Петр Карсавин работал реставратором в художественном музее. Сказать, что он был художником, нельзя, картин он не писал, образования не имел, хотя рисованием баловался с детства. Школьный учитель Василий Андреевич часто ставил Карсавина в пример другим ученикам, смотрите, как Петя рисует, как точно схватывает контур, прописывает оттенки изображаемого предмета, как чувствует композицию, как мастерски владеет карандашом. И выводил из всего сказанного - тебе, Карсавин, непременно надо поступать в школу искусств, учиться на живописца, нельзя зарывать свой талант в землю. Даешь обещание? Петя кивал головой и учитель успокаивался. Однако никуда Карсавин не поступил, а пошел после школы работать на завод деньги зарабатывать. Жили они с матерью скудно, и думать об искусстве было некогда.
Шли годы и красота, однажды постучавшаяся в сердце, разыгралась с новой силой. Поднакопив денег и купив красок, кистей и бумаги, Карсавин спускался в тенистый сад на речном берегу и писал по вечерам с натуры акварельные этюды, тридцать на сорок сантиметров, которые складывал в картонную папку. Так продолжалось некоторое время, пока папку не увидела его мать, Варвара Алексеевна. Почему ты скрываешь от меня свое дарование, спросила Варвара Алексеевна? Рисуй, раз душа просит, может, художником станешь, а с деньгами мы как-нибудь разберемся. И обняла сына, роняя уставшую слезу. Петр стоял посреди комнаты и, опустив руки, не знал, что ему делать. Но с того времени жизнь его пошла легче. Недопустимо, чтобы человек жил против сердца.
Пролетело вихрем время, срывая у одних волосы с голов, а у других отнимая жизнь. Отошла Варвара Алексеевна в иной мир, закрыла глаза и оставила Петра одного. Поплакал Петр, похоронил мать и пошел искать работу по душе. Проходя как-то мимо городской доски объявлений, прочитал, что в художественный музей требуются реставраторы, и решил испытать судьбу. Пожилая женщина в очках строго посмотрела на Карсавина и пояснила, что на работу принимаются только дипломированные специалисты, сняв очки, добавила, а где ваш диплом, мужчина. Вместо диплома Карсавин показал пачку акварельных листов, женщина недовольно нахмурилась, потом вдруг ахнула, помчалась, позвала директора, директор позвал заместителя, сотрудников и на скорую руку собранный худсовет сошелся во мнении, что такого самородка терять нельзя, берем Карсавина с испытательным сроком.
Так попал Карсавин в реставраторы. Работа была незнакомая, требовалось немалое терпение и осторожность в обращении с полотном, чтобы отчистить его от грязи и поздних ненужных наслоений, но Петр, увлеченный новым, полюбившимся занятием, освоился быстро. Уже менее через полгода Карсавина приняли на должность младшего научного сотрудника-реставратора.
Однажды разбирая в запаснике картины, Ковригин обнаружил свернутый трубкой затерянный холст. Затерянный потому, что лежал не на стеллаже, как все остальные экспонаты и не в предохранительном тубусе, а валялся в одиночестве на пыльном полу. Развернув холст, Петр вздрогнул – это была картина Василия Дмитриевича Поленова “Московский дворик”. Как, откуда известная картина могла попасть в провинциальный музей, если копии Поленов не писал, а оригинал хранится в Москве, в Третьяковской галерее? Со школьной поры Петя Карсавин помнил дворик, залитый солнцем, играющих на траве детей, лошадь, запряженную в телегу, вскинутый в небо церковный шатер и бегущие по небу облака. Куда они бегут, зачем, что же там, за краем картины, эти вопросы мучили маленького Петю и не давали покоя. И вот эта картина опять явилась теперь уже перед полысевшим Карсавиным. В том же, что это действительно была работа Поленова, сомнений не было, учитель Василий Андреевич, рассказывая школьникам о картине, отмечал с гордостью в правом нижнем углу авторскую подпись – сам Поленов отметился! Такая же подпись была и на найденном холсте.
