Академия альтруизма

Станислав Бук
Фантастика         

Альтруизм — нравственный принцип, предписывающий бескорыстные действия, направленные на благо и удовлетворение интересов другого человека.
         
          "Де? В театрi? А що се таке театр, город чи мiстечко?" (И. Котляревский. "Наталка-полтавка")


Николай всё понял, едва открыв дверь костюмерной. Его солнышко, Лиза-Лисавета, его голубоглазая лисичка, в непотребном виде, на ворохе тряпья, в объятиях этого…
Сорвав попутно афишу со своей фамилией и крупной надписью «Театр одного актёра»,  не заходя домой, Николай едва ли не бегом помчался на вербовочный пункт. Он стремился к переливавшейся всеми цветами радуги рекламе. «Если ты храбрец и романтик – твоё место в космосе!».
Вербовщица с раскосыми «а ля марсианка» глазами, погипнотизировав его укрупнёнными зрачками, шустро пробежала пальчиками по клавиатуре компьютера и заученно произнесла:
- Поздравляю Вас, Николай! Вы сделали правильный выбор! Всего год путешествия «по пыльным тропинкам далёких планет», и получаете десять шикарных лет хоть в Лас-Якутсе, хоть в Монте-Чукчисе!
Рядом с дверцей на борту приземистого мобиля размещался красный пожарный щит, на котором были прикреплены огнетушитель, багор, лом, топор, штыковая лопата и ведро, выкрашенные в красно-коричневый цвет, иногда называемый в России «кирпичным». Когда Николай, облаченный в серебристую спецовку, протиснулся в дверцу, внутри, плотно пристегнутые ремнями, сидели четверо. Все они были в серебристых спецовках с витиеватыми чёрно-золотистыми вензелями стилизованных букв «ОПРСТ»* на левом рукаве и на груди. Теперь Николай заметил, что и его спецовка снабжена такими же атрибутами.
Каракатица на воздушной подушке влетела во чрево космического гиганта с интригующим  названием «Бальзам вселенной», и корабль сразу рванул ввысь.
В салон корабля экипаж перешел уже в космосе.
Сначала их было пятеро:  двоих русских, считая самого Николая, татарин с нетатарской фамилией Бирр, Голубев - с русской фамилией, но от мамы-украинки, и Виктор-Джек – непонятной национальности, как и его имя. Весь экипаж был, как записано в сопроводиловке, операторами погрузочно-разгрузочной спецтехники (ОПРСТ). Груз состоял из примагниченных к стенкам корабля одинаковых контейнеров.
Сразу за орбитой Луны корабль незаметно для экипажа перешел в запланированное измерение, где начал ускоряться, стремясь к планете-дозаправщику. Автопилот не нуждался во вмешательстве экипажа. Когда ускорение закончилось, и наступила сначала невесомость, а затем искусственная тяжесть, Бирр, как самый опытный (он совершал свой второй вояж),  объявил себя капитаном. Команде он  объяснил, что в течение двух месяцев им предстоит отдыхать, пить безалкогольные и спиртные напитки, кто чего и сколько захочет, играть в космический покер и сочинять стихи. Разумеется, если у кого есть талант, или потребность…
Неожиданно для остальной четвёрки, Голубев вынул из своего мешка небольшую бандуру из реликтового бука. Иногда по собственному настрою, а чаще по просьбе экипажа Голубев, пока не доходил «до кондиции»,   пел «нич яка мисячна», или, опять же под бандуру, нараспев декламировал стихи Шевченко  «Думы мои, думы мои», или «по диброви витер вие». 
Николай не напивался, но и не чурался компании, отдавал предпочтение клюквенному морсу, и  читал непритязательной публике миниатюры собственного сочинения. Если публика была не в состоянии ему внимать, он уходил в свою каюту, где писал сценарии для будущего «Театра одного актёра». Афишку, содранную во время бегства из театра, он пристроил на стене общего салона, так как, во-первых, в каюте для плаката маловато стенки, а во-вторых, для вдохновения он в стимулах не нуждался.
Вскоре на борту остался всего один стопроцентный русский.
