ИЗ БУХЛОВКИ В ЗАВЯЗОВО (и обратно…)
Вообще-то, наша деревня называется Бузлово, но по понятной причине народ переименовал её, не официально конечно, в Бухловку и очень этим своим остроумием гордится.
Дураки, да?
А соседи наши из Завьялово, те свое село не иначе как Завязово называют. И причина тому тоже есть, и тоже всей округе понятная. Кто из Бузлово женится на завьяловской, всё, считай, пропал для друзей - завязал, будто непьющим родился. И это с любым бузловским мужиком может случиться, проверяли. Потому нормальные парни из Бузлово только на своих девках и женятся.
Правда, чтобы в церковь на собственное венчание попасть, всё равно в Завьялово придётся тащиться…
Да, чем село от деревни отличается, знаете, небось?.. Правильно - в селе церковь есть.
Ну, ладно…
Мой брательник никогда нормальным не был, потому и женился на завьяловской. Как не пил до свадьбы, так и теперь не пьёт. Ну, не то что бы совсем не пьёт, а, наверное, правильнее будет сказать, - как мы не пьёт.
А то, что я в Завьялово на крестины был приглашен, это еще раз доказывает - завьяловские нас за людей не считают. Вместо шутов на гулянки зовут, а потом всякие гадости про нас рассказывают, и никто из наших опровергнуть их россказни не может по причине пробела в воспоминаниях, иногда длинной в сутки. А случается и более чем в сутки. Поэтому, собираясь к соседям на праздник, я дал себе обещание, что пить буду что-то одно, ни с чем не мешать и не больше остальных прикладываться. Завьяловские, ведь, они только и ждут, что бузловский нафигарится бесплатной дурилки и цирк начнет показывать. Ну, думаю, хрен вам по всей морде. На этот раз цирка не увидите, я, как почувствую, что меня понесло, так дёру до дому и дам. А вы, в качестве карикатур, свои рожи в зеркале до опупения изучайте. Как поймёте, в каком месте смеяться, так сразу нас и зовите, вот вместе-то и поржём.
С такими вот, светлыми, можно сказать мыслями, я на крестины и угодил. А уж что из этого вышло, вы, небось, знаете. Теперь моя история вместо лекции о вреде пьянства.
И не только в нашем районе. Гордеич, вон, как его жена померла, уехал к своим детям и, теперь в сибирской глуши про меня байки травит. Прислал через год деньги, всем кому должен был, всем прислал, и письмо сопроводительное, кому что полагается, кому сколько причитается. А тебе, - пишет, - тебе Шуримон памятник надо поставить. Уж очень твоя история стала популярной. Меня теперь везде приглашают, просят рассказать кошмарную твою историю и все удивляются, как ты с ума не спятил, такое пережив. Вот ведь крепкий какой, ты, Шуримон, оказался. Сам знаешь, что с людьми делается, когда они эту историю слушают. Все по-разному её переносят. Некоторые и верят-то с трудом, хотя какой из меня рассказчик, так - балабол. Так что, Шуримон, популярная ты теперь личность, а через тебя и я популярным стал.
Да, каждый теперь мою историю рассказывает. Все за мой счет популярность зарабатывают. А всего-то делов - нажрался я как истинный бухловец. Меня теперь не только на крестины, ни на какое мероприятие в Завьялово не зовут. Вдруг опять чего вытворю, хоть и не пью я с тех пор. Ну, не то, чтобы совсем не пью, а скорее, как раньше не пью. А с водкой и вовсе дружбу порвал…
Но, думаю, не правильно это - держаться от человека на расстоянии только потому, что однажды водка ему мозги затуманила. Вон, по ящику показывают, государственные дела тоже выпивоном сопровождаются. Так что ж теперь и от политиков, и от решений их за версту шарахаться. Хотя, пёс их знает, этих политиков. У нас в Бузлово, например, таких предложений, насчет как дальше жить, даже пьяный дурак и то не придумает. А вы говорите, водка - дурь и все такое…. Да у нас в деревне, если хотите знать, из поколения в поколение народ пьет, а страну разорить никому в голову пока не приходило. Ну, это… пока …
Ну, ладно, а то про политику ещё, чего доброго, начну. Прилипчивая это тема, однако…
Вот, значит… На Троицу это было. Июнь в том году, если помните, выдавал по ночам такие дожди, что реки как весной разливались. А с утра солнце за работу принималось, и, ёксель-моксель, такая начиналась баня!.. Часам к четырём парилка эта в сухую жаровню превращалась. И лишь часов после девяти вечера можно было вздохнуть с облегчением.
Время сенокоса, а, поди ты, покоси. Трава с утра в воде лежит. Днем воздух в горячий кисель превращается. А к вечеру, после такой погоды, мошка насмерть заест.
Вот во время этого пекла, брательник мой Игнаша, решил своего выродка окрестить. Я так думаю, что если бы в крещёные принимали сперва на рожу взглянув, российский люд и по сей день креста бы не понюхал. Я братцу этого конечно не говорил, надеюсь даже спьяну, но когда на чадо-то евоное глянул, подумал насчет рожи-то. Это ж надо было такое сотворить!.. Это как же природа должна человека ненавидеть, что бы так с ним разделаться?!.. Потом, пригляделся правда и, почти всех предков, кого в лицо помнил, вроде как опознал, но все равно, жуть берет. И вот что удивительно, родители со своими уродцами сюсюкаются, как с ангелочками. А может это они нам мозги засоряют? А сами удушить готовы то, что на свет произвели. Ведь, вряд ли кто станет мечтать о таком, извиняюсь за выражение ребёночке, от которого окружающих воротит, как от блевотины. Воротит, не воротит, а по обычаю волокут чадо к попу, а уж он знает, как в веру обращать. Ему с любой рожей сгодиться прихожанин-то. Я даже так думаю, что за деньги попы и скотину крестить станут. А что, голубых, вон, венчают и ничего. А скотина, она по сравнению с голубыми, вроде как и разум имеет. От скотины одна только польза людям, а от голубых - срам, да неприятности…
Всё это, да и не только это, приходило мне в голову, пока наблюдал я за церковным действом. Мучительно всё это было мне видеть, когда я думал о том, какой не богоугодной попойкой, в конце концов, это обернётся. И о каком таинстве может идти речь, когда священник свою работу делает, чтобы хлебом себя обеспечить, а прихожанин крестины затевает, что бы от других не отличаться, да и попить-погулять заодно!..