Завернув холст в газету, Карсавин не стал его никому показывать, а решил отнести домой и там рассмотреть поподробнее и без спешки. Укрепив холст на самодельном подрамнике, Карсавин пошел на кухню ужинать. Возвратившись в комнату, он почувствовал непонятный страх и остолбенел от увиденного - на холсте, годами пылившемся в запаснике, вдруг задвигались дети, заржала лошадь, вскидывая голову, баба с коромыслом пошла к колодцу и облака, главное, облака побежали весело и вприпрыжку, исчезая за краем картины. Все это сопровождалось мелодичным церковным звоном. Карсавин сел в испуге на старый диван. Картина росла, приближалась, захватывая комнатное пространство и неотвратимо наползая на Карсавина, звуки слышались все явственнее, отчетливее, вот и лошадь совсем близко и дети о чем-то шепчутся, играя, и облака побежали по давно небеленному потолку…
- Петро? А, Петро? Заснул, что ли? Чаво молчишь?
Карсавин открыл глаза. Перед ним стоял высоченный парень в посконной рубахе и скалил зубы.
- Проснулся, - парень загоготал, - значит, живой. Вставай, хозяин зовет.
- Какой хозяин? – Карсавин встал, потягиваясь и отряхивая с одежи налипшую солому.
- Эк тебя разморило, - посочувствовал парень, - говорил, не лежи на солнцепеке, память отшибет. Солнце нынче славное, пекет, - паренек задрал голову. – Эх, кабы не работа, рванули бы мы с тобой сейчас на Пресненские пруды. В такую жару там полнейшая благодать.
Карсавин огляделся – двор, залитый солнцем, играющие на траве дети, лошадь с телегой, церковный шатер и бегущие по небу облака. Где-то он уже все это видел...Но где?
- Ну что, пошли, что ли? – не отставал паренек. – Парфен Никитич ждать не любит, враз прогонит.
- Куда пошли? – спросил Карсавин.
- Куда, куда, - передразнил паренек, - совсем очумел, что ли. Говорю, хозяин зовет. Гляди, кнута у него дождешься.
- Ну, скоро вы там? – разрезал полдневную тишину мужской голос. – Работнички, черт бы вас побрал. Пошевеливайтесь! Игнатий! Петро!
Паренек, которого звали Игнатием, побежал, выказывая услужливость перед хозяином, Карсавин пошел за ним. Что происходит, крутилось неотрывно в его мозгу, как он сюда попал?
- Такая вот задача, ребятки, - повел беседу Парфен Никитич, - банька подгнила, надо бы нижний венец сменить. Намедни я с одним мужичком столковался, Федот с Масловки, он на Арбате тесом торгует, так вы у него четыре тесины по десять копеек и купите. Скажете от Парфена по договоренности. И смотрите, не прогадайте – по десять. В случае если он больше затребует, ничего не берите и ворочайтесь назад, я с Федотом сам разберусь. Ну, все поняли, ребятушки?
- Да поняли, как не понять, - отвечал Игнатий.
- Тогда вот вам сорок копеек.
- А на сбитень? – спросил лукаво Игнатий, складывая монеты в карман.
- Какой еще сбитень? – возмутился Парфен. – Чай, не маленькие, чтобы сладким баловаться. Вот когда с тесом приедете, тогда и посмотрим. Стрелку, смотрите, не загоните, она лошадь с норовом. Ну, с Богом!
- Не беспокойтесь, доставим все в лучшем виде, как велено, - Игнатий сел на облучок и хлестнул Стрелку. – Но, милая, - лошадь дрыгнула хвостом, даже не повернув головы. Видимо, и ее распекло. Игнат, разозлившись, хлестнул другой раз, третий, пошла, но, зараза, и Стрелка сорвалась с места, понесла, так что Карсавин едва успел запрыгнуть в телегу.
- Дорогу, дорогу, - весело кричал Игнатий. – Зашибу!
Вот, окаянные, проводил их с улыбкой Парфен Никитич, ну, что с них возьмешь – молодо-зелено!
Вылетев со двора в переулок и дальше на широкую улицу, где было полно таких же подвод и телег, а также важно разъезжали рессорные коляски и богатые экипажи с господами, Стрелка отпрянула назад, едва не сбив зазевавшегося бродягу, но, получив от Игнатки очередной удар хлыста, пошла спокойным ходом, чеканя подковами брусчатку.
- Ну, чо, на Пресненские, купаться? – спросил Игнатий, не поворачивая головы.
- Как хочешь, - отмахнулся Карсавин, лежа в телеге. Ему действительно было все равно. Раз уж он попал сюда неизвестно каким способом, то уж досмотрит, чем все это закончится. И лучше не вмешиваться.
