1
…Покосившийся могильный крест. Надпись. Ворота. Дерево, сухое, черное. Низкий горизонт, узкий серп одинокого месяца. Одинокий горизонт, одинокое дерево. Одинокий крест…И стоны, стоны, стоны! Везде…
Я просыпаюсь и тихонько иду к окну. Господи! Сколько можно? Этот стон никогда не уйдет. Это напоминание о войне, о тех ужасных днях будет жить, пока я не умру…
Я маленькая. Мне кажется, что я всего лишь пылинка этого огромного безумного мира. Утром мы побродили по дорожкам замерзшего сада, но после обеда холодный ветер привел с собой угрюмые тучи и пошел такой сильный снег, что еще раз выйти было уже невозможно. Да это и лучше: я вообще не любила подолгу гулять зимой, а особенно вечером. Пальцы на руках и ногах немели от стужи, а на снегу страшные существа – тени смеялись над моими мучениями. И вот я бегу домой, в спасительное тепло, где нет этих существ…
Нас двое, я и мой братик Володька. Он сейчас помогает маме. Как я их люблю! Обожаю! Да и они меня тоже, мы всегда понимаем друг друга.
Рядом с моей комнатой небольшая столовая, и, чтобы не мешать, я тихонько шмыгаю туда. На меня смотрит мой деревянный друг – книжный шкаф. «Деревянный дружочек» - это я так его называю и даже разговариваю с ним.
- Привет, дружочек! – улыбаюсь я.
- Здравствуй, здравствуй! – он отвечает.
- Я так рада снова видеть тебя! Тебя и маленьких друзей. Какие вы хорошие, умные и веселые! А истории…пожалуйста, пожалуйста, расскажите мне еще одну. Обещаю, я буду внимательно слушать! Правда-правда!
Дружочек смеется, а с ним и наши маленькие «ведальщики» - книги. Мне нравится придумывать новые словечки. Иногда никто не может понять даже, что я говорю.
- Слушай, подружка. Сегодня история о людях, что спрятано у них внутри, а что ты можешь увидеть снаружи. Слушай внимательно, слушай…Было это давно…
Я взбираюсь на широкий подоконник. Справа меня загораживают тяжелые складки желтых штор, оконные стекла защищают от непогоды слева. Мой «деревянный дружочек» рассказывает о врачах, о том, как помочь людям. И меня это очень увлекает! Вот вырасту и буду доктором! Какое счастье видеть счастливые глаза выздоровевших людей, счастье помогать жить и слышать простые, но такие нужные слова: «Спасибо!»
Перевертывая страницы, я время от времени поглядывала в окно, наблюдая, как надвигаются зимние сумерки. Сплошная завеса туч, лужайка с растрепанными бурей кустами, хлопья снега, ветер, налетающий сильными порывами и стонущий жалобно, тоскливо…
Тут мои мысли прерывает голос братишки:
- Люба-а-а-а! Любашик! Лю-у-у-уб! – в распахнувшейся двери показывается голова Володьки. Улыбается. – Сестричка, ты здесь? Опять мечтаешь?
Подходит ко мне, заглядывает за шторину:
- О. великий и могучий доктор, вас вызывает к себе ваша любимая пациентка. Ей нужна помощь. Операция «ужин» начинается. Готовьте приборы, пожалуйста!
Смеемся, братик щекотит меня, снимает с подоконника.
- Володик, ты самый лучший братик на свете! Я знаю! Честно-честно! Скажи мА, что я сейчас буду. Да не поднимай ты так многозначительно брови: я правда сейчас приду!
Надо сказать, я часто так говорю: «Сейчас приду», думая действительно, что приду. Но вот братик уходит, а я опять погружаюсь в свой мир.
- Дружочек, дружочек! Как интересно! Что же дальше про людей? Дальше, пожалуйста-а-а-а, дальше!
- Наша маленькая подружка, давай продолжим завтра. Тебя ждет мама. Хорошо, подружка?
- Хорошо! Хорошо! Только обязательно завтра. Обещаете?
- Обещаем. Беги! Слышишь? Зовут опять.
И действительно послышался голос папочки, с работы пришел папуся:
- Доча! Дочик! Пациенты хотят есть, не заставляй их ждать! А я тебе что-то принес…
- Папочка! Папу-у-уся пришел! – И уже выбегая из комнаты, - До свидания, мои ведальщики! До завтра.
…С тех пор прошло лет двадцать. Я уже большая тетенька, работаю, как и хотела, в больнице. И муж есть. Дом свой. К мамочке с папочкой часто приходим. Старенькие они, волнуюсь. Хотя для них я навсегда осталась дочей, маленькой дочей, а они мои любимые родители, будто время остановилось.
Володик работает. Вот только семьи у него нет. Сколько уж было и есть невестушек, как ма говорит, да только все никак. Отсмеивается братик. «Успеется!» - успокаивает нас.
Странно, но за шесть лет до войны я уже чувствовала, что что-то произойдет, страшное и ужасное. Я думала о своем докторстве, думала о спасенных людях, о счастье, о моей взрослой жизни. Кто знал, что меня ожидало? Все было хорошо, пока в один день, самый ужасный день, не началась эта война.
