Врач из Вифинии.
Глава 3
- Мой дед, - неторопливо сказал старец в белом хитоне, - был дарован родителям самим Пэаном.
Было это так. Мать его долго не имела детей, и отец хотел разводиться с нею. Однако его тесть был человек зажиточный и влиятельный, и это останавливало отца от такого решения. Наконец, по настоянию тестя и особенно тещи, они решили отправиться в благочестивое паломничество к Асклепию Пэану Сотеру, Целителю и Спасителю. Тогда еще не взошел на престол император Константин, и многое было иначе…Но времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, - торопливо прибавил он, глядя на Кесария, отодвигающего подальше от себя блюдо с сырыми перепелиными яйцами.
- Асклепейон в Эпидавре был – да и есть по наши дни – самое священное местопребывание Асклепия…Пелопонесская земля Арголиды хвалится, что он был там рожден от Аполлона-Иатроманта Коронидой, дочерью Флегия, и вскормлен козой пастуха Аресфана, а пастушья собака охраняла его на Миртовой горе Титион! Эпидавр, стоящий на море, божественный Эпидавр, знавший времена запустения и славы! Великий благочестивый император Адриан отстроил его и обновил – и с тех пор его статуи из золота и мрамора украшают святилище Асклепия! Туда-то они и отправились – с пением, с молитвой, ведя жертвенных животных и надеясь на испытавшего смерть и возвращенного к жизни сына бога Аполлона, целителя смертных и облегчителя злых страданий…
Он кивнул музыкантам, и под нежные звуки лютни и флейты девичий голос вознесся ввысь, через крышу особняка, к звездному небу, где на небосклоне Змееносец, Офиухос, воскрешенный и вознесенный в сонм богов Асклепий держал обеими руками своего верного спутника - ужа.
- «Рыжая как-то пришла, с волосами, покрывшими плечи,
Дочь Кентавра; ее когда-то нимфа Харикло
Около быстрой реки родила, и имя дала ей
Окиронея. Она постиженьем отцова искусства
Не удовольствовалась: прорицала грядущего тайны.
Так, исступленье едва пророчицы дух охватило,
Только зажглось божеством в груди у нее затаенным,
Лишь увидала дитя, — «Для мира всего благодатный,
Мальчик, расти! — говорит, — обязаны будут нередко
Смертные жизнью тебе: возвращать ты души им сможешь.
К негодованью богов, однажды, на это решишься —
Чудо тебе повторить воспрепятствует молния деда.
Станешь ты — ранее бог — бескровным прахом, и богом
Станешь из праха опять, два раза твой рок обновится».
- Я не думал, что нас позвали на Пэанову мистерию, - прошептал Каллист Кесарию.
- Красивый голос, правда? Эта девушка – фригийка. Прошлый раз она пела о Кибеле и Аттисе. У нее приступы меланхолии, тоскует по родине. Красный перец ей в первый раз хорошо помог, а теперь она снова начала таять…Говорит, у нее где-то есть брат, а может, был – их корабль захватили пираты и всех продали в рабство…
- Так! Эпидавр – место явлений Асклепия! Оттуда его священную змею передали в Афины, на Кос и в царственный Рим! Недаром поэт сказал:
«Привет тебе, Пэан-владыка, царь Трикки,
Обитель чья - и Эпидавр, и Кос милый!»
- В Афинах его почитание ввел Софокл, который и удостоился его видения, и стал его жрецом, а в Рим он отправился, милостивно вняв мольбе посланцев, прибывших за ним на корабле и, в виде огромной змеи, поднявшись на их корабль, - продолжал старец, полузакрыв глаза.
Каллист сладко зевнул, отпил из кубка, и откинулся на бархатное ложе. Голос благообразного старца становился все более и более неразборчивым, сливаясь с шумом ночного ветра, пока не исчез совсем.
