ВИТАЛИЙ ОВЧИННИКОВ
ADORABLE YULIE 1
( ВЕЛИКОЛЕПНЯ ЮЛИЯ )
История одной современной женщины,
разбавленная некоторыми элементами эротики
Часть первая
ИСКУШЕНИЕ
"Каплю, глоток – нежнее, я между строк - сложнее. Проще тебе смешаю - деготь и мед пополам. Пробуешь ты - не слышишь, Я затихаю - тише. Другому кому-то брызги моих одиноких удач"
Юлия
«Чтобы избавиться от искушения, надо поддаться ему»
Народная мудрость
Вечерами, после работы на Юлию все чаще стала наваливаться хандра.
Именно этим, словом определила свое нынешнее состояние Юлия. Молодая, красивая женщина «бальзаковского» возраста; женщина в расцвете сил и здоровья, вполне определившаяся и состоявшаяся, имеющая любящего, заботливого мужа и взрослую дочь-студентку; женщину, только что назначенную на вполне солидную должность заместителя мэра города по культуре, прекрасного водителя автомобиля, только лишь по каким-то своим тайным женским причинам предпочитавшей нынешним шикарным иномаркам обычную нашу «Волгу» серебристого цвета. А хандра представлялась Юлии в виде этакой, мало привлекательной на вид особы, худющей до невозможности и с жутко-мрачным взглядом не только на окружающий мир, но на всю прошедшую и настоящую Юлину жизнь. Почему хандра представлялась Юлии именно такой женщиной, а не какой-либо иной и почему ее собственная жизнь вдруг стала казаться ей совершенно никчемной, она не знала, не понимала и оттого начинала раздражаться.
Раздражало ее буквально все: и этот постоянно ласковый, а сейчас еще какой-то озабоченно-виноватый взгляд мужа Николая, и безалаберная взбалмошность дочери, буквально утонувшей в своих любовных похождениях с каким-то не слишком опрятным и не слишком обходительным в общении молодым человеком, «юнцом», нигде не работающим и нигде не учащимся, неизвестно на что живущим, но всегда бывавшим с деньгами, да с немалыми, и совершенно не собирающимся, на взгляд Юлии, обзаводиться в ближайшее время семьей. И на работе все шло как-то не так, как хотелось бы, а вот как хотелось - и самой-то было не слишком ясно. А точнее – совсем не ясно. Ясно было только одно - плохо ей! Так плохо - что волком выть хочется. А если человек убежден, что ему плохо, значит, так оно и есть. Потому что человек несчастен постольку, поскольку сам в этом убежден. Вот и вся истина. И ничего нового в этой истине нет.
Короче – жизнь зашла в тупик, душа требовала перемен. Хотя оснований для подобных выводов вроде бы и не предвиделось. Хоть в микроскоп смотри! Все шло, как обычно. Ничего особенного, ничего тревожного, ничего подозрительного и даже ничего сверхъестественного. Хоть к бабке иди, хоть к экстрасенсам! Благо, что развелось их сегодня – до невозможного, хоть пруд пруди.
Да и о каких именно переменах могла идти речь – не было ни малейшего представления. Единственная ясность заключалась в том, что где-то в душе или в сознании, а, может, даже и в самом подсознании созрело ощущение какого-то жизненного тупика, безысходности. А потому, надо было срочно что-то делать, что-то предпринимать, что-то менять, а вот что именно и как - вопрос вопросов, сплошная неопределенность, полнейший мрак, неизвестность, пустота. Или, как говорит дочь - «сплошной облом».
- Юля, милая, иди ужинать, - раздался с кухни голос мужа. В его голосе были и всегдашняя теплота и некое участие, и даже как бы понимании.
Муж появился в дверях в своем темно-синем шведском спортивном костюме, подаренном год назад Юлией ко дню «Защитника Отечества» и очень шедшем к его ярко-синим глазам. Поверх спортивного костюма был надет кокетливый кухонный передник Юлии с яркой кружевной оторочкой.
- Вырядился...,- вдруг неожиданно зло подумала Юлия, чувствуя в себе стремительно нарастающее глухое раздражение, - мужчина называется... Юбку бы еще надел, совсем бы тогда хорошо было...
И явственно ощущая несправедливость своих мыслей о муже и оттого еще сильнее раздражаясь, она встала с кресла и глухо бросила:
- Я не буду ужинать... Не хочу чего-то...
