(Сорокин В. Сахарный Кремль: роман. — М.: Астрель: АСТ, 2008. — 349 с.)
Признаюсь: этот новый роман Владимира Сорокина я взял в руки «с чувством глубокого опасения». Уж очень разочаровал меня его «День опричника». Сильно подпахивало от предпоследнего сорокинского детища фельетоном и стилизацией столь очевидными, что это настраивало на похоронный лад. Неужели Сорокин как автор (к которому мы привыкли в течение трех целых десятилетий и полюбили его как родного) — спекся и сказать ему больше нечего?..
Удивительно, но продолжение «Дня опричника» — новый роман «Сахарный Кремль» — мне показался очередной убедительной победой писателя. Удивительно — потому что все здесь вроде бы повторяет главные фишки «Дня..»: нарочитый язык а ля рюсс, социальная фантастика (опять повторилось: Россия 2028 г. — Русь Иоанна Грозного гайдаевского, правда, разлива). На своем обычном месте и все фирменные мотивы-приемы Сорокина: сцена экзекуции, наркотический бред, переданный как медитация-моление, бытовой мандеж в очереди, намеки на свои прежние вещи, намеки на наше суетливое политическое сегодня.
Правда, все это в «Сахарном Кремле» развернуто гораздо масштабней, виртуозней и резче. Принципиальнее, так сказать. А чтобы читатель не заскучал над рецей, вот, к примеру, как автор представил в романе завсегдатаев кабака «Счастливая Московия»:
«Мелькает-перекатывается в дыму табачном какой-то Пургенян, как говорят, известный надуватель щек и испускатель ветров государственных, бьют друг друга воблой по лбу двое дутиков, Зюга и Жиря, шелестит картами краплеными околоточный Грызло, цедят квасок с газом цирковые, разгибатель подков Медведко и темный фокусник Пу И Тин, хохочет утробно круглый дворник Лужковец, грустно кивает головою сладенький грустеня Гришка Вец» (с. 188).
В сценке также участвуют змееязыкие цветочницы с Трубной Дунечка и Танечка, кликуша Пархановна («икона с Юрой Гагариным, за кушаком поблескивает позолоченный совок»), «лучший коверный» Вова Соловей и «злобно-приземистый затируха площадной Левонтий» («Однако, здравствуйте!» — «Однако, пшел на ***!» — в ответ доносится»)… Боюсь, именно эта главка станет хитовой у широкой публики.
Все остальное массовый читатель проглотит как обязательную нагрузку. Между тем, даже в этой хитовой-попсовой главе проявляется особое свойство Сорокина: его сатирический, но очень своеобразно сатирический дар. И сколько бы сам писатель ни рассуждал о «смерти русской литературы», он не только кормится ее достижениями, но и свои блюда выпекает, всё еще довольно оригинальные. И — «ложит» их на общий стол.
Парадокс Сорокина-сатирика в том, что, имея в этом смысле дар масштаба, быть может, Щедринского, он напрочь лишен просветительского запала. Сорокин не зовет к «идеалу» (не только потому, что это как бы наивно в постмодернистском мире, но и потому что его у него попросту нет). Он лишь КОНСТАТИРУЕТ. Вместо жгущего бича — всепроникающая ледяная игла.
Думаю, сам Сорокин превосходно это осознает и осознает именно как принципиальную, этапную новацию. Но, убивая иллюзии традиционно «зовущей» отечественной словесности, Сорокин лишь ворошит трупы. По сути, он отражает состояние надлома нашей культуры, сменившей пафос жизне-переустройства в масштабах всего человечества на «обывательский» (хотя не без собственных трагедий и прорывов) вектор жизнестроения индивидуального.
Поэтому и переход Сорокина от высоколобой литературы «концептуализма» (тесно связанного с парадигмой советской имперской идеологии) на рельсы «литературы для масс» — естествен, органичен и абсолютно в русле общего тренда эпохи. Негоже обвинять Сорокина в том, что шлем литературного первопроходца он сменил на панамку литературного же, но персонального пенсионера. (См. очень меткую и нелицеприятную рец. Льва Данилкина на «День опричника»). Сорокин – такой же невольник времени и своего поколения, как и наш острый критик.
Если суммировать всё, то оригинальность Сорокина — в органической связи с быстро меняющейся жизнью (три-четыре эпохи ведь охватил!), сила — в его объективности и стилевой чуткости, а слабость — в неизбежной все-таки повторяемости мотивов, да и приемчиков. Впрочем, они-то (а не собственно языковой контент, всегда изменчивый) и составляют авторский стиль писателя Владимира Сорокина. Конструкция и механика сцены неизменны, зато разнообразные декорации движутся в них с безупречной надежностью.
(Но ведь эта подвижная неизменность – вероятно, генетически заложенное в нашей истории и культуре свойство! Так что неча на зеркало, как говорится…)
Основных кулис на этой сорокинской сцене, как и положено, две: с одной стороны, это опыт безмерно разбухшего (от веры, иллюзии или наркотиков) сознания, а с другой — предсмертная, изощренно долгая мука тела. Весь смысловой и сюжетный кордебалет зажат в этой извечной раме, — в раме двух экстремальных состояний индивидуального бытия. И это тоже для привыкшей подчинять «частное» «общему» отечественной лит-ры — сущностная новация!
Конечно, в своих упорных нынче конструкциях «будущего» Сорокин не так полнокровен, как в реконструкциях прошлого, — зато откровенно ироничен. Прогноз — дело неблагодарное, и в данном случае это вселяет оптимизм…
Для поколения Сорокина карта легла так, что оно завершает 300-летнюю литературоцентричную эпоху в нашей культуре. Они — дети позднего «совка», они наследовали его мифы и страхи (но уже не его иллюзии). Благодаря ему они получили хорошую гуманитарную выучку, очень долго оставаясь при этом духовными сибаритами.
Сейчас другое время, и даже «живой классик» Владимир Сорокин не может позволить себе духовно сибаритствовать по соображениям просто житейским.
А в дверь читательского внимания уже стучится новое поколение, – поколение тех, кто презирает наркотные грезофарсы г-на Пелевина и равнодушен к творениям «говноеда» Сорокина (см. высказывание на этот счет хозяина Udaff.com на презентации «Кирзы» В. Чекунова). Это люди довольно молодые, они обладатели живого социального опыта последних 10 — 15 лет. Его энергетику они приносят с собой, обновляя кровь старушки изящной словесности. Вот только когда пройдет азарт первых высказываний, всех этих выстраданных на собственной шкуре новых правд, не получится ли, что они придут к тем же насмешливым, неутешительным (а с их амбициями и убийственным) выводам, что и замороженный «калоед» Владимир Сорокин?..
А «Сахарный Кремль», — что о нем говорить испешиелли? Читайте его — не прогадаете! Скажу лишь, что автору удалось создать вещь эпического охвата без сквозного героя и сюжета, обернув все действо вокруг образа сахарного Кремля, — как это уже было проделано им на советском материале в «Норме». Впрочем, именно «Сахарный Кремль» убеждает в генетическом родстве жанра эпического романа и киносценария, — и здесь Сорокин в чем-то, мне показалось, обратился к опыту литературы и кино 20-х гг.
В год 2028-й он заглянул глазами художника года 1928-го? Ну, не совсем. Его «эпичность» откровенно насмешлива. Магия общих, надчеловеческих, идей и гремучих лозунгов для нас все же, надеюсь, закончилась…
© — Copyright Валерий Бондаренко