Ну да ладно, в конце концов, тягомотина эта кончилась и мы все, рабы божьи и не очень божьи, за столом оказались.
В деревне, как известно, в отличие от города, с нравами построже. Потому, каждый место своё знает. Молодёжь к женатым, да замужним с разговорами зря не пристает, держится обособленно. А народ постарше, те всем своим поведением пример подают. Ведь, девки, да юнцы, которые вокруг юбок вьются, завтра сами мелюзгу воспитывать будут. А какими они своих детей вырастят, это сегодня от нас, от тех на кого они смотрят, зависит. Вот и пыжишься изо всех сил, чтобы не стать как наш бузловский Борисыч, которого уж и отцы наши плохо помнят, да в пример приводить не забывают, когда о пьянке речь заходит. Уж чего он, Борисыч этот, учудил, я на досуге расскажу, но вот пример так пример, это точно. Так что чудить пока никто не собирается, это всё потом, возможно, кто-то себе и позволит. А пока, все по порядку расселись, по родству, по старшинству. Никто никуда не влез, культурные все, пока тверёзые.
Бабы ждут не дождутся, чтобы закусками похвалиться. А похвалиться есть чем. Ведь почти в каждой семье женщина, да не одна, найдется, которая своим фирменным блюдом на всю округу славиться. В ресторанах, между прочим, так не кормят, как в деревне по праздникам можно оторваться.
Да, когда попадаешь за праздничный стол в деревне, понимаешь, что жил не зря. Чего бы с тобой в жизни не происходило, как бы судьба с тобой не обходилась, за столом начинаешь понимать, - вот оно, то, ради чего все невзгоды терпел. Не стол, картинка!
Чего тут только нет! Пригляделся, сервелата нет. Очень мне этот колбас понравился, когда в райцентре, в кафе, на свадьбе гулял. Правда, свадьба та через шесть месяцев разводом обернулась, но колбасятина все равно не забывается. Ну да ладно, в деревне и без нее закуска что надо. Если бы городские так питались, как мы, то не ходили бы зеленые, как гуманоиды. Вот!
Выпивка, это отдельный разговор. Редко кто у нас, да и в Завьялово, покупать станет то, что самому потом пить придется. Почти все сами делают, благо сырья предостаточно. Разнообразию и фантазии нет предела. Каждый отдельно взятый напиток - целая история, уходящая корнями в те времена, когда на Руси, как известно, такого повода как крестины просто быть не могло. Самогоном эти произведения назвать ни у кого язык не поворачивается. Вот из города привозят бурду всякую, это точно самогон. А у нас, даже водкой свои творения редко кто называет. Так и говорят: - Вот, попробуй моего, небось, такую песню еще не слышал. Вот так! Да что там песню, я бы даже сказал симфонию можно написать, испив то, во что люди душу свою вкладывали. Самому последнему пьянице из Бухловки никто сивухи не нальет, даже самая строгая завьяловская тетка. Потому - никто гадость не производит. А иначе как лекарством для души эти напитки не назовешь. Вся мудрость предков в тебя врывается, когда освещает напиток спрятанные иногда от самого себя тайны души человеческой.
Большую роль, как я понимаю, здесь играет и то, из чего все это делается. Ведь растет все, на той же земле, что и мы выросли. Представьте себе сибирского мужика, пьющего ямайский ром. Тьфу! Такое не только предательством назвать трудно, этому вообще названия нет, я думаю, ни в одном языке мира. А что он этот мужик чувствовать должен? Кроме желания поспать, ничего. А после, от пребывания в теле инородной субстанции, еще и похмелье тяжелое грозит.
Есть и пить человек должен то, что сам вырастил на земле, на которой его родиться угораздило, и где предки его жили. Здесь каждая травинка тебе родная. А какое родство может быть у русского мужика и пойла из сахарного тростника? Вот так-то!
Философствовать на эту тему можно до бесконечности, но лучше конечно, действие, оказываемое напитками, на себе опробовать. Ведь кто правильно употребляет, тот никогда спиртное не ругал, а наоборот, считает неотъемлемым и в будни, и тем более в праздник. Если, как говорят в народе, меру знаешь, вреда от выпитого не будет. Ну а уж что пить, это и так ясно, не бурду, а эликсир радости и здоровья душевного. А вообще, это каждый для себя решает. Все помнят - вопрос «пить или не пить?», так и остался открытым.
