Люди – сентиментальные создания, но стесняются слез, хотя слезы говорят о внутреннем мире человека больше, чем смех. С этим можно поспорить, но... Не сейчас.
Воспоминания. Для меня это, прежде всего запахи. У каждого воспоминания есть свой запах, далекий, но осязаемый и знакомый.
Барак на Донской и около него чистый дворик с кривым забором. Весь двор зарос «золотыми шарами». Они вымахали под два метра и под тяжестью стеблей большинство из них легли на брусчатую дорожку, ведущую к дому.
Приторный запах хозяйственного мыла. Это дед его варит на кухне. Последние годы жизни дед работал банщиком в «Даниловских» банях. Каждый день собирал и приносил домой обмылки. Варил их в банном тазу, резал на куски и на следующий день продавал. На бутылку получалось, а ведь когда-то он был начальником трамвайного депо, уважаемый человек… . Э-эх, жизнь ты наша перекрученная. Тюрьмы за свой совковый бизнес он давно не боялся. А чего бояться?
К этому времени дед успел уже четыре раза отсидеть. За что? За что в те времена сидели полуграмотные «выдвиженцы»? В политике дед не разбирался, люто не любил одного только Хрущева, называя его страшно обидным, в его понимании, словом, - «ночная ваза». Вероятно за ту смешную шляпу, которую Хрущев носил. Несмотря на все страдания, дед остался добрым и наивным. Мы не такие. Почему? Да и какие мы? Непонятно...
Мы не готовы понять страдания и боль даже близкого и родного человека. Поверили в бога, но не научились любить хоть кого-то больше себя. Да и себя-то…
Я себя никогда не любил. Весь, казалось, состою из недостатков. Да…. Ну вот, опять, отвлёкся и забыл, о чём говорил. Годы…. Нет, вспомнил. Самым главным недостатком мне казалось отсутствие велосипеда. Велосипед, это даже не сокровище, это лучше, это свобода!
И вот, наконец-то!!! Я увидел идущего с работы деда, а на плече у него блестящий, темно-зеленый (мой любимый цвет) велосипед. Всё... Я бросился на деда, прижался, и никто не мог меня оторвать. Мой любимый дед, я обожаю тебя, даже через пятьдесят лет.
Под кроватью скребется мышь, но я рад, что рядом еще одно живое существо, к
счастью, молчаливое. Каждую зиму оставляю ей на бумаге в комнате горсть какой-нибудь крупы, и мышь заботливо рассовывает ее по ботинкам. Забавно.
Вот, опять о другом. А летняя ночь очень короткая.
В детстве у меня был замечательный друг - Генка. Его дедушка делал нам отличные кораблики с парусом. И мы, замирая от радости, пускали их по Донской, после летнего ливня, шлепая голыми ногами, по бурным потокам теплой, грязной воды. Потом, наигравшись, вместе бежали смотреть венчание в церкви «Ризоположения» и никак не могли понять, почему короны над головами жениха и невесты держат, вместо того, чтобы одеть. А какая радость была от кормления голубей на «Калужской» площади? Голуби садились на наши ладони с пшеном, и мы радостно смеялись, потому что было очень щекотно. Вечером обязательно бежали в парк Горького смотреть цирк «Шапито». Ах, как это было давно и как приятно вспомнить. Детство не всегда сытое, но очень сладкое.
Свеча вздрогнула и погасла, будто от резкого сквозняка. Я наощупь нахожу на столе зажигалку, и свеча вновь загорается. Неожиданно воздух наполняется запахом дешевых сигарет и духов «Красная Москва». Да, именно их. Эти духи невозможно перепутать. Мама пользовалась только такими духами. За столько лет я к ним привык и узнаю из тысячи запахов. Сейчас дочь сказала бы: «Выбрось в помойку эту гадость». Это сейчас, но тогда…
Ноги становятся ватными, я машинально тянусь к бутылке, не поднимая глаз, и слышу тихий, но очень родной мамин голос: «Не нужно, сынок, у тебя же больное сердце…» Я боюсь поднять глаза, встряхиваю головой и вновь холодею, услышав голос деда: «Игоречек, не пугайся, мы ненадолго. Налей стопочку. Чево там у тебя?» Будь, что будет, я медленно поднимаю глаза.
