Об уникальном самородке, мыслителе, подвижнике, поэте –
на фоне странного «заговора молчания»
Да здравствует первый подснежник,
презревший опасность и холод!
(Ю.Галансков)
2008-й – поворотный?!
Прежде чем назвать это имя, звучавшее сорок лет назад на многих языках мира (в том числе, конечно же, и на русском, но сквозь грохочущее решето несмолкаемых глушилок), – полагаю необходимым сделать беглый «карандашный набросок» нынешнего общественно-политического пейзажа в стране.
Зима на дворе. Очередной (хоть и не совсем обычный) год на исходе. Счет пошел уже на деньки. Они, правда, выдались бесснежные, не зимние. Однако ж позднеосенний «пересчет цыплят» не очень-то порадовал нас – невзирая на то, что августовский пятидневный вояж в южно-курортную зону воодушевил многих. Воодушевил, только не всех. И не так уж надолго. Не зря сказано: худ приплод в високосный год. Как бы то ни было – воинский дух из нас выветрить вряд ли кому удастся (в обозримой перспективе). Тем более что против кризисов любых он дюже как сгодится – устойчивости придает. Вот и в «Главном Выборе» нашем общенародном (так величают в телеэкране «игру на полном серьезе» под названием ИМЯ РОССИЯ) – особого почета удостоились многославные воители державы: Александр Невский, Сталин, Петр Великий…
Ну а если без ёрничанья – я бы кое-какие акценты тут расставил.
Не знаю, сопряжено ли это с «високосностью» или просто «косностью» 2008-го, но год этот словно бы вмагнитил в себя невероятную массу глубоко впечатляющих факторов: событий, синдромов, тенденций, памятных дат, всякого рода грандиозных акций, а также и обретений, утрат… Фактически он стал для России как бы упреждающим сгустком энергии – увы, с преобладанием знака минус. Более того: 2008-й видится мне ключевым кодом к прочтению некой «скрижали». Одной своей гранью виртуальная эта скрижаль обращена в наше вчера; гранью другой – в завтра.
Попробую взять навскидку – просто перечислить – хотя бы несколько вышеозначенных «фигур» уходящего года.
Сперва – даты:
100-летие падения Тунгусского метеорита;
100-летие знаменательного сборника статей о русской интеллигенции - "Вехи";
90 лет со времени окончания Первой мировой войны;
90 лет со дня (точней – ночи) зверского расстрела царской семьи;
90 лет с начала братоистребительной гражданской бойни;
90 лет со дня рождения Александра Солженицына («теленка», который «бодался с дубом» и таки выкорчевал его);
60 лет со дня подписания (на уровне ООН) Всеобщей Декларации Прав Человека;
15 лет современной Российской Конституции;
15 лет авантюрного, в предновогоднюю ночь, старта (под «эгидой» новорожденной Конституции) вторичной – после 1917-1920-х гг. – гражданской мясорубки (сперва массированный танковый рейд на Грозный: рейд, завершившийся гибелью десятков, если не сотен, российских солдат и офицеров; а в последующие месяцы и годы этот без малого миллионный город был полностью разбомблен и сожжен, равно как и многие другие города и селения Чечни), что было позднее полуофициально поименовано «Первой чеченской войной», уступившей затем место «Второй…», еще более масштабной и ожесточенной…
Теперь – события-2008:
вступление в должность вновь избранного Президента Российской Федерации;
назначение вчерашнего Президента («лидера нации», теперь еще и Председателя «правящей партии») на пост Главы Федерального Правительства; тем самым практически инициирован режим рахитичного двоевластия в стране, что в свою очередь с большой степенью вероятности приведет, уже в самом скором времени, не к «телосложению», а к «теловычитанию» – применительно к тому, что я называю ИДУ (индекс державной управляемости); ну а там уж рукой подать до прямого раскола властной пирамиды, если не до коллапса Власти;
военный блиц-конфликт России (при участии Абхазии и Южной Осетии) с Грузией, вызвавший неоднозначный, но бурный резонанс в Европе и за океаном;
внесение существенных поправок в действующую Конституцию;
начало и стремительное развитие мощнейшего – по отдельным параметрам небывалого – финансово-экономического кризиса (отчасти как «эхо» глобального катаклизма);
в самый, казалось бы, кульминационный момент «тучного благолепия и процветания» – срочное, в пожарном порядке, принятие широкомасштабных супервысокозатратных антикризисных мер;
активизация и дальнейший географический разброс кровопролитных (практически ежедневных) инцидентов, стычек, терактов, спецопераций – в «гнойниковых» областях кавказского региона;
резкий подъем и насаждение идей и настроений ксенофобии, расизма, национал-шовинизма – с уклоном в групповые акции насилия, разбоя, вандализма;
многократные рецидивы обострения отношений в международной сфере – с явными симптомами вроде бы уже подзабытого «дыхания холодной войны», в непременной ее связке с очередным, вполне вероятным, витком гонки вооружений (что для нас – самоочевидный суицид);
