Хорошо, когда твоя вера есть не только слово, хорошо, когда твои железы впрыскивают в кровь больше свободы, больше радости, больше любви.
Радость, радость. Хорошо, когда тебе семь или восемь, и ты как птица качаешься на ветвях шелковицы, а шелковица сочная, сладкая, ешь ее, ешь, - и никак не остановиться. Июнь. Духота. Небо заволокло тучами, потом вдруг ливень. Град. Льет, как из ведра. Мы слетаем с деревьев, как птицы, и бежим по лужам босиком, - кричим, смеемся; листва, веточки царапают ноги, град, ветер, бурлят ручьи под ногами, а мы бежим, бежим... в дожде, ветре, сиянии молний...
Дождь, вода, течение, стоки, истоки, цветы. Ты всегда любила воду, дождь, цветение, это, наверное, у всех нас где-то на донышке плещется тихий родничок, волнуется, перекатывается, бежит по серым блестящим камешкам. Это, наверное, оттого, что все мы от воды; оттого, - что все вода, гелий, водород, протуберанцы страстей, космические игры чужих богов, чужих демонов, чужих ангелов, а может твоих – кто знает, кто знает... куда, откуда, зачем течем, струимся во времени... но все реки впадают в моря, все реки текут в низ, а не в верх, впадают в океан вечности.
Море, июль. На пляже всегда шумно, весело. Глаза серые, лицо тонкое, плечи прямые. Прошел мимо, - не заметила. А ночью пригрезился, - подошел, сел напротив, положил свои теплые руки на мои и сказал: «Ты успокойся, ты не волнуйся. Все будет хорошо, все будет хорошо».
- Ты здесь одна? - спросил он.
Правая рука в бок, глаза смеются, загоревший, нос чуть облупился.
- Нет, с родителями приехала.
- Я тоже. А ты обгорела.
Лег рядом, смотрит, глаза смеются.
- Давай я тебе спину обдиру. Смотри, ты вся облазишь.
- Вот еще.
- Да не бойся ты, все будет хорошо.
Руки... его руки были прохладные и ласковые, ласковые, как сны, как шершавые язычки котят, с которыми я возилась в каком-то далеком детстве, в какой-то далекой жизни. Но было что-то еще. Щемящее душу томление по неведанной, неясной, еще никогда не пережитой радости, радости…
Море, море, все реки впадают в море, все моря в океан времени.
- Где ты его подцепила? – спросила она меня.
«Где ты ее подцепила», - ах, ты, кривоногая, плоскогрудая лесбиянка. Ты же просила помочь тебе. Ты же сама пришла в мой дом и просила помочь тебе. Шел дождь, и я пожалела тебя, а ты сказал душеньке моей - «забудь о нем», забудь о любви моей. Ах, ты, румянорылая би, набившая голову бумажной трухой, ты - знавшая любовь только по книгам, ты - выбравшая в мужья толстого, покорного борова с деньгами, ты мне сказала: «Забудь его!» Ах, какая же ты подруга, завистливая сучка, трижды не поступивший в МГУ на психфак. Да ты просто взревновала меня, взревновала, вампирушка желтоглазая. И эта твоя дурацкая привычка хватать всякий раз за руку, и твоя отдышка, твоя показная нервозность, твои длинноносые кастраты-поэты, твои книги по списку, и желчь, брюзжание, и циничное использование всего и вся, и меня наивную дурочку. Ах, как любила я этих маминых умниц, с лесбийской ухваткой… Ах, как же я вас, сук, теперь ненавижу!
Когда встретила его случайно в городе, сердце дрогнуло. Гуляли, взявшись за руки.
Помню парк, август, заглядывает в глаза, улыбается, прохожие оборачиваются... Ах, как сладко замирает сердце, как оно томится, а иногда плачет долгими лунными ночами по тебе.
- Больше мы не увидимся.
- Почему?
- Так... просто я так хочу.
- Ну и уходи, если хочешь.
Встала. Пошла. Ноги деревянные. Больно, больно... тоска. А как же радость? Как же радость. Заповеди, наития, предощущения. Так пусто все, бессмысленно. Ни любви, ни надежды... Вот только желтые цветы Барселоны, и сияние чистых белых листов, только это, - последняя опора, последняя радость, первая и последняя любовь, первая и последняя надежда.