Словно цвет средь полей цвела,
Бед не зная людских, жила
Я в краю голубой воды,
В стороне от лихой судьбы.
Солнца свет из ручьев пила,
Сон свой правдой во сне звала
Во середь золотых лесой
В ослепленье чудесных снов.
Лианна отложила книгу и подошла к окну. Вечерний мрак опускался на сад, аромат цветов и листьев усиливался. Она присела на розоватый, грубо обработанный ракушечник, слагавший оконный проем. Во влажных кущах неистовствали певчие твари. Так легко было представить себе в этот миг, как по всему меридиану ласковый вечер приходит в сад на смену великолепному дню – от ослепительно-зеленых полян севера, через изысканный дендрарий лесной зоны к пушистым цветочным клумбам южных широт.
Большая часть ее жизни прошла здесь, в этом доме, однако, Лина знала, как непохож каждый уголок планеты-сада на соседний: своими цветами, травами, деревьями, птицами и прочими тварями. Там, где кончалась полоска материка, начинались бескрайние подводные сады. Она не сомневалась, что прекрасней планеты в Галактике нет.
Небо темнело, сменяя нежные тона своей бесконечной палитры. И вдруг идиллия была нарушена: тонкая огненная стрелка перечеркнула небосвод, устремляясь за солнцем на запад. Слабый гул долетел с высоты.
Корабль?! Сердце на мгновение замерло. Лина удивилась, насколько эта догадка взволновала ее. А что еще это могло быть, как ни след заходящего на посадку корабля в догорающих лучах дня?
Что-то должно было случиться. Девушка неотрывно следила за алой строчкой, пока та не потухла в лиловом мраке, затем Лина быстро сбежала вниз. Здесь она застала Кинтанари и Беамон. Они негромко беседовали и казались взволнованными.
- Ты видела, - обратив на девушку взгляд своих огромных голубых добрых глаз, констатировала Беамон.
- Какой-то корабль?
- Посланник из Штаба Республиканской Армии, ничего интересного, - ответил Кинтанари.
Как будто каждый день принимали они посланников из внешнего мира.
- Лина, мы с тобой приглашены на Северное плато завтра, - сменила тему Беамон.
Но девушка не могла уже думать о вечных альменских праздниках. Что-то должно было случиться…
Мальчик испуганно смотрел на нее. Из его дрожащей руки выпала фарфоровая чашка, но он как будто и не заметил этого. Казалось, он беззвучно просил о чем-то. Медленно вращаясь в воздухе, чашка падала вниз. Ледяной холод забытого всеми астероида. У Лины перехватило дыхание: это она беспомощно падала, падала, падала… Звон бьющейся посуды – и она проснулась. Что за странный сон!
Утро еще только занималось. Птичий хор, как Лине показалось, звучал необычно: тревожно, что ли? Внезапно раздался негромкий звук типа “кх-кх”. Сначала она подумала, что это одно из тех животных, которых она называла оленями. Но нет, звук повторился, и она поняла, что это не олень. Накинув платье, она выглянула в окно. Сердце опять вздрогнуло в груди, как испуганная птица: внизу, в саду, впервые в жизни Лина увидела… себе подобного, человека. Он был не особенно высок, светловолос, мог бы сойти и за альменца, но Лина знала, что он человек. И не только из-за его странных одежд…
Незнакомец топтался на месте, не решаясь войти в дом. Внезапно он поднял голову и увидел Лину в оконном проеме.
- Извините, не дом ли это Абоэтери? – спросил он на всеобщем языке.
На планете был всего один жилой дом.
- Да… - ответила она, пугаясь звука своего голоса.
Обычно в доме говорили на древнеэйанском.
- Я ищу господина Кинтанари. Надеюсь, я не слишком рано? - незнакомец старался быть предельно вежливым.
- Нет, ночь у нас слишком длинна, чтобы все время спать, - она подумала, что сказала глупость. – Подождите, я спущусь и провожу вас.
Человек выглядел не на много старше Лины, но в ее возрасте разница в несколько стандартных лет делала его “дядей”. Она еще не знала, что люди теперь жили лет двести-триста и из них почти все первые сто пятьдесят не старели.
Незнакомец протянул руку и сказал:
- Эйвери И’Латт.