Слева от меня в кресле дед, справа мама. Она пересаживается на диван. «Сынок, ничего, что я сюда сяду? Отсюда мне тебя лучше видно. Ты постарел и все также один?» Я открываю рот, пытаясь спросить: «Как же так? Вас давно нет. Вы живете только в моих воспоминаниях».
Не спрашивай ничего, сынок, тебе это не нужно пока знать. Мы с отцом узнали, что тебе плохо, вот и… Словом неважно». « Мам, как же так, ты же умерла…?».
«Игорек, ну что ты там, нальешь винца-то?» «Пап, перестань!» «А чего, за встречу…» Нет, у меня бред.
«Сынок, расскажи о правнуках, какие они?» Руки трясутся, и я с усилием наливаю полстакана коньяку деду, и сам отпиваю полглотка из рюмки. «Мам, они замечательные, только я их редко вижу. Девочка уже большая, ее зовут так же, как тебя, Лиза, а мальчику
четыре года и он очень похож на прадеда. Дед, на тебя, и зовут также - Илья». « Я знаю », ворчит дед, выпивая коньяк, и закуривает следующую сигарету. Я тоже закуриваю от дедовых спичек, и дым кажется мне сладким, как детство.
-«А почему редко видишь внуков?» « Дочь не хочет меня видеть после истории с той женщиной. Зря она так, но что поделаешь?»
«Помиритесь, сынок, мы очень хотим, чтобы у вас все было хорошо». «Мам, а что папа, почему он, ну вот как вы с дедом, ну не знаю, как сказать. В общем, почему его здесь нет?» « Игорек, все очень просто, вот у Коленьки скоро будет сын, назови его Федором, как папу, и тогда…». И откуда только они это знают про Колю…? Ой, и правда, скоро у меня будет еще один внук. Сын порадовал, слава богу!
«Сынок, нам пора. Пап, хватит курить». « А где я еще покурю…?».
«Дед, посидите еще, мне тяжело без Вас…».
«Ничего не поделаешь, нам действительно пора. Да и с нами тебе еще тяжелее. Вон уже и слезы. Ну не надо, не надо…». «Будьте счастливы, мы вас очень любим!» В глазах все расплывается, превращаясь в одно большое черное облако, потом облако неожиданно становится ярко желтым и сознание медленно уплывает.
Утро. Очень болят от дыма глаза. Не хочется их открывать, но я преодолеваю себя. В пепельнице истлевшие окурки дешевых сигарет. Немного помято покрывало на диване и запах «Красной Москвы» продолжает заполнять две смежные комнаты. Бутылка «COMUS» наполовину пуста, но я же выпил только одну рюмку. Потихоньку схожу с ума….
По подоконнику стучит дождь. Моя любимая «плохая» погода. Поеду сегодня навещу сына. Спрошу, как они с Леной решили назвать будущего малыша.
Может Феденькой...?
Часть 2. Поминальная свеча.
Когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему…. А, молясь, не говорите лишнего….
Евангелие от Матфея, Глава 6.
Проливной дождь с резкими порывами ветра кончились неожиданно и одновременно. Грязно–серое небо с темно-красными и ярко-голубыми разрывами внешне напоминало закипающий металл. Было совсем непонятно, почему так неожиданно остановилась гроза, хотя все над головой говорило о том, что это временное и непонятное затишье и непогода вот, вот разгуляется с новой невиданной силой. Молнии яркими вспышками ломали чернеющее на глазах небо с десятисекундным интервалом. От незатихающего грома под ногами вздрагивал асфальт, на всех припаркованных машинах одновременно включилась охранная сигнализация.
Противная тревога заполнила меня. Казалось, весь я состою из предчувствия какого-то неизбежного события.
