- Десять ан – пайса. Десять пайс – рупия. Кость стоит дороже дерева, но гораздо хуже горит. Откуда я это знаю? Неважно. Мой мозг переполнен совершенно ненужными знаниями. Например, видением поцелуя в анатомическом разрезе.
Эта часть памяти была ампутирована, как ненужная. Память моя несколько притупилась из-за отсутствия белковой пищи. Остались обрывки. Я отрезал мысли о своих давно умерших родственниках. Потому что это были мысли слабости и упадка. Они толкали меня к самоуничтожению, а я хотел жить.
В городе царил хаос и голод и я ушел из города. Мои родственники умерли, как многие миллионы людей, потому что они были слабыми людьми. Они не готовы были скитаться по опустевшим деревням, питаясь травой, соломой, гнилыми зернами пшеницы, бродячими животными, дождевыми червями, всяким мусором, черт побери!
Я противостоял голоду, как мог, но голод постепенно одолевал меня. Он выделывал со мной странные штуки. Он сводил меня с ума. Например, он начинал транслировать телепередачи по пустому экрану выключенного телевизора, приходилось щипать себя за руку, чтобы очнуться. Или он внушал мне мысль, что сейчас ночь вместо дня. Приходилось щипать себя за руку. Или он внушал мне мысль, что я живу во фруктовом саду, а вовсе не в кладбищенской роще, в полуразвалившейся сторожке. Приходилось опять щипать себя за руку.
Я влачил, в общем то жалкое существование, коротая время за просмотром телепередач из мертвого мегаполиса, щипанием себя за распухшую донельзя руку и прогулками по пустому Саду. Но это существование меня устраивало, - я только хотел придать ему легальность и респектабельность. Что ни будь вроде - Смотритель Мертвых Садов. Или нет. Это слишком мрачно. Я думаю - Осенний Садовник мне бы подошло.
И когда мне показалось, что я окончательно сошел с ума они пришли и позвали меня…
– Хочешь с нами? – спросили меня Цыгане. Это были не совсем обычные цыгане. Возможно, они и вовсе не были цыганами. Они приехали глубокой ночью, на здоровенных машинах-трейлерах. Знаете, такие звероподобные грузовики с длинными мордами, ненужно-огромным количеством фар и прочих осветительных приборов. Колесо почти в рост человека. И специальная лесенка в космические просторы кабины. Длинные как ночь, черные как ночь трейлеры. Хотя, возможно, трейлеры были темно-вишневого, или темно-красного цвета – в темноте оттенки были невидны.
Я как раз смотрел телевизор, когда услышал рев мощных моторов. По всем каналам показывали похороны. В этом году умерло на десять миллионов больше людей, чем в прошлом - сообщали дикторы. Я выбрал самые массовые похороны и принялся оценивать особенности ритуала, одновременно читая бегущую строку. На работу требуются: разнорабочие, железнодорожные рабочие, персонал в крематории, метростроители, землемеры, копатели могил на кладбище. Бегущая строка была, как длинный белый червь. Все это мне не подходило. Я хотел вакансию садовника.
Рев мощных моторов вырвал меня из привычных телевизионных снов. Я надел галоши на босу ногу, накинул на плечи ватник и пошел прочь из своей сторожки на шум моторов.
Поставив трейлеры в круг, они установили на длинных металлических шестах большое количество осветительных приборов, - это был такой суперсовременный табор. Торжество новейших технологий, наряду с привычными цыганскими кострами и огромными походными котлами.
Цыгане жарили большие куски мяса отличного качества. Мне окончательно стало ясно, что это не совсем обычные цыгане. Грузовики урчали на холостом ходу, вырабатывая электричество. Своими мощными утробами они питали праздник, они давали музыку и свет!
Цыганские женщины где то попрятались. Цыганские дети на мощных квадроциклах гоняли между между кострами разгоняясь и тут же тормозя, выписывая невозможные геометрические фигуры. Они создавали адский шум и атмосферу полного безумия. Но их отцы не обращали никакого внимания на них. Они, как ни в чем не бывало что то громко кричали друг другу, размахивая руками. Незнающему человеку могло показаться, что они ссорятся или спорят. Но я то знал, таким манером восточные люди мирно общаются между собой.
Сгоревшая солярка, запах жареного мяса, еще какая то странная пряная вонь – запах чужого праздника взволновал меня. Я остановился на почтительном расстоянии, втягивая ноздрями запах чужого праздника. Я так давно не ел мяса. Тяжелые волшебные молекулы запаха мяса заставляли трепетать крылья моего носа, бомбардировали мой мозг.
- Ты чего здесь трешься, малой?
- Я? Ничего…Сады сторожу
– Хочешь с нами, малой? – спросили меня Цыгане. Они обступили меня кругом - темнокожие люди небольшого роста и бесформенного, но сильного сложения. Они были похожи на булыжники. Люди - булыжники обступили меня и спрашивали – хочу ли я с ними?
- А что делать-то надо? – спросил я и переступил с ноги на ногу. Босые ноги в галошах мерзли.
- Что делать, что делать… Сады рубить, твою мать. На дрова.
- Надо подумать…А денег дадите?
- Какие деньги, твою мать. Ты с нами или нет?
- Ну…Да.
- Тогда приходи завтра. А сейчас вали отсюда. – сказали Цыгане и громко засмеялись.
- А…
- Что, малой?
У меня были седые виски и ростом я был выше любого из самых высоких цыган, но все равно для них я был - малЫм. Чуть побольше собаки, чуть поменьше человека. Нечто среднее. Малой.