Второй русский, при знакомстве назвавшийся просто «бомж Петя», допился, у него началась длительная и мучительная агония из-за обострившегося цирроза печени. У каждого члена экипажа была своя каюта, и каждый был волен умирать в одиночестве, но спутники пытались облегчить страдания Бомжпети, опустошая бортовую аптечку. Когда у Бомжпети через ротовое отверстие попёрла вонючая кроваво-черная масса, экипаж единогласно, включая самого больного, решил применить эвтаназию. Приговоренный отдал богу душу на том этапе движения шторок шлюзовой камеры, когда в неё только-только заглянул таинственный и беспощадный Космос. Сама камера, изначально предназначенная для выхода в открытый космос в неуклюжих скафандрах членов экипажа с целью непредвиденного ремонта, которому он, этот экипаж, так и не был обучен, выплюнула Бомжпетю, не поперхнувшись.
Каюту Бомжпети просто задраили, не убирать же, больно надо!
На  планетке-дозаправщике корабли дальнего следования загружались массой местной породы, которая потом, сгорая, превращалась в пылающее активное вещество. Расширяясь от нагрева, вещество выбрасывалось в космос, придавая кораблю разгонный импульс.
На кварцевом плато из полусотни пустых металлических контейнеров образовалась  улица. Под палящими лучами местного светила контейнеры так раскалялись, что использовать их нельзя ни в каком качестве. Для людей весь комфорт планеты заключался исключительно в атмосфере, позволявшей пребывание в ней без скафандров.
Чёрные, уродливые, лишенные листвы, стволы  единственного вида древесины, прижившегося на этой планете, и облюбовавшего для своего роста белесое плато, окаймлённое  оранжево-коричневыми пологими холмами, годились разве что на топливо для костра.
Николай назвал эти деревья «вешалками», а когда Виктор-Джек спросил его, что будем развешивать, тот ответил пространно:
- Вот между теми высокими стволами я растяну декорации, на остальных будут развешаны костюмы и маски. По ходу пьесы зрители сами будут подавать мне необходимый реквизит. А тех коряг, что растут вдоль улицы, хватит и на подмостки сцены, и на скамейки.
Голубев, трудившийся над банкой с тушенкой, заметил:
- Опять нашего артиста понесло. Вон твои зрители «прячут личики»!
В километре от них лежал на боку корабль чужих. Но те не были беспомощны, так как несколько раз поднимались в космос, потом возвращались на то самое место.
Чужой корабль резал глаз своей асимметрией, и его серая громада издали напоминала полуразвалившийся сарай. В сотне метров от корабля чужаки соорудили большую будку, увешанную рупорами и тарелочками параболических излучателей. Чужаки не снимали золотистых скафандров, были все одного роста. Периодически один из них выходил и направлялся к будке, затем, спустя пять-шесть минут, возвращался на корабль. Каждый раз в одной руке чужак нёс чемоданчик, или коробку.
Земляне не могли определить, сколько космонавтов было в чужом экипаже. Версии предлагались в диапазоне от двух особей до сотни.
Поход к будке чужака сопровождался комментарием Бирра:
- Понёс дерьмо в туалет.
- Ребята, не надо – просил Николай, – мы раздражены, вот и злословим.
Они действительно были раздражены, хотя испуг прошел.
На этой планете-дозаправщике они, кажется, застряли основательно, можно сказать, - влипли в неё.

Первая встреча с чужаками произошла здесь, на этом самом кремниевом плато. Оба корабля приземлились почти одновременно. Их разделяло метров двести. Через полчаса после приземления от корабля чужаков к ним направился один космонавт. От землян пошел Голубев. В руках космонавтов, шедших навстречу друг другу, не было заметно никакого оружия. Чужак был в скафандре, Голубев – в серебристой спецовке с вензелем "ОПРСТ". Но Бирр держал чужака на мушке бластера. Для страховки, на всякий случай.
Не доходя до Голубева шагов двадцать, чужак провёл рукой, и между ними причудливой змейкой  загорелась полоска земли. Расплавленный минерал местной почвы стрелял голубыми искрами. Как только чужак эту же руку направил в сторону Голубева, Бирр нажал курок бластера. Чужак упал, а Голубев сразу был отброшен невидимой преградой, которая с тех пор не исчезала и тогда, когда корабль чужих поднимался в космос.
Второй месяц они были пленниками чужаков. Странными пленниками. Те не шли на контакт, пресекали даже попытку приблизиться. Землян они фактически обезоружили, и не позволяли стартовать, так как стартовый двигатель корабля землян и вся бортовая аппаратура попросту не включались, - техника блокировалась чужим полем. Этого земляне делать не умели, и не представляли себе, как это удавалось чужакам.