Что же это я, опять распустил нервы? Вот сейчас выйду из машины, поднимусь к себе на шестой этаж, закрою форточки, заберусь под плед и постараюсь уснуть. И плевать на то, что происходит за окном.
Поднял глаза на свои окна, проверяя открыты ли форточки, и противный холодок подобрался к горлу. Предчувствие меня не обмануло, в окне дрожал какой-то бледный огонек. Я заставил себя успокоиться, и, по возможности, оценить происходящее. Если это вор, что он делает в квартире? У меня нечего красть, живу-то очень скромно. Ерунда какая-то. Одиночество плохо на меня действует, я медленно анализирую и вяло принимаю решения. «Думай, думай быстрей! Ну вот, ведь можешь, а то воры, воры…». Это сын приехал, у него есть ключ от квартиры и он «зависает» в «интернете». И не свет это дрожит в окне, а просто на мониторе меняются картинки.
Сын, это же прекрасно. Пока гроза затихла, пошлю его в магазин за тортиком, попьем чайку, поговорим о внуке. Ему скоро год, он очень забавный, впрочем, как и все дети в этом замечательном возрасте. Мой любимый Феденька. Это я попросил Колю назвать его так, в память о дедушке. Настроение, заметно, пошло вверх. Поднялся на лифте на свой этаж, открыл дверь, заранее приготовленным ключом, и вошел. В прихожей было не очень темно, и ее заполнял запах горевшей свечи. Это сын зажег, несомненно. Я вспомнил, что недавно был в церкви на Донской улице, заказал поминание родителям на месяц и принес домой одну свечку.
Вот ее он и зажег, чтобы было уютнее. Хотя, странно, раньше сын этого не делал, он знает, что церковную свечу зажигают не для уюта, а для спасения своей души и душ умерших близких, да и ночник есть.
Прошел в комнату, действительно, на столе в керамическом подсвечнике горела церковная свеча.
Что-то опять не сходится. Маловероятно, что сын, даже если зажег он, оставил непотушенную свечу, или он где-то рядом: «Коля, ты дома?»
Ну и ладно. Я даже не пойду на кухню или в другую комнату. Может, он заснул, а я тут раскричался? Вот, сяду в кресло, и буду смотреть на огонь и думать, пока свеча не сгорит полностью. Потом лягу и попробую уснуть.
«Думаю, тебе не стоит терять дорогое время…». Голос тихий, но очень знакомый заполнил весь объем комнаты. Огонь свечи повело резко на меня, потянуло холодом, и свеча едва не погасла.
Галлюцинации…. Что же на этот раз? Дыхание стало чаще, заболело сердце, что со мной происходит?
Да, я, конечно, узнал этот голос, несомненно. Это отец, он умер 22 года назад, наверно, он пришел за мной, я слышал, так бывает. Что же, я не трус, пора значит пора. Но, почему пора? Я должен, хотя бы, исповедаться и попрощаться, да и чувствую себя последнее время, совсем не плохо. Нет, наверно, устал и сразу задремал, а это мне снится такой сон. И к чему бы такие сны?
Попробовал встать, мне это легко удалось, нет, это не сон, огонь свечи опять качнулся…. « Ты не ошибся, сынок, это действительно я, но ты меня не увидишь. Не хочу тебя волновать. Я пришел к тебе, а не за тобой. Твое время еще не пришло». Господи, «сынок», он никогда меня так не называл, а может это не он?
«Не отвлекайся на размышления, времени у меня ровно столько, сколько горит свеча,и она уже на треть сгорела».
Голос хриплый, как будто простуженный, но до чего же мне хочется его слышать…. Неожиданные слезы наполнили глаза, затуманивая комнату, и сбежали по щекам, оставив два блестящих признака непростительной мужской сентиментальности. ( Как же мне не хватает моего мудрого отца, даже теперь, через столько лет). Я не вытираю их, успокаиваюсь и весь превращаюсь в слух. «Ты правильно делаешь, часто поминая нас с мамой в церкви. Правнука моего назвали Федором, спасибо…. Свечу поминальную домой принес, вовремя…. Мне позволено дать тебе, на короткий период, то, чего давно нет, и никогда не будет, но тебе очень дорого. Ты, наверно, хочешь увидеть свое детство?»
