Алексей Петров
Самое трудное - отчалить от берега...
УРОКИ СЛОВЕСНОСТИ : Цитатник для начинающих
1. Составлять ли план?
Плана никогда не делаю, план создается сам собою в процессе работы, его вырабатывают сами герои. Нахожу, что действующим лицам нельзя подсказывать, как они должны вести себя. У каждого из них есть своя биологическая воля. С этими качествами автор берет их из действительности, как свой материал, но как "полуфабрикат". Далее он "разрабатывает" их, шлифует силою своего личного опыта, своих знаний, договаривая за них не сказанные ими слова, довершая поступки, которых они не совершили, но должны были совершить по силе своих "природных" и "благоприобретенных" качеств. Здесь — место "выдумке" — художественному
творчеству. Оно будет более или менее совершенно тогда, когда автор договорит и доделает своих героев в строгом соответствии с их основными свойствами.
(М. Горький)
Я пробую перевоспитать их [свои персонажи], я пробую построить их жизнь по плану, но если люди живые — они непременно опрокинут выдуманные для них планы. И часто до самой последней страницы я не знаю, чем у меня (у них, у моих людей) все кончится. Бывает, что я не знаю развязки даже тогда, когда я ее знаю — когда с развязки начинается вся работа.
(Е. Замятин)
…иногда и самый план летит в тар-тар. Писать-то начинаешь, конечно, по плану. Но когда примерно четверть работы сделана, возникают сначала недомолвки, потом и жестокие ссоры автора с героями. Автор сует в нос героя план: "Полезай сюда, вот в это место", — а герой упирается, не лезет. Еще один-то ничего, с одним-то героем не считаешься, упрячешь его в план, он и сидит, как за решеткой. Однако мало-помалу начинают заявлять свой протест и прочие действующие лица. Они так пристают, так с тобою спорят, утверждая свое право на независимое существование, что по ночам не спишь, теряешь аппетит, надолго запираешь рукопись в рабочий стол. А все-таки этот спор на большую пользу. Из спора, из столкновения автора с героями летят искры, озаряющие дальнейший путь творимой жизни, родится истина.
(Вяч. Шишков)
Присматриваясь к тому, как я работаю подсознательно, я прихожу к выводам, что самое главное в этой работе — три основных положения.
Первое — правильное построение рассказа, правильная пропорция материала в каждой его части. Это дело наиболее легкое. Этому просто научиться, делая всякий раз подробный план рассказа.
Второе — точность изложения и наиболее сильные слова и образы, которые при вдохновении возникают сами собой. Без вдохновения — необходимо пользоваться записной книжкой.
И наконец третье, то, чему научиться наиболее трудно, – это, так сказать, плавное течение рассказа, одно дыхание, если так можно назвать это отсутствие швов, которые обычно получаются при удающейся не сразу работе. Читатель может и не заметить этих швов, но зато он заметит отсутствие плавности, немонотонность вещи, и тогда интерес к ней если и не пропадает, то уменьшается. Становится трудно читать. Внимание ослабевает. Легко оторваться.
(М. Зощенко)
Замысел становится ощутимым лишь тогда, когда, под влиянием реального материала, он начинает видоизменяться.
(В. Каверин)
План — вещь, конечно, хорошая. Но план обычно пишешь, чтобы его потом опровергнуть. Когда начинаешь писать, выходишь из этого плана. Пишешь другой план. Элементы первого плана всегда есть в последнем плане. Но первый план дает как бы объем вещи, он словно указывает, сколько воздуха нужно набрать в легкие, чтоб вещь писалась.
(Ю. Либединский)
Перед началом работы я составляю ее план. Если пишется рассказ, то на двух, трех листках бумаги я размечаю по главам или частям весь его сюжет.
Отдельные эпизоды, коротко записанные, дополняют, иллюстрируют основную разметку. Финальное положение записывается точно, часто заранее устанавливается окончательная редакция последней фразы. План рассказа во время работы меняется редко, мысленно я вижу рассказ совершенно законченным, знаю его общий размер, объем каждой главы. Весь труд сводится к поискам наилучшего словесного выражения уже существующих образов.
План романа значительно сложнее. Здесь над каждой долей приходится работать, как над рассказом, не имеющим, однако, самостоятельного тематического и сюжетного разрешения. Отдельные мотивы, различно служащие пониманию общей темы, перекликаются между собой в разных главах, то исчезая, то вновь появляясь. Закрепить их своеобразное движение — задача плана. Он разрастается в порядочную пачку бумаг и бумажонок. На них я отмечаю всё существенное для тематического замысла; множество этапов развития действия — фабульные "узлы"; кривую сюжета. Весь этот костяк медленно обрастает мясом: появляются обрывки диалогов, слова и словечки, начальные фразы описаний, характеристик, метафоры.
План романа, в отличие от плана рассказа, часто меняется всё время работы.
(К. Федин)
Говоря о предварительной продуманности работы, я не хотел, чтобы поняли, будто я советую писать по составленному плану. Я никогда не составляю плана. Если составлю, то с первых страниц начну писать не то, что в плане. План для меня лишь руководящая идея, вехи, по которым двигаются действующие лица. План как заранее проработанное архитектоническое сооружение, разбитый на части, главы, детали и пр., — бессмысленная затея, и я не верю тем, кто утверждает, что работает по плану.