…Ветер затих. Высоко на цветущих ветках весело щебетали птицы. Перед ним стоял старик в жреческом хитоне и говорил, поглаживая благородную седую бороду:
- Нет, я не могу тебя взять. Иди в другое место, пусть тебя примут там.
- Священнейший Иасон – мне некуда идти…Я же рассказал вам! Неужели мне нельзя остаться здесь даже младшим помощником младшего лекаря? Неужели Асклепий Пергамский…
- Ты дерзок, юноша. Ступай!
Каллист в отчаянии схватился за край безупречно белого хитона, но жрец брезгливо оттолкнул его.
- Если ты не понимаешь, я скажу тебе прямо. Я не собираюсь вызывать недовольство императора Констанция. Твой дядя сослан за государственное преступление, его имение конфисковано – зачем мне в асклепейоне врач с таким прошлым?
- Священнейший Иасон! Но дядя был осужден несправедливо! Он увлекался философией, читал божественного Плотина…
- …занимался теургией, чтил богов. Все это похвально. Непохвально то, что его судили и сослали. Извини, Каллист, но сейчас власть в руках христиан. Я не могу их злить. Тем более, если главный христианин – император. Извини. Не задерживай меня. Я не могу ставить под угрозу существование асклепейона в Пергаме. Это ты можешь позволить себе думать о своей жалкой судьбе, а у меня под началом – сотни людей.
- Но вы же знали моего дядю! – простонал Каллист.
- Возьми себя в руки. Знал. Так что, мне тоже сдать имение в казну и ехать вслед за ним? Уезжай из Пергама как можно скорей.
- У меня нет ни гроша, я все истратил на дорогу сюда…
Лицо жреца Иасона мгновенно побагровело, бородавка на благородном крупном носу затряслась.
- А это уже кара богов за твое расточительство. Ты что, вздумал у меня денег клянчить?! Вон отсюда! К христианам иди клянчить!
Каллист пошатнулся, как пьяный, закрыл лицо руками и пошел назад, в цветущую весеннюю рощу храма Асклепия Пергамского. Он шел долго, не разбирая дороги, потом упал на землю. Ветер нес запах кипарисов и роз.
Он приподнялся на локте и вытер кровь из разбитой губы. Внезапная догадка осенила его, и он усмехнулся.
«Боишься осквернить асклепейон моим присутствием, Иасон? Ну подожди…Посмотрим, что ты будешь делать, если я и в самом деле оскверню его…»
Он снял с плеча запыленную дорожную сумку и, достав буковый пенал, вынул оттуда два хирургических ножа. Деловито потрогав лезвия, он выбрал один из них, а другой спрятал.
Теперь надо найти место, где его нескоро найдут…Надо, что бы его тело увидели и паломники – тогда слухи мгновенно распространятся по городу. А если его увидят, когда он будет еще жив, и успеют вытащить за пределы асклепейона?
Мысли стремительно неслись в его мозгу, словно охваченным бешеным суховеем из нубийской пустыни. Он поднял голову – сверху на него презрительно смотрел кто-то, с носом, поразительно похожим на нос главного жреца. На постаменте было написано – «Клавдий Гален, врач, любимец Асклепия Сотера».
Он вдруг вспомнил, что Гален молился Асклепию, чтобы стать врачом, а не архитектором, как желал его властный отец. И Асклепий явился во сне отцу Галена, и изрек, что его сын должен поступить на обучение жрецам Пергамского асклепейона – храма Асклепия.
Асклепий тоже был неподалеку. Он стоял, обнажая правую половину торса в величественном жесте. Его плащ опадал на постамент легкими, невесомыми складками, у ног сидел верный пес, а верный уж обвивал дорожный посох бога – целителя и странника.
Рядом с этой статуей Каллист молился вчера. Здесь же он и убьет себя – кровь от мрамора будет долго не отчистить. Главное – чтобы правильно перерезать жилы, так, чтобы никто не успел перевязать, даже если и заметят, и не успели вытащить за ограду.