Муж вздохнул, поджал губы и укоризненно покачал головой:
-Зря ты так, Юленька. Ты ведь - женщина. А женщина должна всегда помнить о своем здоровье. Поешь хоть чуть-чуть... Я сегодня такие голубцы приготовил – закачаешься!.. Только пальчики оближешь.
Слова мужа ударили ее, как хлыстом. Юлия закусила нижнюю губу, чтобы сдержать рвущийся изнутри бранный крик и, махнув рукой, пошла в ванную. Она закрыла дверь на защелку, тяжело вздохнула и подошла к настенному зеркалу.
На нее смотрела молодая еще и довольно симпатичная, а, если признаться, то красивая женщина. Из тех женщин, на которых хочется смотреть и мужчинам, и женщинам. Вот только щеки полыхают жаром, словно пощечину только что получила, и глаза что-то так подозрительно блестят, слезами налились, еще чуть-чуть - и заплачет. И здесь ее губы дрогнули, скривились, и ей стало так себя жалко, так жалко, что она всхлипнула, судорожно втянула в себя воздух и... действительно заплакала. Но плакала она легко, без надрыва, свободно, словно бы очищалась. И ей стало легче.
Она умылась, поправила прическу, открыла шкафчик с туалетными принадлежностями и привела себя в порядок. Затем внимательно оглядела себя в зеркале:
- Да нет, ничего.... Зря я на себя так напустилась...Красивая все-таки женщина. Это уж факт... И факт такой, от которого никуда не денешься... Причем, красота у этой женщины не какая-нибудь там вызывающая, броская, вульгарная, уличная, а сдержанная, строгая, серьезная, как у современной деловой женщины. Вот только щеки, - она вздохнула и укоризненно покачала головой, - конечно же - чересчур... Как подушки...Прямо-таки – выпирают...Чуть ли не торчат...Не спрячешь никуда...Срамота и только... Похудеть бы немножечко не мешало...Но …только на лицо...На лицо... Больше ни на что не надо... Фигура пусть останется прежней.. Слегка полновата, конечно... Особенно в бедрах... Но это все-таки полнота нормальной, зрелой и цветущей женщины... Женщины, наполненной женской силой, женским обаянием очень, как сейчас говорят, сексуальной. Хотя, если уж быть откровенной перед самой собой, до сих пор не слишком понимаю, что же это понятие на самом деле обозначает.
Юлия подтянула живот, приподняла грудь, оперлась ладонями обеих рук в изгибы бедер, повернулась несколько раз перед зеркалом: туда - сюда, направо - налево...
- Действительно хороша... Даже очень... Будь я мужиком – обязательно соблазнилась бы... Приударила бы с удовольствием... Не упустила бы свой шанс... Ни за что... Зеркала не обманывают... Их не проведешь... Бабенка - что надо.
И здесь в ее памяти вдруг всплыли знакомые когда-то строки:
Зеркала, зеркала - измучили,
Зеркала заломили стан,
"Запытали" руки ждущие -
Дрожь ответная зеркалам.
Зеркала - свист кнута настоящего,
Сострадания нет в зеркалах,
Только губы нервно дрожащие,
Еле грань ощутят - холодна.
Зеркала, зеркала - неподкупные,
В четких гранях - исповедь глаз.
Ни прошедшего, ни грядущего -
Неизвестности мутный взгляд...
Это было ее стихотворение. Давнишнее. Еще девчачье. И давным-давно уже позабытое. А вот сейчас вдруг вспомнилось. С чего бы это?
Когда-то Юлия писала стихи. Хотя писать начала довольно поздно, лет в шестнадцать. Но сразу - много. Целый поток стихов. Ее как будто бы прорвало. Неожиданно и вдруг. Безо всякой видимой причины. И стихи сразу полились водопадом. Писала Юлия легко, как бы играючи, залпом. И сразу - целиком, готовые. И никогда потом ничего в своих стихах не исправляла, не переделывала. Писала и складывала в стол. Писала и складывала. Писала и складывала. Печататься не пробовала. Стихи свои никуда не посылала: ни в редакции газет, ни в редакции журналов. Даже в свою городскую газету ни разу не обращалась. Хотя Москва с ее бесчисленными соблазнами была практически под боком, и она редкую неделю там не бывала.
Почему? Трудно сказать. Но ведь в жизни каждого из нас наверняка есть моменты, а, может, и факты какие-нибудь, существование которых нам невозможно объяснить. Ни самому себе, ни окружающим нас людям. Они - были. Они - есть. И все - тут. И никуда от них не денешься. Ни-ку-да. Как бы порой нам этого не хотелось. Приходится просто признавать за ними право на их существование в нашей жизни. Так и здесь.