форсаж повсеместного свертывания открытых политических дискуссий, окончательная ликвидация как федеральных, так и региональных оппозиционных трибун;
заметное оживление, рост и распространение различных проявлений социальной напряженности, протестных настроений и публичных акций ввиду негативных последствий экономического спада и финансового кризиса;
активное устремление энтузиастов демократической оппозиции к широкому сплочению и объединению своих сил (в параллель с «Маршами несогласных» – программа «300 шагов к свободе» и вроде бы реализованная 12-13 декабря попытка учредить движение «Солидарность»); в то же время происходит стратегически принципиальное размежевание в их рядах – отсев тех, для кого приемлемо сотрудничество с Властью и прямое встраивание в те или иные ячейки ее структур;
встречные меры Власти по решительному обузданию, развалу, разгрому «демократического экстремизма» (бесцеремонные разгоны несанкционированных пикетов и митингов, обыски, задержания, аресты, судебные преследования, физические расправы)…
Из невосполнимых утрат:
кончина Александра Исаевича Солженицына на 90-ом году жизни;
кончина Алексия II, Патриарха Московского и Всея Руси;
кончина Муслима Магомаева, других знаковых, всенародно любимых звезд на небосклоне отечественной культуры…
Есть, конечно, и достижения, победы, триумфы – в спорте, в искусствах, в разных отраслях наук и технологий. Как не утешиться и не возликовать, к примеру, вместе с юной сибирской красавицей Ксенией Сухиновой, буквально под занавес года вернувшейся из Южной Африки с великолепным трофеем: короной Мисс Мира – 2008!..
Еще много чего невозможно здесь вместить, но и сказанного, пожалуй, вполне довольно, чтоб уразуметь: над страной и народом, попросту говоря, сгустились и набрякли тучи черные, того и гляди пронзительные стрелы молний рассверкаются по всему небосводу, загромыхает над головами у нас колесница Ильи-Пророка. Так что не приходится удивляться: миллионам доверчивых простосердечных граждан опять и вновь мерещатся со всех сторон «вражеские агрессивные происки и провокации», напрашивается (да и внушается как бы исподволь) спасительная «Отеческая длань Вождя», и, сдается, мы уж заранее готовы, в который раз, потуже затягивать пояса на своих верноподданных животах.
Немудрено, что в финальной шоу-дюжине претендентов на звание «Имя Россия» уверенно доминируют ныне легендарные полководцы, махровые диктаторы, кровавые монстры-безбожники, выступавшие в свое время под лукавым лозунгом: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…». Толково высказался на сей счет в одном из своих интервью член «жюри присяжных» данного телепроекта Юрий Кублановский. Он сделал упор на том, какое громаднейшее и глубинное воздействие на российских зрителей оказывает телевидение, а потому: «если большинство проголосует не за Пушкина, Менделеева или Достоевского, а за кого-нибудь из диктаторов, – это будет даже не мой личный провал (Кублановский представляет на проекте имя Пушкина. – Г.К.), а печальный диагноз российской телеаудитории». Между тем, замечу от себя, это длящееся на протяжении почти всего года мегашоу изначально призвано было послужить своего рода молниеотводом, загодя нагнетающим, но и неуловимо разряжающим предгрозовую атмосферу в умах и душах населения, сосредоточив внимание людских масс на чрезвычайно бурных, пламенных, но всё же ретроспективных, давным-давно канувших в прошлое перипетиях отечественной Истории. Так что за рамками внимания большинства наших граждан оказывается весь тот сумбурный, эклектичный, в чем-то целенаправленный и прагматично осознаваемый, но в гораздо большей мере стихийно развивающийся, труднопредсказуемый процесс, который всё более явственно вызревает над крышами наших хижин – наподобие безмерных скоплений снежно-льдистой массы в обрывистых складках и на вершинах скалистых гор…
«Музейная ноша – супербомбы, язвы и туберкулёз…»
Созерцая в грандиозном этом шоу-марафоне неослабевающий от раунда к раунду накат имперских кичливо-воинственных амбиций, изрядно замешенных на ксенофобии, идолопоклонстве, безрассудном обесценивании человеческой жизни (как отдельно взятой личности, так и неисчислимых людских масс), – я постоянно ловлю себя вот на чем. Думается мне и хотелось бы надеяться (скорей всего, это лишь наивный детский лепет): окажись в первоначальном списке проекта – если не ошибаюсь, туда включили 500 кандидатур… Окажись в этом списке имя Юрия Галанскова (вот и названо это имя!), тогда бы о нем, об этом феноменальном русском гражданине, впервые – спустя тридцать шесть лет после его гибели – можно было по-настоящему рассказать всей России, и неужто после этого наше великое ток-шоу так и не перестроилось бы на другие рельсы, на иной тон, на действительно большой и нужный разговор о насущном?!