Он посмотрел – до ограды было далеко. Рядом проходит аллея для паломников. Рано или поздно сегодня на ней кто-нибудь покажется. Его заметят. Асклепейон будет осквернен.
Он решил привязать себя к статуе – чтобы его подольше не могли освободить и выбросить прочь, пока он еще будет жив.
«В асклепейоне нельзя умирать!» - цедил он себе под нос, прикручивая веревку к посоху Асклепия. – «А обманывать и предавать друзей можно? Да, Иасон?»
Вдруг до него донесся разговор – кто-то шел по аллее.
«Ни раньше, ни позже!» - раздраженно подумал он.
- Вот уж спасибо тебе, сынок, - дребезжал голос. – Вот уж спасибо! Увидела я свет великого Феба! Да у тебя в руке, воистину, его крот подох! Ты уж возьми, возьми петушка-то! Не гнушайся! Мы с дедом небогатые, но петуха-то, петуха Асклепию Спасителю позволить можем!
- Ты, бабушка, отдай петуха-то бедным. Пусть похлебку сварят, - раздался молодой веселый голос.
- Ах ты, сынок! Как можно! Бедным! Скажешь тоже! Асклепию надо петуха в жертву, а не бедным в похлебку! Не кощунствуй!
- Бедным нужнее, бабушка, а мне и Асклепию петух ни к чему. Иди с миром, я тороплюсь очень.
- Сынок, ты вот послушай меня – я хоть и дура старая, как ты думаешь, но всегда Асклепию молилась, и петуха на все-все праздники приношу сюда. И когда слепнуть стала, всегда приносила, и по два петуха в год приносила. Только вот припаду к его статуе, зажмурю глазоньки да и молюсь, молюсь: «батюшка Асклепий-Целитель, отец родной, дай здоровьичка! Дай моим глазонькам свет видеть! Прими петуха этого!». И Гигиее, матери нашей милосердной, тоже завсегда лампаду возжигала. И не оставили, благодетели, тебя послали! Как ты ловко иголкой-то эту…как ты ее назвал…катаракту енту…Здешние врачи дорого за катаракту берут, а ты и петуха взять не хочешь.
- Да зачем мне петух, бабушка? Я уезжаю сегодня! – начал раздражаться ее собеседник.
- Асклепию в жертву! Чтобы дольше прожить, не болеть, и большим человеком стать, может, ко двору к императору попадешь! Даром, что император христианин, наш батюшка Асклепий Пергамский все может! – хитро подмигнула бабка, всовывая корзину с петухом высокому молодому человеку в легком золотистом плаще.
- Да не буду я приносить петухов Асклепию, бабушка! Я христианин! – отмахнулся он от старухи.
- Что это ты, сынок, такое говоришь?! Ой, горе-то… Ой, нечестие какое…Ой, бедные твои родители…Что ж ты хулишь-то Асклепия Сотера? Вот увидишь, помянешь мое слово – покарает тебя Аполлон, отец его! Стрелу огненную пошлет в грудь! Он за сыночка своего знаешь, как стоит?
Она погрозила молодому врачу толстым коричневым пальцем.
- Хорошо, бабушка, хорошо. Пошлет стрелу. Уже послал. Иди с миром.
- Умен, да уж, умен! Насмешник! Будешь ли счастлив, поглядим! Нечестивец! Срамник! А петуха возьми! - заключила она, и решительно поставив к его ногам корзину, быстро, не оборачиваясь, заковыляла прочь, то и дела что-то шепча и сплевывая в сторону.
Ее собеседник раздосадовано махнул рукой и повернулся к Каллисту.
- Эй, а что ты там делаешь? – крикнул он. – Ты служка храмовый? Забери этого петуха.
- Заберу, - процедил тот и тихо, сквозь зубы, добавил: – Проваливай.
Но молодой человек уже подходил к нему.
- Погоди, а я тебя видел сегодня. Это ты с рассвета Иасона ждал?
Каллист не ответил.