Лето. 22 июня. Самый обычный день.
Люба на работе. Она врач. И вдруг, как гром среди ясного неба, нарушив договор о ненападении, немецко-фашистские войска вторглись на советскую землю. Германия объявила войну. Их, докторов и медсестер, сразу же отправили в полевой госпиталь.
Врачей не хватало, так много было раненых, но еще больше убитых. Это ужасно и страшно. Нет бинтов, обеззараживающих средств, коек. Все делали вживую. Эти крики, стоны, мольбы! А между ранеными ходили родственники, ища своих мужей, отцов, братьев. Она до сих пор помнит, помнит все: «Моя нога! Нога-а-а! Оста-а-авьте! Сво-о-олочи! Не дам! Не на-а-адо! Дайте умереть! У-у-умереть! Су-у-уки!» Или просто безразличное молчание, бессмысленный взгляд в пустоту. И это было хуже, чем все эти крики. Молчание и пустота, потерянный человек, потерявшийся человек в войне, страхе, во всех звуках пролетающих мессершмитов, в грохоте ползущего танка, выстрелах. Стук! Тук! Тук! Стук! Тук! Тук! И еще стук! И еще! Еще! До бесконечности. До онемения в руках, в пальцах.
Автоматизм! Автоматный автоматизм.
Бесчувствие! Бесчувствие чувств.
Человек! Где? Откуда? Куда? Кто? Зачем? Почему? За что?
Молчание молчальников! Не говори – стреляй! Расстреляй. Расстрелять! Заткнись, падла! Иди, куда ведут! Слов не надо. Да! На убой ведут, словно молодых бычков. Благодарности не надо. Подняться! Быстррро! Что? Пить хочешь? Жрать просишь? На! Комок твоей родной земли, капли вонючей жижи. Ты ж пить хотел! Что?! Не будешь? Плюешь?! Прикладом по голове, ногой в живот. Вставай, русский! Что же это ты? Ну и дохни здесь! Хрен с тобой! Да-а-а-альше! Пошли дальше! Пить?! Жрать?! На! На! На!
Человеку – человек? Нет! Автомат – автомату. Кусок мяса – сгустку костей.
Багряный закат, багряный восход, красная кровь, ноги, руки, животы, кровь, кров, кровь…
…Больно! Как больно! Родненькие мои, где же вы? Милая моя, голубушка, я здесь, а ты там…А где я здесь? Что такое здесь? Здесь, в этой темени, холоде, в темноте, потемках людских душ, своей жизни…А что моя жизнь? НИЧТО! У меня нет МОЕЙ жизни! Забрали ее давно…Увезли…Война…Холодно…которую неделю метели…нет ни неба, ни земли, ни тебя, ни меня, ни вас, ни нас…НИКОГО нет!
…Мамочка, мне столько тебе надо сказать…Знаешь, я тебя очень люблю! Мамочкааа, холодно, как больно…Твои руки самые теплые, самые нежные руки…Помнишь, как ты вот этой рукой наказывала меня? Помнишь? Стою, молчу, обиделся…Но какие же твои руки ласковые, ты обнимаешь меня…Ну-ну, сынок, иди сюда…сынооочек…Кладу голову тебе на колени, целуешь мою макушку, проводишь этой нежностью по моим волосам, закрываю глаза…Прости, мама! Дурак я! Был и есть! Прости за твои бессонные ночи, за слезы, за все-все…Мамочка! Родная моя! Про…
…Сыночек! Смотри, что у меня есть для тебя. Чувствуешь, как пахнут? Улыбаешься? Да, да, это твои любимые пирожки. Угадай с чем! Конечно, конечно, с яблоками! Тебе ведь так нравятся мои пирожки с яблоками. Ты придешь скоро. Я знаю. Вот уже вечер. Сейчас зайдешь, поцелуешь меня в щеку и бегом на кухню: «Маааамочка! Пирожкиии! Любимые!» И так на меня посмотришь: «Ну, мам, ты что плакать собралась? Ну не надо, не надо! Брось это мокрое дело! Мам!» Сына, я больше не буду плакать, я тебе каждый вечер сотни, тысячи этих пирожков готовить буду…только вернись! Где же ты? Почему нет писем, таких коротеньких, но долгожданных? Серенький треугольник, карандашом какие-то пометки…Я каждый вечер перечитываю, родненький мой, твои письма…так мало их…и…и много…для меня они все…они – ты! В них ты…Господи! Верни его мне, пожалуйста! Верни матерям сыновей, мужей. Верни нашим маленьким деткам отцов…Господь Всевышний! Что же с нами, с нашей землей, с нашим миром?
В душе накапливался слезный вопль, но Люба сдерживала себя, успокаивала. Ведь от ее состояния зависело и состояние раненых.
Однажды, придя домой, Люба увидела самое страшное: ее мама лежала в прихожей, а вокруг нее кровь, много крови.
- Ма-а-а-а-ама!
Она долго не могла понять, что мамочки больше нет, что она никогда уже не скажет: «Привет, Любашка! Как ты, дочечка?» За что? Она была убита случайной пулей, залетевшей в окно.