Стихов Юлия писала много. В основном, лирические, о любви, о смысле жизни. Несколько больших толстых тетрадей в плотных переплетах. Стихи были странные, необычные, трудные для восприятия, многоплановые, с мощной, но малопонятной образностью, с выдуманными словами, часто нерифмованные совсем или рифмованные частично, но не белые стихи, а как бы недописанные, недоделанные до конца, но не доделанные намеренно, специально, остановленные как бы на полпути, чуть-ли не в прыжке.
А потом, лет в двадцать, стихи кончились. Юлия перестала их писать. Также неожиданно, как и начала. И больше потребности в стихосложении, в подобной манере самовыражения она не испытывала. Никогда. И о своих стихах не вспоминала. Тоже никогда. Как будто их и не было в ее жизни.
Но вот сейчас почему-то вспомнила одно из них. Про зеркала. Странно... Странно. И почему именно про зеркала? Хотя стой! Вот еще одно. Надо же! Надо же! День-то у меня какой сегодня! День поэзии! Воспоминаний о поэзии…
Я ладоней твоих не коснусь,
Я в свои собрала и скомкала,
Все, что намертво держит пульс,
Назначалось тебе и - не отдано.
Я не вижу лица - на вдох,
Пелена солона - на выдох.
Я тебе принесла оброк
За слова, что опять на выпад.
За все взгляды, что были - прочь,
За платок на столе неношеный,
За порог и за пряди в воск,
За глаза, что сегодня - омуты.
По золе «черканула» - пыль,
Во все стороны - перекрестками.
Отголосками мы - быль,
Тень от тени отпрянет - по ветру...
Юлия продекламировала свое стихотворение сначала шепотом, чуть ли не про себя, потом вслух и удивленно пожала плечами. Неужели это она когда-то написала?! Стихотворение-то вроде хорошее. Ну и ну….. «Интересненький» расклад жизни у тебя, Юленька, получается! Очень даже «интересненький»... Самой удивительно...И когда же это все было, а? Когда?
Юля наморщила лоб, напрягая память и...действительно вспомнила. А написала это стихотворение когда-то очень давно девятнадцатилетняя голенастая девушка, студентка Всесоюзного Государственного института культуры, еще ни разу в жизни не целовавшаяся и очень серьезно относившаяся ко всему тому, что касалось отношений между мужчиной и женщиной. И трудно сейчас сказать - права ли она тогда была или нет. Во всяком случае, своей собственной дочери того же возраста и того же примерно социального положения такого она сейчас ни сказать, ни пожелать не сможет.
Юлия решительно тряхнула головой, как бы стряхивая с себя эту вязкую и совершенно не нужную ей сейчас пыль прошлого, улыбнулась своему отражению в зеркале и вышла из ванной.
Дверь на кухню была открыта. Муж сидел на стуле около стола, опершись подбородком в раскрытую ладонь левой руки, и смотрел куда-то вдаль. Лицо его было задумчивым и строго печальным.
Юлия неслышно подошла к нему, нагнулась, обняла за шею, поцеловала в начинающуюся на затылке лысину и тихо, ласково сказала:
- Коля, миленький, а я есть хочу! - и, помолчав немного, добавила, - И выпить тоже не отказалась бы... Сухонького.
Муж повернул к ней голову, глянул снизу в глаза Юлии и улыбнулся. Губы у него яркие, пухлые, четко очерченные, чувственные. Их хочется всегда целовать. И, наверное, не только мне, - подумала Юлия, - и потянулась к его губам. Они поцеловались. Поцеловались нежно, трепетно и осторожно, чуть-чуть, словно опасались спугнуть или порвать эту тоненькую ниточку доверия, взаимопонимания и духовной близости, возникших в этот момент между ними. Затем муж сказал:
- Ты посиди здесь. А я в зале накрою. Может и вправду - выпьем.
Юлия отрицательно покачала головой:
- Не-ет...Давай лучше вместе... И, действительно, давай праздник себе устроим.
Наш только праздник. Для нас двоих...Для тебя и для меня.
Они накрыли стол в большой комнате свежей, накрахмаленной до хруста праздничной скатертью, зажгли свечи в старинном канделябре, купленном по случаю в антикварном магазине на Арбате. А затем за дело взялся муж. На него просто приятно было смотреть, когда он работал. У него все горело в руках. Он все умел, он все мог, этот бывший полковник Советской армии, а сейчас - торговый менеджер одной из брокерских компаний, в бесчисленном множестве появившихся в городе в последние годы.