Я-то для себя давно решил, поскольку с чувством меры у меня проблемка есть, то надо меру эту соблюдать, на других глядя. Сколько сосед выпил, столько и тебе положено. А если перегонишь его по количеству выпитого, он может тебя и не догнать вовсе. Да и не в этом беда, что он тебя не догонит, а в том, что оторвавшись от коллектива становишься как назойливая муха, которая хоть и маленькая, по сравнению, скажем с коровой, а надоедлива до неприличия. И если муху, в конце концов, хвостом корова прихлопнет, то с человеком коллектив поступает более гуманно, коллектив перебравшего старается изолировать и в дальнейшем всячески избегать. Но гуманизм этот на человеке сказывается по-разному. Кто-то осознает свою вину, а кто-то на весь мир злым становиться. Последние, как правило, попивать сверх меры начинают. И в будний день и в праздник их встретить можно с физиономией, которую ненависть так разукрасила, что владельцу такой физии пропуск в Ад не нужен. Ну да ладно, их у нас немного, а пополнять их ряды никто не рвется. И я тоже не рвусь. А потому, будучи приглашен за праздничный стол, все это помнил и меру соблюдать старался, пока не оказалось, что гулянка вовсю без меня идёт, а я отдыхаю в сарае, где брательник лопаты и вилы хранит.
Вышел я из сарая, а в голове какая-то чушь вертится. Что-то напеваю на знакомый, как мне кажется, мотив, что-то типа: - Вышли мы все из сарая.
Где я эти слова взял, не помню, но мотив уж больно знакомый.
Вышел я, значит, смотрю по сторонам, замечаю, что вечереет уже. Интересно сколько я в сарае провалялся? Ну, это, слава богу, есть у кого спросить, ведь завьяловские так как мы не напиваются. Они вообще пьют, как мне кажется, чтобы мы на них косо не смотрели. Да и то, рюмку поднимают только когда чувствуют на себе взгляд бухловца.
Видать, я в какой-то момент отключился и меня, как раненого матроса отнесли в «лазарет». Проспался я до полной готовности продолжить гулянье и наверстать упущенное. Аппетит зверский, следов злоупотребления никаких, так что стряхнул сено, где оно на мне как шерсть торчало, и пошёл в дом. Праздник-то в самом разгаре.
- Ну что, выспался? – встретили меня на удивление трезвые голоса.
- Ага – говорю, - проспался, как заново родился.
- С такими рожами не рождаются, – это, слава богу, не мой брательник сказал.
- Так я же, заново родился. С какой рожей хочу, с такой и рождаюсь. Вот!
- Акушерку не напугал?
- Кого-кого? – спрашиваю.
- Ладно, садись. Теперь мы твою меру соблюдать будем. Налейте ему чего покрепче, пусть проснется окончательно, - это уже брательник распорядился.
Оказалось, выключился я довольно быстро. Уж больно крепкая у них, у завьяловских, водка. Но оно и понятно, они же её не такими дозами принимают. Понюхают рюмку, а мы за них отдуваемся, не пропадать же продукту.
Посидел я, послушал их болтовню, да и заскучал. А уж когда пьянь в голову ударила, решил, что домой пора.
Одно меня беспокоило. Судя по всему, никто никуда не собирался, а это значит, что идти мне домой пешком. А приехал я сюда с Лёнькой и с его женой, на его же мотоцикле. А Лёнька уже дома. Нагулялся, значит, приятель-то мой, а меня что ж, не мог в люльку погрузить, да и до дома доставить?
Начал, было, я по этому поводу возмущаться, а мне и говорят, что меня на этот мотоцикл по причине полной невменяемости, сажать Лёнька не стал. Боялся, что я по дороге из коляски выпрыгну, да шею сверну.
Ладно, с Ленькой-то я разберусь, а вот жена, как? Что я ей скажу?!.. Она мои объяснения и слушать не станет, если я среди ночи заявлюсь. И Лёнька ей не объяснение моего долгого отсутствия, а наоборот, подтверждение того, что я нажрался, как свин, и меня не отпустили. Или хуже того, валяюсь где-нибудь, когда все порядочные люди дома хозяйством заняты.
Ну да ладно, идти-то надо. Собирался я не долго, с часок. А вы что ж хотите, чтобы я с народом не попрощался? Я как человек, с каждым на посошок поднял. С каждым добрым словом перемолвился. Ну а когда я по второму кругу прощаться начал, брательник меня снабдил литровой бутылкой собственного производства и пошел проводить до калитки.
- Слушай, вот-вот дождь начнется, может возьмешь, чем накрыться, в случае если как следует вдарит. Грозы-то по ночам такие грохочут, что скоро как старуха креститься начну.
- Вот я и буду креститься – говорю я ему, - глядишь, пронесет.
- Да, ты смотри, как бы тебя на самом деле не пронесло. Вон, позавчера, так над самым домом шарахнуло, что я, как говориться, обделался легким испугом.
- Ну ладно, чего там у тебя есть, накрыться, от стрел громовержца, давай, уговорил, - успокоил я брата, а сам думаю, - дожди нынче, действительно, не просто сильные, а просто жуть. Прямо кино про потоп всемирный снимать можно.
Пока я бутылку пристраивал, брательник в дом сходил. Приносит он мне армейскую плащ-палатку, в каких господа офицера в непогоду службу несут.
- Вот, - говорит, - от стрел громовержца, конечно, не спасет, а простуды избежать можно, давай, помогу надеть.
Пока я пытался в непривычную для меня одежду влезть, далеко где-то прогрохотал гром.
- Во, видал, чего начинается, так что ты лучше подумай, может, останешься? В поле, да в лесу в такую погоду не весело.
- А я вот чем настроение поднимать буду, - хлопнул я по выпиравшей бутылке, - я же вроде как не один теперь.
- Ну, смотри, водка никогда хорошим товарищем никому не была.
- Как ты можешь такое говорить, когда больше двухсот грамм никогда не принимал? - спрашиваю я.
- А потому и не принимал, что знаю, с кем водить дружбу, а кого сторониться надо.
- Ой, - говорю, - проповедей только не надо, ладно.
- Да знаю я, никакие проповеди тебя от этого пристрастия не отучат. Это я так, по привычке, как старший брат. Не обижайся.