- Поговорил с Иасоном?
- Поговорил…- процедил Каллист.
- Ты откуда? – быстро спросил незнакомец. – Не вифинец?
- Вифинец, - с вызовом ответил Каллист.
- А что сюда приехал? От Никомидии до Пергама путь неблизкий.
- А ты каппадокиец?- злобно спросил Каллист.
- А как ты догадался? – рассмеялся его собеседник. – Тоже по акценту?
Взгляд его упал на скальпель в руке Каллиста. Тот в замешательстве выронил его из рук в траву.
Лицо незнакомца сделалось серьезным.
- Что, Иасон тебя не принял? – уже другим тоном спросил он.
- А тебе какое дело? – голос Каллиста сорвался.
- Ты где учился?
- В Никомедии, а потом – на Косе, - неожиданно для себя ответил ему Каллист.
- А почему не вернулся в Вифинию?
- Ты любопытен сверх меры. У вас, христиан, это пороком не считается?
- А ты не хочешь назад в Никомедию?
- Знаешь, что? – Каллист сжал кулаки.
- Мне кажется, лучше быть помощником архиатра в Никомедии, чем вторым помощником младшего кадиловозжигателя в Пергаме, - спокойно ответил незнакомец.
- Мне нельзя в Никомедию, - сумрачно ответил Каллист.
- Почему? Император запретил?
- Я племянник теурга! Понял? – крикнул Каллист в лицо незнакомцу.- Понял? Теперь иди отсюда! Я – язычник! Ясно? Я – не хрис-ти-а-нин! Ты слышал?
- Слышал, - невозмутимо продолжил таинственный путник. – И что теперь? Не жить? У тебя же лично нет запрета на проживание в Никомедии? Так?
- Ну… нет, - уже тише ответил Каллист.
- Ну, вот и поехали обратно в нее. Как тебя зовут, племянник теурга?
- Каллист.
- А я – Кесарий. На одну букву имена – добрый знак. Ведь так вы, язычники, говорите?
Он весело рассмеялся. Рассмеялся и Каллист, пожимая протянутую руку.
- Не забудь свой нож…Вон он валяется. Ты голоден? Сколько дней не ел? Два? Три? Скоро в обморок падать начнешь…
Кесарий говорил быстро, то и дело отбрасывая темные волосы со лба.
- В баню не успеем, сегодня уже надо ехать. Не могу ждать. И так задержался с этой бабулькой. Поешь по дороге, рабы соберут нам что-нибудь…Ты что любишь? Петухов жареных?
Он нагнулся, поднимая корзину.
- Кесарий, послушай, я должен тебя сразу все сказать…
- Вареных?
- Мой дядя был сослан за теургию, его имение конфисковано…У меня нет ни гроша.
- Ты не раб, я надеюсь?
- Нет, конечно.
- Значит, выкупать из рабства тебя не надо. Уже меньше сложностей и большая экономия.
- Кесарий, император может быть недоволен, что племянник теурга…
- При чем тут племянник? Откуда я знаю, кто ты? Хотя про твоего дядю, и то, что его имение несправедливо прибрали к рукам, знают очень многие. Император велел мне найти хорошего помощника архиатра в Никомедию. Я его нашел. В Пергаме.
Каллист онемел.
- Император? Тебе? – вымолвил он.
Кесарий, по всей видимости, наслаждался произведенным эффектом. Потом он сказал с деланной небрежностью:
- У меня поручение от императора Констанция – составить отчет о проверке Пергамского асклепейона. Постоянно стоит вопрос о его закрытии, так как это не только лечебница, но и действующий храм Асклепия. Я проверил. Везу отчет. А заодно налог с храма. Так что у нас будет сопровождение из легионеров. Эскорт.
В глазах Каллиста появилось сомнение. Кесарий, заметив это, откинул свой золотистый плащ. На его тоге была сенаторская кайма.
- Веришь теперь?
Каллист судорожно сглотнул.