Лине потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить об этом обычае, но, наконец, она сжала его руку, произнеся свое имя, как люди поступали в книгах:
- Лианна Абоэтери. Я видела ваш корабль, - добавила она.
Эйвери кивнул.
- По утрам отец работает у реки, - пояснила Лина, указывая Эйвери нужную тропинку сквозь заросли темно-синих цветов на опушке.
При слове “отец” она уловила искру недоумения в его голубых глазах.
“Неужели и я тоже настолько непохожа на альменку?”
- Приемный отец. Меня удочери Абоэтери, когда мои настоящие родители погибли. Они пытались посадить корабль на планете. Мне было только 3 дня тогда. Смотрите, я называю эту птицу “попугай”.
Она болтала, показывая с детства знакомые кущи и поляны. Как долго девушка мечтала об этом мгновении! Эйвери слушал рассеянно. Худощавая, загорелая, Лина странным образом сочетала в себе юношескую неуклюжесть грациозность феи. Ее карие глаза блестели, черная коса смешно моталась в воздухе, когда она резко поворачивала голову.
Прямые древние стволы уходили колоннами в почти неразличимую за арками ветвей и каскадами лиан изумрудную высь. Густой мох поглощал все звуки, искрясь теплыми цветными огоньками светлячков. Темный плющ увивал деревья снизу доверху, дальние стволы, казалось, чуть светились, а на пределе видимости тонули в светло-розовой пелене. Лина все порхала впереди, как бабочка.
За следующим поворотом тропинки они наткнулись на Кинтанари.
- Приветствую вас, - произнес Эйвери и поклонился.
Он не был уверен до конца в правильности выбранного этикета: кто знает, как они ведут себя на этой закрытой для посещения планетке.
Кинтанари, высокий синеглазый брюнет, весь воплощение силы воли и мудрости, склонил в ответ голову. Заметив сзади Лину, он слегка нахмурился.
- Пойдемте в дом, - сказал Кинтанари посланнику, затем обратился к своей приемной дочери на древнеэйанском:
- Беамон ждет тебя у реки.
Лине не хотелось уходить. Но она понимала, что на предстоящих переговорах ей делать нечего. Только бы этот Эйвери И’Латт не улетел до ее возвращения!
И он не улетел. Вечером, когда Беамон и Лина вернулись, дом был наполнен альменцами: они сидели на коврах вокруг посланника, который о чем-то рассказывал. Сила убеждать звучала в его голосе, но Лина не была уверена, что такой подход подействует на альменцев. Наконец, посланник кончил и направился к выходу. Альменцы принялись негромко совещаться. Лина последовала за Эйвери.
Выйдя из дома, он сел на изъеденные временем каменные ступеньки крыльца, опустив голову на сомкнутые пальцы. Ему оставалось только ждать. Смогут ли представители этой древней, замкнутой в себе расы принять правильное решение, от которого зависят мир и стабильность в Галактике? Или же их странные предрассудки возьмут верх? Честно сказать, его сейчас больше заботило, когда же это, наконец, кончиться – он смертельно устал, весь здешний долгий день отвечая на странные вопросы, и опять, и опять излагая свое предложение: восстановить Содружество и признать новый порядок в Солнечной Империи.
Было темно, лишь свет Серебристой туманности, восходящей на небо, озарял таинственные дебри сада. Эйвери улыбнулся, вспомнив Лину и, почувствовав ее взгляд, обернулся.
- Не волнуйтесь. Все будет правильно, - сказала она.
- Альменцы всегда поступают правильно? – с легкой ноткой иронии спросил он.
- Конечно, - удивилась его неведению она.
На крыльцо вышел Кинтанари.
- Я возвращаюсь в Асмеамо, - только и сказал он.
Эйвери вскочил и с радостью пожал ему руку.
- Спасибо, это было мудрое решение.
- Однако мы не признаем вас и Рию И’Вайк законными правителями новой империи.
У Эйвери окончательно отлегло от сердца. Ему не хотелось власти. По крайней мере, не такой.
- Когда я должен покинуть планету? - спросил он.