- Ладно, старший брат, иди вон… чадо свое воспитывай, а я как-нибудь в своей жизни сам разберусь.
- Ну вот, обиделся. Нехорошо так прощаться. Давай лапу и забудь, ничего я тебе не говорил. Нормальный ты мужик, только не повзрослеешь никак.
Не знаю как у брательника, а у меня неприятный осадок после этого разговора остался. И пока я к подарку не приложился, чувствовал себя человеком, получившим по болевой точке от профессионала. Это ж надо, по такому месту попасть. Да разве можно слабости человеческие обнажать и солью проповеднической безжалостно посыпать.
Но настроение у меня быстро сменилось, и не только от выпитого, а еще оттого, что гроза, явно приближалась. Ветерок подул неслабый, да и гром гремел уже настолько близко, что про обиды я мигом забыл.
Шёл я довольно-таки быстро, хотя, со стороны выглядело это, наверняка, комично. Ведь когда сам пьяный, своей неуклюжести не замечаешь, наоборот, кажется, что ведёшь себя уверенней, чем все трезвые вместе взятые. Несмотря на то, что носило меня, как неуправляемое судно в шторм, я не споткнулся ни разу так, чтобы упасть. Да и падать мне было опасно - или бутылка разобьется, или сам подняться не смогу без посторонней помощи. А помощи мне ждать неоткуда, этой дорогой часов до семи утра вряд ли кто поедет.
Вот эти не веселые думы, да гроза надвигающаяся, натолкнули меня на бредовую мысль. Решил я срезать путь, пойти через рощу у старой фермы. Хотя… там и фермы-то никакой давно нет, одни развалины. Правда, был я там в последний раз… лет эдак семь назад, но то, что тот путь короче, помнил всегда. Дорогой этой никто никогда не ходил, так как место вокруг рощи считалось нечистым. Фигня это конечно, но слухи не сами по себе возникли. Скорее всего, еще до революции невзлюбили это место за то, что барин на этой ферме, говорят, крестьян насмерть запарывал. А кто говорит не барин это вовсе был, а управляющий. Барин в те места и нос не показывал, чего ему там делать-то. После бунтов октябрьских барин за границу дёру дал, а управляющего, говорят, убили жестоко, и участвовали в злодеянии этом одни бабы, видать настрадались. А еще говорят, пропадали там еще при царской власти девки, да ребятишки малые. За руку, конечно, никто пойман не был, но догадывались, куда народ девался. Торговал, собака управляющий, людьми-то, прямо как вещами. Снасильничает девку, и позор её предлагает уладить хитрым способом, в город, мол, на работу устрою, и никто ничего не узнает. У него в городе, в доме для развлечений, кто-то из знакомых работал, вот туда он несчастных и пристраивал. А ребятишек, тех говорят, цыганам продавал, за копейки. Вот так то.
Ну да это всё только теперь обросло такими подробностями… Хотя, спросить-то уже не с кого, а значит, и верить во всё это – бабье дело. Но место, всё же, обходили. Не сговариваясь, обходили. А если всё же приходилось через старую ферму идти, то в одиночку никто не ходил, даже мужики. И шли молча, будто боялись разбудить кого. Настроение, конечно, потом на весь день портилось, но никто эту тему не трогал, будто она запретная.
А теперь там строительство председатель затеял. Хочет свинарник построить, на сколько-то там голов. Доход, говорит, от свиней куда больше, чем от вас всех вместе взятых. Ну, ему и ответили тем, что на строительство пришлось нанимать людей из райцентра. Никто из наших, и даже из завьяловских, на стройке этой работать не согласился. А может, боялись места нехорошего, да самим себе признаться не могли.
Теперь это не важно, стройка вроде уже вовсю идет, так что нашим там делать нечего. Рабочие, нанятые председателем, жили прямо на стройке, а по выходным домой уезжали. Так что бояться мне там нечего и не кого, а в бабьи сказки я не верю. Пусть глупые тетки своих детей пугают привидениями разными, да худыми местами.
Вот меня туда и понесло по причинам вам известным. Ну, во-первых, пьяному море, как известно, по… щиколотку. А во-вторых, дорогу сократить сама природа велела. Гроза вот-вот начнется. Ветер уже такой поднялся, что и трезвый шел бы не ровнее меня. Так что, задержавшись на повороте для секундного раздумья, повернул я в сторону старой фермы.
Шёл я, завернувшись в плащ-палатку. Ветер то подгонял меня, то тормозил движение, то бросал из стороны в сторону. Дойдя с большим трудом до стройки, я решил осмотреться, все-таки, давно я тут не был, сориентироваться надо пока не стемнело совсем. По небу на бешеной скорости летели рваные облака, через которые как фотовспышка иногда светила почти полная Луна. Вот в таком жутком фантастическом освещении, когда с одной стороны ещё закат едва-едва светит, а сверху Луна, можно сказать, сверкает, предо мной предстало нехорошее место.
Стройки как таковой я не заметил, разве что повсюду, то тут, то там, лежали стройматериалы, да вагончики, в которых по рабочим дням жили строители, стояли рядком. Старенький экскаватор замер, как динозавр. И не души. Пока я обстановку изучал на предмет - как пройти, ветер так наподдал, что я рванул к технике поближе, укрыться от порыва, пока не сбил с ног. На какое-то мгновение протрезвел даже, от страха.
Это теперь я знаю, что был у меня шанс не вляпаться в историю, сделавшую из меня посмешище. Ведь когда на секунду хмель из меня страхом вышибло, была у меня мысль, повернуть назад и пойти той дорогой, которой все нормальные люди ходят. Но тут так громыхнуло, что я, решив на одном дыхании преодолеть нелюбимое в народе место, рванул в сторону родной деревни почти бегом.
