Кончилась война с Японией, и папу направили служить в Дальний (Дайрен, Далян), крупный город рядом с Порт-Артуром. Впрочем, сейчас многие уже и не знают, что это такое и где оно находится. Разве что, роман Степанова мог бы помочь, но его сейчас все равно никто не читает, так как, зубодробительные однодневки заполонили все вокруг. Так что, почерпнуть информацию можно только из этого рассказика.
Историческая справка для новых и сверхновых русских (современных детишек). Порт - Артур - база русских войск на арендованном у Китая полуострове в начале XX века и база советских войск в его середине, гордость и слава армии и флота. Впрочем, сейчас слава - это играть за команду НХЛ или рекламировать Дирол, Хагис или Олвез +, так что, оставим исторические экскурсы для специалистов.
В одном из домиков в районе Сакоко, что рядом с бактериологическим институтом, жила наша семья - папа, мама, сестра Эмма и я, а во второй половине - моя одногодка Томка, ее маленький брат и родители (папа тоже капитан).
Хотя дом у нас был и один, но дворики разные, так что, особых взаимных интересов у нас, вроде, и не было. Но начался учебный год, и мы с Томкой оказались в одном классе «1 Г», а всего их было до «И», если не больше. Ничего удивительного, школа была единственная на весь город, а «ограниченный контингент вооруженных сил», как сказали бы сейчас, был весьма неограничен. Мало того, мы еще оказались за одной партой (думаю, не без участия наших родителей). И началась учеба - палочки, кружочки, запятые, точки, счет устный и письменный. Ходили мы чаще пешком, - это было три квартала, но переулки были узкие, а машин почти не было. А на трамвае надо было платить юани - китайские «mопеу», которых, как я понимаю, ни тогда, ни сейчас слишком у многих не хватало. Ребята как-то спокойно отнеслись к тому, что мы рядом сидим, вместе приходим и уходим, во всяком случае, «тили-тили тесто, - жених и невеста» нам приходилось выслушивать очень редко. В один пасмурный, но не дождливый день, вернувшись из школы, мы стояли на улице, собираясь разойтись каждый в свою калитку. Тут Томка и спрашивает: «Я тебе нравлюсь?» Как-то на других девчонок в классе и смотреть было некогда, а на улице, где мы жили, были только китаянки, так что выбора, собственно, у меня не было, как у Адама, когда на всей земле из женщин была только Ева.
Не жар, а какой-то холодок пробежал у меня между лопатками, когда я утвердительно кивнул. За точность воспроизведения второй фразы я не ручаюсь, то ли это было «Хочешь меня поцеловать?», то ли, «Давай, тогда поцелуемся», и она лицом потянулась ко мне. Дальше, помню точно, сначала стало страшно, потом жарко, а потом я ее поцеловал прямо в губы, и носы нам не мешали, хотя я этого боялся. Сейчас я с удивлением думаю, откуда у нас были познания о любовном поцелуе - в тех книжках, которые нам читали, поцелуи почти не фигурировали, иллюстрации отсутствовали, и редкие советские фильмы, что нам довелось увидеть, также никоим образом не были пособием в данном вопросе. Хуже всего другое, - чувствуя подсознательно, что это должно быть «во!», я, на самом деле, ощущаю даже какое-то расстройство, так как Томкины губы оказались липкие и мне хочется вытереть рот, но Томка стоит рядом и выжидающе смотрит на меня. Я понимаю, что делать это (вытирать губы) сейчас нельзя, и на ее вопрос «Понравилось?» неожиданно отвечаю «Мы завтра еще поцелуемся?». Она смеется и вбегает в свою калитку, я захожу в свою и только тут вытираю рот и ругаю себя за свой ответ-вопрос.
