Папа не согласился купить мне игрушку Барта Симпсона, мама-то как раз хотела, а папа не согласился, сказал, что я избалован. "Зачем ему покупать, а?" - сказал он маме. "Зачем ему покупать? Он только двинет бровью, а ты уже встаешь по стойке смирно." Папа сказал, что я не умею ценить деньги, и если я не научусь этому, пока я маленький, то когда я этому научусь? Дети, которым легко достаются игрушки Барта Симпсона, потом вырастают хулиганами, которые грабят киоски, потому что они привыкают, что все, чего им захочется, достается легко. И тогда вместо игрушки Барта Симпсона он купил мне отвратительного фарфорового борова с плоской щелью на спине, и теперь я вырасту нормальным, теперь я не буду хулиганом.
Каждое утро я должен выпивать стакан какао, даже когда меня от него воротит. Какао с пенкой это шекель, без пенки это пол-шекеля, а если меня от него сразу вырывает, то я не получаю ничего. Монетки я опускаю борову в спину, и если его потрясти, он гремит. Когда в борове будет столько монеток, что, когда его будут трясти, шума не будет, я получу игрушку Барта на скейтборде. Так говорит папа, это педагогично.
Боров в общем-то симпатичный, у него холодный пятачок, если его потрогать, и он улыбается, когда в него бросают шекель, и даже когда в него бросают только пол-шекеля, но, что всего лучше, он улыбается, когда в него вообще ничего не бросают. Еще я ему дал имя, я назвал его Песахзон, в честь одного человека, который раньше жил в нашем почтовом ящике, и мой папа не мог соскоблить его наклейку. Песахзон не похож ни на одну мою игрушку, он намного спокойнее, он без лампочек и пружин и батареек, которые протекают у него внутри. Нужно только следить, чтобы он не спрыгнул со стола на пол. "Песахзон, осторожно. Ты фарфоровый!" - говорю я ему, когда я вижу, что он наклонился и смотрит на пол, а он улыбается мне и терпеливо ждет, когда я сниму его сам. Я обожаю, как он улыбается, только ради этого я пью какао с пенкой каждое утро, сую ему в спину шекель и вижу, что его улыбка ничуть не изменилась. "Я люблю тебя, Песахзон," - говорю я ему после этого, - "Честное слово, я люблю тебя больше, чем папу и маму, и я буду тебя любить всегда, что бы ни случилось, даже если ты будешь громить киоски. Но, берегись, если ты спрыгнешь со стола!"
Вчера пришел папа, взял Песахзона со стола, перевернул его и начал трясти изо всех сил. "Осторожно, папа," - сказал я, - "Из-за у тебя у Песахзона будет болеть живот." Но папа продолжал. "Он больше не гремит, знаешь, что это значит, Йоави? Что завтра ты получишь Барта Симпсона на скейтборде." "Здорово, папа," - сказал я, - "Барт Симпсон на скейтборде это здорово. Только перестань трясти Песахзона, а то ему станет плохо." Папа поставил Песахзона на место и пошел звать маму. Он вернулся через минуту, одной рукой он тащил маму, в другой держал молоток. "Ты видишь, что я был прав?" - сказал он маме, - "Теперь он умеет ценить вещи, правда, Йоави?" "Конечно, я умею," - сказал я, - "Конечно. Только зачем молоток?" "Это тебе," - сказал папа и дал мне молоток в руки. "Только будь осторожен." "Конечно, я буду осторожен," - сказал я. И я, действительно, был осторожен, но через несколько минут папе надоело, и он сказал: "Ну, разбивай уже эту свинью." "Что?" - спросил я. "Песахзона?" "Да, да, Песахзона," - сказал папа. "Ну, разбивай его. Ты заслужил Барта Симпсона, ты работал для этого достаточно тяжело."
Песахзон улыбался мне грустной улыбкой фарфорового борова, который знает, что ему пришел конец. Пусть умрет этот Барт Симпсон, но я не стану бить друга молотком по голове. "Не хочу Симпсона," - я вернул папе молоток: "Мне хватит Песахзона." "Ты не понимаешь," - сказал папа, - "Ты можешь это сделать, это педагогично. Давай, я разобью его вместо тебя." Папа уже замахнулся молотком, а я посмотрел на мамины обломки и на усталую улыбку Песахзона. Я знал, что все зависит от меня. Если я ничего не сделаю, то он погибнет. "Папа," - вцепился я ему в ногу. "Что, Йоави?" - сказал папа с занесенным молотком в руке. "Пожалуйста, я хочу еще один шекель," - взмолился я. "Дай мне бросить в него еще один шекель, завтра, после какао. И тогда я его разобью, завтра, я обещаю." "Еще шекель?" - улыбнулся папа и положил молоток на стол. "Ты видишь? Я воспитал в ребенке сознательность." "Да, сознательность," - сказал я. "Завтра. У меня уже стояли слезы в горле."
Когда они вышли из комнаты, я обнял Песахзона крепко-крепко и дал слезам волю. Песахзон ничего не сказал, он только тихо дрожал у меня в руках. "Не бойся," - шепнул я ему на ухо, - "Я спасу тебя."
Вечером я дождался, пока папа посмотрит телевизор в гостиной и уйдет спать. Тогда я встал и тихо-тихо прокрался с Песахзоном через балкон. Мы шли очень долго вместе в темноте, пока не пришли к полю с колючками. "Свиньи обожают поля," - сказал я Песахзону и поставил его на землю, - "Особенно поля с колючками. Тебе здесь будет хорошо." Я ждал ответа, но Песахзон ничего не сказал, а когда я потрогал его пятачок на прощание, он уставился на меня грустным взглядом. Он знал, что никогда меня больше не увидит.
Перевод с иврита