И вот уже на столе стоит пузатая бутылка крепчайшего французского «Наполеона», длинная, узкогорлая бутылка болгарского «Мурфатляра» в окружении «муженых» голубцов, нескольких салатов, винегретов и кое-каких еще закусок, которые смогли быстро сообразить ловкие руки мужа из того самого обычного, что всегда находились в их холодильнике.
Они выпили, закусили, поели, даже потанцевали. Голубцы действительно оказались отменными. Да и все остальное на этом, неожиданно собранном столе, были на самом классном уровне, и соответствовало их нынешнему моменту. Тоже возникшему неожиданно: и вино, и музыка, и эти трепетные, слабо дрожащие язычки пламени свечей, и танцующие тени на стенах... Все было хорошо... Все было прекрасно...
Муж ее, как всегда оказался на высоте. Он всегда был мастером своего дела, ее Николай. Еще с тех памятных лет, когда, когда он, капитан Советской армии, выпускник Военной Академии, появился в их квартире. Высокий, стройный, с удивительно синими глазами и густой, слегка вьющейся шевелюрой, небрежно зачесанной назад. Ее отец, подполковник Советской армии, тогдашний начальник капитана, их и познакомил. И Юлия с первого же взгляда на этого чернявого капитана поняла, что пропала, что никто в жизни ей, кроме вот этого незнакомого мужчины в военной форме, больше не нужен. Ни сейчас, ни вряд ли еще когда. Вот тогда и появилось это странное стихотворение, датированное днем их знакомства.
Жизнь поделена на бездны,
Берегов разрыв - между.
Только кину взгляд долгий
Поперек ветров - в полдень.
Тот, кто рядом - пусть ищет,
Недостатков моих - «тыщи»,
И еще один - громкий,
Мне рука его - враг кровный.
Я ищу тебя в лицах поздних,
Чтобы в звездах взгляд выжил
Мне листва шелестит - в полдень,
Ожидание - и ты ближе...
Муж был старше ее на целых пятнадцать лет, но по-прежнему был строен и статен и выглядел значительно моложе своих лет, и Юлия не чувствовала себя рядом с ним неуютно или дискомфортно, а в паре вместе они смотрелись просто великолепно. Разница в возрасте не ощущалась внешне никак. Разница была внутри них, она была скорее психологическая, душевная, и она, эта разница, сквозила в безжизненном, потухшем взгляде Николая и его безвольно опущенных плечах. Он сильно сдал за последние годы, ее Николай. Даже не сдал, а просто как-то сник, съежился, а, может, и - сломался в те памятные годы середины девяностых, когда все вокруг валилось, рушилось и крушилось, а на вооруженные силы страны, особенно на ее офицерский корпус, пошла такая волна негатива и чернухи, что выдержать все это без последствий было очень и очень сложно. Именно тогда он запаниковал, махнул на все рукой и уволился из армии.
Выручила его тогда Юлия. Она немного подсуетилась, прочесала свои связи и знакомства в городе, и пристроила его на работу в одну из каких-то брокерских контор торговым менеджером.
Вписался в коллектив он быстро, освоился со своими новыми обязанностями тоже легко, но своим в фирме не стал, держался особняком, на расстоянии и работал вяло, пусто, равнодушно, без огня и задора, словно бы отрабатывал какую-то тяжкую для себя повинность или просто отбывал положенное время.
Свою «нерастраченную» энергию он переложил на домашние дела. Здесь он все делал легко и даже с нескрываемым удовольствием: и готовил, и убирал, и даже стирал. Юлию по - началу возмутило это неожиданное вторжение в святую святых ее женских интересов, но потом, поразмыслив, она поняла, что именно здесь-то ей лучше помолчать, уступить и отойти в сторону, чтобы не мешать вновь складывающимся у них семейным отношениям. Иначе может произойти непоправимое. А потому – пусть все идет, как идет, своим чередом, пусть муж занимается семейными делами, раз ему это сейчас нравится и доставляет удовольствие, приносит хоть какое-то удовлетворение. Хоть здесь - да зацепился. А раз зацепился - значит, устоял, выжил Хорошо еще - не запил, не покатился вниз. Как многие его друзья и товарищи.