Правда, ни завтра, ни послезавтра до «любовных утех» дело не доходило, к моему, признаюсь, удовольствию. Однако, теперь мы были связаны своей тайной и отношения приняли какую-ту теплую окраску, так что стало интересней жить. И, если раньше этого не было никогда, то теперь, или она заходила к нам поиграть, почитать, позаниматься, или я уже был у них, Надо сказать, что смена игрового ассортимента - солдатики, пушки и строительный набор у меня, куклы и одежда для них у нее, вызывали взаимный интерес, пожалуй, больший, нежели поцелуи. В какой-то раз мы так у нее заигрались, что совсем забыли об ее маме, сидящей в углу комнаты и читающей книгу. Вот уже дом построен из подсобного материала (стулья, крышки, диванные подушки), и тут, хочешь - не хочешь, мы уже муж и жена. Теперь мы стали целоваться, и на этот раз поцелуи
мне уже не казались неприятными, так что, понуждать меня к ним не пришлось. Вполне естественно, что самая большая кукла стала нашей первой дочкой. Было и ее «купание» и «кормление» и «болезни с лечением». Потом у нее появился братик, и мы на полном серьезе стали обсуждать, будем ли «рожать» третьего ребенка (у Веселовых было трое детей, старшая дочь училась в одном классе с моей сестрой, младшая - с нами и еще маленький брат). В принципе, оба были не против, разногласия выявились только относительно пола ребенка - я настаивал на мальчике, она - на девочке. Так как, ни у кого в классе не было в семье четверо детей, то у нас и не могло появиться компромиссного решения - два мальчика и две девочки.
Так и не решив проблему третьего ребенка, мы решили остановиться на двух, благо, это соответствовало статусу наших семей - два разнополых ребенка. После этого мы снова стали целоваться, и тут я увидел напряженное лицо ее матери (за эти полтора часа она так ни разу и не проявила своего присутствия). Мы совершенно ее не замечали, даже выходя из нашего «дома» «за лекарствами» или «в магазин», а папа (я, то-есть) еще уходил на работу, но сейчас я уже не помню, какое у меня было звание. Впрочем, вряд ли оно было не капитанским, так как наши отцы имели по четыре звездочки на погонах. Увидев ее мать, я заставил Томку сесть, и, таким образом, нас не стало видно за стенкой «домика», которая была в метр высотой. Прошептал ей на ухо, что ее мама сидит здесь и все видела и слышала, Томка сначала страшно покраснела и схватилась за щеки. А потом посидела и говорит: «Ну и что! Пусть мама знает, что мы вырастем и станем мужем и женой, и у нас будут дети. Ведь все взрослые когда-то были маленькие и, может быть, играли в папу-маму.» После этого она потихоньку выглянула в «дверь» - проход между стульями, однако, матери уже не было в комнате, но играть дальше мы не стали. Почему-то и позже у нас больше эта игра не повторялась, да и целоваться мы перестали, так что, за всю школу это были мои единственные поцелуи.
Зимы в Дальнем были практически бесснежные, да и морозов, как таковых, почти не наблюдалось, думаю, в основном температура колебалась от минус трех до плюс пяти. Однако, близость незамерзающего моря делало прогулки при ветре не самым приятным занятием. Тут уже и весна наступила - март, апрель, май. Где-то на четвертном (или годовом) диктанте было слово «молодежь», и мне вдруг стало как-то душно и стыдно, и я не смог себя заставить написать это слово иначе, чем «молодеш», хотя отлично знал, как надо его писать. Когда через день Томка мне начала выговаривать за эту ошибку, я горячо стал объяснять: «Но ты ведь понимаешь, «молодежь» - это мы, и я боялся, что если правильно напишу, учительница догадается, что у нас с тобой...» и потянулся было ее поцеловать. Она остановила меня, подумала и сказала, что все у нас будет потом.
