НЕВОЗМОЖНОЕ ПИСЬМО
Писать о Михаиле Сопине сложно, почти невозможно. Ведь все мысли твои – пусть и передуманные тысячу раз со всех возможных и невозможных сторон – будут мелкими, никчемными, ничего не значащими, потеряют рядом с сопинской силой абсолютно всё, что ты в них старался вложить. Опыт твой покажется тебе бедным, прожитая часть жизни – бессобытийной, характер – покладистым, знания – мизерными. Поэтому прагматичнее и безопаснее М. Сопина прочитать, узнать, поразиться и… промолчать!
(Ну и не пиши, раз бе-зо-пас-нее, - съязвил бы, пожалуй, М.Н., услышав в свой адрес нечто подобное.)
1
Михаил Сопин. Мальчишка-воин: стихи.
Издание третье, исправленное и дополненное.
- Вологда, «Свеча», 2006 г., 76 с.
Анна Андреевна Ахматова, если не ошибаюсь, любила повторять: поэт прав всегда. Книга Михаила Сопина «Мальчишка-воин» убеждает: Ахматова права. Ахматова права всегда!
Если верить изданиям официальным и документальным, то под Харьковом в 1942 году – глубокий, дремучий, беспросветный фашистский тыл, а в стихах у Сопина: «Харьков. Танки. Ночь. Основа./ Под Мерефой - / Ад огня», а в стихах у Сопина: «Одиноко стонет кляча/ Дико загнанной души».
И, возможно, права Татьяна Петровна во вступительной статье обронившая: «Поэзия вообще едва ли должна претендовать на историческую достоверность». Я-то с этим категорически не согласен, я-то убежден, что на достоверность кроме поэзии (ну ещё, с некоторыми натяжками и оговорками, и художественной прозы) ничто больше не имеет права претендовать. Вот сводки и мемуары военачальников, которые часто цитируют Татьяна и Пётр Сопины: «30 сентября 41 г. немецкие войска перешли в наступление на Харьковском и Белгородском направлении. Войска 40, 20, 38 армий Юго-Западного фронта несли большие потери ещё в боях за Киев и нуждались в пополнении. Уже к середине октября немцы вплотную подошли… разгорелись ожесточённые бои… часть наших войск оказалась в окружении…». Разве такие слова способны донести до незнавших войны людей её ужасы и страхи, её бесчеловечность и её безбожие? Чтобы постичь природу войны, узнать её норов, нужна проза Астафьева, Быкова, Бабченко, нужны стихи Сопина:
Слепой, истошный вопль в овсе –
Шли танки с трёх сторон,
Давили, били, рвали всех
Без всяких похорон.
На равных
Бой
И крик – ура!
Багряный след в овсе…
И на смерть бил, как били все.
И пропадал как все:
Стреляю. Плачу. Кровь в зрачок.
Бью в башни, по крестам.
Но под разъездом Казачок –
От пули в бок
Устал.
Устал… Усталости конец –
Убитых братьев зов.
И пил в одиннадцать сырец,
С багровою слезой.
В настоящих стихах, как утверждали многие поэты, в их числе и Сопин, глобальное переплетено с мелким, Божье с человеческим, в них и то, что видит участник, и то, что увидит историк.
Слышу,
Вижу,
Как идут бои.
На бегу
Редеющие части –
Годы уходящие мои.
Поэзия Сопина, если её рассматривать не отдельно от всего и вся, но знать и помнить прошлое, жить настоящим, загадывать будущее, внятно говорит (и убедительно доказывает) об острой и всегдашней необходимости для человека и для народов не только и не столько поэзии Сопина, а Поэзии вообще. Поэзии как явления жизни. Поэзии как жизни, как её (жизни), на худой конец, души и духа. Ведь если поэт что-то и выдумывает, то выдумывает правду, если ему что-то и мерещится, то мерещится истина, если он и заговаривается, то заговаривается не с самим собой, как думают многие, а с Богом.
2
Михаил – Татьяна. Обнимаю… твой:
письма 1968-1969 гг.