- Ничего – сказал я, повернулся и медленно пошел сквозь толпу тут же забывших про меня цыган в глубину Садов.
Вообще то, я хотел попросить их поделиться со мной их отличным жареным мясом, но остатки гордости не позволили мне это сделать. К тому же, я подозревал, что новичкам и чужакам жареное мясо не полагалось в принципе. Завтра, когда я буду трудиться вместе с ними, рука об руку, дружно рубить сады на дрова, можно будет снова вернуться к мясному вопросу.
Утром, выпив утреннюю порцию горячего травяного чая я явился в табор. Табор спал. Я прослонялся по табору без дела до полудня. Но табор спал. Я прослонялся до самого-самого вечера, но табор продолжал спать. Я не выдержал. Я осторожно постучал в железную дверь кабины самого большого грузовика. Очевидно, что здесь обитал цыганский начальник, - у восточных людей иерархия всегда зрима и вещественна. Ничего. Ни ответа, ни привета. Я постучал еще раз.
Дверь открылась и показался расхристанный цыган в исподнем. Цыган как цыган. Кирпичного цвета. С жирными щетинистыми щеками, золотыми зубами, толстыми индийскими губами, картофельным носом и маленькими твердыми черными глазами, блестевшими как спинки жуков.
- Ты, что – долбоеб? - Так рано вставать!
- Так ведь вечер уже.
- Какой вечер, твою мать. Солнце еще не взошло
- Солнце уже зашло
- Слушай, малОй, иди на ***, не мешай спать. Когда рассветет, придешь к моему грузовику.
Совершенно не стесняясь меня, Цыган вытащил из штанов член и стал мочиться на колесо грузовика. Окончив свои дела и застегнув штаны, он пренебрежительно махнул рукой в мою сторону и удалился в кабину. Спать при свете дня.
Я удалился в полном недоумении. Я уже догадывался, что лучше мне бы работать в крематории, чем с этими безумными цыганами, путающими день с ночью, но было поздно. Они не отпустят меня просто так. Если я попытаюсь сбежать, цыганские подростки устроят на меня охоту. Цыганские мальчишки будут гнаться за мной на мощных квадроциклах, а потом, вытащив из карманов отцовские ножи отрежут мне пальцы. Это произойдет на каком ни будь заброшенном пшеничном поле. В моих глазах будет земля, но я даже не смогу нормально протереть глаза, потому что у меня вместо рук будут культяпки… Цыганские дети уйдут, а я буду рыть землю культяпками, ртом, ресницами и веками. Я буду искать подземные источники, что бы промыть свои глаза.
Я решил прогуляться по саду, определив примерно, место лесопорубочных работ. Я гулял довольно долго, потому что сад был большой. Очевидно, что сначала они спилят худые и кривые деревья, расчищая себе место работы, а затем и толстые ровные. Они спилят все мои Сады на дрова. Все правильно, ведь впереди холодная голодная зима.
- Прощай ива. Прощай дуб. Прощай орешник. Прощай бук…. А ты что здесь делаешь?
Мертвый человек стоял, прислонившись к моему дереву. Он, наверное, забрел сюда из города, спасаясь от голода и хаоса. Прислонился, что бы отдохнуть по дороге в никуда, да так и остался.
- Так не пойдет, приятель, - сказал я мертвецу. - Моим работодателям это не понравится. Тебе придется поискать другое место для отдыха.
Я решил оттащить мертвеца прочь. Мертвец мешал грядущим лесопорубочным работам, к тому же изрядно портил вид. Я деликатно обнял мертвеца за плечи и постарался со всем уважением отсоединить его от дерева, но не тут то было. Он обнимал дерево, как своего родного человека, впецившись в него крепко-накрепко последней хваткой. Я боролся с ним, но безуспешно. Моих сил не хватало, что бы расцепить руки мертвеца. И поэтому я решил сменить тактику.
Какое то время я уговаривал мертвеца, а затем вооружился палкой и стал бить его. Я стукнул мертвеца по лбу. Кожа на его лбу разошлась легко, как мокрая бумага, обнажив кость черепа. За костью черепа была загадка жизни и смерти, которую я должен был разгадать. Я должен был получить место в цыганском таборе, я должен был жить. Я должен был перебороть упрямого мертвеца. Сейчас я отдышусь, а затем продолжу свою борьбу с ним.
- Ну, ты и параша – сказал ЦыганИзБольшогоГрузовика. – Ну, ты и парашник, ****ь.
Он уже проснулся – самый первый среди своих и неслышно подкрался ко мне, что бы понаблюдать за голодным сумасшедшим белым человеком. Он стоял в лучах закатного солнца и курил, наблюдая за мной.
Я сначала подумал, что мои манипуляции с мертвецом вызовут у него гнев, но в голосе его, наряду с пренебрежением, явно мелькнули нотки одобрения.
И он улыбался! Да! Он – улыбался! Курил и улыбался!
Я сделал стойку на эти нотки одобрения, как охотничья собака. Я понял – вот он мой шанс. Я посмотрел на него самым преданным взглядом. Я послал свой самый сильный мозговой луч. Из своего черепа в его череп.
Цыган подморгнул мне глазом и сразу целой жирной кирпичной щекой:
- Айда, за мной, малой… Брось это дерево.
Цыган повел меня в огромный трейлер, который был ярко освещен. Который был чист и сверкал как храм. Никель, хром, стекло, пластик...Соты и ячейки промышленного холодильника.
