Алигьери (миниатюры)
Ты будешь знать, как горестен устам
Чужой ломоть, как трудно на чужбине…
"Божественная комедия" Данте Алигьери
А ты всё держишь путь неведомо куда,
Бежишь, идёшь, бредёшь от прежнего себя
И за тобой вослед спешит твоя беда,
Безжалостной рукой поводья теребя.
И так, за годом год: калейдоскоп миров,
Мельканье новых лиц и снова пустота
Покинутых друзей, разрушенных мостов,
Околиц городов… да сердца мерзлота.
"Искрится Млечный Путь..." Пётр Уфимов.
Над чертой отступающей ночи поднималось солнце. Тёмное январское небо постепенно бледнело, принимая молочно-синий оттенок, на котором ещё был виден жемчуг звёзд и мрамор луны.
Холодно.
Уставшая и покорная судьбе, Джемма шла рядом с мужем. Позади них осталась Флоренция. Гордый и потрёпанный извечной борьбой за власть город, чьи улицы огласили звуки серебряных труб и гул толпы, спешившей на показательную казнь – разрушение домов тех, кто был приговорён к изгнанию.
Данте остановился. Взглянул на жену. Худенькая и бледная, Джемма едва держалась на ногах. Нижнюю губу она прикусила, лишь бы не заплакать.
Ему стало плохо. Как сказать ей «прощай»? Ей, преданной и страстной, матери двоих сыновей, женщине, ждущей дитя? Как?! Он не знал этого, но понимал – надо. Он изгнанник. Отныне его судьба – унижения и чужие пороги.
- Я вернусь, - эти слова вырвались у Данте сами собой, в его душе ещё теплилась надежда, что несправидливый приговор со временем будет отменён, - я обязательно вернусь!
- Помни…
Джемма взяла его руку и приложила к своему животу.
- Храни вас Бог!
Данте опустился на колени, приник губами к чреву жены, после чего перекрестил его. Поднявшись на ноги, он обнял жену, поцеловал её в губы и вскочил в седло.
Пустив коня в галоп, Данте Алигьери покидал родной город, не оборачиваясь и с болью в сердце…
2. Сон.
Данте снился ей часто. Она видела его таким, каким запомнила в ту роковую ночь: бледным, с горящими глазами и понимающим, что расставание неизбежно. Тогда Данте ещё верил, что ворота Флоренции всё же раскроются перед ним, но прошло девятнадцать лет, а он по-прежнему был на чужбине. Без него родилась дочь, взрослели сыновья. В его письмах с каждым годом всё отчётливее звучала тоска.
Но в эту тёплую сентябрьскую ночь Джемма увидела его совсем другим. Светлым, спокойным. Грусть в глазах исчезла. Он улыбался.
- Вот мы и встретились...
Данте стоял на берегу Арно. Его кудрявые поседевшие волосы трепал ветер. Он улыбался.
- Ты вернулся...
Джемма сделала шаг ему навстечу. Они вновь стояли рядом. Руки Данте дарили тепло и почти забытую нежность.
- Нет, Джемма, нет, - он покачал головой.- Я уже никогда не вернусь. Низкий поклон тебе за детей. Прости меня...
Короткий поцелуй. Горечь на губах. Стон. Джемма открыла глаза...
3. Изгнанник.
Данте очнулся. Озноб внезпно сменился жаром. Было трудно дышать. Беатриче, Джемма... Всё смешалось... Хотелось пить... Он простился с одной и сейчас стремился навстречу к другой, той, что не любила его, но была для него идеалом, музой, светлым чувством, которое оставило в его душе заметный след.
Пить. Как же ему хотелось пить. Данте скинул одеяло, попытался встать, но силы изменили ему: он не смог даже приподняться.
Изгнанник...
Долгие годы он надеялся, что хотя бы слава ПОЭТА откроет перед ним ворота города, где осталась семья, где осталось его сердце. Но нет. Его последнее пристанище - Равенна. В этом городе он найдёт свой покой.
Изгнанник...
Пусть он не писал о жене, но память души хранила ласку её рук, голос. Она была земным Ангелом, была достойна большего, но судьба распорядилась иначе. Не раз Данте ругал себя за то, что поддался уговорам и повёл её к алтарю...
***
- Я хочу быть венчанной женой, Данте, - говорила Джемма, глядя на него сверху вниз. Она стояла на скамье, жавшейся к стене дома.Изящные пальцы легко касались его плеч, глаза светились нежностью. - Но я не нужна тебе. Хочешь, я уйду в монастырь?
- В монастырь? Что ты! Не смей!
- Но ты не любишь меня.
- Кто тебе это сказал? Корсо? Не слушай ты его.
- Я не слушаю. Я боюсь его.
- Он не посмеет прикоснуться к тебе!
- Ох, Данте...
Она заплакала. В ответ, Данте лёгко подхватил её на руки и спустил со скамьи на землю. Обнял. Долго вглядывался в красивое лицо. Не сдержавшись, он принялся покрывать лоб, глаза, щёки поцелуями...
Через день к нему в покои пришла мачеха. Данте хватило одного взгляда на её серьёзное лицо, чтобы понять о чём пойдёт речь: видимо, его холостяцкая жизнь, полная свободы, подходила к своему завершению.
***
Никогда он так страстно не молился, как в те дни, когда жена металась между жизнью и смертью. Каждый её полустон-полухрип ему казался предсмертным. Он, сжимая её тонкие пальцы в своей руке, часами сидел у постели.
- Данте, - Тана осторожно коснуласьь его плеча, - пойди, ляг, я посижу...
- Нет, - он тряхнул головой, - нет. Мне страшно. Тана, я боюсь потерять её.
- Данте, нельзя так изводить себя. Не хочешь думать о себе, подумай о сыне.
- Мне не разрешают подходить к нему!
Данте злило, что мачеха велела не подпускать его к сыну. А так хотелось взять его на руки!
- У Джеммы горячка.- Тана присела рядом с братом, в голосе девушки звучала грусть, - ты не отходишь от неё. Хочешь, что бы и сын горячку подхватил?
- Нет, нет, нет.
- Тогда наберись терпения. Я слышала сегодня разговор матери с доктором. Он сказал, что раз Джемма жива, значит, она не умрёт. Видимо какое-то снадобье помогло. Или твои молитвы.
- Форезе... Данте... Форезе...
Джемма бредила. Голова её металась по подушке...
***
Форезе...
Лучший друг. Поэт. Пьяница. Вор. Его лицо было изуродовано шрамами, полученными в уличных драках.
Он обещал Форезе беречь Джемму. Быть с нею рядом, что бы не случилось. И не смог выполнить своего обещания. Но его ли в том вина? Нищета, унижения - они оба испили из этой чаши. Она и дети во Флоренции, он - на чужбине.
***
Изгнанник...
Любое движение причиняло ему боль. Широко раскрытыми глазами, Данте смотрел в окно, на такой же кровавый рассвет, как и тогда, девятнадцать лет назад...