Сорок лет назад двадцатилетний студент истфака МГУ Галансков задумал основать Всемирный союз сторонников всеобщего разоружения (ВССВР) и всерьез разработал подробную программу этой организации, надеясь, что в атмосфере тогдашней оттепели этот проект может быть обнародован и востребован – если не у нас в стране, то в международных кругах. И тогда же, в 1959-ом, у него родилась небольшая пронзительная поэмка яркого и страстного антимилитаристского свойства. Она и сейчас звучит ничуть не менее насущно и актуально, чем в те каннибальские времена. Вот ее полный текст (кстати, назвал ее автор, в пику тогдашнему официозу, традиционным лозунгом коммунистической доктрины):
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
1.
Москва. Нью-Йорк. Каир…
Войну отвергают все.
Но, будто бы белка, измученный мир
вертится в пушечном колесе.
Птицы петиций – и что же?
Наплёвано в лико анкет.
Хотят человечьей кожей
обтягивать тело ракет.
Люди –
всесильные люди, –
шатаясь на паре костей,
несут материнские груди
вскармливать медных детей…
Стойте, скоты!
В деревянный острог
загонят,
привяжут верёвкой;
ударит уверенно между рог
палач, умудрённый сноровкой.
Потом, в руке железо сжав,
уверенный и властный,
повяжет лезвием ножа
на шею бантик красный.
Не дай убить!
Взреви, чтоб глохли!
Узлами мускулы связав,
срывай ремни, ломай оглобли,
с кровавой сеткой на глазах!
Сжигая в ноздрях гнева пламя,
роняя пену изо рта,
вздымай же голову как знамя,
кишки на шею намотав!..
2.
Казалось, всё те же уставшие лица,
всё те же мысли
и чувства всё те ж.
А я утверждаю, что где-то таится
огромный Всемирный мятеж.
Над бомбами вырос вопрос,
и мир в ожиданье затих.
Поэты себе под нос
бубнили старинный стих,
кричали «ура»,
бились в истерике,
делали венчиком алые губы…
И вдруг – в ослабевших руках Америки
кровью окрасился сахар Кубы.
В груди пирамид заиграла труба:
сфинкс пробудился и вышел из мрака.
И, будто бы факел в руках раба,
вспыхнула нефть Ирака.
Европа казалась распятой,
но прорастали росточки;
диктаторы и дипломаты
дрожали на атомной бочке.
Болезни, Голод, Усталость
нависли над миром виной…
Я чувствовал, что осталось
последнее слово за Мной…
3.
Может быть,
в прокажённые города
я приду ненужным врачом
и пойму, что мир навсегда
страдать и стрелять обречён.
Но, по-моему, нет и нет.
Посмотрите: какая заря
и какой, посмотрите, рассвет
ожидает Меня-Бунтаря!
Приду,
принесу генералам блюдо
из грубого Марсова мяса
и переделывать бомбы буду
в сочные ананасы.
Пройду
сквозь запутанность лабиринтов –
сорвать и отбросить решётки тюрьмы.
И крысы рванутся из рук лаборантов
к горлу творцов чумы.
И не зло,
а музейную ношу –
супербомбы, язвы и туберкулёз –
принесу и небрежно брошу
пессимистам, мокрым от слёз.
Между прочим, автору этой минипоэмы через несколько месяцев, 19 июня 2009, исполнится семьдесят. Но его нет с нами уже много-много лет. Вспомнит ли кто-нибудь про его юбилей? И вообще, можно ли встретить сегодня прохожего, который ответил бы на вопрос: кто такой Юрий Галансков?