- Прежде чем, я начну учить тебя основам нашего ремесла я должен тебе кое что сказать…
Он вздохнул и поморщился, как перед выполнением какого то неприятного, но необходимого ритуала. Я был готов к любому ритуалу. Может это была молитва? Или клятва?
- Ты – чурка, малой
- Я - чурка?
- Да, малОй, ты – чурка. Ты, конечно, думаешь, что чурки это – мы. Уроды, занимающиеся темными делами.. Некрасивые смуглые люди с толстыми щеками и короткими жирными пальцами. На самом деле все не так. Это снаружи мы смуглые и некрасивые, а внутри белые и красивые. А ты наоборот – снаружи белый, а внутри – полный урод. Чурка то есть…Не все вещи таковы, какими они кажутся на первый взгляд. Мысль понятна?
- Да…
- Вот то-то. И не вздумай с этим спорить. Даже внутри себя не спорь.
- Не буду.
- Так вот…
Я думаю, что они все таки были не цыгане. Уж слишком ловко они управлялись с техникой. Не то что бы я так близко был знаком с жизнью цыганского народа. Но мне всегда казалось, что цыгане оперируют в крайнем случае ножами и подковами, но никак не экскаваторами, дисковыми пилами, станками с числовым программным управлением и совсем уж непонятными автоматами с огромным количеством глаз-циферблатов и металлических суставчатых отростков.
Хаос и огонь - их родная стихия, а вовсе не холодный умный металл.
- Не все вещи таковы, малой, какими они кажутся на первый взгляд. Если ты представишь себе поцелуй живых в анатомическом разрезе, ты поймешь: то что делают живые гораздо более отвратительно, чем то что делают мертвые, обмениваясь костями. Живые полны грязи и мусора.
Цыган взял в руку длинную блестящую металлическую трубку, похожую на хобот гигантского кровососущего насекомого и вогнал ее что есть силы в живот мертвой женщины, которую он вынул из соты промышленного холодильника. Свои действия он сопровождал комментариями:
- Это кроата – мечь бальзамировщика. Не бойся причинить мертвым людям боль своим мечом. Им уже не больно. Кроата необходима для того, что бы освободить организм человека от ненужных физиологических жидкостей.
Коронки из металлов кладешь в специальные контейнеры. Белый металл в контейнер А, желтый металл в контейнер В. Не парься. Дальнейшую сортировку осуществляешь уже не ты.
Волосы выдергивай пинцетом и складывай в пластиковые конверты. Ничего не должно пропадать. Кости вывариваются в специальных автоклавах, и потом сушатся промышленным феном. Из них в последствии будут изготовляться различные предметы быта и музыкальные инструменты. Мясо можешь брать себе сколько захочешь. Ты ведь хочешь мяса. Мяса людей недавно вступивших в страну мертвых вполне пригодно в пищу, - просто его необходимо подвергнуть обработке специальными специями…Это все техника безопасности. Ты как, малой, поспеваешь за моей мыслью? Шибко ты растерянный… Поговорим пока о другом. Возьмем, к примеру, уголь.
- Уголь?
- Да, уголь, малой. Уголь – это прессованные трупы растений, которые в течение сотен миллионов лет копились под землей лишь для того, что бы, однажды, ты швырнул их в свою буржуйку, что бы однажды ты мог получить свой утренний кипяток…Помни, малой, ты - часть огромного технологического процесса. Люди рождаются и умирают. Это просто, как попкорн. Кто-то стоит в начале технологического процесса. Кто-то стоит в самом конце. Не пытайся получить ответ на вопрос, почему ты оказался в самом конце. Это сильное искушение – поэзия мертвецов. Да, малой, как и во всяком деле в нашем деле есть своя поэзия. Ты будешь стоять здесь, у кастрюли-автоклава с человеческим супом и воображать, что ты - сталевар вечности. Я ничего не буду воображать, потому что я старше и умнее. Я буду просто отделять мясо от костей, снабжая промышленность костями, а свою голодающую семью – мясом.
Я понимаю, что совсем без поэзии с мертвецами работать трудно. Даже очень трудно. Этот их запах, этот их вид… Нужно быть закаленным и очень сильным человеком, что бы работать с мертвецами. Нужно очень любить жизнь, что бы работать со смертью. Не воображай слишком много. Воображай по чуть-чуть. Тебе это поможет постепенно освоится с обстановкой. Воображай, что мертвые – это деревья. Или даже, что мертвые это - мертвые деревья, спрессованные давлением судьбы сплошную черную безликую массу, они всего лишь топливо для смрадного огня последующей жизни… Ты же не разговариваешь с куском угля, когда собираешься готовить себе чай на буржуйке? Ветер судьбы, зеленые пшеничные ростки в черных глазных ямах, древо мертвых. Это все так, малой. Это все есть. Но это все поэзия. Поэтому этого нет…Богатое воображение вредит нашей работе. Ты навоображаешь, черт знает что! Тебе придется в конце концов поверить в свои фантазии. Поэзия мертвецов захватит тебя и поработит. Тебе привидится разговаривающий мертвец, он охмурит тебя и окончательно сведет с ума. Ты можешь плохо кончить, малой. А мне бы этого не хотелось. Если ты смог пережить голод и хаос большого города, ты сможешь пережить все. Я хочу в это верить… На чем я остановился, малой, говоря о технике безопасности?