Кинтанари колебался. Долг подсказывал “немедленно”, но молодой человек, кто бы он ни был, устал, и совесть звала оставить его хотя бы на день. Но кто знает, сколько зла может посеять он здесь за это время?! В конце концов, совесть взяла верх и Эйвери было разрешено немного отдохнуть перед обратной дорогой.
Когда альменцы ушли, Лина заглянула в кабинет отца. Ей очень нужно было поговорить. Она знала, что лет двести назад Кинтанари стал главою Галактического Содружества. Потом, девяносто стандартных лет назад, что-то случилось (наверное, война) и он вынужден был оставить галактическую столицу - космическую станцию Асмеамо. Теперь он может вернуться…
- Отец, могу ли я отправиться с тобой и с мамой на Асмеамо? – с волнением спросила Лина.
Кинтанари подошел и взял ее за руку.
- Все совсем не так, как ты думаешь, Лина, - сказал он очень мягко. – Нас ждет жизнь при вселенском дворе, замешанная на предательстве, обмане, политических убийствах и шантаже. Ты еще слишком хрупка, чтобы противостоять таким вещам. Подожди всего несколько лет здесь, с сестрой, - ты повзрослеешь и окрепнешь, тогда – отправляйся к подобным тебе и живи их жизнью.
- Но… - ее голос сорвался.
Лина знала, что Кинтанари прав, тысячу раз прав, но ничего не могла с собой поделать. Тоска по людям точила ее уже много лет, а теперь просто не давала прохода.
Эйвери проснулся в одной из комнат дома, глядя на высокий деревянный потолок. Так хорошо он не отсыпался уже несколько лет. Он встал и подошел к окну. Было уже совсем светло, желтое солнце появилось над кронами деревьев. Его свет принес необычный эффект – краски словно вспыхнули, превращая окрестности в полотно темпераментного живописца. Странный пейзаж вокруг был прекраснее любого парка или леса, виденного им раньше. Купы невысоких деревьев и кустов перемежались с полянами, и всюду – невиданное изобилие удивительных цветов.
Что-то странное было с этой запретной для большинства людей планетой. Эйвери не нашел никаких признаков сельского хозяйства с орбиты, ничего похожего на обычные города и дороги. Планета как огромное поле для гольфа – лужайки, рощи, холмы, озерки, ручейки… Сканеры показали несколько сотен тысяч гуманоидов на единственном материке – непонятно было, чем они тут жили? Может быть, морским промыслом? Впрочем…
Автоматика на пределе шума зарегистрировала около дюжины объектов, по-видимому, искусственного происхождения, которые Эйвери назвал “городами”. Трудно было сказать, живет ли в них кто-нибудь или же это храмовые комплексы? Или что-то еще?
Эйвери увидел двух девушек, под деревом поодаль. Они собирали в корзины крупные плоды. Одна из них оказалась Линой в ее самодельном темно-красном платье, расшитом золотой ниткой, таком не похожем на одинаковые голубоватые балахоны альменцев, пример которого демонстрировала вторая девушка. Кажется, местные не придавали никакого значения одежде. Девушки оживленно беседовали, но звуки словно утопали во влажном благоухающем воздухе. Эйвери оделся и спустился вниз.
Пока он нашел в лабиринте цветущих и плодоносящих кустов то место, что видел из окна, спутница Лины уже пропала.
- Доброе утро, - сказал Эйвери.
Лина вздрогнула, как испуганная лань и обернулась.
- Доброе. Жаль, вы не застали мою сестру Тиан… названную. Мы говорили о вас. Я вспомнила, что вы – посланник какой-то армии, но не знаю толком, идет ли сейчас война?
- Война, можно сказать, закончилась, - проговорил он. - Да, меня послал Штаб Республиканской Армии. Мы одержали верх над роялистами и теперь получили признание нового порядка вашим отцом.
Лина задумалась, извлекая из памяти сведения по человеческой истории.
- Это был… пе-ре-во-рот?
- Мы, обычно, говорим “Двадцатилетняя война” или “Третья Солнечная война”, но наши враги называют случившееся именно этим словом.
На пустой желудок со всем этим не разобраться. Она достала один из плодов, разломила и протянула дольку Эйвери.
- Хотите есть?
Умело скрывая сомнение, тот взял плод и надкусил. Опыт общения с обитателями экзотических краев научил его никогда не отказываться от трапезы, поскольку кое-где такой отказ мог стоить путешественнику жизни.