 Соседи не предпринимали никаких враждебных действий, кроме того, что установили между собой и землянами невидимый, но непреодолимый барьер. Теперь грань барьера отмечалась на плато «плинтусом» песка, нанесенного ветром. Сраженный чужак в сверкающем золотом скафандре лежал на том самом месте, где упал. Хозяева могли его спокойно забрать, но почему-то этого не делали. Все сорок дней покойник лежал на одном месте, понемногу "худел", хотя купол шлема оставался таким же, как и в первый день.
Чужаки были неизмеримо сильнее.
Когда Голубев хотел срезать ствол растения, обнаружилось, что в его бластере не возбуждается квантовый генератор. Бесполезными оказались и все остальные бластеры.
Земляне понимали, что для их уничтожения достаточно одного желания соседей. По этой причине, а также из-за своей бесшабашности, они, постепенно привыкнув ходить без опаски, изготовили навес, под который  перетащили воду, продукты, столик и кресла. В дневное время находиться на корабле было невыносимо по причине жары и вони. Из так и не убранной каюты упокоившегося в космосе Бомжпети в салон проникали запахи помойки и морга. Система терморегулирования корабля землян, естественно, не работала.
Готоволи пищу на костре. Стволы местных деревьев не кололись, а отбивались, как каменные, чем напомнали земной саксаул. Но горели хорошо, выбрасывая алые струйки ароматной пылающей смолы. Для заготовки дров сгодились и топор, и лом, и багор с пожарного щита.
Планета была изрыта карьерами. Их собственный экскаватор инопланетянами заблокирован не был, так что свою миссию он выполнил, и бункер корабля был заполнен массой породы, в основном  состоящей из кварцево-кремниевого песка.
Проявив сознательность, а больше естественный прагматизм, все-таки открыли, вычистили и проветрили каюту покойного Бомжпети.
Начинался  сороковой день их пребывания на проклятом дозаправщике, когда чужак в своём блестящем скафандре, выйдя из корабля, направился не к увешанной тарелками будке, а в сторону корабля землян.
На встречу пошёл Бирр, всё ещё изображавший из себя капитана.
За зеркалом шлема лицо чужака совершенно не просматривалось. Бирр взглянул на тело убитого им пришельца. Шлем скафандра был таким же зеркальным шаром, хотя его тело, по-видимому, совсем разложилось, расползлось и походило на спальный надувной матрац, из которого выпущен весь воздух.
Несмотря на то, что звучал из скафандра, голос подошедшего чужака был громким и четким. Он заговорил по-русски:
- Мы изучили ваш язык. Так что вы решили?
Бирр удивился:
- А что мы можем решить? Мы же в ваших руках!
- Не делайте вид, что не знакомы с конвенцией.
- С какой конвенцией? Мы – грузчики.
- А где ваш капитан?
- Капитан я, но я не знаю, о чем вы говорите.
Оба помолчали.
Опять первым заговорил чужак:
- Ладно, капитан-грузчик. Я так предполагаю, что незадолго до прибытия сюда вы похоронили в глубинах космоса тело вашего капитана. Но это ваши проблемы. Мне вы должны возместить убыток, который я понёс по вашей вине.
- Какой убыток? Скафандр?
- Вы начинаете меня раздражать. На предусмотренное конвенцией приветствие, на красивый и недешевый ритуал вы ответили неспровоцированным огнём из бластера, и я потерял члена моего экипажа.
- Ничего себе ритуал. Ваш представитель целился в нашего.
- И для этого ему надо было подходить вплотную? Вы не замечаете противоречия? Даже если, как вы говорите, вас не ознакомили ни с конвенцией, ни с ритуалами.
- Но как мы можем возместить убыток? У нас нет таких скафандров.
- Причём тут скафандры? Верните нам члена экипажа. Вы хоть решили, кто из ваших перейдет к нам?
Бирр растерялся. Готовый ко всему, такого поворота он не ожидал. Он переспросил дрожащим голосом:
- Вы хотите, чтобы мы вам отдали одного из нас?
- Нет-нет, не члена с категорией, а рядового.
Бирр понимал, что это ультиматум. Глаз за глаз. И без всяких перестрелок.
- Странно, а что вы будете с ним делать? Любой из нас ничего не умеет!
- А вам не кажется, что это уже не ваши проблемы?
- Я должен посоветоваться…
- Разумеется. Я вхожу в ваше положение и понимаю ваши затруднения. Но поймите и вы меня. За погибшего члена внесены деньги. Простой здесь приносит большие убытки. Итак, я жду до утра. Барьер снят, но блокировка ваших агрегатов и вашего оружия пока сохраняется.
