Он не знал, как это бывает, когда заканчивается жизнь, когда кто-то уходит навсегда, растворяется в неизвестности. Он не знал, он никогда не видел этого.
Мертвые люди, погибшие животные или птицы, - это он видел. Приходилось хоронить умерших. Но они уже были полностью потусторонние. Они были там, где всё неведомо, - и потому вызывали одновременно и ужас от невозможности понять происходящее, и огромную тоску от собственного одиночества.
Не зная, как это бывает, когда жизнь покидает живое существо, он сидел около умирающей собаки и отстраненно-ясно понимал, что ЗНАЕТ, откуда-то хорошо и ясно ЗНАЕТ, что прерывистое и громкое дыхание будет становиться сначала всё более тихим и более редким, а потом будет прерываться надолго, а потом она словно начнет не вдыхать, а выдыхать оставшийся в легких воздух. И дергаться всем телом, отчего перевернется поилка с водой. Она дернется последний раз, вытянув лапы, - и замрет навсегда. И долго еще будет теплой, потому что предсмертная горячка сжигала ее изнутри. Он закроет ее теплые мягкие веки и накроет одеялом, на котором она спала при жизни.
…В открытое окно неслись крики: «Дынин! Выходи! Выходи, подлый трус!»
Раньше он подбегал к окну и кричал в темноту: «Я не Дынин! Не Дынин!» Но в ответ летели камни и комки грязи. Он перестал подходить к окну, хотя крики раздавались каждый вечер.
…Оглянувшись на окно, за которым опустился летний вечер, увидел он в светлом небе, среди туч, узкое отверстие. Оно ширилось, формируясь в какой-то образ и открывая нечто, существующее там, где кончается небо, вернее, то, что мы называем небом. Цвет этот передать было невозможно – переливы сиреневого и синего. И в это неровное отверстие вошла, как в рамку Монтессори, фигурка живого желтого щенка, каким была когда-то умершая собака. Щенок оставался некоторое время там, наверху, «врезываясь» (прав, прав был Маяковский!) в небо. Нет, не в небо, а в то высокое, истинное, светлое, откуда мы приходим в жизнь и куда уходим, продолжаясь в других измерениях.
Тучи сомкнулись, щенок исчез.
Юноша коснулся собачьего лба. Он был уже холодный. Собака лежала на боку, словно спала. За окном опять раздался шум. Но знакомых криков не последовало. Это влетела летучая мышь, редкое для города существо. Она упала на пол, распластав крылья и стуча острым носом о половицы. Юноша замер. Потом накинул на нее газету, наступил сверху ногой и выбросил за окно жалкий пищащий комок.
…Он смотрел в окно. Там проплывала синяя лента жизни со всеми запечатленными на ней кадрами. Лента была не очень широкой. По краям, где уже не хватило синей краски, она оставалась белой, прозрачной. И сквозь нее ничего не просвечивало, потому что ничего не было за пределами этой синей ленты, которая безостановочно двигалась. Не человек шел сквозь время. Нет, оба они – и время, и человек – принадлежали другой, еще более неведомой силе, увлекающей их за собой.
…На двери подъезда, где они жили с мамой, висела деревянная табличка с фамилиями жильцов. Напротив квартиры 31 выведено было – «Дынин». «А почему Дынин? – спросил мальчик у мамы. – Ведь у меня другая фамилия!» Мать ничего не ответила, а мальчик мелом приписал на табличке частицу «не» - получилось «Не Дынин». И этим он одновременно подписал себе приговор быть пожизненно Дыниным. «Дынин! Дынин!» - кричали во дворе, когда он выходил из подъезда.
Отца он смутно помнил. Яснее же он запомнил запах крепких сигарет. Он просыпался утром в родительской кровати, куда прибегал от страшных снов, - а рядом на деревянном стуле стояла пепельница, наполненная окурками.
«Мой папа был Дынин, - объяснял он ребятам во дворе. – Он часто приходит к нам в гости. Вот его окурки». Он поднимал с земли остатки сигарет.
«Дынин – дурак, курит табак», - смеялись ему в ответ.
«Я не Дынин!»
Это он опять крикнул в темное окно, за которым раздавался смех.
…Добро и Зло равномерно распределены и в мире, и в человеке, и в любом живом существе. И с уходом из жизни живого существа на Землю возвращаются, восстанавливая нарушенный баланс, - неумирающие Добро и Зло. Человек на ленте жизни – это то же самое, что и бесстрашный паучок, расставивший свои тонкие сети на лесной тропинке, по которой ходят люди. Как крошечный паучок не ведает об окружающем его мире, так и человек не в силах заглянуть за светлые края ленты, похожей на бесконечную фотопленку.
***
Юноша оглянулся на мертвую собаку, прислушался к ночной темноте и брезгливо раздавил крошечного паучка.
«Я не Дынин!» – негромко сказал он и повторил: «Не Дынин!»