- Нет, сейчас не время, - рассудил по-взрослому Игнатий. – То есть, конечно, время, только Парфен заругает. Сперва тесины купим, а там видно будет. А, Петро? Чаво молчишь?
- Да все равно мне. Делай, что хочешь.
Солнце пекло нестерпимо и беспощадно, забираясь все выше и выше, на самый верх небосвода, откуда бросала на город свои раскаленные лучи. От нагретых домов и брусчатки шел, пыхал волнами жар, хотелось все бросить и убежать, спрятаться в тенек, под зонт, в кусты, хоть куда, лишь бы не чувствовать на спине этот тяжелый всепрожигающий жар. Но куда спрячешься от назойливых солнечных лучей, лежа в открытой телеге? Нет, так, пожалуй, можно с ума сойти.
- Пойду, воды принесу. Пить хочешь? – спросил Карсавин.
- Кто ж не хочет? – ответил Игнатий. – У тебя, что, копейка в кармане затерялась? Нынче без денег и воды не допросишься.
- Пойду, - сказал Карсавин и спрыгнул с телеги. – Здесь жди. Я скоро.
Карсавин шел по улице пыльного, разморенного жарой города, навстречу ему попадались спешащие по делам прохожие, мужчины и женщины, одетые как-то странно, не по-современному – женщины в длинных, до пят, платьях и шляпках, мужчины – в цилиндрах и с тростью в руках. Что за чертовщина! То ли кино какое снимают, то ли, действительно, он попал в прошлый век. Но как это возможно? Вдруг точно взор знакомый мелькнул в толпе. Карсавин обернулся – на него, загадочно улыбаясь, смотрела молодая хорошенькая барышня. Карсавин улыбнулся в ответ, барышня помахала рукой, словно зовя за собой, и поспешно скрылась в проулке. Карсавин пошел за ней. Проулок был темный и грязный, серые обшарпанные стены нависали с двух сторон, сдавливая и без того узкий проход, так что дышать было совершенно нечем, наконец, проулок закончился и Карсавин вышел на открытое пространство. Перед ним расстилался красивый пруд, окаймленный чугунной решеткой и небольшой дубовой рощицей. Сюда, сюда, шепнула миловидная барышня, скрываясь в роще. Карсавин пошел за ней, не отдавая себе отчета, что он делает, словно неведомая сила влекла его. В тени молодых дубков было свежо и прохладно, Карсавин остановился, отдыхая от изнуряющей жары, и в это мгновение барышня набросилась на него с любовными ласками, покрывая лицо и руки градом нескончаемых поцелуев, дорогой, любимый, родной, как долго я тебя ждала! Карсавину стало не по себе от внезапного нападения, тем более, что прежде он не состоял в подобных отношениях с женщинами. Простите, но вы принимаете меня за другого, вы ошиблись, смущенно пробормотал Карсавин и, не выдержав напора любовной страсти, лишился чувств.
Очнулся Карсавин в своей комнате на диване посреди ночи. Под потолком горел свет, за окном висела ночь. Он взглянул на картину, холст бездвижно молчал, как и подобало куску неживой материи. Что за чертовщина, подумал Карсавин, выключил свет и лег спать.
Весь следующий день Карсавин провел в смятении и беспокойстве, ему не терпелось поскорее придти домой и увидеть картину, так ли она тиха и безмятежна, как была посреди ночи, или же опять ожила. Но, вернувшись, застал картину молчащей и недвижимой, поужинал и лег спать. Ночью ему снится сон, будто к нему в комнату входит та самая миловидная барышня, садится у изголовья и нежно целует. Поцелуи, поначалу робкие и стыдливые, понемногу переходят в объятия, объятия становятся все сильнее, крепче, наконец, барышня начинает душить Карсавина, не помня себя от страсти. Карсавин задыхается, кричит, просыпается от страха, никого в комнате нет, смотрит на картину – холст молчит. Карсавин снова проваливается в сон, долгий и тягучий, но через два часа опять просыпается, его будит странный шелестящий шум. Карсавин вскакивает, сбрасывает на пол байковое одеяло, и видит, что картина ожила. Он спешно одевается и, захватив бутылку минеральной воды, ныряет в картину.
- Чаво так долго? Воду принес? – спросил Игнатий.
