В электричке

 
Она вскакивала легко в эту короткую быструю электричку, связывающую толстой юркой змейкой две западные провинции со столицей.  Устраивалась удобно возле окна, недалеко от входа.  Всегда садилась в первый вагон второго класса.  Такая стабильность была ей свойственна во всем, она не замечала, что сидит всегда в одном и том же уголке этого скорого поезда...
Сначала любовалась неброским пейзажем за окном, ровной полоской горизонта, вечнозелеными лиственницами, аккуратно подстриженными кустарниками и ухоженными лужайками чужих садов,  провожала  взглядом небольшие домики и шикарные виллы, засеянные поля и ровно выстроенные, засаженные  по линеечке рощи. Иногда мимо окна проносились  и небольшие, очень холеные городки и деревеньки.
Полюбовавшись привычным пейзажем, она открывала толстые, исписанные аккуратным почерком тетради и папки с фотокопиями университетских лекций и с явным удовольствием вперяла свой взгляд в них.  Она делала все легко и с удовольствием, даже чтение длинных, заковыристых текстов казалось ей легким и милым времяпровождением...

С некоторых пор у нее появились постоянные попутчики, отличавшиеся таким же постоянством, что и она:  они садились всегда напротив, невольно выбрав свои места возле этой девушки с большими  серыми папками, заполненными неудобоваримыми на их взгляд текстами.  В тетрадки и подшитые аккуратно листки они заглянули вначале с любопытством и, поняв, что там все слишком сложно и ничего не понятно, написано на чужом языке, потеряли всякий интерес и к девушке, и к ее текстам.

Их было двое - мужчина и женщина, они подсаживались на следующей станции,  шумно радовались встрече, долго размещались, разоблачаясь от слоев одежды - курток, шарфов, вязанных шапок, кофт -  и делясь новостями.   Она не прислушивалась, хотя и не могла не заметить, что они говорят на ее родном языке, и что она становится единственной в вагоне, понимающей разговор этих людей. 

Они думали, что были непонятны, иноязычны для окружающих  и не стеснялись говорить о том, что никогда не рискнули бы вынести из дома и обсудить в общественном месте.  Она иногда еле сдерживалась, чтобы не захихикать или не выдать взглядом, что прекрасно понимает их разговор.  Опасалась больше всего того, что выдав себя, признавшись, что она - их соотечественница, сразу же потеряет те драгоценные полтора часа, что были выделены ей для подготовки к экзаменам.  Что ее начнут тормошить, расспрашивать, загружать теми самыми новостями, в курсе которых она и так невольно была.  Она только внимательнее вчитывалась в свои трудные лекции и старалась не отвлекаться и не потешаться над сложившейся ситуацией.

- Нет, не понимаю, каким хреном меня сюда занесло, - слышала она привычное вступление мужчины и углублялась в свою лекцию.
- Хуже места на земле трудно найти и только такие наивные и глупые люди, как я, остаются здесь и ждут у моря погоды, -  поддерживала тему женщина.
- Ты слышала, Васюкам опять отказали?
- И Петричам тоже!
Дальше начиналось самое забавное, на ее взгляд, самое смешное - главное, не прыснуть!

- Какие здесь страшные дома, ты посмотри в окно!
- А чего там смотреть, живут, как ущербные!
- И леса настоящего нет, палки облезлые натыканы в землю...
- Города убогие, улицы узкие, грязные... то ли дело у нас - проспекты широкие, бульвары, засаженные липами. И все сверкает!

Она давно обнаружила, что эти двое, с таким упоением ругающие чужбину, были не только ее соотечественниками, но и земляками, они жили когда-то в одном городе!  И так хотелось ей напомнить, что в том маленьком украинском городке два трамвая не могут разъехаться на узких  улицах, которые в последний раз  подметали еще до Первой Мировой войны.
Но она молчала.

- Они все здесь - жадные и мелочные!- развивал тему мужчина и переходя к следующему кругу привычного разговора - обсуждению местных жителей.
- Тупые и не образованные!
- Навязчивые! Я уже шесть лет здесь живу и все не могу привыкнуть к тому, что со мной в деревне все здороваются.  Всякий раз пугаюсь!
- Да, чего, действительно, цепляются?!

