АНГЕЛ
Она почему-то считала: ангелы - обязательно голубоглазые блондины, с роскошными, как у Тарзана, волосами, впрочем, он стриптизер, пусть и бывший, - всё-таки непристойно сравнивать божественное создание с ним. Ангел – это, наверное, как юноша в образе святого Себастьяна кисти великого Больтраффио - конец 1490-х годов, подумать только! Вот только волосы у него модного рыжеватого оттенка, волнисто-курчавые, завитые, будто молодой человек только что вышел из модного салона «Джаст мэн», пахнущий дерзкой и волнующей смесью сандала, кипариса, жожоба и утончённо-сладковатого ладана. Но какой-то он диковинный: то ли мужчина, то ли женщина – не поймёшь, стиль унисекс, в общем.
«Но ангелы, они бесполые, - вспомнила Настя. – Потому им неведомы человеческие чувства, они выше нас. Бог есть любовь, но не такая… А какая?»
Ангел стрельнул в неё острым весёлым взглядом, сверкнул белозубой улыбкой и лукаво подмигнул, чего Настя никак не ожидала. Такой шальной! А может, это никакой не божий посланник? Ангелам не положено смотреть так на девушек, и уж, тем более, подмаргивать – шалопай, плейбой, приставалкин…
Ещё не совсем проснувшаяся, она решила: всё ей грезится, и лучше ещё немножко покемарить, чем мысленно продолжать ряд определений для ангела, случайно залетевшего в сновидение. Однако белокурое создание, взмахнув широкими рукавами, подлетело к люстре и, подобрав молочно-снежную хламиду, уселось на неё и ножки свесило. Насте почудилось: ангел уменьшился, стал похож на статуэтку с бабы Машиного комода – на выцветшей льняной салфетке, обшитой кружевными рюшечками, выстроились фарфоровые слоники, кошечки, собачки, балерины, солдатики. Ангелочек вполне вписался бы в эту компанию, но он предпочитал держаться особняком. Может, потому что был живым?
«Но настоящий ли он? – озадачилась Настя, рассматривая фигурку на люстре. – Был белый - теперь зеленеет, и крылья – пёстрые, а голова – как у попугая, и клюв вон какой, попугаичий… Да это же птица!»
Ангел обернулся разноперым попугаем – то ли ара, то ли какаду, Настя в их породах не разбиралась, но явно не волнистый – те небольшие, как воробышки, а этот – с дородного голубя. Он, растопырившись, повис на хрустальных подвесках, клюнул лампочку – та шпокнула, отвалилась от цоколя и разлетелась по полу вдребезги. Попугай невозмутимо проследил за падением лампочки, лениво хлопнул крыльями и неожиданно скрипучим голосом вякнул:
- Гоша хороший!
Тут Настя совсем проснулась. Откуда взялся этот наглый попугай? Всё-таки у нас не Африка, пальмы под окнами не растут, а из птичьего племени самые распространённые – воробьи, голуби и сороки. Кстати, что-то они с утра пораньше расстрекотались под самым окном. Наверное, опять соседская кошка Муська полезла на тополь, где у белобоких было гнездо.
Ох, уж эта настырная Муська! Всё ей неймётся: мечтает добраться до гнезда и схитить сорочат. Её уже и так два раза снимали с тополя. Забраться-то на дерево она забирается, да так высоко, почти к самому гнезду, которое висит на последней ветке, а вот слезть сама не может. Ни до сорочьего домика охотнице не добраться: ветка гнётся, того и гляди обломится, ни назад по стволу ей не двинуться: отчего-то страшится пятиться – забьётся в развилку и давай жалобно мяукать, сначала потихоньку, деликатно, как бы нехотя обороняясь от наседающих на неё сорок. Птицы, осмелев, начинали поочерёдно подлетать и долбать кошку клювами. Муська забывала о присущей ей жеманности, фыркала, щипела и вопила, да так громозвучно, что Настя накрывала голову подушкой, но это мало помогало. Сороки тоже верещали как оглашённые. Шум, крик, гам!
Баба Шура, кошкина хозяйка, неприкаянно блуждала вокруг тополя, воздевала руки подобно трагической актрисе, причитала и поминутно хваталась за сердце, причём, иногда путалась – держалась за правую половину груди и просила валокордину. Доброхотные соседки следовали по пятам, успокаивали её хором и в один голос призывали Муську покинуть дерево: «Кыса, кыса, кис-кис, поди сюда, вот рыбка тебе, кисонька». Но даже самая жирная и крупная мойва не соблазняла кошку на спуск. Не умела она слазить с верхотуры, и всё тут!
Первый раз Муську достали с дерева пацаны, но она так расцарапала избавителей, что мальчишки, наверно, сто один раз пожалели о своём добром порыве. Во всяком случае, когда кошка залезла на тополь во второй раз, на отчаянные призывы бабы Шуры помочь они лишь ухмылялись: «Ну и пусть там сидит, раз такая дура!»