За что я там ногой зацепился до сих пор не знаю, но в следующую секунду понял, что опоры под ногами нет, и тут же грохнулся с высоты метра два, как мне показалось, в образовавшуюся под ногами пустоту.
Последней мыслью, перед тем как приземлиться, было – уберечь бутылку. Прижав бесценную ношу к груди, я принял свой вес на правое плечо и, конечно, на свою многострадальную голову, и тут же сознание меня покинуло.
Очнулся, тело болит почти везде, а особенно правое плечо. Рука правая, та вообще онемела, сломал или отбил, не понятно. Кое-как встал. Рука висит плетью и поднять её не получается, боль в плече такая, что я все попытки пошевелить рукой прекратил. Зато голова светла, как небо после грозы, вся пьянь из меня куда-то делась. Да и дождя пока нет, все никак не начнется, слава богу. Даже ветер, вроде как стих.
Походил я по яме, в которую угодил, и понял, котлован это, под фундамент для свинарника. Вырыт он на совесть. Форму имеет прямоугольную, прямо по периметру свинарника будущего. По слухам, тут какое-то оборудование современное должны поставить. Не то кормушки какие-то автоматические, не то… транспортёры для дерьма свинского… Не помню. Но для того этот котлован и вырыли таким глубоким, чтобы это оборудование здесь разместить. С одной рукой из него не выбраться, высоко слишком. Да и стены эти сволочи какие-то ровные сделали, зачем, спрашивается. А если кто сюда упадет, ему что, маму звать? Сел я в углу котлована этого, достал бутыль и давай из неё тянуть… за горе своё.
Выпив небольшими глотками примерно половину бутылки, я уже потихоньку смирился со своим положением, и решил, что раз дождя нет, то до утра мне лучше не дергаться. Завернулся я в плащ-палатку и заснул, устроившись так, чтобы отбитые места не причиняли мне боль.
Вообще, сны пьяного человека, это отдельная реальность, я давно в этом убедился. Человек, регулярно пьющий, почти не отличает события, происходящие с ним во сне, от повседневной реальности. Запойный алкоголик живет в таком запутанном мире, что разобраться во всем, с ним происходящем, вряд ли когда сможет. Посторонняя помощь, для него только помеха, так как он привык доверять, как и все мы, только своим чувствам и ощущениям. А рассказы окружающих выглядят для пьяницы неубедительными байками, преследующими одну только цель, напугать алкаша до такой степени, чтобы он, и думать забыл о водке.
Ночью дождь все-таки пошел. Да какой! Я ничего подобного никогда на своей шкуре не испытывал. Полило как-то сразу, без предварительной, как положено, артподготовки. Стены котлована, пленником которого я стал, буквально в считанные секунды превратились в жижу, которая вместе с дождевой водой стала заливать все вокруг.
Я всё это слышал сквозь сон, который был подкреплен изрядной дозой выпитого и, вполне возможно, многое мне просто померещилось. Но дождь был сильный, а деваться мне было некуда, да и просыпаться не хотелось. Ведь для меня проснуться в той обстановке, значит еще раз убедиться, в какую нелепую ситуацию я угодил. А я и без того был расстроен своим положением. Поэтому, подтянул плащ-палатку, свернулся калачиком, и, убедившись, что вода нигде не проникает, начал проваливаться в сон, из которого уже почти и не выныривал. Комья земли барабанили по всему телу, но меня это уже не беспокоило. Промелькнула, правда, одна мысль – на кого я буду похож после такой ночёвки, - но хмель и усталость быстро взяли своё. Сквозь сон я слышал какой-то странный гром, совсем не похожий на настоящий. Но то, что происходило вокруг, уже тесно переплелось с тем, что мне снилось.
Просыпался я тяжело, продираясь через туман смутных воспоминаний о том, кто я такой и что со мной произошло, и что приснилось. Всё тело было сковано жутким холодом. От холода я, видать, и пробудился. Такое со мной случалось не раз, приходилось ночевать, мягко говоря… не дома. И по опыту я знал, что это быстро пройдет, если тут же приложиться к заначке. Про заначку была первая, трезво оформленная мысль. Вот, сейчас я её родимую приласкаю, и она мне взаимностью ответит, - подумал я, и хотел было уже принять позу поудобнее, как… Что такое? Шевельнуться не могу! Прямо как памятник какой. Попробовал ноги вытянуть, опять ни черта не вышло. Что за ерунда?!.. Тело есть. Мыслю, - следовательно, блин, существую, а пошевелиться не получается. Перед глазами треугольник, образованный капюшоном плащ-палатки, и в этом окне треугольном кусочек неба и противоположная стена котлована. Паника меня охватила, просто ужас. Как заору, на всю округу:
- А-а-а-а-а! Эй! Сволочи! Что вы со мной такое сделали? Прекратите! Надоело уже!
Прислушался, ничего не слыхать, кроме собственного дыхания, да сердце так стучит, что вот-вот лопнет.
Что же со мной такое? Как называется эта шутка? И кто, я спрашиваю, автор этой подлости?
Минут через десять, показавшихся мне целым часом, я решил перестать паниковать, и попытался рассуждать трезво. Если кто надо мной пошутил, то он сейчас наслаждается результатом, собака. И моя реакция его должна устраивать. А если я притихну, ему станет скучно, и он прекратит надо мной издеваться, сволочь этакая. Так что лежать надо смирно и паниковать тихо, про себя.