- Очень вкусно. И необычно.
- Мы всегда съедаем по дольке утром. А альменцам этого хватает на два дня, - в ее голосе слышалась легкая тень зависти.
- Как вам с ними живется? – спросил Эйвери. – Они такие непохожие на нас.
Лина пожала плечами.
- Они чудесные, но я мало с кем вижусь… - она набралась смелости и посмотрела прямо в его светлые глаза.
- Знаете, это место: дом и вся окрестность, это как… карантин. Для недостойных.
Сердце Эйвери сжалось. Всю жизнь просидеть вот так почти одной, как в клетке, да еще и в твердом убеждении, что недостойна жить среди своих хозяев. Нет, поспешно почувствовал он расположение к альменцам – виной их идеализированная человекоподобная внешность. А как они обошлись с бедным ребенком!
Лина заметила, что И’Латт нахмурился.
- Нет-нет, я не скучала, - поспешила она его заверить. – Здесь такая библиотека. И в саду работа всегда есть. Потом мне только несколько лет на Альмене осталось прожить, а там – на Асмеамо с отцом. И я смогу жить среди людей!
- Знаете что… - он взял ее за руку и посмотрел так, словно собирался предложить что-то очень серьезное. Но в последний момент раздумал. – Давайте-ка я помогу вам донести корзину.
- Благодарствую, - она вручила ему ношу и вприпрыжку побежала вперед. Лина не хотела показать, как внезапная, безумная, манящая идея проникла в ее мозг и завладела им: улететь, ни с кем не прощаясь, прямо завтра утром, вместе с Эйвери…
- Лина все время с ним, - сказал Кинтанари, хмурясь.
- Это неизбежно, - ответила Беамон. – Девочка так истосковалась по людям. Ей столько хочется узнать у первого же встречного и о стольком ему рассказать.
- Да, но почему первым встречным должен был оказаться Эйвери И’Латт? Почему этот бунтовщик и “Белый ратник”!?
- У всего есть свой смысл… Кто из нас может знать?
После завтрака Лина повела гостя в свою любимую рощу, туда, где стояли могучие деревья со светлой, точно умытой листвой. Внизу простирался ковер высоких трав и цветов, исчезая вдали в золотом мареве. Там, над травой, медленно двигались спины каких-то мохнатых зверей.
- Что значит быть человеком? - вдруг спросила Лина.
Она шла в высокой траве как лесная нимфа: загорелая, стройная, с цветочным венком на голове.
Эйвери с трудом вспоминал мир за пределами планеты. Он казался тусклым, пресным и очень маленьким по сравнению с этими деревьями, словно это Альмена была Вселенной, а весь Млечный путь затерялся где-то среди чуть трепещущих листьев.
Мысль о том, что он был посланником Человечества в этой дикарской земле, придала ему сил.
- Быть человеком - значит жить истинной человеческой жизнью, - веско сказал Эйвери. - Посмотрите на альменцев: они существуют, как растения. Настоящие люди, они… Древние сказали бы: “как боги”. Сильны, свободны и смелы. Альменцы живут на своей планетке, словно улитки в раковине, дрожа от страха перед мраком вокруг. Они “не сеют, не жнут, не пашут”, то есть у них нет ни науки, ни техники, ни… философии, наконец.
В словах Эйвери звучало разочарование - отголосок вчерашних бесед с туземцами. Ни в чем-то ему не удалось их убедить…
- Разве у людей все по-другому? - удивилась Лина. - Вы не воспитываете животных? Не слагаете песен?
Эйвери слегка усмехнулся. Он вдруг почувствовал, что лес вокруг него отодвинулся, растворился в сером тумане. Он был много, много старше и мудрее этой босоногой девчонки.
Они вышли на поляну, покрытую морем серебристо-зеленых волнующихся, как море, злаков. Поодаль вырисовывались купы деревьев, слишком живописные для естественных рощ, но чересчур естественные для рукотворного парка. Огромные, похожие на зубров животные паслись на поляне. Они провожали путников умными черными глазами, и, казалось, вот-вот готовы были заговорить.
Справа поляна круто опускалась в долину небольшой речушки, еще одетую утренним туманом. Над ним, где-то уже совсем далеко вдруг вырывались в бледно-голубое небо полупрозрачные причудливые башни “города”.