Хотя был на грани, был. Несколько раз приходил вечерами домой пьянее пьяного, чуть ли не на бровях. Юлия не ругалась, не выступала, а молча укладывала его спать. А потом сидела на кухне, слушала его тяжелый, на всю квартиру пьяный храп и плакала горючими слезами. Ей всерьез казалось, что жизнь ее кончилась, что все хорошее у нее осталось где-то позади, а впереди – сплошной мрак и черная неизвестность. Вот тогда-то и появились в ее взбудораженной голове вдруг эти страшные строки.
Смотри Россия и – р-реви!
Напрасно взор не отворачивай
От совести, что у стены
С рукой протянутой склоняется.
Она же ставит нам кресты -
Хотя сама стоит у стенки!
Смотри Россия и - р-реви,
Дуй на ободраны коленки!
Сдери же поволоку с глаз,
Не ройся мелочно в карманах,
Она тебя не просит дать,
Но молит взять, что там лежало...
Смотри Россия и - р-реви!
Строчки настолько поразили Юлию, что она схватила лежащий на столе клочок какой-то оберточной бумаги и торопливо карандашом записала их. Затем прочитала несколько раз и ужаснусь только что содеянному. Боже, что она натворила?! Зачем такие стихи?! Кому они нужны?! Потом решительно смяла бумагу в руке и выбросила в мусорное ведро. Все! Хватит! Такое стихоплетство до добра не доведет. Пора кончать со всем этим. Не писала столько лет стихи - нечего и начинать...Слишком опасно! Слишком.
В разгар их торжественного ужина зазвонил телефон. Юлия взяла трубку. Звонил ее ста-рый знакомый, директор недавно появившегося в городе новомодного учебного заведения под жутко мудреным и не слишком понятным названием: «Колледж управления и новых технологий», Арефьев Сергей Викторович.
- Добрый вечер, Юленька! – раздался в трубке хорошо знакомый, очень характерный,
томно-бархатный голос Сергея. Он был лет на пять моложе Юлии, чертовски, до жути самолюбиивый, честолюбивый и очень энергичный руководитель, активно делающий себе карьеру и не особенно считавшийся с дозволенностью используемых для того средств и методов. Он был неравнодушен к Юлии, даже в лице менялся в ее присутствии, но шагов к сближению почему-то не предпринимал и лишнего себе не позволял. Он называл Юлию « Meine Adorable Yulie», причем, произносил эту фразу ласково, с мягким придыханием, слегка прищуривая свои круглые, навыкат, светлые, почти водянистые глаза и облизывая тонкие губы узким влажным языком.
Юлия покопалась в словарях и нашла перевод слова «Adorable». Оно означало – великолепный, восхитительный. С французского. А слово «Meine» - моя, но уже с немецкого! Что ж, не так уж плохо и придумано: «Моя восхитительная или моя великолепная Юлия»! Звучит, и даже очень! Пусть даже и на смеси «армянского с нижегородским» языках. Все рано приятно! Тем более что никто ведь, кроме нее, истины не знает.
Нельзя сказать, что Юлии все это не нравилось. Наоборот, и нравилось, и льстило, и даже волновало. Не слишком, правда. Но все же что-то было. И она чисто по-женски иногда позволяла себе немного попользоваться этим его расположением к своей персоне. Но только так... по мелочам. Серьезного себе ничего не позволяла. Черту дозволенности тоже не переходила. Тоже играла, но только - на расстоянии. Пока, во всяком случае.
- Я тебе не помешал? - продолжал Сергей все с той же задушевно располагающей интонацией, - Но все равно уже. И я буду краток, чтобы не отвлекать тебя надолго от твоих вечерних дел. Договорились?
- Договорились, - рассмеялась Юлия, - мы с Николаем просто-напросто ужинаем. Вдвоем… Но при свечах...
- Тогда позвольте пожелать от меня Вам самого преприятного аппетита, -тоже рассмеялся Сергей, - И небольшую толику зависти. При свечах – это, конечно, нечто! А у меня к тебе предложение, точнее, приглашение. Я тебя приглашаю завтра ко мне на обед. К двенадцати часам. Прямо в кабинете и отобедаем. Никто нам не помешает. А чтобы разговор шел – я приготовил для тебя бутылочку сухого «Мартини». Твоего любимого. Пойдет?
- Пойдет, - сказала Юлия. От выпитого вина у нее слегка кружилась голова. Но настроение было великолепное.
- А на какую тему разговор?
- У меня к тебе, Юля, деловое предложение. Но это разговор не по телефону, - голос Сергея неожиданно посерьезнел, стал начальственно строгим, - Вот завтра за обедом, не торопясь, все и обсудим. Договорились, так?
