Еще в первый же день иеромонах Филарет (он отвечает за встречу паломников) провел с нами что-то вроде небольшой экскурсии по Пантелеймонову монастырю. Он рассказал, что здесь, в монастыре святого великомученика и целителя Пантелеймона, 20 престолов. Однако служба ведется только в двух - Покрова Богородицы (одну неделю), другую неделю - у престола св. Пантелеймона. В лучшие годы здесь подвизалось до трех тысяч монахов, а нынче их сорок. В последние годы несколько улучшилось сообщение и связи с Афонским подворьем в Москве, приехали молодые послушники. Даст Бог, в ближайшее время число братии монастырской увеличится.
Часы на башне трапезной, наверно, немногим меньше, чем часы на Спасской башне Кремля. Здесь же второй по величине колокол после колокола Ивана Великого - 818 пудов, более 13 тонн.
Показал нам отец Филарет миндальное дерево, взращенное от семян того, которое много веков назад посадил св. Пантелеймон. Дерево это в 60-х годах нынешнего столетия тоже явило чудо. Тогда горели леса на Афоне. Говорят, что пожары были страшные. Загорелись и постройки монастыря св. Пантелеймона.
- Посмотрите, - показывал нам отец Филарет, - вот стена и окна, которые горели. А вот здесь был дровяник, который вспыхнул от жара аж на расстоянии. Погорело все, а деревце средь огня невозможного стояло. И теперь стоит. И семена дает. Вот и все.
Такая присказка у отца Филарета "вот и все!" - она звучит из его уст часто и утверждающе. Например: "Вы думаете, шутки, что ли, всякие там пляски и роки, и зрелища всякие? Бесы достанут, так на колени рухнете. Поститься, молиться, бдеть - Христа нашего исповедовать. Так надобно. Вот и все!"
...С ремонтом после пожарища 60-х годов дело затянулось. Из Москвы подмоги монастырь не дождался. Что смогли, восстановили с Божьей помощью сами. В последние 2-3 года объявилась с деньгами и поддержкой греческая организация "ЮНО" (возможно, "УНО" или как-то похоже зовется; дело в том, что про эту организацию отец Филарет упомянул скороговоркой и на ходу, я забыл переспросить и записать). Эта "ЮНО" получает от ЮНЕСКО и от разных европейских фондов деньги на поддержание памятников архитектуры, истории и действующих религиозных очагов. К чести греков будет сказано; при- том, что много невосстановленных и неотремонтированных своих скитов и монастырей, они выделили существенные средства на ремонт русского храма в Старом Руссике (это в полутора часах ходьбы в горы от монастыря св. Пантелеймона), а также на косметический ремонт с некоторыми капитальными работами в самом монастыре св. Пантелеймона. Так, например, были уложены камнем крыши части зданий, покрашены несколько куполов, основательно восстановлены балконы.
* * *
Обойдя монастырь с северо-западной стороны, мы снова входим за его стены. Иеромонах Филарет ведет нас в усыпальницу. Здесь около трех с половиной тысяч черепов усопших монахов. "Кто умер сто лет назад и кто десять. Они сейчас здесь все вместе, - рассказывает отец Филарет. - Мы здесь убирались да перекладывали все. Кто знает, где "молодые" головы, где "старые"? Вон имя лишь написано да когда почил. Вот и все". - Он крестится. Черепов с именами много, но все же, как мне показалось, гораздо меньше, чем без имен. Кстати, здесь не говорят слово "череп", говорят "голова"... Звучит как-то живей и добрее, что ли. В слове "череп" есть что-то зловещее и сумрачное. А "голова" - слово белое.
- Хороним мы без гробов. В рясе или в полотне, - рассказывает далее отец Филарет. - Над головой, чтобы на лицо не бросать землю, в три ряда через промежуток, один на один укладываем камни. Плиточные. Вот и все. А через три года обычно выкапываем. Вон головы чистые, белые.