Неистовый сторонник свободы — в урочный час он как должное воспринял стальную решетку и застенок. Влюбленный в жизнь, он дорожил каждым ее мгновением, и — расстался с ней не колеблясь. Он был поэт, самобытный, яркий, но — уже в двадцатилетнем возрасте предпочел наступить на горло своей песне, чтобы погрузиться в котел социально-политических брожений и схваток, не чураясь никаких проблем, пусть и мирового масштаба. Верный любящий сын — заодно с собственной жизнью он принес в жертву жизнь матери и отца, обрекая их на самое страшное: пережить его. Можно спорить теперь — в чем он прав и в чем неправ, достиг ли чего своим подвигом или заведомо ожидали его не только гибель, но и бесплодие. Можно назвать его наивным мечтателем, но, как видно из новейших откровений и зигзагов истории, он был и удивительный реалист-провозвестник. Его мечта всегда сопрягалась с конкретным действием. От стихийного бунтарства, мятежности своих поэтических опытов он неуклонно шел к осмысленной и организованной борьбе с беззаконием, бесчеловечностью, с воинствующей тиранией лжи и демагогии, с милитаризацией сознания. Чистая цельная душа, гармоничная личность, но не икона, не образец для подражания. Противоречия, недостатки, слабости у него как у всякого смертного — он плоть от плоти нашей обыденности. Но, похоже на то: он шел единственно приемлемым для него, уготованным ему путем - на голгофу.
Когда в ноябре 1972 телеграфные агентства и радиостанции США, Англии, Германии, Франции, Италии разнесли весть о гибели в Мордовском концлагере бесстрашного подвижника вольного русского слова, мировая пресса («Вашингтон пост», «Таймс», «Пуэн», «Экспресс», «Орор», «Темпо», «Вельт», «Зюддойче цайтунг» и т.д.) запестрела заголовками: «Смерть поэта в советской тюрьме. Расследование причин», «Жизнь и смерть советского инакомыслящего», «В тюрьме умер поэт, рискнувший бросить вызов Шолохову». Итальянская организация «Эуропа чивильта» напечатала плакат, который расклеивали на улицах Рима и других городов страны: портрет Юрия Галанскова с надписью «Они убили поэта». В горах Италии, на одной из вершин, был сооружен в его честь необычный впечатляющий памятник-символ: Роза в огне.
«Разве Я корчусь от боли? Нация — больна, а я только мгновенное ее выражение». Эти слова пришли ко мне в одном из последних его писем из мордовского лагеря. Спрашиваю себя: в чем магнетизм этих слов? Ответ очевиден. Речь идет о полном слиянии судьбы человека, его мученичества с судьбой Родины. Это не просто фраза: она выверена всей жизнью и самой смертью Галанскова, его срезанной на корню поэзией, его идеями, казалось бы похороненными вместе с ним, но воскресающими теперь на новом витке истории.
«Создать общество разоружённых государств и умов…»
Я встретился с Юрием более полувека тому, на грани отрочества и ранней юности. Знакомство переросло в дружбу. Чуть ли не каждый вечер бродили по уютным замоскворецким переулкам, декламируя стихи, переваривая политические новости. Вместе работали – техниками Нормативно-исследовательской станции – на реставрируемых объектах (в храме Василия Блаженного, к примеру, снимали фотохронометраж работ по чеканке обновляемых золочено-медных окладов). Вместе учились в школе рабочей молодежи, посещали литобъединения, ездили на побывку в деревню Сергиево под Звенигородом. Когда он работал в Ермоловском театре, нередко доводилось сидеть в его осветительской ложе на знаковых для того времени спектаклях – таких, как «Преступление и наказание» с неподражаемым Всеволодом Якутом в главной роли. И, конечно же, я был очевидцем легендарных событий вокруг Маяка (памятника Маяковскому). У меня на глазах зарождалось любимое детище Галанскова – самиздатский альманах «Феникс»: первый выпуск вышел в 1961-ом, второй – пять лет спустя (этот выпуск в нашем кругу стали называть «Феникс-66» – как бы в перекличку с феерически прошедшим тогда по экранам страны фильмом «Айболит-66», ставшим колоритной вехой в нашей общественной и культурной жизни).
Тем временем взамен хрущевской оттепели, вспоровшей и всколыхнувшей в середине 1950-х целину сталинщины, началось интенсивное тотальное подмораживание, подкрался брежне-андропо-щелоковский ледниковый период. В судьбе Галанскова (уже в ту пору у него были серьезные нелады со здоровьем) случилось непоправимое: Лефортовское 12-месячное сидение, судебный фарс, строгорежимный лагерь в Мордовии. В течение нескольких лагерных лет мы вели переписку, а потом… Были поездки на его могилу при зоне – с тетей Катей (так звали мы, друзья Юрия, его маму Екатерину Алексеевну); было, спустя почти два десятилетия, перезахоронение на Котляковском кладбище в Москве, а перед тем – символическое прощание Юрия с Маяком: доставленный из Мордовии гроб (точней, громоздкий ящик, сколоченный на месте эксгумации) был установлен у подножия фигуры «горлана-главаря», здесь же состоялся многолюдный митинг.
