Так вот у меня с ним было...
Вхожу в свой девятый «А», смотрю, на задней парте лицо какое-то незнакомое. Спрашиваю: «Что, новенький?» Смеются. Ладно, думаю, черт с тобой, сиди. И начала. Сначала поставила, как обычно, три двойки и одну пятерку. Потом заговорили, как сейчас помню, насчет Базарова и Одинцовой. Это они меня всегда старались завести, чтобы больше не спрашивала. Увлеклась, проспорила с ними до звонка. Звонок — все и не двинулись. Хороший класс у меня тогда был — девятый «А», хоть и лодыри.
Когда все они поразбрелись, тот, с задней парты, ко мне подошел. Небольшой такой, светловолосый. Моложе меня немного, наверное, — года 22-24.
— Во-первых, простите, — говорит, — что без спросу.
— Ничего, — говорю небрежно, словно у меня каждый день неизвестно кто на задней парте сидит.
— Во-вторых... Об одном жалею: что у меня таких учителей не было.
И — я так изумилась, что не остановила его — взял мою руку и поцеловал. И удрал, а я осталась стоять с открытым ртом у учительского стола.
Девчонки из 9 »А» потом рассказали мне, что он брат их одноклассника. Литературу вообще очень любит, даже хотел в пед на литфак пойти учиться, но так получилось — отец у них умер, пришлось ему за старшего мужика вкалывать. Слесарем в «Сельхозтехнике» работает, но старые интересы не забывает.
Я думала — на том и кончится. Ан нет. Недели через две, когда я уже забыла об этом, выхожу из школы, смотрю — он.
— Знаете, — говорит, — а в клубе сегодня танцы.
— Знаю, — отвечаю. — Каждый день мимо афиши хожу.
— А вы пойдете? — робко так спрашивает.
— Я танцы не люблю. Не умею, да и времени нет. Так что если это приглашение — извините.
Вздохнул даже:
— Жаль... А после танцев — кино. «Король Лир».
Фильм этот посмотреть я бы хотела, потому что уважаю Козинцева, Ладно, думаю, черт с ними, с тетрадками, подождут. Занесла сумку на квартиру, мазнула губы помадой — другого грима я тогда не признавала — и пошла. Фильм двухсерийный, кончился дремучей ночью; он, конечно, меня провожал, а я ему про Шекспира целую лекцию прочитала. Довел до хозяйкиных ворот и опять почтительно поцеловал руку.
— Благодарю за прекрасный вечер, — сказал по-джентльменски — и откуда такое у него?.. Посмотрела я, как он уходит по лунному асфальту. Долго стояла и смотрела.
Стали мы с ним часто встречаться — тетради мои без меня истосковались, а коллеги стали перешептываться с улыбочкой. Но — никакой фамильярности: на «вы» и руку на прощанье поцелует. Но чувствую — сокращается это заданное с самого начала расстояние между нами. Иначе быть не может — сокращается. Вот и на «ты» перешли. Жду — что же дальше? Не то чтобы это меня шибко волновало, а так... интересно.
И вот проводил он меня однажды, а уходить — не уходит. В глаза смотрит. Преданные у него глаза, собачьи. Говорит:
— Можно, я тебя поцелую?
Протягиваю — уже привычка появилась! — руку:
— Целуй.
— Нет, — головой замотал, — не так.
Молчу, не отвечаю. В себе копаюсь: хочу ли разрешить или нет? И вообще — нужно ли об этом спрашивать? А он тихо так говорит:
— Ты даже не знаешь, как ты мне нужна.
И глаза какие-то другие стали, не собачьи, а... волчьи. И страшно, и хорошо, не знаю только, чего больше. Тут мимо какие-то ребята идут, на гитаре бренчат. Показалось — ученики. Я говорю громко:
— Спасибо, что проводили. Всего хорошего!
Он так и отшатнулся, замер. Прошли ребята. Он вдруг резко взял мое лицо в ладони, приблизил — и в губы. Я даже задохнулась от неожиданности. И убежал.
Потом я долго не могла уснуть. Смотрела на луну за окном. Жизнь меня не очень-то баловала, но и какой-то определенный опыт был. Не могла понять, почему такая житейская пустяковина так на меня подействовала — ведь не влюбилась же я, в конце концов! Что мне до него, до этого парня из «Сельхозтехники»! Проснулась поздно — смена у меня вторая. Смотрю, на столе записка от хозяйки: «Уезжаю к дочери в Москву. Крупа на полке, огурцы в банке под плитой. Не скучай». Прочитала дважды, словно не сразу поняла. Ощутила под ладонью холодную влажность лба. «Вот так, — думаю. — Одно к одному».