- Принес. Держи, - Карсавин протянул Игнату бутылку “Aqua” и прыгнул в телегу. – Ну, и жара у тебя, как в бане. Трогай, а то сопреем.
- Погодь, - засомневался Игнатий, рассматривая незнакомую бутыль. - Странная какая-то. Ты где ее взял? У нас таких не делают.
- Да пей ты, не отравишься, - сказал, зевая, Карсавин. – Где взял! В магазине купил.
- В каком еще мукасине? – не поверил Игнатий.
- Ну, в лавке по-вашему, - объяснил Карсавин. – Вчера только купил.
- Не буду я твою воду пить, - заупрямился Игнатий, возвращая бутыль. – Пей сначала ты.
- Смотри, Фома неверующий, - Карсавин открутил винтовую пробку и сделал большой затяжной глоток. – Хорошо. Будешь? – он протянул Игнату открытую бутылку.
- Экой ты ругливый, - обиделся Игнатий, - ну, давай, отопью. Все одно, жажда не проходит.
Жара не спадала. Стрелка шла медленно и лениво, засыпая на ходу и не обращая внимания на удары хлыста, которыми одаривал ее Игнатий.
- Игнат, а далеко ли отсюда пруды? – спросил Карсавин, потягиваясь в телеге.
- Да с верст пять будет, - откликнулся Игнатий.
- Красиво там, прохладно, - Карсавин закрыл глаза, возвращаясь к эпизоду в дубовой рощице и представляя, как его обнимает миловидная барышня.
- Постой, - Игнатий в недоумении натянул вожжи, удерживая Стрелку. – А как ты там оказался?
- Не знаю. Шел, шел и вдруг – вижу пруд, - ответил Карсавин. – Заблудился, должно быть. Но мне понравилось.
- Да я не про это, - отмахнулся Игнатий. - Пешим ходом до прудов будет с полчаса, не меньше. Значит, туда-сюда час. Как ты успел? Да не, брешешь. Скажи, брешешь?
- Да ничего я не брешу, чистая правда, - перекрестился Карсавин. – Был я сегодня на прудах, точно был.
Боже, что он делает? Рука, как не своя, сама очертила в воздухе крест и опустилась на грудь. И вообще, все происходящее вокруг Карсавина было полно неожиданностей, словно кто-то вел его за собой, не спрашивая на то желания. И снова Карсавин оказался возле пруда, снова та же дубовая рощица, вечер, прохлада, пары, взявшись за руки, гуляют по набережной степенно и размеренно, подле них дети в нарядных чепчиках, ну, просто идиллическая картинка…А где же барышня? Он бегает вдоль пруда, смотрит на воду, по сторонам, врывается в рощу, мечется в поисках промеж деревьев и, закружившись окончательно, падает от изнеможения…
И снова очнулся Карсавин в своей комнате. Ночь по-прежнему висела за окном, под потолком все так же горел свет. Карсавин взглянул на картину, холст молчал, как и все молчало в комнате. Карсавин пошел на кухню, поставил чай и вернулся в комнату. Холст – ни звука. Всю ночь Карсавин просидел на диване, вглядываясь в картину, пытаясь найти в ней хоть какие-нибудь признаки жизни, но тщетно. Холст, казалось, замолчал навсегда. Лишь к утру, подкошенный усталостью, Карсавин заснул.
После этой ночи Карсавина словно подменили. Прежде спокойный и рассудительный, Карсавин стал суетлив, нервозен, путал даты и имена и однажды даже забыл выполнить в срок порученное задание. Это незамедлительно дошло до директора музея, директор вызвал к себе Карсавина и предложил взять недельный отпуск, отдохнуть и придти в себя, списав все на переутомление. Карсавин не стал отказываться, написал заявление и ушел в отпуск. Вот только отдыха у него не получилось. Два дня просидел Карсавин без сна и пищи возле картины в надежде, что холст оживет, на третьи сутки свалился в беспамятстве. Проснулся он от прикосновения, открыл глаза и видит – стоит возле него молодая девушка в шляпке и длиннополом платье и улыбается.
- Здравствуйте, - говорит, - я – Надя Слепнева.
- Здравствуйте, - отвечает Карсавин, а сам думает, откуда девушка появилась в его комнате?
- Можно присесть? – спрашивает девушка.
- Пожалуйста, - Карсавин вскакивает с дивана и подает девушке стул.