- На мясе, обработанном специальными специями
- Ах, да…Также, по своему капризу или желанию ты можешь вступать с мертвецами в половые отношения. Обрати внимание на эту мертвую девушку с длинными пушистыми ресницами. Ты бы мог сделать ее своей рабыней. Она будет добывать для тебя золото. На свои ресницы мертвецы осаждают золотой песок из медленных подземных рек. На свои ресницы они могут ловить ветер Судьбы, дующий в заброшенных пшеничных полях…
- Я могу забрать эту девушку себе в рабыни? – спросил я цыгана, указывая на девушку «Пушистые ресницы».
- Эту? Нет. Эта уже свое отработала. Ты должен найти себе новую.
- Как мне общаться с мертвецами?
- Только посредством языка жестов. Они слабоумны, но способны понять простой язык жестов – Пить. Есть. Фак-фак. Помни, что мертвецы очень боятся бензопилы в твоих руках. Они бояться ее так сильно, что сделают что угодно!... А теперь послушай меня. Слушай меня внимательно. Смотри мне в глаза, когда я с тобой разговарию!... При малейшей попытке мертвеца заговорить с тобой немедленно включай бензопилу! Это техника безопасности!
Мы распилили бревно на аккуратные плашки толщиной в ладонь человека. Цыган выбрал одну из них и ткнул мне под нос
- Смотри в середине у дерева - кость
- Откуда в дереве кость?
- Говорю тебе – кость. Ты что - совсем тупой?
- Да, действительно кость – согласился я, не наблюдая в древесине никакой кости. С одной стороны я боялся спорить с цыганом. Цыгане темпераменты и гневливы. Разозлившись, они легко могли распилить меня своими бензопилами на части и зажарить на гриле. С другой стороны, я готов был допустить мысль, что – да, в самом центре древесного ствола находится человеческая кость и от нее во все стороны расходятся годовые круги. На твердой человеческой кости держится нечеловечески твердое деревянное мясо. Я просто этого не вижу, а следовательно не понимаю. Я готов был допустить это. Я готов был допустить, что угодно.
- Кость надо аккуратно подрубить долотом, - бензопила здесь не годится, потому что это грубый инструмент, а с человеческой костью нужно обходиться нежно.
Откуда у них эти сокровенные знания? О нежной музыке костей, о скорости роста человеческих ресниц в сухой борозде, на заброшенных пшеничных полях?
Возможно, они принесли сокровенные знания со своей прародины Индии – там, на кладбищах-шмашанах круглый год цветут удобренные пеплом лимоны. А может, они накопили эти знания в тысячелетия своего невольного изгнания…
- Ты слушаешь меня, малОй?
- Да…Конечно, - дерево, кость…А как?...
- Что?
- Как тебя зовут?
- Меня?...Женя. Женя Майоров. Держи краба, малой.
Я пожал его руку. Меня продолжали мучить вопросы. Я осмелился задать их.
- Женя зовут? Точно?
- Ну, на самом деле, конечно, не Женя… Тебе это необязательно знать, малой.
- А почему мы не рубим деревья днем?
- Потому что днем – стремно.
- А ночью?
- А ночью – ништяк. Нормально.
….
Я пока что на подхвате - мне еще не доверяют трелевочный трактор и даже бензопилу. Но мне разрешают свободно бродить по табору днем и ночью, для того что бы я мог постепенно освоиться с обстановкой и мне разрешают брать еду из общественного холодильника когда и сколько я пожелаю.
….
Женя ехал на трелевочном тракторе, за которым волочилась привязанная на тросах связка мертвецов выдернутых из земли. Увидев меня, он остановился, заглушил двигатель и выбрался из кабины. Я поздоровался с ним за руку.
Улыбаясь, он махнул в сторону трупов:
- Десять Анн с пушистыми ресницами
- Что?
- Десять ан
- Что?
- Десять ан – пайса. Десять пайс – рупия. Кость стоит дороже дерева, но гораздо хуже горит
- Чего?
- Ничего, малой.
Судя по всему, он был доволен прошедшим рабочим днем, вернее ночью. У него был вид пролетария, а не бездельника. Он и закуривал без всяких лишних движений, экономя силы для труда. Прищурившись в перспективу освещенной прожекторами ночи, он курил с важным видом. Из за особенностей освещения я не видел точно, куда были направлены его зрачки, но был уверен, что в перспективу. Еще не известных мне знаний.
У него были руки сталевара. Большие, закопченные, в какой то профессиональной проказе.
Докуривая сигарету, он каждый раз тушил бычок о тыльную сторону своей ладони, очевидно не испытывая при этом никакой боли. Вот и сейчас он проделал этот номер, перед тем как в очередной раз поделиться со мной знаниями.
- А вообще – счастливые люди эти мертвецы. Беспечные. Как дети, могут радоваться какой ни будь ерунде – цветной ленточке, речному камню или там подтаявшей конфете. За шоколадную конфету ты можешь найти себе такую красотку! Счастливая беспечная нация мертвецов…
Женя считал, что мертвецы - счастливая и беспечная нация, я же считал, что беспечней и счастливей цыган нет никого на свете. Боже, как я хотел быть цыганом! Но я был чуркой, я был парашей, я был никчемным белым рабом.
Мой самый первый опыт общения с мертвецами был не слишком удачным.