- Вологда, «Свеча», 2005 г., 92 с.
Татьяна – Михаил. Жду… твоя:
письма 1969-1970 гг.
- Вологда, «Свеча», 2005 г., 100 с.
Изданная в двух книжках переписка Михаила и Татьяны Сопиных относится к тем четырём годам жизни Михаила Николаевича, которые можно назвать предсвободными, так как самая страшная, глухая неволя (зона) для него была позади. Как он сам писал 5 мая 1969 года, не имея в виду, конечно, конкретно себя: «Если грядущее видно из настоящего как некий неясный свет, то прошлое – уже ясная тьма».
Прочитавшего переписку мучают, тревожат, привлекают вот эти две тайны. Тайна «ясной тьмы». Как не сумела «зона» сломать, переделать, исказить, изувечить, извратить, превратить в заурядного урку или в авторитетного вора в «законе» поэта Михаила Сопина? И тайна «неясного света». Сможет ли Сопин, избавившись от надзора явного, при надзоре хитроватом и замаскированном противостоять обществу «незаключённому», но с не менее жёсткой иерархией и субординацией, с двусмысленными правилами и законами? И если вторую тайну мы, читая сопинские стихи семидесятых тире девяностых годов ХХ века, худо-бедно разгадали. То, может быть, тайна первая скрыта в его ещё почти не расшифрованных «Лагерных тетрадях»?
Назвал те сопинские годы предсвободными и осёкся. Ведь у свободного человека (а переписка эта ёще раз убеждает меня в этом), где бы он ни находился: на тюремных нарах или в военной казарме, на Крайнем Севере или в жаркой Африке – всегда свободна мысль. И никакие границы, никакие ограничения, если они установлены властью, авторитетом или силой, погодой или природой (то есть кем-то посторонним, внешним по отношению к индивиду, но не самим собой и не Богом) не довлеют ни над умом, ни над чувствами, подчёркиваю, свободного, внутренне независимого человека. Да и вообще многие его письма ничего не скажут ни о быте, ни об окружении, ни о тяготах и лишениях физических, только о муках душевных, о поисках духовных, поэтических, о поисках себя:
Разум – мой яд, время – враг, который должен подсыпать это снадобье.
Я всё больше и больше начинаю жалеть людей, но жалость эта… страшная. Если человек – частица общества, которая живёт одними с ним законами – люди должны, обязаны простить мне ВСЁ! Если же я сам по себе, то мне НИКТО и НИЧЕГО не должен прощать, я не грешен. Иным быть не могу, потому что не знаю – каким надо быть… Где-то в самой своей сути человек не подвластен себе… Человек не знает самого себя. И никогда не узнает. Он может себя только с кем-то сравнивать. А такое познание – грустная радость…
…та песня, которая спета не в унисон – достижение… Если мне когда-либо скажут, что цель поэзии – отражение реального и конкретного… я буду знать, с кем имею дело. Такой человек либо наделён не музыкальной душой, либо его сердце лишено поэзии, он не может музыку превратить в стихи, не насилуя, не деформируя её.
Вот два героя, вот две заботы Михаила Сопина и тех лет и, думаю, всегдашних – человек и общество, поэзия и стихи. Вот, похоже, что его беспокоило и что его привлекало, вот чему он посвящал свои письма, вот чему он собирался посвятить жизнь, которая вот-вот начнётся.
Ответные же письма, письма Татьяны Петровны, о её всегдашней заботе. Они целиком о Поэте и Человеке Сопине. «У моих стихов есть своя жизнь, - писал М.Н. в одном из своих посланий, - есть будущее и настоящее». Не знаю, мог ли сказать так поэт Сопин о стихах своих до знакомства с Татьяной П. Скорее всего, нет. Скорее всего, уверенность эта пришла вместе с Т.П., она её принесла, внушила, доказала. Подспудно, неосознанно, несознательно даже, но доказала. И они были правы, ведь то же самое сейчас говорит самый главный наш правдолюбец и правдовещатель – неугомонное Время.