Интересно, думал я, а как им, или ему, это удалось сделать? Ведь я действительно, ни одним членом пошевелить не могу. Напрягаю ноги, а сдвинуть даже на сантиметр не могу. В левой руке горлышко бутыли, саму бутыль грудью чувствую, а пальцы разжать не получается. Да я даже вздох глубокий сделать не в состоянии, только дышу как загнанная собака, часто-часто. Ну и положеньице у меня, прямо как загипсованный. Во! Вот она, разгадка! Ведь скован я снаружи, тело-то не парализованное, мышцы-то работают и боль чувствую. Стоп! Запах знакомый какой-то. Что-то такое меня держит со всех сторон, что я вот-вот по запаху определю. Эх, жалко, что головой вертеть не могу, я бы сейчас хоть успокоился, увидев что там меня держит, как комара в янтаре.
Тянул я носом, тянул, а когда понял, чем пахнет, вообще в глубочайшую депрессию впал. Надо же такому случиться, а? Зря я надеялся сначала (была такая мыслишка), что котлован от дождя осыпался, и меня слегка прикопало. Да, землю я бы потихоньку растолкал бы, да и выбрался на волю-то. А это, дорогие мои, не земля, а самый что ни наесть настоящий бетон. Вот так-то! Откуда только он взялся на мою голову? Ну, слава богу, что не на голову. Голова-то как раз меньше всего пострадала. Хоть и не могу ею пошевелить толком, а все же рот открывается, да и дыхальце не забито бетоном этим. А всё равно, смерть меня ожидает жуткая. Ведь если сегодня утро субботы, то работяги сюда вернутся только в понедельник. А приедут ли они, ещё не известно. Как регулярно они тут появляются, никто из наших никогда не интересовался. С рабочими этими мы не общались, так как чужаков игнорируем. Да, до понедельника мне не продержаться, это точно.
Интересно, откуда столько бетона среди ночи на меня свалилось, что похоронен я теперь тут заживо? Хорошо ещё, что дышать могу, а то бы так и не проснулся, если бы с головой меня присыпало.
Разные мысли меня посещали, пока я приходил в себя после шока. Но одна покоя мне не давала, - как отсюда выбраться? Ведь если мне судьба - умереть, то раз я ещё жив, значит, умереть мне – не судьба. А? В том смысле, что не станет же провидение так над человеком измываться, такую жуткую смерть ему подготавливать, не проще ли сразу прихлопнуть, как муху? Да, а мы всегда мух прихлопываем? Я, например, на рыбалке, когда за голавлём иду, мух на крючок насаживаю так, что бы они как можно дольше живыми оставались. Да и червяка тоже выбираю порезвее, и топлю его, пока он ласты не склеит, или, если клюет, пока окунь его не измочалит. А вот теперь сам как червяк, только не подергаешься, забетонировали, гады.
Пока я надо всем этим размышлял, назрела у меня проблемка, пока что маленькая. То есть, по-маленькому мне приспичило. Еще раз попробовал я пошевелиться. Нет, как вкопанный. Начал звать на помощь. Орал, пока мои вопли не перешли в истерические рыдания. Вот в таком идиотском положении, горько плача, и… сходил я под себя.
Когда успокоился, чувствую, совсем меня силы оставили, видать окончательно стресс меня измотал. Начал я проваливаться в сон. Но разве уснешь, когда мысли невеселые заставляют воображение работать. Всё мне представлялось, как я тут умру, а в деревне, моему исчезновению никто и объяснение придумать не сможет. Так и останусь под фундаментом свинарника на веки вечные захороненным…
А то вдруг с оптимизмом начинал представлять, как меня искать бросились, и нашли. Но эти мысли с каждым часом моего пребывания в бетонном плену появлялись всё реже. Да и кто меня искать-то будет. Ведь жена думает, что я в Завьялово остался, а братан уверен, что я домой пошёл.
У нас ведь не в городе, чтобы звонить друг другу, спрашивать, как, мол, добрался, всё ли нормально. У нас если человек никому сейчас не нужен, то про него и не вспомнит никто.
Это стариков одиноких навещать каждый день принято, а то вдруг преставился, так лучше сразу его на погост оттащить, пока… воздух не испортил.
Вот с такими мыслями лежу, трясусь от холода да от страха, а время идёт. Надежда на спасение уходит с каждой минутой и возвращаться не собирается.
Вот думаю, по-маленькому сходил, а как на большое дело потянет, мне что, так же, в портки гадить? Вот бы удавиться, пока в конец не опозорился. Да все свинство моей ситуации в том и заключается, что даже руки на себя наложить не могу, а вот в штаны, наложить придется.
А вот и солнце из-за края котлована выглянуло. Ну, давай, грей, что ли. Да разве через эту броню дойдет до меня тепло? Вряд ли. Я тут от переохлаждения раньше загнусь, чем от других причин, о которых мне и думать не хочется. Хочется, не хочется, а всё же думаю. Вот, например, сколько человек без воды может продержаться? Где-то я читал, что трое суток. Ну да, меня это так успокоило, что я опять орать начал.
И опять кричал, пока не перешел мой крик в плач. А ведь я не нытик, это все подтвердить могут.
Поплакал и опять в сон клонить стало. Нет, орать я больше не буду, только силы расходую, а толку никакого. Лучше попробую левую руку как-нибудь освободить, ведь если выдохнуть, да пузо втянуть, вроде как место образуется. Лежу-то я на земле, так может, одной рукой прокопаю себе путь к свободе, а?
Через некоторое время понял я, что ерунда это всё. Видимо, так и помру я тут.
С этими невесёлыми мыслями я и уснул всё же. Или в забытьи каком-то был.
Очнулся я от женского голоса, звучавшего где-то рядом.
- Лёша! Я здесь, Лёшенька!..
Голос будто знакомый, но из-за необычности обстановки, в которой он прозвучал, вернее из-за необычности ситуации, в которой я оказался, никак не могу вспомнить, кому он принадлежит.
Прямо надо мной кто-то протопал. Эх, не видно мне ни черта!..