Белым днем, в то время как цыгане спали, я гулял по Саду и споткнулся о бревно. Мне это не понравилось. Я пнул бревно. Моя нога легко пробила кору, и погрузилось в нечто вязкое и трухлявое. Дерево было изрядно гнилым. Это обстоятельство меня заинтриговало. С одной стороны это павшее дерево не могло быть результатом цыганских лесопорубочных работ. Я работал вместе с этими людьми рука об руку и знал, что они никогда не оставляют срубленные деревья без дела – гнить и разлагаться. Подобно библейской саранче они утилизовали все без остатка.
С другой стороны это дерево появилось здесь недавно, возможно, даже сегодня. Я знал Сады как свои пять пальцев. Я знал лицо и позу каждого из павших и разлагавшихся здесь деревьев я знал место и время их падения. Я не знал это мертвое дерево.
Откуда же оно взялось? Может его вывернул из небытия трелевочный трактор цыган. Быстрый и ловкий трактор. Желтого цвета с черными буквами неизвестного языка на борту.
Дерево зашевелилось. И тут меня осенило – это же мертвец! Мой первый живой мертвец!
Я наклонился, подул ему в голубые глаза и сказал:
- Ветер-дерево-пшеница. Давай-давай. Работать.
Он ничего не ответил.
Я пнул его изо всех сил.
Он хотел мне что то ответить, но не мог. Причина была в том, что у него был маленький рот.
Маленький-маленький - младенческий, да что там - зародышевый рот. Настолько маленький, что в него в качестве пищи можно было засунуть только дождевого червя. Он – мертвец окончательно убедился я. Этот человек, питающийся дождевыми червями – мертвец.
Я вынул из кармана нож и разрезал ему уголки рта – так что бы он мог хоть что ни будь сказать мне. Почему я хотел разговорить мертвеца, несмотря на строжайший запрет Жени Майорова? Наверное, это был мой маленький бунт против абсолютного диктата цыган. Они вломились в мой Сад. Заставили выполнять грязную работу. Правда, они кое-чему меня научили…
Я разрезал рот мертвецу еще шире, засунул пальцы ему в рот и подергал его за толстый похожий на котлету язык. Несмотря на все мои попытки, мертвец остался нем. Котлета языка была холодная. Я сел на свежесрубленный пенек и закурил. Курить меня тоже научили цыгане, они же снабдили меня горькими вонючими сигаретами. Задыхаясь вонючим дымом, я размышлял о том, какую пользу можно извлечь из моего первого знакомства с мертвыми. Мертвец, корчась огромной гусеницей, медленно уползал в кусты. Приходилось время от времени вставать с пенька и пинками возвращать его на место.
Я выкурил пачку сигарет, но так ничего и не придумал.
Ближе к вечеру к нему пришли ежи. Ежи ползали вокруг мертвеца и тыкались в его бока своими острыми мордочками, как щенки тыкаются в живот своей матери. Вряд ли они хотели от него еды, скорее всего они пытались таким образом выразить ему свое сочувствие и поддержку.
Голубоглазый мертвец, питающийся дождевыми червями дружит с ежами, знает их тихий ежиный язык и тихую мудрость пустых заброшенных полей. Он уже позабыл нормальный человеческий язык и даже язык жестов – язык малолетних детей и слабоумных ему уже недоступен… Это был совсем бесполезный мертвец. Топая ногами по земле, я разогнал ежей. Включил бензопилу.
….
Сегодня произошло знаменательное событие. Женя Майоров вручил мне ключи от трелевочного трактора. Он – Женя Майоров - мне доверяет. На трелевочном тракторе был установлен климат контроль, на нем была установлена магнитола и навигатор, мощный кенгуринг с прожекторами и накладки орехового дерева на штурвал. Это был отличный трактор. Я бы не удивился, если бы узнал что наряду с турбонаддувом и подогревом сидений сам дьявол установлен на тракторе, сам черт.
Утренние гнилые туманы мне были не страшны в этом тракторе, я легко поймал в паутину лучей прожекторов незнакомое дерево. Наполовину дерево, наполовину человек – мертвец. Мертвячка. Это была женщина, торчащая из земли по пояс, держащая свои худые гнилые ручки ровно по швам. Мертвячка одетая в легкую берестяную одежду.
Я заглушил двигатель, вышел из трактора и пнул мертвячку ногой.
- Ветер-дерево-пшеница
Она открыла глаза и посмотрела на меня. Я пнул ее еще раз.
Она хлопнула глазами и сказала:
- Прекрати
- Ты не должна со мной спорить. Ты же мертвая
- Ну, уж, поживее тебя
- Ты мертвая - упрямо повторил я - С такими ранами не живут - я указал на кость, торчащую из гнилой раны на плече.
- Живут, еще как живут – возразила она. Мертвячка червяком выползла из под земли, затем ловко, как акробат вскочила на ноги и с вызовом уставилась на меня. Она стояла, уперев руки в боки и сверкая глазами.
- Ты что тут делаешь? Воруешь?
- Ничего я не ворую!
- Солнце воруешь? Давай вместе!
- Меня не интересует солнце - сказал я гордо
Она протянула худые руки к солнцу, потянулась и сделала пару изящных танцевальных движений. Потом стала ладошками зачерпывать солнечный свет и втирать его себе в подмышки.
- Солнце – мурлыкала она. – Солнышко.
Она просвечивала на солнце как гигантский гербарий. Хотя живые тоже просвечивают. Если поднести руку к достаточно мощной лампе – то рука станет прозрачной, все знают этот детский фокус.
Я разглядывал ее во все глаза. Несмотря на явные следы разложения на левом плече, она не производила впечатление совершенно мертвой.