- Бери свои вещи, и идем. Петуха тоже бери – не оставлять же его здесь…Бабушка так радовалась, что стала видеть хорошо, после того, как я низдавил у нее катаракту…Все видит, сказала, лучше прежнего!
- Погоди, - сказал серьезно Каллист.
- Что? - встревожено обернулся Кесарий.
- Хорошо видит, говоришь, теперь?
- А ты сомневаешься?
- Это не петух, а курица, - торжественно сказал Каллист, и через мгновение оба расхохотались.
…
- Какая курица? Ты что, уснул? Митродор тебя не простит!
- Кесарий? Далеко еще до Никомедии?
- Дружище, ты уже два года, как здесь!
- А, точно…приснилась какая-то ерунда.
Каллист протер глаза и изо всех сил уставился на старца в хитоне.
- …и тогда мать моего деда отвели на абатон – все ли вы знаете, что такое абатон?
- Расскажи, благочестивый старец! – кто-то пискнул из угла.
- Это особая галерея храма Асклепия, где жаждущие исцелений погружаются в священный сон…
Со времен Константина выросло уже поколение, которое не знает, что такое абатон!
- Но-но, - сказал Митродор, косясь на Кесария.
- Я знаю, что такое абатон, - сказал Кесарий. – Приглашали туда консультировать…как-то раз…в Лаодикии…сложный случай катаракты.
Он зевнул и странно замолчал.
- … отвели на абатон. И там она увидела сон, как будто к ней Асклепий подвел маленького мальчика, едва научившегося ходить, белокурого, как младенец Аполлон Летоид. И Асклепий Мегалос посадил этого ребенка к ней на колени и сказал: «Это твой сын, Ксенофаниана!» А когда она проснулась, маленький белокурый мальчик сидел на ее коленях и улыбался.
Каллист хмыкнул. Митродор укоризненно посмотрел в его сторону.
- Отец моего деда сначала не поверил, что Асклепий мог совершить такое чудо. Но жрец, который был поблизости, упрекнул его в неверии и показал ему мраморную табличку, в котором точно такое чудо было описано и засвидетельствовано много лет назад, а так же вотив – статую маленького мальчика на дельфине. Родители чудесно рожденного таким образом ребенка отблагодарили Асклепия Пэана, заказав у лучшего скульптора статую для украшения храма.
- Как мальчика-то назвали? Палемон? – спросил набожно Митродор.
- О нет, хозяин – ибо не из вод он был спасен богами, умерший, но подарен Асклепием и создан как бы из ничего…Назвали его Асклепиад, потому что его вторым отцом словно был сам Асклепий…И Асклепиадом назвали моего отца, а потом и меня, и я так назвал своих сыновей, а они назовут внуков…
Митродор о чем-то усиленно размышлял.
- Как вы там не путаетесь, - пробормотал Каллист. – Номера даете?
- Моего старшего сына зовут Асклепиад Рыжий, второго сына – Асклепиад Долговязый. Мы привыкли чтить традиции, - с благородным упреком в голосе обратился к Каллисту, расслышав его вопрос, старец в хитоне.
- Пэан воистину дал тебе хороший слух! – ответил Каллист. – Налей мне еще красного вина, мальчик, - обратился он к рабу.
- А как же правило, что в асклепейоне нельзя рожать? – спросил, наконец, Митродор.
- Благороднейший и благочестивейший Митродор прав, - нараспев продолжил старец. – Роды и смерть оскверняют храм Асклепия. Но здесь было рождение не как одно из рождений! Мой дед родился по воле великого Асклепия Пэана.
- Радуйся, Пэан! – грянули певцы из тьмы и зазвенели струны невидимой арфы.
Митродор прижал к уголкам глаз кусочек тончайшего полотна.
- Как милостив ты, Пэан! – умильно вздохнул он.- Хорошее вино! Передать тебе, Кесарий? Да ты спишь?
Продолжение: http://proza.ru/2008/12/14/475