- Ой, тёть Лен… какая вы сегодня!..
- Опять ты… Вот заладил – тёть Лен, тёть Лен…
- Всё. Простите… Прости, то есть, не буду больше…
- Мы же не на людях, Лёшенька. Да и какая я, к чёрту, тётя?.. Я всего-то на пятнадцать лет тебя старше…
- Правда?!.. А меня никогда не интересовало, насколько ты старше меня. Это теперь мне семнадцать, а когда десять было, ты ж для меня тёткой взрослой была. Я тогда на свадьбе твоей в тебя и влюбился…
- Помню, помню… Ты за дядькой что ли своим тогда приходил, да?
- Ну, да… Ему уже уезжать надо было, а он как прилип к этой водке…
- Да не к водке он прилип, Лёшенька, ко мне он прилип, а ты с ним так резко поговорил, что он мигом переключился…
- Зато я… сразу включился.
- Знаешь, у меня такое же было впечатление…
- То есть?..
- Ну, что он на тебя мои чары перекинул.
- Какие ещё чары?..
- А вот какие, милый… Дай-ка руку-то… А то сам ты опять бояться будешь, да?
«Ого, каким делам я свидетелем стал!» - подумал я, как только они притихли, - «Это ж, Лёшка Акимов, да Ленка Жаркова!»…
Алексей-то, не промах парень, однако. Я в его годы с удочкой на берегу прозябал, а он – вишь, какой!.. Не до окуньков ему.
С тех пор как у Ленки муж в город сбежал, кто к ней только не клеился из местных парней-то, но она всех отшивала… А про Лёху разве мог кто подумать-то!.. Пацан – он и есть пацан… А она девка видная, цену себе знает. Ни за кого из деревни замуж не захотела, городского ей подавай!.. Вот и подали… Через год нашёл он себе холёную бездельницу - какого-то там заместителя секретаря дочку. Ну и… убёг…
Как только он утёк от неё, к ней прям толпами местные стали ходить, но она всем отказывала. Теперь понятно, чего ждала… Когда Лёха вырастет, вот чего она ждала-то.
- Тебе удобно так, милый?..
«Ух ты! Чаво у них там деется-то! Жаркова-то, уже и не говорит, а еле дышит бедная…»
Ёлки-зелёные, что делать-то?.. Крикнуть? Так ведь с перепугу ещё чего не то с ними случится… Но воспользоваться тем, что люди рядом, я просто должен. Ни в коем случае нельзя сей момент упускать.
Однако, кто ж мог подумать-то о такой связи! К Лёхе аж из двух деревень девки ходят, а он над ними только посмеивается. Ну, теперь понятно, почему они ему смешными кажутся… Тётка Ленка поумней, да поопытней этой мелюзги будет… Вона, как она им лихо руководит-то!.. Любовь-то у них, судя по звукам - не шуточная…
«Ну вот… кажись, справились они там со своим чувством…» - решил я, услышав, что они мирно беседуют и даже шутят. Как только Лёшка засмеялся, (а кого им тут стесняться, да бояться?) я как заору:
- Лёха-помоги-христом-богом-тебя-прошу!.. Помоги! Сил больше нет!
Слышу – вскочили оба, одеждой зашуршали.
- Кто здесь? – спрашивает Лёшка.
- Да я это! Я! Подойди ближе-то! Лёха, Христом-богом тебя заклинаю – не уходи!..
- Да это ж, Шуримон!.. – делает открытие Ленка, и по звуку я понимаю, что она сама себе рот быстренько ладонью и прикрыла.
- Точно! Я это, Леночка! Не бросайте меня здесь…
- Да где ты, дядь Саш?.. – с нескрываемым удивлением и испугом в голосе спрашивает Лёшка.
- Да тут я, в котловане… В бетон меня закатали… Не бросайте только меня!.. Слышите?..
Притихли что-то… Шепчутся, что ли?..
- Лёха! Слышь, что ли?!..
- Да слышу я, дядь Саш…
- А чего шепчетесь-то?.. Выручать меня надо, Лёха, а не шептаться…
- А ты про нас болтать будешь, а? – в два голоса спрашивают.
Вот те раз! Они теперь ещё и торговаться будут…
- Да вы что, ребята! Вы очумели, что ли?!.. Вы про что думаете-то?!..
Лёха, видать растерялся, зато Ленка затараторила:
- Да успокойся ты!.. Вытащим мы тебя! Только…
- Понимаешь, дядь Саш, мамка моя не очень тётю Лену…
- Опять ты!?.. Лёш, ну сколько тебе говорить-то?!..
- Так ты ж говорила, что когда на людях…
- На людях – не на людях, это вы без меня решайте, а мне из бетону этого выбраться надо. Ничего я про вас никому не скажу. Сами знаете – не болтун я…
- Да как нам про твою беду рассказать-то?.. А, дядь Саш?.. Мы ж с тё… мы ж с Леной не могли здесь даже случайно встретиться!..
- Вот, блин… А ведь ты прав, Лёха.
Тут уж мы втроём притихли. Каждый, видимо, свою версию разрабатывал. Но ни через минуту, ни через пять, ни черта так и не решили…
Я замурованный, они на свободе – из пустого в порожнее переливаем.
И вдруг, в процессе нашего пустобрёха меня осенило!..
- Слышь, Лёх?
- Да, дядь Саш!
- Сходи по стройке прогуляйся, посмотри, есть там бочки с чем-нибудь горючим…
- И что?
- Да не чтокай ты!.. А пойди, да глянь, есть там какой-нибудь гудрон или краска какая-нибудь… Ну, что горит хорошо, и чтобы дыму чёрного побольше было.