Было не совсем ясно, - играет береста роль одежды или же заменяет ей кожу. Берестой была покрыта вся правая сторона ее тела, исключая грудь и промежность. Маленькие белые каплеобразные груди с маленькими розовыми сосками, которые никогда не жевали младенцы. Бледный худой живот, перепоясанный зеленой живой ветвью с листьями.
Лобок. Промежность. Розовая тропинка в рыжей траве. Не знаю как насчет ее остального тела, но ее промежность точно была живой. Мне даже показалось, что я слышу запах. Терпкий сок молочая смешанный с приторным ароматом магнолий. Мертвячка была беременна цветами?
- Ты не мертвый? – спросила мертвячка, наворовав солнечных лучей
- Как видишь – ухмыльнулся я
- Но ты должен быть мертвым…Ты что не помнишь?
- Что то не припомню такого
Она высокомерно оглядела меня с головы до ног. Она держала себя с достоинством и даже некоторым шиком, несмотря на то, что из одежды на ней было только некоторое количество бересты и зеленых листьев. Как я понял, мертвые люди не страдали особой стеснительностью.
- Ну – сказала мертвячка, опять уперев руки в боки
- Что – ну?
- Может в дом пригласишь, чаю предложишь, раз уж разбудил… Или так и будем здесь стоять на ветру?
Я подумал, что если я приглашу ее в дом и напою ее чаем у меня появиться возможность узнать ее слабые места. Вряд ли такую гордую особу можно соблазнить детской цветной лентой или даже конфетой. Наверняка здесь потребуется хитрость и особый подход. Зато сколько золота она сможет принести мне на своих замечательных пушистых ресницах!
….
- Ну вот. Здесь вообще то скромно. Зато есть буржуйка и всегда можно вскипятить горячий травяной чай.
Мне было немного смешно извинятся перед мертвым человеком, но я это делал
- Хорошо – сказала мертвячка
- Что хорошо?
- Чай горячий – это хорошо
Она была похожа на котенка. Правда, учитывая ее наряд и сухие листья в голове – на помойного котенка. Высовывала игрушечный розовый язык и осторожно пробовала чай в кружке. Убедившись, что все в порядке, начинала с звуком втягивать жидкость крошечными порциями. У котов шершавый язык откуда то вспомнил я. Коты недоверчивы. Мы сидели у меня кровати и беседовали, едва касаясь друг друга кончиками пальцев.
Я знал, что это все – поэзия, что наши роли расписаны заранее, но не в моих силах было изменить древний сценарий, написанный не мной тысячи лет назад. Каждый из нас гнул свою линию, и мы оба запутывались в разговоре, как волшебной паутине.
- Помнишь?
- Что?
- Эти сады когда то цвели
- Нет
- Помнишь, что я сказала тебе, когда мы гуляли с тобой по саду взявшись за руки?
- Нет
- Мы были одеты в дорогие одежды, мы были в солнечных очках с золотыми дужками. Мы были пропитанные солнцем студенты религиозной школы.
- Нет. Не помню
- А вот и плохо…А это что?
- Бензопила
- Откуда у тебя эта отвратительная бензопила?
- Цыгане дали
- И что еще они тебе дали?
- Сигареты дали. Вообще то, не твое дело. Вот сейчас, как включу бензопилу!
- Ну, включай – она равнодушно повела гнилым плечиком
Я не включил. Все это время я хотел включить бензопилу, но что-то меня сдерживало. Я продолжал болтать с ней, хотя чувствовал, что этого не следует делать. Разговаривая с ней, я терял контроль над ситуацией все больше и больше. Я запутывался.
- Ты считаешь, это правильно? - спросила она меня
- Что?
- С цыганами водиться. Сады рубить.
- А что - сказал я с некоторым вызовом – Ништяк. Нормально.
- Ништяк. Нормально. – повторила она за мной с видимым неудовольствием и покачала головой. Из ее волос полетела сухая листва. – Полный кретин. Совсем деградировал.
- А что я могу сделать?
- Ты меня спрашиваешь? Мертвячку с сухими листьями в голове?
Говоря со мной, она постоянно теребила свою берестяную одежку. То там. То тут. Совершенно бессознательно она отрывала от тела клочки бересты и бросала их в огонь буржуйки. Под берестой у нее была чистая розовая младенческая кожа. Живая.
Я представил наш с ней поцелуй в анатомическом разрезе. Мы делаем отвратительные вещи бесконечно.
Она заметила, что я возбудился.
– Что? Хочешь переспать с мертвячкой?
Мы ложимся в сухую борозду заброшенного пшеничного поля и лежим там, испачканные глиной, тысячу лет.
- Да – сказал я голосом хриплым от возбуждения – Хочу.
Мы испачканы желтой глиной. Наши испачканные глиной ресницы продолжают расти, заменяя собою пшеницу.
Я протянул руку к ее промежности.
- Не выйдет!
- Почему!
- Остынь. Охолонь.
Но я продолжал тянуть руку, сложенную лодочкой к ее промежности. Я уже чувствовал мягкий жар исходящий оттуда. Мне, почему то казалось, что если я буду настаивать, то она уступит. Нужно быть решительным и твердым, как цыгане, тогда все вопросы будут разрешаться сразу и сами собой.
- Отзынь – сказала она жестким голосом. Ее зрачки стали тонкими и острыми как конец иглы. Она не трогалась с места, но я понял, что мне с ней – мертвой и тонкой, как трость все равно не сладить. Желание прошло также быстро, как и пришло.
