Уважаемые читатели!
Романы и рассказы имеют бумажный эквивалент.
Пожалуйста, наберите в поисковой строке такие данные:
1. Эдуард Дворкин, «Подлые химеры», Lulu
2. Геликон, «Игрушка случайности», Эдуард Дворкин
Все остальные книги легко найти, если набрать «Озон» или «Ридеро».
Торопливый роман
«ПРОХОДНЯК» - обыкновенно, длинный двор или система сообщающихся дворов, имеющих выходы на параллельные улицы (возможны варианты). ПРОХОДНЯКАМИ обычно пользуются пешеходы, желающие скрасть расстояние и сэкономить время. Погруженные в размышления и заботы, они торопливо про-ходят, их тени шуршат по фасадам, а образы остаются витать в воздухе. Когда об-разов накапливается достаточно, ПРОХОДНЯК наглухо замуровывают, чтобы образы как следует настоялись. Через положенное время ПРОХОДНЯК с его со-держимым продается состоятельному писателю, который аккуратно разгребает завалы и собирает густые и терпкие образы для последующей литературной обра-ботки».
Филипп БУРЖЕ. «Словарь для умных»
1. «СЛЕПОЙ ИСПОЛНИТЕЛЬ»
Фамилия Арефьев скорее всего покажется вам знакомой, но речь пойдет вовсе не о том Арефьеве, которого вы знаете. Наш Арефьев проходил по музыкальному ведом-ству. Это был бледный жилистый человек с довольно тонкими руками и ногами, к тому же, он страдал мало изученным наукой недугом - крыжовенной болезнью. В начале ле-та, когда, повинуясь солнечным позывам, все вокруг наполнялось зеленым шумом, Арефьев начинал воображать себя кустом крыжовника. Он выезжал на дачный участок, закапывался в землю у забора и начинал жадно тянуться к теплу и свету. Переубедить его было невозможно - в конце сезона, посвежевший и разросшийся, он с гордостью демонстрировал оппонентам крупные сочные ягоды.
Зимой Арефьев работал. За окнами бесновалась метель, она выла и бросала в окна комья снега, и, казалось, ей не было равных по силе выражения чувств, но это только казалось. Арефьев превосходил ее. Он был дьявольски талантлив и умел в музыкальной форме выразить квинтэссенцию человеческой души в ее первозданной сути. Пока это были разрозненные фрагменты, но постепенно они накапливались, срастались в единое целое и со временем грозили перерасти в масштабное произведение всемирного значе-ния.
Весной и осенью Арефьев любил. Весной - пылко, дерзко, чувственно. Осенью - раздумчиво, лирично и нежно. Весной он предпочитал худеньких девочек-подранков, уже вкусивших колючей быстрой страсти своих сверстников - прыщавых и неумных юнцов, осенью он дарил свое чувство зрелым матронам, полузабывшим о страстях и терзаниях. Он был по-своему благороден и искренне радовался, если затраченная энер-гия шла на пользу партнершам. Молодые получали необходимые им физические на-грузки, зрелые - гармоничную проникающую эротику, приправленную тонким флером понимания и сочувствия.
Легко сходясь, он легко расставался. Прощаясь, долго стоял на мокром асфальте, махая уходящей навсегда партнерше чистым носовым платком, пока ее фигура не рас-творялась в небытии. Кого-то он забывал сразу, кого-то постепенно, а наиболее ценных женщин перерабатывал в образы и в дальнейшем использовал в творчестве. Он сам пи-сал либретто для своих балетов, и женские персонажи были там наиболее характерны-ми и выпуклыми.
Никто из женщин не претендовал на Арефьева целиком и безраздельно, все они, умные и дурехи, понимали, что Арефьев - феномен, явление, индивидуум ярчайший и отчасти даже потусторонний, не могущий быть пригнанным под стандартные житей-ские мерки, они были счастливы и довольствовались тем, что он сам мог предложить им, никто не претендовал на большее, никто, кроме Клементины.
Суть этой женщины подчеркивалась чертами ее лица, в которых наблюдалось не единство, а скорее борьба противоположностей. Упрямо смотрели в разные стороны пепельно-розовые глаза, низенький лобик Сократика никак не гармонировал с мяси-стым угреватым носищем, а пергаментные втянутые щеки средневекового схоласта-схимника, казалось, публично отрекались от тяжелого, двойного, в курчавых завитках подбородка, заимствованного у погрязшего в чревоугодии неряхи-капуцина. Все ос-тальное в Клементине было плотью, волнующейся, обильной, сметающей бессмыслен-ные крючки и резинки.