- Люди прекрасны и горды, - произнес Эйвери.
- “Горды”? - переспросила Лина, но он уже не слышал ее.
- Человек борется каждый миг своей жизни. Со стихией, со Злом. Здесь, на Альмене нет никакой борьбы. Несмотря на сходство с людьми, Альменцы напоминают мне скорее каких-то диковинных орхидей, нежели мыслящих существ. Жизнь людей наполнена страданиями. Вам может показаться, что это плохо, что такого быть не должно. Но откуда же тогда взяться состраданию, одному из самых прекрасных человеческих чувств? В горе появляется и надежда. Человек часто ошибается, поступает неправильно и поэтому его посещает благородное чувство раскаяния. А этот мир неполноценен. Как свет без тени…
Эйвери замолк. Он вдруг подумал, что говорит, совсем как Маркус. Стояла тишина, пахло травой, речной водой и цветами.
- Видно, я не очень умна, - вздохнула Лина. - Я думала, что у альменцев больше всяких чувств и эмоций, чем у людей. Не то чтобы я знала их язык (он слишком сложный для людей), но у них есть слова, например, “аиранас” - это когда научишь кого-нибудь делать гобелен или растить дерево, а он потом во сто крат превосходит тебя в мастерстве. Или “итанин” - когда нужно сделать работу, но ничего не получается, а ты не бросаешь, или… - Она вдруг оборвала себя. - Я несу чепуху?
Он пожал плечами и улыбнулся. Но вдруг вспомнил одну вещь.
- Сколько вам лет по земному счету?
- Кажется, девятнадцать.
- И, очевидно, среди ваших предков эйан было не много, - он с улыбкой посмотрел на ее черные волосы, карие глаза, прямой нос. - Вам нужно побывать у доктора - иначе вы состаритесь скорее, чем обычно. Как люди в древности.
Она вздохнула. Быть единственной старухой на планете - эта мысль всегда ее пугала.
Вскоре они снова вошли в густой лес.
- А у вас, там, где вы живете, есть знакомый доктор? - спросила она.
- Конечно, Дарья Митчелл, наш бортовой врач. Я живу обычно на корабле “Феникс”, а сюда прилетел на своем челноке, - пояснил Эйвери. - Если бы вы могли полететь завтра со мной - встретили бы и Дарью, и нашего бравого капитана Тиба, и громилу Руфа, и остряка Клари, и Вагнер… - он вдруг осекся.
Лина нахмурилась и покачала головой.
- Отец говорит, мне рано улетать отсюда…
Внезапно слезы навернулись ей на глаза.
- Вы знаете дорогу к вашему челноку? - всхлипывая, спросила она.
- Конечно, но…
- Тогда прощайте, - она повернулась и исчезла в зарослях. Эйвери долго смотрел ей вслед, потом вздохнул и побрел по тропинке в противоположную сторону.
Всю ночь Лина не могла заснуть. Под утро она спустилась вниз и подозвала одно из животных, которых назвала “конями”. Вскочив на его мохнатую спину, она помчалась по рощам и полянам, ветви хлестали ей лицо, травы хлестали босые ступни.
“Только бы успеть!” - твердила она сама себе.
Разбуженная стуком копыт птица закричала пронзительно и печально.
- Прощай, попугайчик, - обернувшись, прошептала она.
- Мы еще можем догнать ее, - сказал Кинтанари, глядя в светлеющий оконный проем.
- Но мы не будем, - произнесла Беамон. - У нее впереди страдания - как у всякого человека. Мы не можем тут ничего поделать. А для него она - последний шанс…
В предрассветных сумерках туманная земля, пересеченная множеством рек, быстро проплывала под днищем корабля. Величественные рощи и просторные луга казались сверху такими маленькими!
Как будто что-то оборвалось, когда “Скорпион” миновал облака. Лина сидела в кресле второго пилота и смотрела, как Эйвери легко и уверенно вел корабль все дальше и дальше от единственного знакомого ей уголка в необъятном холодном мире. Лина бежала, не простившись, оставляя “карантин”, нет, оставляя чудесный сад своего детства… Она больше никогда сюда не возвращалась.