Она тоже чего-то хотела от меня. Других вещей. Но сила ее желания не была меньше моей. Возможно, была больше.
- Неужели ты ничего не помнишь? Мы все ушли под землю, а ты остался наверху сторожить наш сон
- Нет, не помню. Отстань. Отзынь. Охолонь.
Она посмотрела на меня. Страшно, когда так на тебя смотрит женщина. Неважно мертвая или живая. Пускает спокойные холодные лучики из под тонкой белой пленки век и видит все.
- Я все поняла про тебя
- И что ты поняла?
- Ты просто раб. Обыкновенный раб.
Эта сука разозлила меня. Этот человеческий гербарий. Это полуживое насекомое, просвечивающее на солнце, что то поняло про меня.
- Я – чурка, понятно тебе, мертвая сука. – закричал я громко, как в театре. - Я - чурка! Твои глаза выпили ежи, твоя лобная кость не толще папиросной бумаги, ты ничего кроме ежиных свадеб понимать не можешь.
- Нет, я все поняла! И все знаю! И про тебя и про них! Они – шудры! Знаешь, за что их изгнали из Индии?
- Не знаю. И знать не хочу. Я знаю, что ты - мертвячка. Ты – мертвая. А я живой. Я говорю и ты подчиняешься. Сейчас я все таки включу бензопилу. Встану и включу. Ты – мертвая!
- Вообще то я не мертвая, а спящая. Я просто сплю. Придет весна и я проснусь.
- И что все деревья в Саду – люди? – решил поддразнить я ее, вставая и протягивая руку за бензопилой. Я все таки смог взять себя в руки - И все проснутся весной?
- Уже не проснуться. Благодаря тебе.
Она быстрым едва уловимым движением щелкнула меня по носу и страшная сонливость одолела меня. Я упал на пол и заснул, а мертвячка исчезла. Мертвая сука перехитрила меня.
Пробуждение было неприятным. Кто то ударил меня по затылку. Я подумал, что это нападение мертвецов и тут же вскочил, вспоминая, где лежит бензопила. Однако это был Женя Майоров.
- Ты чего? Разговаривал с ней?
- Да. Немного.
- А кто тебе разрешил разговаривать с мертвецами?
- А в чем собственно дело?
- В чем дело, в чем дело. С мертвецами разговаривать это наше цыганское дело! А твое дело дерьмо убирать! С метлой работать твое дело!
- Женя, извини, я чего то не понял. Теперь ты все объяснил и я…
- Ты чего то не понял, малой. Ты чего то не понимаешь в этой жизни. Даже с мертвячкой не справился, дегенерат.
Бешенство распирало его. Я чувствовал, как сильно ему хочется убить меня, но он, почему- то, сдерживал себя.
Он ударил меня под коленку, а потом, когда я упал, принялся методично избивать меня. Он бил больно, норовя попасть по почкам или голове, но я знал – он меня не убьет. Он меня не убьет! Что то не разрешает ему убивать меня. Я сосредоточился на этой мысли и поэтому почти не чувствовал боли. Наконец он устал. Запыхался. Задолбался бить меня.
- Вставай, дерьмо.
Женя Майоров (на самом деле, я знал, что у него было какое то совсем другое - глинобитно-клинописное имя) схватил меня за шиворот и поволок по направлению к табору. По дороге он громким голосом сзывал своих товарищей. Они швыряли инструменты на землю, оставляли штурвалы и рычаги своих ловких машин. Они бросали работу и шли за нами передавая боевой клич по цепочке. Они собирались вместе для того что бы судить меня.
Факт моего разговора с мертвячкой вызвал у них праведный гнев. Я не знал, о чем они между собой говорили. Они спорили и размахивали руками – а может просто мирно общались. Мне был непонятен их древний язык. Несмотря на все свои старания, я за все время нашего общения так и не смог выучить ни одного слова. Наконец, они пришли к какому то вердикту.
- Помнишь, о чем мы с тобой договорились в священных садах города Бенареса? - Когда придет Кали-Юга, мы не будем терпеть ни насилий, ни унижений. Мы возьмемся за руки и прыгнем с небоскреба. Мы будем одеты в дорогие золотые одежды. Брахманы в модных солнечных очках с золотыми дужками. Мы успеем достаточно пропитаться солнцем, прежде чем вдребезги разобьемся об асфальт...
- Ты хоть понимаешь, что ты наделал, малой? - спросили они меня на русском языке
- Нет
- Твою мать, туда–сюда!... Жить хочешь?
- Хочу
- Тогда пошли – сказали цыгане – Жарить деревья будем
- Я… Не хочу… Жарить…
- Хочешь, малой, хочешь. А то мы тебя самого отжарим.
Я ожидал увидеть привычную картину - решетчатые раскаленные пасти гигантских грилей, железные кастрюли автоклавы в рост человека, где под воздействием огромного давления и температуры мясо мертвецов отделялось от костей, токарные и сверлильные станки на которых изготовлялась костяная посуда и музыкальные инструменты.
Я увидел только бревна. Груда распиленных и ошкуренных бревен. Теперь я ясно видел человеческую кость на ровном спиле каждого бревна. Древесина была запачкана сукровицей и костным мозгом.
И тут я все вспомнил – мертвая женщина была моей сестрой, а мертвый мужчина был мой брат. И все деревья в Саду были моими братьями и сестрами. Много-много лет назад мы с ними разошлись в разные стороны, а теперь вновь сошлись при таких вот отчаянных обстоятельствах – мои сестры носили берестяную одежду, у них в волосах были гнилые листья, а мои братья питались дождевыми червями.