В одной из своих статей Юрий замахнулся на несбыточное – всерьез поставил перед мировым сознанием и политической элитой грандиозную практическую цель: «создать общество разоруженных государств и умов». Для продвижения к этой цели предложил, в качестве первого шага, повысить статус и престиж Организации Объединенных Наций, превратив ее «в надгосударственный орган», способный «заставить любое государство (т.е. и Советский Союз. – Г.К.) уважать нормы международного права». Тогда станет возможным, утверждал Галансков, довести до всех слоев населения «защиту прав человека, международную охрану труда, охрану здоровья», а главное – «поставить правительства перед необходимостью полного и всеобщего разоружения и постоянно способствовать поддержанию в мире порядка и законности». Не довольствуясь благими пожеланиями, Юрий подробно изложил свое видение механизмов глобальной реструктуризации…
И всё же на пике его внимания было всё то, что происходило под родным небом. Став одним из лидеров самиздатского и правозащитного движения (на гребне оттепельной волны конца 1950-х – начала 1960-х), он упорно вынашивал сверхзадачу: создать и сформировать «второй полюс» — так назвал он предполагаемую структуру реальной политической оппозиции. «Адекватным» ответом ему стал арест (19 января 1967) и осуждение на семь лет лагерей строгого режима, что для него было равносильно высшей мере. Об этом не могли не знать те, кто определял ему меру наказания – не только прокуроры и судьи, но прежде всего партийные вожди и, разумеется, хозяева Лубянки. Спасти его мог лишь «акт милосердия» - помилование; но Галансков, не признавая за собой никакой вины, отказался просить у Власти снисхождения. Никому из родных и друзей (в том числе мне) не удалось склонить его к малой малости – черкнуть подпись под ходатайством. Он твердо стоял на своем. «И не во имя чести и достоинства, не самоцель, не самолюбие и тщеславие, а просто – должен же быть кто-то выстоявший, кто бы имел право говорить…» - читаем мы в одном из его лагерных писем.
На исходе шестого года заключения он умер в больнице, не выдержав экстренной хирургической операции. Он заведомо не мог ее выдержать, будучи крайне изнурен потогонной работой (в швейном цеху), систематическим недоеданием (ему требовалась специальная, а не лагерная диета), неотступными болями, буквально сгибавшими его в три погибели, и тяжкой бессонницей на почве нервных перенапряжений, стрессов (его не раз бросали в ПКТ – «помещение камерного типа» – за участие в забастовках и других протестных акциях политзаключенных)… Ему было 33.
Некоторое время спустя, когда в диссидентской среде, прежде всего на лагерных зонах, возникла идея установить свой «календарный праздник» – День Политзаключенного, – сперва предлагалась дата гибели Галанскова, 4 ноября, но после многосторонних обсуждений решено было избрать «нейтральный» день, так что остановились на 30 октября. С тех пор, вот уже свыше трех десятилетий, в этот день (ныне он именуется Днем Памяти жертв политических репрессий) узники совести, правозащитники, активисты и сторонники политической оппозиции, неравнодушные граждане разных поколений, в том числе уцелевшие жертвы сталинщины и потомки погибших, проводят те или иные общественно значимые акции. В Москве в последние годы традиционным местом сбора стал Соловецкий камень, символически утвердившийся на Лубянской площади… Имя Юрия Галанскова, к сожалению, здесь теперь не звучит. Не звучит оно (за редчайшими исключениями) и в других местах, где, казалось бы, должны его знать и помнить. Задаюсь вопросом: почему так?