- Премного благодарна, - отвечает девушка и присаживается.
- Может, чаю? – спрашивает Карсавин и прикидывает, надо бы в ванную сходить, в порядок себя привести, а то Бог знает, что о нем девушка подумает.
- Не знаю, право, в общем-то, я сыта, завтракала, - смущенно отвечает Надя, - но, если вы настаиваете…
- Отлично, - с радостью говорит Карсавин и бежит на кухню, зажигает газ, ставит на плиту сковородку, разбивает в нее три яйца, кидает туда же сыр, колбасу, все, что нашел в холодильнике, ставит на плиту чайник и бежит в ванную. Наскоро чистит зубы, моет лицо и, обтираясь полотенцем, опять бежит на кухню. Наконец, закончив приготовления, с важным видом идет в комнату, неся на подносе блюдо с яичницей, хлеб, молоко в пакете, сахарницу и чашечку с кофе.
- Вот, пожалуйста, - говорит и смотрит на девушку. Как же она похожа на миловидную барышню из картины!
- А откуда у вас этот вид? – спрашивает Надя и показывает на картину.
- Откуда? – переспрашивает Карсавин и недоуменно смотрит на девушку. – В запаснике взял.
- В каком запаснике?
- Музейном. А почему вас это интересует? – спрашивает Карсавин.
- Это мой двор, я в нем живу, - отвечает Надя. – Это вот Стрелка…
- Кто, кто? – спрашивает Карсавин и чувствует, как сердце бьется часто и возбужденно.
- Ну, лошадь так мы зовем, - продолжает объяснять Надя. – Это соседские ребятишки, это я иду с коромыслом, Парфен Никитич попросил. А можно я кофию себе налью? Очень он душист у вас. Вы позволите?
Точно, это она. Других решений быть не может. Что делать, что делать? А что делать, искал, мучился, а когда она сама пришла, уж и испугался сразу? От судьбы не убежишь.
- Конечно, конечно, - соглашается Карсавин. – Для вас и принесено. Давайте, я поухаживаю за вами.
- Как вам будет угодно, - отвечает Надя и смотрит внимательно на Карсавина. – А вы один живете?
Началось. Так я тебе и скажу. Вспомни сон, Карсавин, вспомни сон!
- С мамой, - отвечает Карсавин, наливает в чашечку кофе, кладет два кусочка сахару и подает девушке. – Вам с молоком?
- Да, если можно, - отвечает Надя и берет чашечку. – А где мама?
Карсавин наливает в чашечку молоко и говорит первое, что пришло на ум.
- За покупками пошла.
- Заботливая она у вас, - отвечает Надя. – А скажите, Петр, это ваши комнаты или вы снимаете?
- Откуда вы знаете, как меня зовут? – и кусок яичницы застрял в горле Карсавина.
- А мы встречались, - отвечает Надя. - Разве не помните? Пруд, дубовая роща…
- Как вы меня нашли? – бледнея, говорит Карсавин и встает. – Вы же из другого времени, из прошлого. И потом, я же не говорил вам, как меня зовут? Как вы узнали?
- Мне показалось, что я вам нужна, - отвечает Надя. – Я и пришла. Пойдемте со мной, а то маменька заругается.
- Куда пойдем? – со страхом говорит Карсавин. – Никуда я не пойду.
- Чего вы испужались? – смеется Надя. – Разве я страшная? И не привидение я, а настоящая. Хотите потрогать? – и протягивает Карсавину свою маленькую ручку.
Карсавин берет Надю за руку, рука мягкая и теплая, волнующая. Что он делает?
- Вот вы и попались, - говорит Надя, - какой же вы, однако, доверчивый.
Карсавин чувствует, как рука барышни вонзается в его руку так, что силы нет терпеть, он пытается вырвать руку, но у него ничего не получается. Что он наделал! Боже, все пропало!
- Держитесь крепче, - говорит Надя и взлетает высоко вверх, Карсавин за ней.
- Пусти меня, пусти, - кричит Карсавин и слышит в ответ.
- Куда же я тебя пущу, мы теперь с тобой одной веревочкой связаны – ты и я!
Полетав немного под потолком и сделав три круга, феерическая барышня нырнула в картину, увлекая за собой Карсавина. После того, как комната опустела, исчез и холст, растаял в утренней дымке, словно его и не было вовсе.