Я ожидал увидеть мраморный стол прозекторской, но увидел только строительные козлы. Тем лучше. Мне никогда не нравился запах аптеки. Раны-цветы это лучше, чем раны-желе.
На столе лежало бревно, имевшее грубые очертания человеческого тела. Ноги – стволы, руки – ветви. Комель головы с грязными корнями, перепутанными наподобие волос. В верхней части бревна - имелись человеческие глаза, а в средней кровоточащее отверстие, напоминающее женское влагалище.
Цыганские женщины куда то попрятались. Вокруг распятого на кОзлах человекобревна толпились пухлощекие цыгане и пухлощекие цыганские мальчишки разных возрастов. На бронзовых щеках бродячего племени пылали костры возбуждения и интереса.
Я не знал точно – что они хотели сделать с деревом – изнасиловать или съесть, но чувствовал, что вся эта толпа собралась не просто для удовлетворения своих простых инстинктов, а для исполнения какого то торжественного ритуала, несомненно, очень важного и древнего.
Давным-давно они были изгнаны из своих экзотических Индий. Они были изгнаны из лимонно кардамонового рая, из баньяново-банановых садов за какие то неизвестные нам преступления, возможно за жирные каннибальские щеки своих богов, или же за привязанность к нечистым запрещенным животным – неважно. Они были изгнаны и прокляты. Какой то мудрый восточный раджа изгнал цыган. Восточные люди никогда ничего не делают просто так, потому что, они мудрые. Давным-давно цыгане были изгнаны вместе со своими женами, со своими детьми, со своим скрабом, со своими домашними животными и со своими богами. И с тех пор путешествуют с безумными кострами на щеках…
Их боги такие же, как они - с жирными щеками кирпичного цвета, с маленькими твердыми обсидиановыми глазами, с абсолютной уверенностью в собственной правоте и превосходстве. Их боги снабжены шестью руками и конечно же бензопилами. Их боги знают все о нежной музыке костей, о том что заброшенные поля рождают человеческие ресницы вместо зеленой травы.
Их боги знают все семенах, посеянных не вовремя – не весной, но осенью. О гроздьях гнева и килограммах боли и ненависти, которые никуда не деваются, а с каждым поколением становятся все сильнее и сильнее. Ненависть это вам не любовь, прорастающая сквозь землю весною. Ненависть – штука серьезная.
- Ну, давай, малой, отрабатывай грехи – Женя Майоров толкнул меня в спину по направлению к человекобревну.
Я догадался, что они от меня хотят.
- Я не могу с ней… Она моя сестра…Аня зовут…Немного уважения к мертвым…
- Десять ан – пайса. Десять пайс – рупия. Кость стоит дороже дерева, но гораздо хуже горит. Ты совсем охуел, малой! Какая такая сестра! Ты что пытаешься мне впарить!
Оглядев лица цыган и убедившись, что пощады ждать не стоит, я забрался на козлы. Спустил штаны. Представил поцелуй в анатомическом разрезе. Желание пришло быстро. Поелозив некоторое время по грубокожему стволу, я приладился кое как к красному цветку, сочащемуся красным соком. Внутри было все как положено - тепло и скользко.
В начале полового акта человекодерево едва заметно шевелилось. Оно силилось сбросить свою деревянную кожу. Слегка оцарапав меня своей корой, оно прекратило бессмысленные попытки, потому что окончательно умерло.
- Простишь ли ты меня, сестра? Ты ведь все равно уже мертва, а мне еще так долго жить под пристальным надзором смуглых шестируких богов, бродя по чугунному саду грехов…
Я заблудился! О, да! Я заблудился - я предал своих родных мертвецов! Их веки никогда не прорастут из под земли. Поколение не сменится поколением. Мои братья и сестры умрут. Мои братья и сестры умрут навсегда…
Помнишь, что ты мне сказала, когда мы тысячу лет назад бродили по ботаническому саду города Бенареса, взявшись за руки. Брахманы в дорогих одеждах, брахманы в модных солнечных очках с золотыми дужками.
«И не обижайся, что я не отдалась тебе. Я бы могла сделать это в качестве жертвоприношения или из жалости и сострадания. Но ты же не хочешь, что бы я отдалась тебе из жалости и сострадания?»
Ты обещала мне отдаться в качестве жертвоприношения. Считай это жертвоприношением, сестра!
Встав со стола и заправив хозяйство в штаны, я вопросительно посмотрел на Женю Майорова. Он кивнул мне. Его гнев прошел.
- Ништяк. Молодец, малой. Сладил с деревом.
- И что теперь будет?
- Ничего не будет. Ты останешься здесь, а мы уезжаем рубить другие Сады.
- Как? Уезжаете насовсем?
- Насовсем. У нас – контракт.
- Возьмите меня с собой! - взмолился я. – Не оставляйте меня здесь – среди кровоточащих пеньков. Я буду вашим малЫм, я буду вашей собакой, я буду вашим деревом.
- Нет, малой. Это дело решенное. Мы – уезжаем, ты - остаешься. Можем дать тебе немного денег за труды. Вот так.
Цыгане погрузились в свои огромные звероподобные грузовики и уехали. Они оставили мне немного бумажных денег и желтую, с черными непонятными буквами по боку бензопилу. Я думаю, что это были вовсе не цыгане.