Когда вы с трудом вливаетесь в одну из самых оживленных городских артерий (вот зачем я опять еду через центр), вы непременно видите в тисках гидрообразной, в единицах времени, но не расстояния дышащей, очереди - узнаваемые пропорции, силуэт с мигалкой (сколько же рейсов в сутки успеет сделать такая машина по таким дорогам?), а иногда их собирается несколько на видимый отрезок пробки (ну и пусть себе кричит, у нас дорога впереди свободна – слышат их, а видят нас), и когда мы, как и вы, породнившиеся с этим безумием на многие часы, различаем синие блики на впередистоящих, мы вспоминаем, как мимо желтых плачущих каштанов, по тихим, уже взорванным экскаваторами старым улочкам, к нам неслышно крадется одиночество, чтобы поселиться в царапающей душу тишине, заколдовать сны, заставить вдруг утратить способность воспринимать жизнь как благо, позабыв, как различаются цвета, звуки и запахи, перемешанные сейчас в липкий серый ком в горле, когда кажется, что наши судьбы висят на телефонном проводе, бьются сердцем почти разрядившегося аккумулятора и когда строчки в медицинском справочнике (обывателям и дилетантам читать воспрещается) оборачиваются кровавыми надписями на стенах, оконных стеклах, лицах прохожих в быстро и ловко сработанном кем-то хорроре; и тогда в памяти всплывает очень юное лицо, быстрые, теплые, пахнущие табаком, пальцы и смеющиеся глаза, на дне которых камнем лежит тоска вечного ожидания в пробках; именно сегодня состояние пациента, которого мы сопровождаем, и то самое ожидание позволяют и познакомиться, и разговориться, подбадривая тем самым измученного лихорадкой ребенка. («Извините. Алло? Узнал, конечно, - Алла. Встретиться? Пожалуй… смогу. А где? И во сколько?» – прячет телефон в нагрудный карман со смущенно-счастливой улыбкой, пока «скорая», наконец, въезжает в ворота больницы.)
- Григорий!
Мальчишка в униформе, с фельдшерским чемоданом в руке, оборачивается.
- Мы Вас будем помнить, Григорий!
Он снова смущается. Он, конечно, еще не успел привыкнуть к ежедневному, ежечасному общению на таких нотах, когда оголенные чувства – страха, боли, неизвестности, надежды – переплавляются в неконтролируемую, преданную, абсолютно искреннюю благодарность. А ведь мы доехали, успели, и он (ангел-хранитель) все это время, все эти три с половиной часа нелегкого переезда, был рядом, как воплощение веры в то, что все будет хорошо. И когда мы с трудом вливаемся в оживленные, одушевленные потоки, мы часто ловим себя на том, что почему-то всегда оглядываемся на них – обреченных стоять между возможностью и невозможностью, но непременно - с неугасающим синим огоньком надежды, оглядываемся на «скорые»…