Евпатор. тетради. Начало февраля07г.
«...По щучьему веленью, по моему хотенью...» - зимний пейзаж за окном за ночь исчез, растворился со своей сахарной приторностью под порывами штормового ветра с разбушевавшегося моря. Как и было мной вчера заказано – точь в точь...
Я снова в Евпатории, а не в нарисованной картинке - типа – «мороз и солнце – день чудесный!...». И радуюсь, как дитя, которому подарили то, о чём оно мечтало...Моя маленькая внучка там в Германии грустит без снега, а бабушка её – здесь, в Крыму,- когда он есть...
Правда, я и в детстве не радовалась игрищам зимы с её ледяными горками и санками, снеговиками, не знаю – почему, так уж вышло...
Помню очередной зимне-каникулярный приезд в Москву, мне лет 8-9, мы остановились на Хорошевке у папиных фронтовых друзей, тоже врачей – у Найдиных...
Мне нравилась эта семья, не в полном составе, но Лев и Женя – очень, и ещё их младший сын Саша, лет на 7 старше меня, - нравились быстрой пинг-понговой манерой обмениваться мыслями -репликами, ненавязчивой, чаще тёплой, иногда довольно ехидной иронией. Старший сын Володя был женат, и, видимо, неудачно, назревал развод и новая женитьба( оказавшаяся впоследствие счастливой, но тогда никто, кроме него, этого не знал), что-то там всё время бурлило подспудно малопонятное для меня, но угадываемое, и сам он не вызывал у меня тёплых чувств каким-то отдельным от семьи снобизмом, холодностью, самоуверенной надменностью...
...Удивительно, но не так давно - около года назад, я слышала, как он рассказывал о своём знакомстве и дружбе с отцом Александром Менем на радио «Эхо Москвы», как он говорил о нём,
- это было счастье, радость совпадения того, что всегда ощущалось мной, с теми конкретными фактами, о которых знал Володя, что чувствовал в этом человеке, и как он о нём говорил... Не делая из него икону, не подчёркивая свою близость с ним, просто отдавая должное этому необыкновенному человеку - простыми словами, глубоким уважением и искренним тёплым чувством...
Боже мой, как предвзяты наши ранние впечатления, как меняемся мы все с годами, и Володя(Владимир Львович Найдин) тоже...
И сколько надо иметь ума и терпения, чтобы дождаться, не потерять... И кто скажет, сколько надо ждать? и не будет ли поздно?
Однажды через много лет после детства у меня возник чисто профессиональный повод связаться с ним, я позвонила ему в институт,- он помнил и нашу семью и меня, но голос его не изменился, я узнала эту надменность, самодовольство, небрежную снисходительность. И больше не звонила никогда.
И вот - услышала на "своём" радио. И обрадовалась до слёз, что этот знакомый голос наконец потерял прежние и обрёл совсем другие оттенки, акценты, такие естественные в обретённой им мудрости...
...Итак, зимний день в Москве, я стою у окна и смотрю в заснеженный двор...
Серые дома вокруг, редкие серые фигуры взрослых, пересекающих его, несколько таких же сереньких детей, копошащихся в снегу, скатывающих снежную бабу, и – тишина...
Бело-серая тишина, наводящая такую тяжёлую тоску, такую страшную скуку – не передать... Какие там мысли – выйти во двор, присоединиться к детям?! Ни за что, никогда, отвернуться и не видеть, тихонько присоединиться к не замечающим тебя взрослым, вслушиваясь в их недоговоренности, в их тайны, и в то же время –
окунуться в тепло их дома...Это - 1952-3(?)год.
И кто бы мог подумать, что через 11 лет мне придётся по 5-6 месяцев в году видеть этот ужас за окном и проходить подобными дворами и улицами такой же серой фигуркой, спеша в переполненный автобус до Автозаводской, потом жаться в метро с пересадками до «Спортивной», бежать на Пироговку в институт, пытаться привыкнуть к сокурсникам, чужеродным, как инопланетяне, и так и не привыкнуть до третьего курса, когда наконец изменится всё, и те, кто будет окружать меня в новой группе, станут для меня почти семьёй на несколько лет, а я перестану смотреть в унылые зимние окна, и всё окрасится в цвета вместе о мной, и будут они, эти цвета, такими контрастными, такими изменчивыми...
Как незаметно они потускнели, вновь обратясь в бело-серую тишину зимы, заползающую в дом , заполняющую душу...