Крупные кости рук и ног тоже сохраняются. Остальное земля за три года принимает. Если, конечно, душа человека Богу угодна. Белая или чуть желтоватая голова - значит, праведно жил, исповедался, покаялся во всех грехах, не утаил в сердце греха. А если черная голова или коричневая, или темная такая, рыхлая, то, стало быть, спрятал что-то человек на сердце, не покаялся, слукавил... Вот, видите?
- Да, я заметил коричневый крупный череп. Он стоял среди других голов. Кстати, есть тут один зеленый.
- Это ничего. Просто в земле где-то рядом, видно, медь была, - поясняет иеромонах. И в его коротком пояснении показалась мне глубоко спрятанная усмешка. Добрая усмешка: дескать, не думайте, милые, что мы тут химию не знаем и что кроме духовных причин не видим материальных явлений.
Валера Власов все это снимал на видео (кстати, никто из монахов против съемок ничего не говорил; лишь предостерегали нас: смотрите, ребята, греческая полиция рыщет по сумкам, так что можете неприятности заработать и... "Храни вас, Господи!" - улыбались и кланялись монахи). Усыпальница маленькая. Наверное, метра четыре на четыре. Образ Спасителя над головами трех с половиной тысяч усопших. "Но не все из земли подняты", - пояснил отец Филарет. Почему? Мы не спросили, так как в этот момент почувствовали - не нужно задавать этот вопрос. Что-то мелькнуло в интонациях иеромонаха, за которыми почувствовалось нежелание касаться этой темы.
* * *
От усыпальницы отец Филарет повел нас между зданиями храма св. Пантелеймона и какого-то еще здания, назначение которого я не понял. Оно было закрыто все четыре дня, пока мы были на Афоне. Впрочем, речь не о нем, а о почерневших камнях на одной из стен его. Шириною в стоящего человека, камни почернели от земли до самой крыши. Причем, чернота этих камней не внешнего налета, а словно выступившая изнутри.
Вот какую историю рассказал нам иеромонах Филарет. - Я когда приехал сюда в 1976 году, застал среди братии еще тех, кто старца Силуана живым видел и молился вместе. Так вот, они мне сказывали, а я эту бывальщину сказываю вам. Когда строили тот архинарик, в котором вы поселились, тогда случилось игумену монастыря надолго отлучиться. Выехал он куда-то в Салоники или чуть не в сами Афины. Долго его не было. А когда приехал, то увидел, что эконом монастыря распорядился фундамент здания развернуть не так, как по плану и по согласию все было. Поссорились игумен с экономом. Да так сильно поссорились, что до конца жизни в контрах были.
И вот много лет спустя занемог игумен, смерть почуял. Позвал всех проститься, прощенья попросить. (Проститься - это ведь и есть "попросить прощенья".) И эконома тоже позвал, чтобы извиниться за обиды. А он возьми и не приди к умирающему. Умер игумен. Похоронили. Через три года выкопали - голова белешенька, кости чисты. Приняла земля тело. Царство ему Небесное. Через некоторое время умер эконом. Вот здесь-то его, под стеной этого здания, и похоронили. Через три года разрыли могилу, а его взять нельзя - как студень, как холодец... Прости, Господи. Тогда братия зарыла его снова. Шесть лет всем монастырем молились о его душе. Но и через шесть лет, когда снова откопали, тело все так же нечисто было. Уж тогда (тут отец Филарет говорит почти шепотом) его выкопали и где-то в горах похоронили. А стена... стена, говорят, в одну ночь черна стала. Как раз у могилы. Тут кто-то однажды засомневался, говорит, что эта чернота может быть от водостока с крыши. Но вы сами посудите - может такое быть или нет?.. Вот камни эти черные остались братии монастырской как напоминание о первой силе христианской. Сила эта в прощении. Прощать надобно. Прощать... Вот и все. Прости, Господи, разговорился что-то...
Мы смотрим на стену и крышу внимательно.