На уроках не могла сосредоточиться. Смотрела в окно и чувствовала стук в висках. После второго урока, в «окне», позвонила в гараж и попросила к телефону его. Он не сразу отыскался. «Алло!» — говорит. Я молчу. Спрашивает тихо: «Это ты?» — «Я». Молчит. Потом — испуганно: «Мы ведь сегодня встретимся?» — «Встретимся». — «Когда ты заканчиваешь? В семь? Я буду ждать». — «Нет, — говорю. — Ты придешь ко мне позднее». — «К тебе?..» -«Да». Молчит, потом неуверенно: «Ладно. Когда?» — «Часов в девять». — «Буду в девять».
Просидела до конца урока, подперев голову. Когда на перемене в учительскую зашел завуч, сказала ему:
— Отпустите, Иван Семенович, сил нет!
Посмотрел неодобрительно, но сказал:
— Ладно, проведу вместо тебя математику, а то ты что-то уж очень бледная.
— Голова трещит, — говорю я и не вру.
По дороге купила яблочной шипучки и торт с арахисом. Затопила печь, убралась. Потом почему-то голову вымыла, хотя волосы и не были грязными. Душистый такой шампунь, с запахом антоновских яблок. Надела домашнее платье с оборками и села сушить волосы у печки. И мысль такая четкая, словно вслух произнесенная: «Ну вот, сегодня я выхожу замуж. Это моя свадьба. Я выхожу замуж».
Ближе к девяти накрыла на стол, а потом — сменила простыню у себя на кровати. Чистую покрыла, крахмальную, хрустящую — аж захотелось прилечь, свернуться комочком и лежать, не дышать. А у самой щеки горят — от стыда ли, ожидания, нетерпения?.. «Ничего, — говорю себе, — просто сегодня я выхожу замуж».
Ровно в девять подошла к зеркалу и показалась себе такой красивой, как никогда ни раньше, ни потом. Волосы были еще влажны у корней и душисты ароматом осеннего сада.
Он пришел в пять минут десятого — я думала, что не выдержу этих пяти минут, так на пределе была во мне каждая клеточка. Я, женщина, с волосами, душистыми и влажными, с простыней, белоснежной и хрустящей, ждала его, мужчину, победителя, сильного и властного, ждала, чтобы стать его женой.
Он пришел в пять минут десятого. Был он смущен и робок, явно чувствуя себя не в своей тарелке. С испугом покосился на стол, еще испуганнее — на чуть приоткрытую дверь моей комнаты. Достал бутылку портвейна, неловко поставил рядом с моей шипучкой. Сел спиной к печке, вцепившись руками в сидение стула и глядя на меня даже не собачьими — телячьими глазами. Я — на хозяйкином диване, смотрю на него. Наверное, самое лучшее свое надел, при галстуке, причесался гладко —аж блестит. Благопристойнейший такой беленький мальчик. Смотрю на него и думаю: неужели вот он самый на меня вчера смотрел такими смелыми глазами, неужели он вчера был таким властным и сильным?..
Смотрю на него, испуганного мальчика, и уходит что-то — такое дорогое, такое важное... И не просто снимается напряжение, не просто сердце бьется все ровнее и ровнее — стыдно, нет, не стыдно, а просто смешно вспоминать, как ждала, как простыню стелила...
А он сидит себе, испуганный, как заяц в углу клетки, и слова вымолвить не может — не то что встать, подойти ко мне, поцеловать, что ли... Усмехнулась я про себя, говорю:
— Что же ты не ешь? Кушай на здоровье!
Стала ему грибов накладывать, картошки, шипучки в стакан налила. Он ест послушно, как ребенок в гостях у строгой тетки, и всё на меня кидает быстрые, испуганные взгляды. Когда я приподнялась, чтобы грибков ему добавить, он аж шею втянул, словно я его хочу по голове ударить, и посмотрел затравленными глазами. Посмотрела я на него — и тихо рассмеялась. Тихо так, чтобы его не обидеть. Не над ним — над собой.
— Ну, поел? — говорю. — А теперь домой иди. Завтра у меня первая смена.
Вот так у меня с ним было...