- Спасибо, вы великодушны, – проявил, наконец, Бирр хоть какую-то галантность.
Он поклонился, и ему показалось, что скафандр собеседника тоже качнулся.
Перед уходом тот добавил:
- Как только избранный человек переступит мой порог, ваш корабль должен стартовать. Мы больше не хотим рисковать.

Земляне коротали прощальный вечер у костра. Но прощальный – с кем? Они ещё не знали, кто из них будет отдан чужакам, и что там с ним произойдёт. Все понимали, что ультиматум чужака, единственный шанс спасения как остальных членов экипажа, так и груза, им предстоит принять с роковой неизбежностью. Да что там – груза. Им плевать на груз. Самим бы выжить.
Голубев предложил:
- Давайте отложим жеребьёвку до утра, до последней минуты, чтобы приговоренный не чувствовал всю ночь ужасную неопределённость, а остающиеся – угрызения совести.
Бирр поддержал:
- Я - за! Нет хуже «подвешенного» состояния.
Виктор-Джек вставил:
- Так начнём тризну!
Своё слово сказал даже малопьющий Николай:
- Вот это по-русски! Айда на борт.
К полуночи закончили подготовку корабля, выпили по большому штофу. Потом повторили. Пообсуждали ситуацию. Обнаружилось, что Голубева ждут малые детки, Бирра – старуха-мать, а Виктора-Джека – невеста. Николай промолчал. Говорить о наболевшем не хотелось.
Экипаж "Бальзама вселенной" проснулся, когда корабль стартовал в автоматическом режиме. Кинулись к иллюминаторам. Они увидели, как к кораблю чужаков подходил Николай. На поверхности стола в общем салоне корабля землян, улетающих с поверхности дозаправщика, белела начертанная мелом запись: «Прощайте, ребята! Я всё-равно на Землю возвращаться не хочу».
Виктор-Джек сплюнул:
- Интеллигент, мать твою!
Но, в общем-то, каждый из оставшейся троицы был в душе доволен, что ему не пришлось переживать роковой жеребьёвки.

Преодолев десяток ступенек и оказавшись внутри сооружения пришельцев, Николай был поражен. Он оказался в огромном сарае. Сквозь щели в стенах проникали лучи восходящего светила. Присмотревшись, он увидел и чужаков. Это были люди!
Их было трое. Они  играли в домино, переговариваясь и вовсю матюгаясь по-русски. Один из них, пожилой бородач,  поднялся ему навстречу:
- Проходи, чувствуй себя, как дома.
Кивнув в сторону остальных, добавил, улыбаясь:
- Они по-русски понимают.
Игроки дружно посмеялись. Николай облегчённо вздохнул. Похоже, казнить его здесь не собираются. Один из них изрек:
- Наконец-то есть четвертый, можем играть в "морского".
Игру начали немедленно. Правила были странными: расплачивались – выигравшие!
Завтракали, открывая пластиковые коробки с надписями на русском языке, и наперебой угощая друг друга и Николая. Они одновременно умудрялись проявлять образцы вежливости и ругань отборным матом. Только после завтрака началось знакомство. Бородач представился:
- Кирилл Петрович Максимов, профессор Сибирской академии альтруизма. Сразу признаюсь. Плохой руководитель экспедиции, организованной на правительственные дотации. Но дотациями пришлось поделиться с населением.
Николай не всё понял.  С каким "населением" поделился профессор? Затем профессор представил остальных, попутно давая краткие характеристики:
- Борис Иванов – бывший автоинспектор. Платил штрафы за нарушителей, причём со своего кармана.
Иванов шутливо отдал честь отмашкой правой руки. А профессор продолжал:
 - Леонид Сидоров – доцентом нашего института стал сразу, как только получил диплом. Вместо четырёх он проучился семь лет, хотя был на всём готовом, получал двойную стипендию, а все зачёты и экзамены за него сдавала спецкафедра академии. Свою стипендию он постоянно раздавал нуждающимся студентам других вузов. Трижды брал академический отпуск, так как лечился от истощения.
Сидоров привстал и поклонился.
- А вот на орбите - самый важный из нас – Аркадий Петров. Едва не стал министром финансов. В экспедицию взят по личной просьбе премьер-министра, так как самовольно ежемесячно повышал пособия безработным и пенсии инвалидам.
Наконец, Николай спросил:
- Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит.
Все почему-то рассмеялись. Но Кирилл Петрович нахмурился и смех затих.