Наступило долгожданное молчание.  Она тихонько вздохнула.  В ней было больше симпатии и сочувствия к этим людям, чем раздражения.  Она не пыталась их оправдывать, скорее жалела.  Она посмотрела на своих попутчиков и улыбнулась им.  Наверное, на этот раз не сможет промолчать, сейчас что-нибудь скажет...

- И все-таки,  какие уродливые люди здесь живут, - сказали ей в лицо.
- Лица у них рыбьи, холодные. Но особенно женщины здесь страшные, плоские, как блины и бесцветные! - подтвердил мужчина, не ответивший на ее улыбку.  Он явно имел в виду ее...

"Загостились, бедные! Трудно им, не нужны они здесь никому..." - вскользь подумала она и углубилась опять в свои лекции. Ее немного удивило то, что попутчики оказались такими не наблюдательными, что не заметили, как она стушевалась и даже немного покраснела от их слов. Но она недооценила их.
- Особенно некрасивы местные женщины, когда они беременны, - громко прошептала ее попутчица в направлении уха своего приятеля.
Они заметили ее живот под толстым свитером!...

Она была светленькой, неброской и скорее походила на местных белокурых стройных жителей, чем на сидящих напротив нее крепких широколицих земляков с выразительными черными бровями. Выглядела очень юной, со свежей кожей и пепельными пушистыми волосами, хотя ей перевалило уже за тридцать и она ждала третьего ребенка. Работала очень много - на полной ставке, еще училась в университете, строила вместе с мужем дом и воспитывала двух крошечных сыновей. И эти полтора часа в электричке были для нее таким подарком, глотком воздуха в ее переполненной хлопотами жизни, где дни были запонены работой, стройкой, учебой, а ночи - плачем младшего сына. Она ничего не знала о сидящих напротив людях, но догадывалась, что они уже шестой год изнемогают от безделья, категорически отказываются учить местный "моржовый" язык и живут только новостями с большой земли - с исторической родины. Живут за счет пособия и ездят еще куда-то за гуманитарной помощью...

Эти совместные поездки продолжались еще пять месяцев. Она читала свои лекции в серых папках об антиохийской и александрийской философских школах, об экзистенциалистах и отце Павле Флоренском... И не собиралась пересаживаться подальше от них, боясь ненароком обидеть. Хотя они едва ли заметили бы ее исчезновение. Все время их совместной поездки ее попутчики были заняты только тем, что ругали свою неудавшуюся в этой  стране жизнь. А заодно и саму приютившую их страну -  тихую, уютную и совершенно для них чужую.

А потом она пропала, в одну из их совместных субботних поездок попутчики не обнаружили ее на привычном месте и сразу же высказали верное замечание:
- Наша девчушка, наверное, родила.

Она появилась в своем привычном уголке у окна через месяц - со своими огромными, толстыми папками в большом портфеле и крошечной переносной колыбелькой, в которой лежала аккуратная белокурая куколка с ангельским личиком. После родов она сильно похудела, необыкновенно похорошела и вся словно светилась. Замечание типа: "Особенно уродливы местные женщины после родов" она перенесла бы стоически!

Когда она доехала до столицы, то собрала папки в портфель и укутала спящую дочь в легкое одеяльце. Взгромоздила всю свою ношу на хрупкие плечи и направилась к двери. Попутчики вдруг неловко встали и, не сговариваясь, отправились следом за ней - они хотели помочь ей выйти из вагона, уж очень тонкой и даже слaбенькой казалась она, нагруженная колыбелькой и тяжеленным портфелем.

Они помогли ей, выгрузили сначала ребенка, потом подхватили молодую маму с увесистой сумкой и мягко опустили на землю.
"Какие все-таки наши люди добрые и отзывчивые", подумала она и громко, с чувством сказала на своем и их родном родном языке:
-Спасибо вам большое! Счастливого пути!

Больше она их в этой электричке не видела...