В предпоследнее учебное воскресенье родители наши почему-то повезли нас нарядных по городу. Светило солнце, мы угощались сладкой ватой и кукурузой, которой стреляли из пушки. Это что-то вроде скороварки, где она нагревалась при высокой температуре и давлении (по моим современным понятиям), затем крышка отскакивала со звуком пушечного выстрела, и в коробку высыпалась куча огромных, легких воздушных, лопнувших кукурузных зерен. Сейчас поп-корн есть на каждом углу, тогда же, вернувшись в Союз, я лет 25 не видел и не слышал такого блюда - воздушная кукуруза (не путать с кукурузными палочками - это было). Проходим мимо фотографии, и тут у кого-то из родителей (подозреваю, что у Томкиной мамы) появляется идея сфотографировать нас (вообще, я думаю, что тот «выход в свет» ощутимо сказался на бюджете наших семей, так как тогда же покупались и туфли и еще что-то). Короче, стоим мы с Томкой рядом, а фотограф нас поворачивает то так, то иначе, предлагает мне наклонить голову к ней и т. д. Я чувствую себя неудобно, так как, впервые мы с ней вдвоем вот так рядом, а на нас смотрят и родители, и фотограф, и еще кто-то. Наконец, вспыхивает магний, и мы снова оказываемся на улице, стараясь идти подальше друг от друга.
В понедельник эта невинная родительская затея нам горько аукнулась. Когда мы пришли в класс (как всегда, вдвоем), добрая половина стала смеяться, кривляться и дразниться в наш адрес. Оказывается, в двухмиллионном городе мальчишка из нашего класса со своими родителями зашел в эту же фотографию в тот момент, когда фотограф нас двигал перед объективом.
Сейчас он в третий или четвертый раз, показывает, как мы стояли, и как фотограф говорил «Наклони к ней головку, придвинься поближе, поцелуй в щечку (этого, конечно, не было, но остальное все было, поэтому отрицать что-то было бессмысленно)». И мы сердились друг на друга, так как оба не хотели вместе фотографироваться; сердились на родителей, за то, что они заставили это сделать. Сердились на фотографа, что он так говорил и делал, и на вредного мальчишку, что нас «засек», и на ребят и девчонок, которые на этот-то раз выдали нам по полной программе и «жениха-невесту» и многое-многое другое. Осадок после этого происшествия был настолько плотный, что мы, кажется, несколько дней вообще не разговаривали друг с другом.
А потом началось лето, и она с мамой и братиком уехала к бабушке в Союз и вернулась только к самому сентябрю. Мы обрадовались друг другу, но я не мог не заметить, что Томка изменилась, - она вытянулась, и была почти одного роста со мной, а платьишко будто укоротилось, и из-под него стали выглядывать коленки. Смотрела она на меня чуточку странно, будто хотела что-то увидеть, найти, но все не находила. Буквально в эти же дни собрались как-то человек пять ребят из нашего класса, и стали играть в «пятнашки». Я «вожу», но никого что-то не могу догнать и «запятнать». А Томка, вроде, собралась меня выручить, - видно, что убегает она вполсилы, я ее почти догоняю, но тут же она легко уходит от меня и опять бежит потихоньку, и снова, и снова, моя протянутая рука чуть-чуть ее не достает, а расстояние между нами быстро начинает увеличиваться. И мы уже почти на квартал убежали от других ребят, тут она останавливается и спрашивает: «Ты что, действительно, меня не можешь догнать?» Я растерянно молчу, стоя рядом с ней, и по ее глазам вижу, что сейчас она убегает, убегает, убегает от меня на всю оставшуюся жизнь, и ничего уже нельзя поделать, и ничего нельзя изменить.
Кажется, второклассник не может, не должен был это понять, но так было. И я, и она не сказали больше ни слова, но, придя в школу, она села за другую парту, и больше никогда мы не чувствовали, что это МЫ, всегда далее была ОНА и был Я. Общим оставалось лишь то, что мы учились в одном классе и жили в одном доме. Но в одном месте мы неизменно оставались вдвоем, - на черно-белой фотографии, где стоит напряженная девочка в матроске и сбитых полуботиночках, а рядом, - испуганный мальчик, тоже в матроске, но туфли его только что куплены. Прошло уже 53 года, а на этой фотографии мы по-прежнему вместе.
Солнечногорск Ноябрь 2000 г.