Клементина была человеческой самкой в истинном смысле этого слова. Щедро одаренная женскими признаками, она не таила их от посторонних, отчасти в силу тем-перамента, отчасти памятуя, что капитал этот не вечен и нуждается в постоянном и бы-стром обороте. Она являла собой сплошное разверстое чрево, жадно заглатывающее все многообразие жизни и страстно отдающее взамен самое себя. Природа с избытком наградила ее способностями - Клементина до ноздрей, корней волос и краев ногтей бы-ла налита талантливостью, которая распирала ее, но не могла прорваться наружу и най-ти себе достойную форму и выражение.
Ее невозможно было потерять во мраке, чувства, испытываемые ею, подсвечива-ли Клементину изнутри - будучи в состоянии лирическом, она мерцала призывным огоньком, сулящим кров и ночлег заблудившемуся усталому путнику; дав волю стра-стям, она пылала синим пламенем, сполохи которого могли больно обжечь неосторож-ного; в нейтральных бытовых ситуациях на ее лице блуждали отблески кухонной газо-вой горелки.
Знакомство произошло осенью. Арефьев, как обычно, начинал томиться от ско-пившихся чувств, растительная летняя жизнь с ее вынужденным воздержанием запол-нила его томностью и негой, он должен был излить это на женщину, все равно какую, лишь бы она избавила его от мучительного и сладостного бремени.
Композитор озабоченно накручивал телефонный диск, приятели добросовестно рылись в записных книжках, выискивая не нужных им абоненток, Арефьев тут же пе-резванивал, но женщины не верили своему счастью и отправляли Арефьева куда по-дальше. Клементина испросила час на сборы, и скоро они топтали лиственную падаль, дышали прелостью и любовались замшелостью отдаленных закутков огромного город-ского парка. Арефьев выдавал длиннейшие округлые фразы, он избегал задерживать взгляд на Клементине, ограничиваясь быстрыми кивками в ее сторону. Клементина от-вечала невпопад, что она для себя уже все решила и снова повторяла с нажимом, чтобы Арефьев окончательно понял, что она уже все решила. Арефьев понимал и постепенно готовил себя к неизбежному.
Скопившееся в нем уже не давило, и он как мог старался увильнуть или хотя бы отсрочить МОМЕНТ, ему не хотелось видеть Клементину раздетой и слышать ее хрип-лые стоны - низы не хотели, а верхи тем более, но Клементина не отпустила. Обречен-но сгорбившись, он повел ее к себе, пробовал заволочь на кухню и обложить тарелками и чашками, но хитрость не удалась, он был повергнут, смят, воинственные крики Кле-ментины возвестили о ее полной победе.
Конечно, Арефьев был мужчиной, он мог, решившись, накостылять докучливой бабе по шеям, выставить за шкирку из квартиры и, улюлюкая, долго гнать по улицам, но - приближалась зима, и еще не было написано либретто балета, который должен был принести ему всемирную известность и славу. Он находился в расцвете возможностей и где-то даже достиг пика, пора было создавать основное, базовое свое произведение - вот туда-то и требовался страстно-клокочущий женский персонаж.
Название балета, классически простое и емкое, родилось сразу. Оно уже виделось композитору, кричащим с огромных афишных тумб, воздвигнутых в столицах мира по случаю торжественной премьеры на пяти континентах одновременно. Простенькая ки-риллица, строгая готика, затейливая арабская вязь, причудливая архитектоника иерог-лифов. «Слепой исполнитель» - именно эти два слова будут гордо реять над планетой, ввергая истинных ценителей прекрасного в чувственный экстаз и эйфорию.
Либретто замысливалось таким.
Худенький мальчик с детства мечтает стать судебным исполнителем. Об этом он рассказывает всем своим знакомым, но те решительно не понимают его и даже смеются над ним. А тут еще выясняется, что мальчик незрячий. Постепенно он растет и превра-щается в прекрасного юношу. Он обращается в судебные инстанции с просьбой при-нять его исполнителем, но повсюду получает отказ. Юноша в отчаянии, он готов рас-статься с мечтой, а вместе с ней - и с жизнью. Случайно встретившаяся на его пути мо-лодая вдова викария, натура страстная и открытая, заражает молодого человека своей энергией; внушает уверенность в силах. Юноша утраивает усилия и добивается долж-ности. Теперь он ходит по квартирам осужденных и ощупью описывает подлежащие конфискации вещи, не пропуская ни одной. Он честен и неподкупен, он попросту не замечает предлагаемых ему богатых подношений. Постепенно он становится лучшим судебным исполнителем. Однажды его посылают описывать имущество в доме состоя-тельного сеньора. Юноша предварительно ознакомился с его уголовным делом и впер-вые испытывает сомнения в справедливости приговора. Он начинает самостоятельное расследование, вдова викария страстно помогает ему, они убеждаются, что сеньор стал жертвой ошибки и представляют суду неопровержимые свидетельства его невиновно-сти. Суд пересматривает дело. Сеньор освобожден. Юноша возвращает ему сбережен-ное имущество, а сеньор, оказавшийся хирургом-окулистом, возвращает юноше зрение. Юноша женится на красавице (теперь он может убедиться в этом) вдове. Благородный сеньор, отгуляв на свадьбе, умирает, завещая молодым свое состояние. У молодых один за другим рождаются дети. Конечно, все они станут судебными исполнителями...