-Так, Сережа, так, - ответила Юлия, не особенно, правда вслушиваясь в его слова.
Только ты завтра позвони мне на всякий случай утром на работу, чтобы я сориентировалась и спланировала нашу встречу. А то вдруг забуду. Ночи ведь сейчас длинные.
Они попрощались, и Юлия вернулась к столу. Она налила себе целый фужер «Мур-фатляра» и не спеша, мелкими глотками, смакуя, выпила.
- К чему этот звонок? Что Арефьев задумал? Ведь он ничего просто так не делает. Все с каким-нибудь дальним прицелом.
Арефьев был человеком мэрии, образование имел высшее, правда. не слишком понятно какое, но вроде бы гуманитарное. Занимался он всем тем, что поручало ему начальство, В делах был энергичен, напорист, изобретателен и целеустремлен, всегда шел до конца. Умел быть нужным начальству, знал, где поддержать, где подтолкнуть, когда похвалить, когда поругать. Начальство его ценило, и он всегда считался надежным и перспективным руководителем. Не важно чего, но только - руководителем.
Когда его назначили директором колледжа, то первое, что он сделал, сев в руководящее кресло - перекроил свой кабинет по самому наимоднейшему дизайну. Кабинет стал двухкомнатным: одна, большая комната - рабочая, вторая, меньшая – для отдыха. В городе и самом колледже шутили - «интим-комната» директора. Здесь стоял громадный итальянский двухкамерный холодильник, бар с набором разнообразнейших напитков, современный музыкальный центр, японский телевизор с большим плоским экраном и мощной видеоаппаратурой, три мягких кресла около низкого столика с овальной, матового стекла, столешницей, шикарный диван с откидной спинкой, покрытой бархатным покрывалом и мебельная стенка из нескольких шкафов светлого, под орех цвета. В комнате была еще одна дверь, скрытая за шкафом. Она вела в отдельный, директорский туалет. Туалет был отделан индийской плиткой с эротическими рисунками и имел громадную двухметровую ванну с позолоченными двусторонними рукоятями по бокам . И хотя директором колледжа являлся мужчина, и туалет делался, естественно, для него и под него, в туалете помимо унитаза стоял еще и биде.
Как говорится - на все случаи жизни. Нельзя ведь запретить жить красиво, если в твоих руках все: и власть, и финансы, и безудержная фантазия, а контроля над тобой - никакого. Только Бог, да совесть, да, может быть, еще - собственная жена. И все! Больше никого. Разве - утерпишь! Не ты - первый, но не ты и - последний. Так оно было, так - есть, так оно и будет. Так все «нынешние» хозяева сейчас живут. Те самые. кого называют - «новыми».
Юлия подошла к мужу, посмотрела ему в глаза и тихо сказала:
- - Давай потанцуем...
Они танцевали медленно, не под музыку. Юлия положила голову на плечо мужа и плотно обняла его мускулистое, крепкое, без следов рыхлости тело. Она слышала торопливый стук его сердца и с наслаждением вдыхала этот терпкий, знакомый до головокружения, волнующий запах зрелого мужчины, ее мужчины, и просто напросто – блаженствовала. В этом мире сейчас было только два человека, он и она, мужчина и женщина, которые были нужны друг другу, любили друг друга или думали, что любили. Да и какая в этом разница, если они были рядом, если они были счастливы, и время перестало для них существовать. Оно остановилось. Потому что им было хорошо. И не было на свете силы, которая могла бы им сейчас помешать.
А потом они убрались и легли спать. и долго любили друг друга, любили, как в молодости, страстно, ненасытно, неутомимо и изобретательно. Они так и заснули в объятиях друг друга, как в молодости, не в силах оторваться друг от друга, словно все это было с ними в последний раз, словно они прощались друг с другом. А может и действительно - прощались. Кто знает? Кто знает?
Ночью Юлия проснулась. Как будто ее кто-то окликнул, или толкнул. Она высвободилась из переплетения рук обнимавшего ее мужа и перевернулась на спину. Было очень тихо.