Но у Любы были ее больные, ее братья и сестры по несчастью, а значит, жизнь продолжалась. А еще была надежда, надежда на, может быть, нескорое, но все-таки возвращение ее мужа Антона. Далеко он. Жив! И это самое главное. Жизнь продолжалась, и она жила.
Война для нее превратилась в белое: гипсы, простыни, бинты, лица без кровинки. И красное: боль, кровь, стоны, горе.
Такие разные там, на войне, и одинаковые здесь, в госпитале: крестьянин вместе с генералом каким-нибудь запросто разговаривают. Все уязвимые, боль сближает.
Люба помогала раненым, а они ей. Помогали верить в себя и сохранять силу духа.
Вот Борька. Ногу пришлось отнять, левую руку до локтя раздробило так, что уже и не соберешь. В окно смотрит задумчиво так, пытается разглядеть поля и лес:
- Любаш, они ведь такие же, как у меня в деревне. Точно! Идешь по полю – и края не видно, упадешь в траву – и не найдет никто. Высокая трава, возьмешь травиночку, разотрешь пальцами – и запах, ни с чем не сравнимый. А лес…Поднимешь голову – и неба не видно. Как вымахали могучие наши братья, как выросли. Сотни лет им, десятки тысяч! Сколько у нас в деревне преданий о них! Это, сестричка, царство царя Берендея. Знаешь такого?
- Знаю-знаю, Борис! Только вам ведь еще нельзя столько говорить. Расскажете нам завтра об этом великом Берендейчике, ладно? Вы поправляйтесь, поедем с вами тогда и в поле, где много-много высоких зеленых трав, и в лес знакомиться с могучими братьями…Только поправляйтесь!
Таня. Милая Танюша. Медсестра. Все жалеет Мишку-бойца, у которого ампутировали обе руки. Нет! Еще не все чувства забрала война. Люба замечает искорки в глазах этих двоих, когда они смотрят друг на друга, разговаривают. Бог даст, они будут вместе. И война закончится…скоро ли? Кто знает?
Тетя Маша помогает кому надо оправиться в туалете, не брезгует. Тетя Маша – это просто кладезь полезной информации. И от всего у нее есть средства. Голова ли болит, пятно случайное ли вывести надо, сделать ли, как говорится, «кашу из топора» - все тетечка Машечка.
Любочка сильно привязалась ко всем, ей нравилось говорить с ними, просто смотреть на них.
Уже под конец войны ее настигло известие о смерти мужа. Погиб, спасая друга из-под завала. Он погиб, а друг теперь жив. И она почему-то возненавидела этого неизвестного ей друга. Не то, что возненавидела, просто как-то сразу невзлюбила. Как же так: ее Тошка погиб, а этот сейчас где-то ходит, живет, дышит?
Вот и снова пришла весна, и где-то зацвели розовым абрикосы, а белым – вишни, яблони. Именно таким – солнечным, теплым, даже белорозовым был День 9 мая 1945 года. Любочка еще не до конца поняла, почему вокруг крики «ура», стрельба, все обнимаются, смеются и плачут.
Она помнила тот День так ясно и подробно, будто это было вчера. Все, без исключения, вышли на улицу: старики и больные, дети мал-мала, мужчины и женщины, военные и гражданские. Все ликовали!
Пройдет много лет, и Любе осознанно станет ясно, что это был великий исторический День – День Победы. И все годы с тех пор 9 мая наплывали новые детали воспоминаний. Ее личных воспоминаний.
А она буквально помнила аромат того Дня – свежий запах цветущих садов, кислый хмельной из ведра бражки, которое стояло на табуретке во дворе, и из него черпали алюминиевыми кружками. А еще слегка попахивало нафталином, но это явственно было в том месте, где собрались принаряженные старики. Теперь Любе было понятно, откуда шел этот неожиданный запах: со дна самых заветных сундуков и чудом сохранившихся чемоданов были извлечены лучшие одежды, обязательно густо посыпанные единственным тогда средством от моли.
А сколько было звуков: громких, очень громких – кричали, пели, целовались, хлопали, свистели, топали, танцевали! Играли патефоны. Радость – через край, как полноводная река с шумом несла свои весенние воды.
И в то же время соседка Валя (ей было лет 27) сидела на скамейке под цветущими вишнями и тихонько плакала. Слезы текли по лицу и омочили уже ее блузу, а губы дрожали, удерживая рыдания. У нее погиб на фронте муж, с которым они зарегистрировались 21 июня 1941 года.
Сидели, обнявшись, и тоже плакали Любочкин дядя – военный летчик, заехавший к ней после госпиталя, и сосед – вернувшийся с фронта без ноги.
Но главное чувство – огромной радости и всеобъемлющего счастья – осталось навсегда в памяти. И эта радость, и это счастье были не похожи у Любочки ничем на такие же чувства по другим поводам. Именно вкус и ощущение Победы как итога огромной труднейшей работы, как окончание чего-то очень плохого в жизни и предвкушения нового лучшего…
............продолжение последует...когда-нибудь...