Прекрасного юношу Арефьев планировал написать с себя, прообразом благород-ного сеньора должен был стать один его приятель, находившийся под следствием, а вот наполнить своей плотью и кровью еще аморфную фигуру вдовы предстояло Клементи-не.
Арефьев знал, из какого сора вырастают стихи и справедливо полагал, что проза воспроизводится из материала ничуть не лучшего. Его тянуло именно к прозе. Не хоте-лось подавать либретто (пусть всего лишь несколько страничек!) торопливой необяза-тельной скороговоркой, как это было принято в композиторских кругах. В подобных набросках содержалась лишь информационная суть событий, происходящих на сцене - Арефьев мыслил изготовить изящный смысловой стерженек оперы, сам по себе яв-ляющийся высокохудожественным произведением, достойным своего гениального симфонического воплощения.
Вот почему до поры до времени он не выметал сор из избы.
Предоставив Клементине относительную свободу действий, он изучал материал, поражаясь все более (и еще не осознавая грозившей ему опасности) демоническому разгулу страстей, вырывающихся из обрушившейся на него женщины-тайфуна.
Болезненней всего была, конечно, интимная сфера. Арефьев, не дурак и дока по части подобных отношений, в моменты близости с Клементиной как бы умирал и бес-плотный отлетал чуть вверх и в сторону, обреченно и скорбно наблюдая ужасы, кото-рым подвергалось его моложавое еще тело.
Убедившись, что выжать из него более ничего не удастся, Клементина еще неко-торое время бесновалась по инерции, постепенно уменьшая амплитуду движений и приглушая выкрики, наконец, она оставляла его; душа Арефьева, помедлив, опасливо возвращалась в поруганную и истерзанную плоть, композитор со стоном разлеплял примятые веки и долго не мог шевельнуть ни единым членом, а Клементина уже носи-лась по квартире, одновременно чиня, стирая, готовя и убирая.
Вот эти действия можно было бы и приветствовать - холостяцкая квартира Арефьева была подзапущена, его белье загрязнилось, обветшало и нуждалось в осве-жении, а композиторский желудок истосковался по сытным домашним обедам - увы! - конечный результат всего, предпринимаемого Клементиной, был обратным предпола-гаемым ожиданиям. Излишний напор был тому виной или же обыкновенная неуме-лость - какая разница?
То, что она готовила, не становилось пищей, то, что стирала или чинила - больше не могло быть надето, а уж если Клементина убирала - то навсегда.
Арефьев чувствовал, что никакой вдовы викария из Клементины не выйдет. Есте-ственно, он не мог списать с нее внешних данных героини, но надеялся все же приспо-собить Клементину к либретто, заимствовав для персонажа десятую или сотую часть ее темперамента. В этом случае на подмостках могла появиться нормальная, исполненная сильных страстей женщина.
Затея была обречена. Клементина оказалась удивительно цельной и неделимой натурой. Она могла дать все или ничего.
Арефьев наливался холодным бешенством. Его финансы и возможности таяли на глазах, его нервы были на пределе.
Решившись, он накостылял Клементине по шеям, выставил за шкирку из кварти-ры и, улюлюкая, долго гнал по улицам.
Наступила зима. Она припорошила шероховатости, убрала полутона, придала пейзажу холодную четкость и контрастность. Естественные декорации за окнами звали к настоящей большой работе, и Арефьев истово навалился на нее. Отрешившись от все-го плотского, он самозабвенно искал запрятанную в клавишах истину. Его "Слепой ис-полнитель" должен был стать не только гениальным балетом - таковые случались и в прошлом - этому произведению предстояло выполнить роль мощного потока свежего воздуха, ворвавшегося в застоявшееся камерное пространство. Арефьев дерзновенно посягнул на каноны, казавшиеся незыблемыми, он решился попрать краеугольные кам-ни симфонистики, вырыть их из тектонических глубин, пристально рассмотреть новым взглядом, почистить, подровнять и зацементировать по-новому. Человечеству, брошен-ному в отчаянную круговерть бытия, некогда выбирать, а выбирая, можно и ошибиться - значит, настало время для Универсальной музыки, равно пригодной и для свадьбы, и для похорон.