Слышно было лишь легкое похрапывания лежавшего рядом мужа и больше ничего. Спать не хотелось. Она чувствовала себя свежей и отдохнувшей. Лежать тоже больше не хотелось. Она встала, прошла на кухню, закрыла за собой дверь и включила свет. Налила стакан минералки, выпила, села на стул, задумалась. На часах стояло четыре часа ночи. Так называемый «Час Быка». Время властвования черных сил на земле, сил зла и ненависти. Юлия взяла с полки пачку сигарет, чиркнула спичкой, закурила. Курила она редко, чаше всего после выпивки или за компанию. Муж сам не курил и не любил видеть ее с сигаретой. И она при нем старалась не баловаться сигаретами. А вчера, за праздничным ужином она о сигаретах даже и не вспоминала. Ей и так было хорошо. А сейчас что – плохо, раз она закурила?! Да нет, все нормально. Только вот сна нет ни в одном глазу. А время то еще «детское» - спать, да спать только...А ей вот не спиться...Почему? Почему? Все вроде нормально вокруг, а ночь с мужем был а просто «обалденной». Редко когда такие бывают. Надо бы радоваться, а у нее на душе смутно-смутно, словно кошки скребут. Мешает что-то полноте ощущений... Свербит изнутри, как зуб больной...Не дает покоя. Мнда-а-а...Вздохнешь и - ничего не скажешь.
Она глубоко затянулась и выпустила изо рта длинную, густую струю дыма. Дым повис над столом тонкой полупрозрачной кисеей и, медленно кружась, начал подниматься к плафону горящей под потолком лампочки.
А тут еще Арефьев со своим загадочным звонком... Чего ему надо?...Хотя понятно, чего...Неужто решился осмелеть?! Ну и ну-у! Дозрел, значит, мужик...Дозрел...А тебе-то теперь как быть, а, Юленька?...Пикантненькаяя у тебя получается ситуация...Очень и очень даже… пикантненькая.
Юлия рассмеялась, встала и подошла к окну в лоджию. Лоджии в их доме проходили через всю квартиру, захватывая простенки и большой комнаты, и самой кухни. Двери были и там, и там. Не сказать, что удобно, но и неудобств особых тоже не было. Привыкли быстро и не особенно обращали внимание на необычность планировки квартиры.
За окном лоджии была сплошная темь. Юлия постояла в задумчивости, потом повернулась и вышла в прихожую. Здесь она раскрыла шкаф, сняла с вешалки дубленку, надела ее прямо на ночную пижаму и накинула на голову пуховой платок. Вернулась на кухню, выключила свет, открыла дверь в лоджию и вышла наружу. Лоджия у них была застеклена. Юлия открыла окно и, облокотившись о подоконник, выглянула на улицу.
Стояла поздняя осень. И ночь была темная-претемная. Как бездна самой преисподней, неожиданно раскрывшейся вдруг перед окном. Ни огонька, ни звука. Темнота окутывала улицы города плотной, вязкой, чуть ли не осязаемой физически пеленой, скапливаясь на контурах зданий, деревьев, кустов, заборов, превращая их в бесформенные сгустки неправдоподобно черных пятен, словно бы источающих из себя черноту. Невольно казалось, что все пространство вокруг чем-то заполнено, и стоит протянуть руку - пальцы ощутят холодное и липкое. И с внезапным страхом замечаешь, что вокруг ничего нет. Пустота. Странная, пугающая. И тишина. Мертвая, гнетущая, неестественная. Как предостережение, как предчувствие чего-то неожиданного. Редкие огоньки тусклых уличных фонарей не развеивали тягостного ощущения, а, наоборот, еще более усиливали его, добавляя чувство тревоги и настороженности.
Юлия бездумно глядела в ночь. Хотя нельзя сказать, чтобы так уж бездумно. Одна мысль постоянно вертелась в голове. Даже не мысль, а бледная тень этой самой мысли, мыслишки, скорее всего. И вертелась как-то вяло, медленно, лениво, нехотя что ли или нерешительно, то уходя, то возвращаясь назад. Словно бы извиняясь за свою назойливость и за некоторую свою «крамольность».
Мысль эта была о звонке Арефьева и своем отношении к предстоящей с ним встрече. То, что Арефьев решиться на попытку овладеть ею - сомнений не вызывало. Но и возмущения или хотя бы какого-нибудь протеста, морального там или этического - не вызывало тоже.