Шестидесятники. «Север – Юг»
Для ответа на возникший вопрос я попытаюсь высветить, как бы изнутри, в специфичном ракурсе и с различных точек обзора, тот пока ещё недостаточно познанный, а потому и малоисследованный отрезок исторического времени, когда в Советском Союзе стремительно шла на убыль оттепель и уже потрескивали новые заморозки - начинался рецидив обледенения, особенно в сфере идеологии, культуры, гражданских прав и свобод. Это был очередной излом в судьбах интеллигенции, в первую очередь молодежной ее поросли; однако же по сию пору, то есть по прошествии без малого полувека, поворотное то десятилетие зияет изрядными прорехами - не только в массовом сознании новых поколений, но и в умах специалистов: историков, культурологов, литераторов, даже наиболее сведущих в самом широком диапазоне. В такой «дефектности» нашей общей памяти приходится убеждаться всякий раз, когда (впрочем, достаточно редко) на радио, а то и с экранов ТВ, звучат передачи о диссидентах, о «шестидесятничестве». В этом плане гораздо больше повезло 1970-1980-м годам; когда же участники такого рода бесед и диспутов заглядывают в чуть более раннюю пору, в знаменитые 60-е, то, как правило, в ход идут обтекаемые формулировки, студенистые выкладки, избитые обобщения. Живой памяти, конкретного, углубленного знания о мерцательно аритмичной пульсации того периода, об особенном его пафосе и нерве, о доминанте поведения наиболее активных действующих лиц нонконформизма - такой осведомлённости нам теперь явно недостаёт (даже и с учётом авторитетных мемуарных публикаций). А главное: мало кто и ощущает сегодня этот провальный изъян. У непосвященных слушателей, зрителей, в том числе интеллектуалов высокого класса, неизбежно складывается образ «шестидесятничества» не как динамичного субъекта общественно-политического и духовно-культурного бытия, а как нелепой мертворождённой абстракции.
Так что сегодняшние потребители печатной и электронной информации, отслеживая те или иные экскурсы в более или менее неблизкое наше вчера, не улавливают, напрочь не замечают важнейший (если не сказать судьбоносный) симптом - очевидную перекличку и подспудную связь того давнего опыта со всем тем, что обступает нас сейчас, воскрешая вроде бы уже окаменевшие, но по-прежнему пугающие, монструозные нюансы традиционной российской «злобы дня».
В общем-то, о 1960-х годах и шестидесятниках было сказано у нас в последние 10-15 лет больше чем достаточно. Разве что лодырь не пинал их, другие усмехались свысока (хотя кое-кто стыдливо и теперь гордится своей причастностью к ним). И всё же, если по большому счёту, та миниэпоха, то поколение - почти сплошь terra incognita. Слишком уж произвольно, шапочно, ни во что всерьёз не вникая, выуживаем мы оттуда, из той Леты, два-три примелькавшихся имени, случайные отблески событий, схематичные характеристики, анекдотичные коллизии. Не грех бы ещё не раз и не два оглянуться и всматриваться в ту сторону - не любопытства ради, а с пытливым интересом, с сердечным проницательным участием, с безошибочным предощущением: наше вчера может заново стать нашим сегодня.
Без таковой оглядки, без освоения множества документов и материалов, воссоздающих неподдельную панораму быта, нравов, судопроизводства, социально-политического климата той поры, невозможно хотя бы сколько-нибудь приблизиться к пониманию, адекватному восприятию, истолкованию интересующей нас темы и проблематики. Мне довелось видеть и знать многих участников, некоторых лидеров нонконформистского тогдашнего движения, зачинателей тех или иных (идейно-политических, творческих, философских) ручейков оттепельной стихии. Дабы убедиться сегодня в непрозрачной глубине и чрезвычайной сложности процессов, которые нарождались и бушевали в той среде, нелишне, к примеру, заметить: именно в 1960-х годах обнаружились (четче всего среди политзаключенных) различные окрасы инакомыслия. В рядах антисоветчиков произошло тогда расслоение между «ультрапочвенниками» и «демократами», переросшее затем в противостояние и раскол.
Конфронтация эта - в ходе дальнейшей поляризации взглядов и позиций, интересов и устремлений - напитывалась, капля за каплей, едким ожесточением, враждой, даже нашла свое выражение в некой географической альтернативе, поименованной фигурально Север - Юг. Отсидевшие свои сроки в тюрьмах и лагерях активисты национал-патриотического толка селились к северу от Москвы, на Владимирщине (Петушки, Александров), за 100-километровой демаркационной чертой, а либерально ориентированные - в южном Подмосковье, в Калужской области (Таруса), на той же, соответственно, дистанции от столицы. Сегодня, спустя несколько десятилетий, мы стали очевидцами того, какая пропасть постепенно разверзлась между двумя лагерями и какой всё более нарастающий размах обрели экстримно-воинствующие амбиции наиболее маргинальных северян. Ультрапатриоты скатываются (в конце прошлого – начале нового века) к фашизоидно-фундаменталистским лозунгам и деяниям, вплоть до варварских и кровавых вылазок…
Не имея реального, хотя бы в общих чертах, представления об этих и прочих перипетиях, невозможно усмотреть и то совершенно особое место, которое занял Юрий Галансков в той системе координат, как невозможно и вникнуть в те особенности его личности, судьбы, которыми обусловлен бесподобный расклад нестандартных его взглядов, идейно-творческих устремлений, безоглядно жертвенного подвижничества. Причём (очень важный фактор!), несмотря на кажущуюся прозрачность этой мученической фигуры, в ней сохраняется, я убежден, нечто глубинно замкнутое, сокровенно знаменательное. Неуловимое это нечто - первооснова трагизма Галанскова, соотносимая, в сути и символике своей, с той катастрофой, в которую ввергнуты были народы бывшей Российской Империи. С катастрофой, даже и век спустя не постигнутой нами сколь-нибудь внятно и убедительно.