(Алексей Толстой)
***
2. Начало работы
Труднее всего — начало, именно первая фраза. Она, как в музыке, дает тон всему произведению, и обыкновенно ее ищешь весьма долго.
(М. Горький)
Первая фраза нередко дается с трудом. Она долго кокетничает и кружится около, как мотылек над огнем. Она еще не прикасается. Первое слово зачеркивается, пишется второе. Но и оно не налажено. Мотылек улетает. Бумага пуста. Я ясно ощущаю шуршание этих слов и не могу поймать их смысла – это просто набор, это словарь в голове, где веером перелистываются страницы.
(Ник. Никитин)
Самое трудное — начать, отчалить от реального берега в сон. Сон еще воздушен, непрочен, неясен, его никак не поймать, мешает всё — […] мое собственное дыхание, ощущение карандаша в руке, криво написанная строчка.
И, наконец, на какой-то день работы приходит настоящее, когда начатый сон уже становится неотвязным, когда ходишь загипнотизированный им, когда думаешь о нем на улице, на заседании, в ванне, в концерте, в постели. Тогда уже знаешь, что пошло, что вещь выйдет — тогда работать весело, хорошо, пьяно. Утром торопишься скорее допить крепчайший чай и первой строчкой затягиваешься с таким же аппетитом, как первой папиросой. Этого аппетита хватает уже не на три обычных, а на пять-шесть часов, до позднего петербургского обеда. Но, как бы хорошо ни работалось, как бы ни развертелись в голове колеса, к вечеру я все равно выключаю ток и останавливаю машину, иначе — знаю по опыту: не заснуть до утра, и значит — потерян завтрашний день. […]
На первой же странице текста приходится определить основу всей музыкальной ткани, услышать ритм всей вещи. Услышать это сразу — редко удается, почти всегда приходится переписывать первую страницу по нескольку раз. […]
Сначала является отвлеченный тезис, идея вещи, она долго живет в сознании, в верхних этажах — и никак не хочет спуститься вниз, обрасти мясом и кожей.
(Е. Замятин)
Надо сказать, что обычно у меня принцип работы таков: я вообще никогда не сажусь писать до тех пор, пока у меня детально не продумана вся вещь. Таким образом, я могу носить в голове уже настолько готовую вещь, что, когда я сажусь писать, мне не приходится думать над отдельными положениями, даже над отдельными фразами.
(Б. Лавренев)
Прежде всего я пишу потому, что не писать не могу. Это необходимость.
(О. Форш)
Знаю, что к каждой вещи я подхожу не потому, что я хочу ее написать, а потому, что не могу не написать, - за каждую вещь я сажусь с таким же ощущением, как и пятнадцать лет назад, будто я пишу впервые (чем больше такое ощущение, знаю по опыту, тем лучше будет вещь), знаю, что все, что написано, — уже плохо и лучшее то, что не написано.
(М. Слонимский)
Вынашиваю каждую вещь долго, добиваясь для себя полной ясности основного мотива вещи и характеров персонажей ее. Персонажам своим в первых черновиках даю свободу, иду за ними, я не стараюсь сразу же руководить их движениями и словами. Движущая воля автора не должна быть, по-моему, ощутима и видна читателю. Воля эта должна быть воплощена в сюжете и характерах.
(Б. Пильняк)
Буду откровенным: когда садишься за белый лист, не знаешь, что выйдет. Большая неопределенность, серо кругом, куда пойдет? Вдруг я разучился писать, и все разбрелось, все вывалилось из рук?
Начинается: люди начинают умничать, заикаться и говорить приблизительными словами, которые лежат тут же, на столе, не дальше пепельницы.
(Ю. Тынянов)
Вот в том-то и вся сила: во всяком произведении должна быть оплодотворяющая идея, чтоб произведение вознеслось над повседневностью, над быстротечным временем и, опережая жизнь, утратило характер, хотя, может быть, и художественного, но простого пересказа факта.
(Вяч. Шишков)
В работе я переживаю три периода: начало — обычно трудно, опасно. (В молодости я с гораздо большим легкомыслием садился к столу.) Когда почувствуешь, что ритм найден и фразы пошли "самотеком", – чувство радости, успокоения, жажды к работе. Затем, где-то близ середины, наступает утомление, понемногу все начинает казаться фальшивым, вздорным — словом, со всех концов — заело, застопорило. Тут нужна выдержка: преодолеть отвращение к работе, пересмотреть, продумать, найти ошибки... Но не бросать — никогда! Иногда введешь какое-то новое лицо - и все освежится, оживет... Перевалив через эти подводные камни, чувствуешь снова подъем, идешь к концу... […]
Прежде бывали такие случаи, что садился к столу, как человек, готовящийся быть загипнотизированным. Вот — перо, бумага, папироса, чашка кофе, и — что накатит... Иногда накатывало, иногда не накатывало, после третьей странички начиналось рисование рожиц, и — зловещие мысли: а не поступить ли куда-нибудь на службу?..
(Алексей Толстой)
Источник:
http://epygraph.ru/text/35