- Понял, дядь Саш! Ну, у тебя и голова! Я бы не додумался…
Последние его слова заглушил топот его же ног. Лёшка побежал осматривать стройку.
Ленка вроде никуда не уходила.
- Лен! Ты здесь, что ль?..
- Да здесь я, Шуримон… Как ты туда угодил-то?
- Лен, можешь подойти? Подойди, пожалуйста, и если не трудно, постой так, чтобы мне тебя видно было, а то вы с Лёшкой мечетесь туда-сюда… а я живых людей со вчера не видел.
- Ладно… Так видно?
- Да. Так мне даже больше чем надо видно…
- Ой!.. – взвизгнула, отпрыгнув Ленка.
- Да ладно тебе, Лен… Я на твои красоты в детстве насмотрелся, когда мы с твоим брательником тебя и всю прочую мелюзгу в корыте мыли…
- То - совсем другое, Шуримон… Да и ты тогда пацаном был. А так видно? Меня, то есть…
- Да. Где там Лёшка-то?
- Бочки все осматривает. Стучит по ним… видать пустые они, Шуримон.
- Фигово это, если они пустые…
- Слушай, а как ты сюда угодил-то, в бетон этот?
- Как, как, пить надо меньше…
И я коротко рассказал Ленке о своих злоключениях.
- Слышь, Лен, а откуда на меня столько бетона вывалилось?
- Да я так понимаю, что залили его в фундамент. Откуда ж ему тут ещё взяться-то?!..
- Да кто ж залил-то? Строителей ведь не было тут, это я точно помню.
- Я так понимаю, из разговоров, которые слышала, что водителей, хоть они и никакие уже были, из Завьялово, с того веселья, где и ты нахрюкался, к нам, в Бухловку, сам председатель отвёз…
- Это ещё зачем?..
- Бетон он заказал, а водители все на крестинах…
- Ну, да! Я сам их там видел.
- Председатель ругался, говорят, что, как только он серьёзное дело затевает, народ сразу саботирует…
- Так он что, всю эту пьянь прямо с крестин за бетоном в райцентр отправил?
- Ну, да…
- А какого… лешего? Когда я ночью до стройки добрался, тут уже и рабочих-то не было!
- Не знаю я, Шуримон… Вон, Лёшка бежит.
Топот Лёшкиных ног отдавался во всём моём несчастном замурованном теле.
Запыхавшийся Лёшка сообщил:
- Есть! Дядь Саш… есть там какие-то тюки – не тюки, я так и не понял, но что-то на вар похожее… И ещё нитра зелёная. Целых две бочки…
- Неужели повезло… Хоть раз в жизни… Лёха, слушай!
- Да, дядь Саш!?..
- Лен, ты, давай домой дуй, будешь шум поднимать, как только дым над лесом увидишь, а ты, Лёха, сооруди их всей этой горючей дряни костёр побольше… Поняли, да?
- Понял, я, дядь Саш. А что потом мне делать-то?
- Подпали, да беги со всех ног. Ну, давайте, ребята, а то мне уже кранты скоро…
- Слышь, Шуримон…
- Понял я тебя, Ленка, понял… Никто ничего не узнает, можете за мой язык не беспокоиться. Давайте, ребята, давайте же!..
Только после того, как потушили пожар, люди услышали мой слабеющий голос.
Вырубали меня из бетона с такой осторожностью, с какой Микеланджело своего Давида не вырезал из мраморной глыбы.
В тот же вечер меня госпитализировали. А через десять дней я уже дома был. Врачи сказали, что если бы ещё пару часов я в таком положении провёл бы, то… уже невозможно было бы меня спасти. От гангрены бы помер… Прямо в этом самом бетоне и помер бы.
Пока я в больнице лежал, навестили меня все, кто в ту ночь из райцентра бетон возил и меня в него упаковывал. Все до единого приехали. Хотели убедиться, что, хоть и не чаянный, а грех всё же на душу не взяли.
Рассказывали, что председатель меня теперь боится, как бы я на него в суд не подал. Ведь он знал, что рабочие со стройки уже уехали, а всё равно наших водил за бетоном послал. Да мало того, что эти полупьяные дурни меня чуть не угробили, они же ещё и бетон залили куда попало, даже не посмотрев, сварили работяги арматуру или нет. А всему виной, конечно же, водка. Потому я её больше и не употребляю.
Ну, эти подробности вы все знаете.
Выяснились там ещё какие-то подробности, связанные с незаконным оттоком денежных средств, но это меня уже не касалось, я же к строительству свинофермы отношения не имею. Это в правлении, говорят, шухер был до небес. Следователь, вроде как, приезжал.
Ну, да ладно…
А про Лёху с Ленкой я никому ничего не рассказывал. Но тайна их всё равно долго тайной не была. После армии Лёшка в институт поступил, ну и… не смогли они так жить… Он в райцентре, а она в деревне.
Я их понимаю. Когда влюблённых разделяют какие-то восемнадцать километров, разве это расстояние?!.. Переехала Ленка в город, и поженились они. Родители Лёшкины, конечно, не очень такому выбору сына обрадовались, но… Не им выбирать. Потом, правда, смирились, даже подружились, в конце концов, Лёшкина мать и Ленка.
А отец Лёшкин так и не успокоился. От зависти, наверное? Ленка, ведь, всего на три года Лёхиного отца младше.
Вот так закончилось моё путешествие из Бухловки в Завязово. На обратном пути в родную Бухловку, угодил я в неприятность, которая сняла с меня пагубное пристрастие к алкоголю. А от запаха бетона у меня с тех пор что-то вроде припадка делается.
Ну и ладно, главное, что жив остался. Жена-то теперь на меня не нарадуется!
Исправлено и дополнено в соавторстве с Дарьей Шталь
07. 11. 2010