Чего нам острейше недостаёт
Такое, на чей-то взгляд, «несоразмерное» сопоставление (с общенациональной катастрофой) - отнюдь не выспренняя моя прихоть, не помпезное псевдовеличание вослед безвременно ушедшему другу. Я вглядываюсь в фотографии Юрия, начиная с детских пухлых лет и кончая снимком худобы в Соловьевской психушке; беру в руки гипнотичный лагерный портрет-акварель, выполненный замечательным художником-заключенным Юрием Сиверсом – к тридцатилетию Галанскова; и как-то само собой приходит на ум большое и высокое обобщение. Сложилось-случилось так, что в короткой и стремительной линии жизни Галанскова, в его совестливом и бесстрашном сердце, в деятельном, суперинициативном его интеллекте сошлись, сплелись и нашли безудержный отклик едва ли не все болевые синдромы ХХ века. Угроза мировой термоядерной войны (непреходящий нарыв и первейшая забота); тоталитаризм (главный идейно-политический противник, хотя бы и в шкуре «диктатуры пролетариата»); нарождающаяся пандемия терроризма (Галанскову суждено было напрямую соприкоснуться с этой чумой, когда его близких друзей обвинили в подготовке покушения на Хрущева и осудили на большие сроки) – всё это и многое-многое другое проходило через его душу испепеляющими разрядами негасимой вольтовой дуги. Он как бы осознал своё гнездование не где-либо на отшибе, а в самой сердцевине глобальной розы ветров, и будто не существовало для него «чужих» язв, кровопролитий, тираний. Я читаю, перечитываю его письма из-за колючей проволоки, собранные в объемную книгу. Наряду с множеством будничных, бытовых, медицинских, личных, семейных и тому подобных тем, в этих бесценных посланиях заключён и обозначен весь комплекс и диапазон интересов, исканий Галанскова, разнонаправленных векторов его мыслительной, творческой, политической, нравственной работы, насквозь пронизанной высочайшей ответственностью, которую он на себя возложил. Эта его работа, эта ответственность изначально чреваты были неотвратимыми противоречиями, чередой разочарований и провалов, тупиковыми коллизиями. Галансков заведомо не мог не предвидеть всю полноту ожидающих его терзаний - он осознанно пошёл «на вы». В этих бисером писанных открытках, тетрадных или нелинованных листах сполна отражены и эти, поистине трагические обстоятельства, в конечном итоге предрешившие летальный исход. Одна из граней этой безысходной фабулы затронута была четверть века назад в небольшом моем экспромте, обращенном к маме Юрия – над ее гробом:
* * *
Тёте Кате
Твой сын вступил в неравный бой
С немилосердною судьбой.
Твой сын пожертвовал собой.
Не свяжешь порванную нить.
Что значит – сына хоронить?!
Что значит – сына пережить
И нового свиданья ждать,
Навек чтоб слиться с ним опять!..
Вы снова вместе – сын и мать.
Кто высшим будет нам судьёй?
Твой сын обманут был судьбой –
Твой сын пожертвовал тобой.
23 февраля 1984
Впрочем, не будем зацикливаться на этом. Юрий Галансков никак не укладывается в какое бы то ни было прокрустово ложе. Мне вдруг вспомнилось сейчас одно его четверостишие, из самых ранних. И кажется: будто памятник он тогда сотворил, памятник самому себе – в образе путника, едва различимого в тумане предрассветном, шествующего берегом реки навстречу солнечному восходу, началу мирного летнего дня.
Запутал ноги пешеходу
туман, нависший над травой,
и кто-то лез беззвучно в воду
огромной рыжей головой…
А теперь, напомню, приближается его 70-летие. В предвидении этой даты я обратился год назад к Третьему Правозащитному Съезду (декабрь-2007) с развернутыми своими соображениями. В частности – о Юрии Галанскове. О небрежении к нему. (Например, в одной уважаемой демократической газете был приведен фрагмент его поэмы «Человеческий манифест» с такой подписью: Юрий Галанский. Причем и в сопутствующем материале фамилия Галанскова была склонена таким манером, как если б он и впрямь был Галанский.) Здесь, мне кажется, уместно будет привести соответствующую цитату, довольно обширную, из того моего обращения к правозащитникам.
