В мастерской у Ромы...
- Дарю тебе идею, - говорит он: «Вот были Адам и Ева, вот они были, и они и сейчас с нами, вот, пойми это они и сейчас с нами, как тебе тема, они до сих пор живут в нас, они до сих пор в нас живут. Их драма - это наша драма, драма грехопадения, драма познания, драма изгнания, но самое главное это история любви. Это история любви, вот тебе тема. Попробуй развить ее, попробуй эту тему развернуть, изобрази современных людей, подними их на этот уровень мифа, дарю тебе эту тему, сделай это».
Рома стоит рядом шатается. Целуемся с ним, обнимаемся.
- У меня есть тост, - говорит.
С нами еще Танечка его жена, двое молодых ребят из строительного института, учатся на архитектурном факультете, с одним из них рыженькая девочка, с зелеными глазами.
- У меня есть тост, - говорит Рома. – Хочу выпить за сумасшествие, хочу выпить за эту жажду делать безумные вещи, за эту жажду творить прекрасное безумие. Вот человек, еще более безумный, чем я, - показывает он на меня.
Мы чокаемся с ним, целуемся. Чокаемся с молодыми, с Таней.
- Как мы с ним тогда жили в американском посольстве! - продолжает Рома, – стоит, шатается, но держится на ногах крепко, уверенно, как матрос за штурвалом, сын капитана, и нежнейшей женщины, которую все боготворят, за ее доброту и заботу, стоит крепко, уверенно. – Да жили в посольстве…
- Втроем, с послом, - говорит он.
- И с его женой, - добавляю я.
- Да, и с его женой, - добавляет Рома, - смеемся, целуемся с ним.- Это бомба, это бомба, - повторят он все время, наверное, имея в виду, что я возник из ниоткуда, возник вдруг из пустоты, а он думал, что я давно живу в Москве.- Это бомба!Эти индейцы не пройдут, мы им не дадимся.
- Ты имеешь в виду депутатов?
- Я имею в виду Хемингуэев! – Он смеется. Обнимает меня.
Я запрокидываю голову, хохочу, хлопаю себя от удовольствия по ляжкам.
- Хемингуэев?! – Все смеются, делают вид, что понимают, о чем мы говорим, переглядываются, пьют водку.
Таня мечтательно улыбается, пьет уже десятый бокал шампанского; мы чокаемся с Ромой, опрокидываем свои стопки.
- Индейцы не пройдут, Хемингуэи не пройдут, - Рома сжимает левую руку в кулак и потом хлопает правой ладонью по предплечью, делая этот характерный знак: «Вот им, вот им!» - восклицает он.
- А ты уже седеешь, - говорит Таня.
- Да, «золото моих волос тихо переходит в седость».
- В говно, переходит в говно,- Рома обнимает меня за плечи, лезет целоваться.
- Не обращай внимания, - говорит Таня, - он сильно не в себе.
- Кто не в себе?! Я не в себе? Я как раз в полном порядке, в полном порядке.
Вскоре, пошатываясь, он поднимается по лестнице на мансарду.
- Слава богу, - облегченно выдыхает Таня.
- А вы что писатель? - спрашивает меня один из парней, длинноволосый, широколицый, широколобый, похож на умного питбуля.
- Да нет, я, в общем-то, журналист.
- А-а, ну это где-то рядом.
- Да, где-то рядом.В юности баловался, стихи писал.
- А разве сейчас вы не в юности?
- Да, наверное, в юности...