Антону надоело слушать кошачьи завыванья. «Я щас», - он нервно поморщился, наспех натянул джинсы, футболку и выскочил во двор. Муську он достал, но при этом невольно подпортил Настину репутацию. Баба Шура считала её порядочной девушкой, самостоятельной, даже и заподозрить не могла, что внучка Анны Никитичны водит к себе парней. А тут, подумать только, бабушка – на дачу, внучка того и ждала: хахаля привела, да такого здоровенного! Сама-то худышка, вес воробьиный, и чем, интересно, с этим верзилой занимается? Он, как медведь, полез на тополь, растряс его, чем нагнал страху на бедную кошечку – она распушила хвост, тоненько пискнула и сиганула с верхотуры, как только не убилась!
Старухи, конечно, нашептали Анне Никитичне об Антоне. Бабушка долго и нудно пытала Настю, что это за парень, где внучка с ним связалась, и почему он не представился честь по чести: молодой человек, имеющий серьёзные намерения, просто обязан познакомиться с родственниками невесты.
- Какая невеста? – вскинулась Настя. – Бабушка, ты о чём это? Ха! Антон просто мой знакомый. Ну, может, и не просто… Но это ничего ещё не значит.
- Как это не значит? – Анна Никитична упёрла руки в бока. – Приводишь парня домой! Одни остаётесь! Что соседи подумают?
- А это меня не интересует, - Настя передёрнула плечами. – Пусть думают, что хотят. Я за свободу мысли!
- И болтают о вас чёрт знает что…
- На каждый роток не накинешь платок!
- Ух, ты! Какая зубоскалка!
- А если мне смешно?
- Погоди, посмотрим, как потом смеяться станешь…
Бабушка сделала ударение на слове «потом», многозначительно хмыкнула и воздела очи к небу, вернее, к потолку – она всегда так поступала, когда хотела укорить Настю. При этом Анна Никитична обычно изрекала: «Бог всё видит», но на этот раз старушка удивлённо вскрикнула:
- Что это? – она направила указующий перст на люстру. – Зачем там какая-то тряпка?
Настя пригляделась: и вправду – тряпица какая-то. Вроде, последние две недели она пыль с люстры не протирала, и, следовательно, никакой тряпки оставить на ней не могла. Да и с чего бы бросила её там? Работу по дому всегда старалась делать аккуратно, уж если наводила чистоту, то старалась не хуже Золушки.
- Не знаю, что это, - растерянно сказала Настя. – Сейчас достану, посмотрим…
Но бабушка опередила её – поставила стул, проворно вскарабкалась на него и, поддев бледно-серый комок спицей, сковырнула его с люстры. Он шмякнулся на палас, развернулся, и тут Настя увидела: это носок!
Антон его по всей комнате искал, даже упрекнул: мол, только перед бабкиным приездом прибираешься – всё захламлено, ничего не найдёшь; она, конечно, надулась и ждала, когда он приластится и попросит прощения. Парень, однако, торопился: «На тренировку опаздываю, тренер вломит по первое число…»
Так и отбыл в одном носке. Или вообще на босу ногу надел туфли? Настя не видела. Вообще не хотела на него смотреть. Сидела на кухне, курила сигарету и смотрела в окно. Даже на его игривое «чао, бамбина, сорри!» не отреагировала, как положено. А положено было вскинуть руку, как Эдит Пиаф, и напеть хоть одну строчку из её песни о милорде – такая у них игра.
Настя лишь нехотя буркнула: «Ага, пока!» и подумала: что-то последнее время Антон всё чаще на часы посматривает, вечные у него тренировки, мобильник отключен – порой часами не дозвонишься, а спросишь, почему, хлопнет себя по лбу и невинно улыбнётся: «Дурья голова! Опять забыл включить мобилу!» А ведь ещё совсем недавно чуть ли не каждые полчаса сам звонил, и по делу, и без дела: «Зая, я скучаю…»
Носок-то, скорее всего, забросил на люстру, когда раздевался. Он всегда срывал и с себя, и с неё одежду как бешеный. И разбрасывал! Красиво так, как в заграничных фильмах.
- Откуда у нас взялся мужской носок? – бабушка пытливо сверлила Настю зрачками, как чекист шпиона. – Что это значит, милая?
- Ума не приложу, - Настя изобразила крайнее удивление. – Может, он в нашем тряпье валялся? Ну, в том, которое у нас на тряпки… Взяла люстру протереть, зазвонил телефон, отвлеклась, да и забыла снять его…
Врала она неубедительно. Никогда не умела правдоподобно врать, чёрт! Бабушка по-прежнему пытливо глядела на неё и сокрушённо покачивала головой. «Как китайский болванчик, - подумала Настя. – И чего она привязалась?»