«Казус? Да. Мелочь? Да. Но это не тот казус и не та мелочь, которые можно объяснить частной, случайной оплошностью. Суть данного прокола даже и не в том, что «Новой газете» отнюдь не прибавит чести это простосердечное неведение. Юрий Галансков… Имена подобного чекана, могу сказать с абсолютной убеждённостью и, простите, резкой прямотой - на дороге не валяются. Тем более - в ситуации нынешнего исторического момента. Именно сегодня нам (имею в виду правозащитную, общедемократическую сферу) острейше недостаёт ощущения живого присутствия Юрия Галанскова, с его удивительным энтузиазмом и самоотверженностью, с безошибочной политической интуицией, прозорливостью, с полномасштабным осмыслением общественных, социальных, государственных, глобальных проблем, при полной внутренней раскрепощённости, неповторимом личностном обаянии (в счастливом сочетании, к тому же, с блестящим талантом полемиста и публициста), на фоне безупречно кристальной честности, не говоря уже об исключительном, непреклонном его мужестве. А если короче: в напряжённо-сгущённой атмосфере, которой мы ныне дышим, увы, доминирует дефицит всего того, чем так щедро был наделён Юрий Галансков и чем он так безоглядно, расточительно делился с окружающим миром. Всё это, как я полагаю, в полной мере должно быть востребовано теперь…
Что я имею в виду произнося «теперь»?
Теперь - это явный и всё более очевидный (в чём-то пока де-факто, но во многом уже и де-юре) «задний ход» российской правовой системы и соответствующих структурных подсистем: откат вспять, в то казавшееся невозвратным прошлое, чуть ли не в 1950-е годы, когда Галансков, воплощённый антипод диктата и несвободы, возгласил в поэме «Подснежник»: «Гимны петь и славить - не могу. Я не лгу. Я к совести пришит…». А в середине 1960-х, в изданном им неподцензурном машинописном альманахе «Феникс» (в мировой прессе получившем название «Феникс-66»), Галансков, предвидя ожидающую его неминуемую и скорую расправу, швырнул прямой вызов бесчеловечному режиму, властной пирамиде:
«Вы можете выиграть этот бой, но вы всё равно проиграете эту войну. Войну за демократию и Россию. Войну, которая уже началась и в которой справедливость победит неотвратимо…»...»
В конце обращения я предложил Съезду проект резолюции о том, чтобы войти в Правительство Москвы с ходатайством об увековечении памяти Юрия Галанскова: переименовании одного из переулков в Замоскворечье, где он прожил с детства многие годы; о сооружении бронзового памятника на территории, прилегающей к Президент-отелю, выстроенному на месте снесенного старого квартала, где проживала семья Галансковых; установить мемориальную доску на здании Историко-архитектурного института, где Галансков учился к моменту ареста… Ответа на это обращение не последовало.
Со своей стороны, мне все-таки удалось сделать конкретный и, пожалуй, значимый шаг в этом направлении. В издательстве «Аграф» в серии «Символы времени» вышла объемная (640 стр.), с фотоиллюстрациями, «Хроника казни Юрия Галанскова в его письмах из зоны ЖХ-385, свидетельствах и документах» (М., 2006). В эту книгу, помимо лагерных писем Юрия, я включил большой фрагмент из интереснейших адвокатских записок Дины Каминской, защищавшей Галанскова на судебном процессе, а также родительские, уникального звучания, письма из Москвы в лагерь тяжелобольному сыну. Отмечу и документальную повесть «Сова», написанную Витольдом Абанькиным, солагерником Юрия, – эта яркая зарисовка замыкает книгу.
В заключение считаю своим долгом сказать вот что. Юрий Галансков еще не произнес своего последнего слова. Нынешнему и будущим поколениям предстоит открыть для себя много сущностно нового - в его судьбе, характере, взглядах, высказываниях, в его поэзии. Многие его стихи еще ждут своей публикации, а среди опубликованных - увы, посеяно немало ошибок, искажений, в том числе грубейших. Кстати говоря, всякого рода ошибки, искажения (фактические и трактовочные) можно встретить как в устных, так и в печатных упоминаниях Галанскова. Правда, упоминаний этих становится всё меньше и меньше…
Москва,
16 декабря 2008.