- А происходит вот что. Нужны деньги. Для компенсации убытков. Будешь зарабатывать.
- Как это?
- А так. Пройдёшься по городу, - работа найдётся.
- По какому городу?
Профессор как будто не расслышал вопроса и добавил:
- Вызвавшись добровольно уйти в плен, ты проявил достойный уважения альтруизм, поэтому стал полноправным членом нашей экспедиции. Но поработать придётся именно тебе. Просто не давай бесплатных концертов. Пусть те, у кого есть деньги – платят.
- Каких концертов? В каком городе? – у Николая сложилось впечатление, что здесь собрались сумасшедшие, или обкуренные космонаркотиком.
Но бородач уже выталкивал его на улицу, и едва не спустил по лестнице силой.
Николай прошел мимо места, где совсем недавно лежала фигура убитого. На белесом кварцевом песке распластался сверкающий золотом костюм из тонкого материала. Николай сообразил, что «скафандр» был бутафорией, и всё время, пока земляне жгли костры из смолистых осколков местного дерева, - он был накачан воздухом. Как мяч.
Выйдя на «контейнерную» улицу, Николай вдруг обнаружил, что это не контейнеры, а домики под соломенными крышами.
Видневшиеся вдали холмы, как и деревья,  были те же, но улица оказалась вымощенной серым с кварцевыми блёстками булыжником, а вдоль ряда домов лежал тротуар. От конца улицы слышался стук, и Николай пошел туда. Дойдя до перекрёстка, он увидел уходящую вправо другую улицу. По обе стороны её виднелись афиши магазинов и прочих заведений, посередине проезжей части катила запряженная быками повозка, по тротуарам шли по своим делам люди. Особенно много их было в конце этого проспекта, где, похоже, кипел страстями базар. Оттуда доносился стук.
Рядом оказалась черноволосая девица. Красивая и кареглазая. Слава богу, хоть внешне полная противоположность Лизе!
Николай уже не удивлялся никаким мистификациям, а то, что эти люди не фантомы, он понял, вспомнив разговоры  в «сарае-корабле».
- Красуня, как зовут тебя? – спросил он незнакомку.
Девушка на мгновение вскинула на него глаза.
- Наталка, а шо?
- Тебя целовать можно?
Девушка скромно потупила глаза, покраснела, но ответила:
- А шо, если по любви…
Они поцеловались. Пухлые губки девчонки были горячими, а кожа лица – чуть прохладной. Да-а, это совсем не фантом!
 Обнявшись, они направились к базарной площади.
Обошли женщину в сарафане и чепце, которая, стоя у раскрытых дверей дома, размахивала огромным дымящимся утюгом. Внутри утюга просматривались раскалённые угли.
Подоконник одного из домов занимал граммофон, высунувший на улицу свой сверкающий медью раструб. Когда Николай с девушкой проходили мимо этого окна, из раструба зазвучала песня:
«А я дивчина Наталка, и зовуть менэ Полтавка, дивка гарна, нэ спэсива, з добрым сэрцем, ще й  красыва».*
Прошли мимо большого щита, на котором висела афиша. Та самая, которую он содрал при своём бегстве из театра на Земле, и которую пристраивал на стенке салона в корабле "Бальзам вселенной".
«Театр одного актёра». И огромными буквами – его фамилия.
На площади парни в нелепых кафтанах и круглых шапочках натягивали декорации между чёрных стволов; перед фоновой декорацией сооружались подмостки сцены; слева и справа от подмостков, на схожих с оленьими рогами ветках деревьев развешивались маски и прочие атрибуты театрального реквизита. Деревья уже не казались такими уродливыми.
Он всё понял. Надо же, "академия альтруизма"!
«М-да, похоже, здесь мне предстоит своей игрой окупать «смерть» неизвестного космонавта», - подумал Николай, счастливо рассмеялся, и сердце его сладко заныло.
Вслух лишь пробормотал:
- Это так сбываются мечты идиотов?
- Га? – не поняла девушка.
*) – слова из драмы Ивана Котляревского (1769—1838) "Наталка-Полтавка"
*) - здесь - аббревиатура "Оператор Погрузочно-Разгрузочной Специальной Техники". Но интересно само по себе это буквенное сочетание: в русском алфавите эти буквы идут подряд и каждый, кто в начальной школе заучивал алфавит по группам, помнит это сочетание. Однако сочетанием ОПРСТ пользуются иногда "культурные взрослые", применяя его "в сердцах" в качестве ругани, заменяющей привычный мат.