- Откуда в тряпье взяться мужскому носку? – хмыкнула Анна Никитична. – Сама подумай: деда уж десять лет нет, да и не покупали мы ему такие дорогие носки, тем более такого цвета. Это, милая, знаешь ли…
- А! Вспомнила! – заверещала Настя. – Позавчера прошла гроза – молнии, гром, ливень, ветер страшенный. Я форточку забыла закрыть. Может, через неё и залетел носок к нам, а? Точно! Ветер занёс! А что, у тебя на даче не было грозы?
- Хоть бы дождинка упала! - вздохнула бабка. – Всё на огороде сохнет. О, господи, что за лето? Воду для полива вёдрами ношу – все руки оттянула. Это надо же: в городе – ливень, а за городом – сушь…
Погода и дача – любимые темы Анны Никитичны. Она была готова говорить о них хоть круглые сутки. А Насте того и надо: отвлекла бабкино внимание от этого злосчастного носка на люстре. Теперь вот на ней попугай висит вниз головой; мало того, что лампочку разбил, так уже принялся и за хрустальные подвески – перебирает их крючковатым, как кусачки, клювом. Вот зараза!
- Кыш! – замахнулась Настя. – Поди прочь!
Попугай склонил голову набок и вперил в Настю наглый рыжий глаз.
- Кыш, я сказала!
Птица лениво оторвала мохнатую лапку от перекладины и почесала себе клюв.
- Гоша хороший, – сварливо вымолвил попугай. – Хороший!
Второй лапой он крепко держался за поперечину люстры, но сохранить равновесие ему было, видимо, сложно: попугай расправил крылья и трепыхал ими, как курица, которую несут вниз головой. При этом он задевал подвески, которые загремели не хуже кастаньет.
- Ну, паразит, погоди…
Настя соскочила с дивана, и в ту же минуту одна подвеска оторвалась и, задев край столика, с тихим звоном раскололась на мелкие осколки. Попугай удивлённо вскрикнул, вытянул шею и воззрился на обломки, усыпавшие светло-коричневый ворсистый палас. Размахивая крыльями, он нечаянно сбил ещё одну висюльку – она тоже разбилась.
-О, чёртяка!
Настя схватила со столика книжку и бросила её в попугая, но не угадала: птица успела покинуть люстру и вылетела в форточку. Всего на какую-то секунду девушка не успела опередить Гошу, и это имело совершенно катастрофическое последствие: тяжёлый томик ударил по люстре и сшиб её.
Настя опустилась на колени, чтобы осмотреть поверженную люстру. Каркас погнулся, патроны треснули, почти все подвески разбились – понятно, восстановлению люстра не подлежала. «Стеная и скорбя, мадмуазель осознала: хоть сто раз попроси Бога о чуде, его не случится, - усмехнулась Настя. – Но кудри наклонять и плакать она не стала. Толку-то! Истину слёзы застят. Мадмуазель, будучи девушкой романтичной и одновременно реалистичной – и как это только в ней сочеталось? – поняла беспощадную ясность простой истины: что упало, то пропало, и сердце её остановилось, выскользнуло из грудной клетки, покатилось и разбилось на такие же мелкие осколки, как эти чёртовы подвески с любимой бабушкиной люстры…»
С некоторых пор Настя пыталась превратить любую трагедию («Трагедь», - усмехалась она), если не в пародию, то хотя бы в трагикомедию; лучше бы, конечно, в фарс, но самоиронии иногда не хватало, особенно если неприятности выдавались довольно серьёзные. Но даже когда шутить не хотелось, она всё-таки смотрела на ситуацию как бы со стороны и отыскивала в ней что-то смешное, нелепое, несуразно-анекдотическое. В истории с разбитой люстрой ничего забавного не было. Бабка с неё чуть не пылинки сдувала, считая сей светильник самым лучшим украшением залы – так она называла гостиную. А на вкус Насти, люстра со стекляшками под хрусталь – полный кич; к тому же, попробуй-ка почистить её, балансируя на хлипком табурете с баллончиком «Секунды» в одной руке и тряпкой – в другой. Пылища, казалось, намертво въелась в стекло и пластмассу, сколько ни три – поверхность оставалась серой и шероховатой.
- Попка-дурак! – ругнулась Настя. – И откуда только тебя принесло? Такой головняк теперь! Бабка послезавтра обещалась с дачи вернуться. Её удар хватит!
Она собрала то, что осталось от люстры; тщательно пропылесосила ворсистый палас, смела стеклянную пыль со столика, и только после этого выкурила сигарету. Правда, вчера Настя пообещала самой себе избавиться от этой вредной привычки навсегда, но, совестясь, угрызений совести она не испытывала: после таких потрясений, да ещё с ранья, нужно же как-то в себя придти, и без сигареты – ну, никак.
- Ладно, - вздохнула она. – Брошу!
И бросила окурок в стеклянную пепельницу.
(Продолжение следует)