И это неожиданное открытие одновременно и удивляло ее, и не удивляло. Как будто внутренне для себя она этот вопрос давно уже решила и только лишь ждала момента для его осуществления. И решила однозначно. И это однозначное означало самое элементарное - да! И ничего иного. Но почему - да?! Что, Арефьев ей нравится? Да нет , ничего особенного она к нему не испытывала. Легкая симпатия - это, пожалуй, есть. Что-нибудь еще, посущественней – вряд ли! Но, во всяком случае, антипатии, неприязни к нему у нее - нет. А это уже - кое-что, это уже – немало! Но немало для чего?! Пожалуй, только для одного - для секса. И ничего для другого. Так что же получается ? А получается то, что она, в общем-то, согласна или, скажем так - не слишком уж и против, если, конечно, будет попытка. А то, что попытка будет - сомнений никаких. Значит, вывод напрашивается однозначный – ей понадобился любовник, так называемый «бой-френд», молодой, энергичный и даже почти симпатичный современный, деловой человек. Зачем? Для чего? Ей что, мужа не хватает? С ним-то теперь - как?! Ведь он, как ни крути, - ее первая и большая когда-то любовь...Вот именно, когда-то.. А сейчас тогда он для нее - кто? Кто?!
Поставить точку - не хочу,
А запятую - невозможно.
Опять вопрос, опять - молчу,
Ведь восклицать - нам слишком поздно.
Начала помню - белый стих,
Потом роман возник в два тома,
Теперь вот - проза, спад, тупик,
Здесь многоточье - несерьезно.
Оставить прочерк - не хочу,
Нам двоеточие - награда,
Поставить точку - не могу,
Я запятой была бы рада...
Стихотворение возникло в голове мгновенно и все целиком сразу, как будто высветилось на неведомом каком-то экране. Его и читать не надо было. Оно появилось уже прочитанным.
- Господи! – подумала Юлия, - только стихов мне сейчас не хватало. Столько
лет не появлялись - сейчас-то зачем?! Да еще - такие!
Юлия вздохнула и даже зажмурилась, словно прячась от этого мутного потока не слишком приятных для нее и болезненно уничижительных для ее совести мыслей и даже тряхнула головой, как бы сбрасывая с души их давящий груз. Но мысли не уходили, они возвращались опять и опять, и все к одному и тому же, словно «влекомые» не слишком здоровым любопытством к этим, неожиданно открывающимся вдруг, жутковато порочным, но такими притягательными перспективам ее будущей жизни.
Сколько так простояла Юлия, не шевелясь, словно в каком-то забытьи, уставив-шись невидящим взглядом в черноту бездонной ночи, она не знала. Время как бы остановилось для нее и совсем перестало существовать.
Но вот город начал медленно пробуждаться, постепенно приходя в себя. Еще висела над городом зыбкая тишина, и ничто не пыталось нарушить его сонного забвения, но кое-где уже начали зажигаться окна, белыми, размытыми пятнами вспарывая мрак ночи. Россыпь этих пятен была настолько реденькой и робкой, выглядела так сиротливо и беспомощно на фоне океана черноты, низвергающегося сверху, что Юлия ощутила в сердце тихую, щемящую душу грусть. Однако со временем светлых пятен от зажегшихся окон становилось все больше и больше. Они «кучнели», уплотнялись, росли, сливались друг с другом, образовывая целые участки осветленного пространства, решительно вытесняющие темноту из пространства города. И вот уже победные фанфары ревущих моторов городского транспорта разорвали застоявшуюся тишину ночи. Город проснулся, наступало новое утро нового рабочего дня.
-Ну, что ж, пора собираться на работу, - подумала Юлия, - Пора начинать умываться, наводить утренний «марафет», готовить завтрак, поднимать мужа и... потом идти. Куда? В будущее...Конечно же - в будущее. Ведь у женщины есть только настоящее и – будущее. Прошлого у нее - нет. Женщина живет только настоящим и будущим. Но где оно, это ее будущее?! И какое оно - кто скажет?! Кто?! Ну, что ж, можно и сказать. Пожалуйста, слушай, если уж хочешь.
«И сказали мне, что эта дорога приведет меня к морю страданий и океану смерти. И я испугался, и с полпути повернул обратно. С тех пор все тянутся передо мной кривые, глухие, окольные тропы и тропинки». Откуда эта фраза? Чьи это слова? Не помню...Не помню...Да и какая разница – чьи слова, откуда они? Так ли это важно для нее сейчас? А что тогда для нее важно именно сейчас? Конечно же - не это, конечно же - другое. А что тогда именно? А то - идти ей вперед, или все же - повернуть назад? Так куда же ты, Юленька, милая, куда?! К «морю страданий и океану смерти» или же к «кривым закоулкам». Господи, кто бы посоветовал?
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Продолжение здесь
http://www.proza.ru/2008/12/11/718