Хочу ли я? Нет, не хочу. Я опять расстроюсь. И не хочу я смотреть на мальчика в обносках двоюродной сестры.
Пусть в памяти останется то, другое, которое мне приятно. А, собственно, как это увидеть детство, что за ерунда?
«Отец, я не понимаю тебя». Не кино же он будет мне показывать?
«Нет, Игорь, ты можешь сам отправиться туда, и решай быстрее, потому что, когда свеча догорит и погаснет, ты снова окажешься в этом кресле».
Вот куда заглянул бы, это в 1946 год, например, в октябрь, допустим, 13 число, если бы это было возможно. Очень хотелось бы посмотреть, как отец ухаживал за мамой. Говорят, он был ужасный драчун, а ухажеров у мамы было немало…. Было бы еще больше, но война распорядилась иначе. Все ее одноклассники, друзья и знакомые пошли добровольцами и погибли под Москвой. Все, кроме одного. Мама рассказывала о нем.
Постой, как же его звали? Кажется, Саша, да, да, Рындин Саша. Его мама работала в каком-то крупном гастрономе и достала, конечно, не бесплатно, справку о его непригодности для армии по состоянию здоровья. Как мать, ее понять можно, ведь сын, ее единственный Санечка, остался жив. Другие тоже хотели жить, но это чужие…. Что сказать? Не суди, не судим будешь. Время разберется, говорят, Саша тоже пошел по торговой части…
« Домовой с ним»: как говаривала моя бабушка. Взглянуть бы на Москву послевоенную, молодых родителей, как они жили, что ели, чего боялись.
Отец, опять прочел мои мысли: «Хорошо Игорь, закрой глаза и, откроешь, когда почувствуешь на лице капли дождя. 13 октября 1946 года погода была твоя любимая, ты угадал. Что же, ты сделал выбор, спеши и помни, не вмешивайся в события, иначе, в общем, помни…».
Я быстро закрыл глаза, хотя, что их закрывать, от волнения и слез и так ничего не видел. Прошло несколько секунд, как мне показалось, и я почувствовал, как капли осеннего дождя холодными брызгами ударили по лицу и одежде…
Нужно открывать глаза, время бежит неумолимо. Однако не открываю их еще некоторое время, пытаясь запомнить этот прохладно-чистый воздух, со сладким березовым ароматом растопленных печек, осенней Москвы 1946 года. Но нет, пора. Быстро открываю и, боже мой, понимаю, что к шестидесятым годам, временам моего детства, мало что изменилось, только деревья постарели. На домах все та же облупившаяся краска, наверно, им больше ста лет. И нет сегодня этой булыжной мостовой, на Донской лежит асфальт. Не забыть посмотреть, как раньше назвалась улица академика Петровского, ведущая к Шаболовке, никак не могу вспомнить. Чувство дискомфорта заставило меня отвлечься от приятных размышлений. Да и правильно! Не для того я нахожусь здесь, чтобы стоять посреди улицы в тапочках, да еще в глубокой луже. Выбравшись из лужи, обернулся. Навстречу мне быстро семенила средних лет женщина в серо-красной косынке с желтой авоськой, в которой что-то лежало, похожее на буханку хлеба, завернутую в сырую газету. Увидев, что я в мокрых тапочках, женщина доброжелательно улыбнулась.
- «Здравствуйте, ничего страшного, со мной это тоже бывает, когда на работу опаздываю ».
-« Здравствуйте. Вы знаете, побежал на почту дать телеграмму, да и заблудился, не могу почту найти. Мы тут недавно живем на Шаболовке. Когда промок, только и заметил, что я в тапочках выскочил». Приходится изворачиваться. А что делать, не рассказывать же ей, что происходит на самом деле? Быстро упекут в «скорбный» дом.
Какая доброжелательная женщина, и как на мою бабушку Олю похожа. Господи, это же она и есть!
- «А знаете что, пойдемте к нам зайдем. Я Сашку свово к вам пошлю за ботинками, записочку своим напишите, поди, почерк-то Ваш знают, а Вы пока обсушитесь, да согреетесь.
Пошли, пошли, чего стоять-то, дождь шибчей пошел.
Звать-то Вас как?»
-«Игорь».
-«А по отчеству? Вы все же постарше будете».
-«Да просто, Игорь, не нужно чиниться».
-«Ну и ладно, а меня Ольга. Я чего улыбнулась-то, когда Вас увидела, да потому что у Вас лицо было очень грустное, а тапочки это ерунда совсем.
Мой-то муж, почитай, раза два в неделю вообще в кальсонах по улице бегает….
Да нет, он не сумасшедший, просто выпивающий.
Работа такая, на Даниловском кладбище он работает, комендантом. Как не выпьешь? Все подносят. Вот он и бегает в кальсонах, то опаздывает, некогда одеться, то вечером «добрые люди» пьяного разденут. Опять сегодня штаны ему занимала. Вообще-то он веселый и добрый Илья Иванович мой. Что пьяный, что тверёзый одинаково. Шутит себе «окаянный», а мне их всех кормить чем-то надо. Черт слабохарактерный. Ну, вот и пришли. Заходите».
Господи, повезло-то. И объяснять ничего не надо, и в дом пригласили. Ну, люди, прямо с самой большой буквы.
«Вот, я же вам, Игорь, говорила. Сашка мой уже дома».
Сашка, крепкий красивый парень лет двадцати пяти, сидел на полу и накручивал рукоятку патефона.
-«Мам, сейчас концерт будет. Федор с Лизкой на подходе, я их обогнал. Федор усы отпускает, вылитый Буденный получается. Мам, а усы ему совсем не идут, вот, теперь каждый день буду заводить, пока не сбреет, жених».
-« Дурачок, ты же фронтовик, а озоруешь, как маленький. Полюбуйтесь, Игорь, двадцать пять лет в декабре, а все туда же». –«Оденься ко, да сбегай на Шаболовку, дядя Игорь скажет куда».
–«Сейчас, мам, сбегаю, минутку подождите».
Сашка закончил накручивать патефон и поставил иглу на пластинку.
В коридоре послышались шаги и, одновременно с ними, закричал патефон бодрым голосом знаменитой певицы Руслановой: « У маго миленочка не усы, а усики, у маго миленочка не глаза, а бусинки…».
Сашка задорно засмеялся, а вошедший, Федор зыркнул на него исподлобья, процедил сквозь зубы: « У, зануда!» и вышел на улицу.
« Сашка, окаянный, оставь Федора в покое, кому говорю».
« Да ладно, мам, не буду больше, раз он так реагирует. Говорите, куда сбегать-то надо».
Я почувствовал озноб, в глаза начало двоиться. Конечно, догадался я, это гаснет свеча. Ничего не успел, с родителями даже словом не обмолвился.
« Оля, извините, в туалет, на минутку».
Умней, конечно, ничего не придумал.
Туалет, это здорово. А когда думать, секунды остались.
Быстро вышел в коридор, закрыв за собой дверь. Чем же я могу помочь моим любимым людям. Уже совсем не осталось времени. Мгновенно я снял свой мягкий и очень теплый бежевый пуловер и положил около двери. Секунду, подумав, снял и туда же положил брюки. Поискав глазами по полу, увидел маленький кусочек известки, схватил его и быстро начал писать на двери: «Спасибо Вам за то, что вы…». Закончить фразу не успел. Я ничего не успел. А может наоборот…?
С закрытыми глазами, в мокрых тапочка и в трусах, сижу в кресле. Я улыбаюсь, мне, почему-то, совсем не грустно. Знаю, что отец так и не отпустил усы, потому что ему, даже ночью снилось, как Сашка заводит патефон, и оттуда невозможно-противным голосом кричат: « У маго миленочка не усы, а усики, у маго миленочка не глаза, а бусинки…».