Подтверждаем: черные камни явно не от водостока. Широк карниз крыши. Если уж где и мог быть водосток, так это в некоторых других местах здания. Но там камни белые, а здесь чернота какая-то внутренняя. Даже, я сказал бы, не "внутренняя", а проступающая изнутри. Черная сыпь на камне...
* * *
"Вы, поди, на жаре-то уже устали ходить. Отдохнуть хочется?" - очень вовремя спрашивает нас отец Филарет. Мы, действительно, устали и словно задыхались - и от напряжения утренних переездов, регистрации, ожиданий, и от осеняющего множества святынь, и от экскурсии, от... самих себя, явно смущенных многим незнанием ряда элементарных правил православного монашеского бытия вообще и афонского, в частности.
"После вечерней службы приходите ко мне в келью. Это можно. У меня чаю попьем, поговорим, если вам что-нибудь спросить надобно. Хорошо? Ну, и хорошо. Отдыхайте пока. Храни вас, Господи!" Где его келья, мы уже знали - отец Филарет нам показывал (келья находилась на третьем этаже - если со двора монастыря - под коридорчиком четвертого этажа к престолу Покрова Богородицы).
Мы пошли отдыхать в наш архинарик, где на третьем этаже висят в коридорчике портреты Государей Императоров Николая II (его здесь с начала века не снимали), Александра III и Александра II, портрет какого-то священнослужителя - без подписи; картина, на которой изображен святой Серафим Саровский, подкармливающий медведя. Есть тут еще две картины с изображением монастыря св. Пантелеймона, написанные, видимо, в первой четверти XX века, так как на картинах изображены пароходы с лопастными колесами, а подписи под картинами - в дореволюционной орфографии.
В углу у входа стоит умывальник каких-то забытых форм, какие встречаются только в старых фильмах. Рядом - столик, здесь 2-3 заправленные керосиновые лампы, чистые стаканы и, кажется, больше ничего нет.
В своей комнате на втором этаже мы с Валерой только-то и смогли, что помолиться, поклониться иконам с восторженной благодарностью и радостью посмотреть друг на друга: "Валер, мы на Афоне"; "Гриш, мы на Афоне... Неужели?" Мы растянулись на топчанах.
- У-У-У, - засыпая, едва прикоснувшись к худенькой подушке, еще раз восторгаюсь я. - Подушка-то, кажись, набита комкой...
- Что это? - слышу вопрос Валеры.
- Похоже на морскую траву...
И снится мне сон. Сразу и ярко. Табун лошадей. Большие. Игреневые, пегие, соловые, гнедые... Гроза. А лошади добрые-добрые. И я во сне смеюсь и удивляюсь тому, что они, такие большие дурашки, бегут ко мне, маленькому, будто я их могу спасти... Они пробегают, будто сквозь, и я вижу, что гонит их не гроза, а огонь, взрывы, пуляют куда ни попадя яркие-яркие пулеметные очереди... А потом один из взрывов превращается в громадную красную луну. Такая луна была, когда мы отплывали от Крита. А потом, тогда, на Крите, произошло землетрясение... Я, кажется, закричал во сне матерные слова и, закричав, вспомнил, что это сон. "Прости, Господи",- извинялся я за мат. И проснулся раздраженным, но тут же облегченно вздохнул... Лежал минут десять, смотрел в белый потолок, перебирал какие-то незнакомые мысли (это состояние тоже ярко запомнилось) и тогда уже уснул тихо и глубоко.
Проснулся от звона колокольчика. Дежурный по архинарику монах шел по коридору и зазывал на вечернюю службу.
* * *
В конце июля вечерняя служба начинается и заканчивается в светлое время. Тишина. Даже морской прибой был слышен в первый вечер. За стенами монастыря его еще можно услышать, но когда проходишь ворота, то там, кроме цикад, шума листвы и пения в церкви, не слышно ничего.
Вечерняя служба шла в храме Покрова Богородицы. Вообще же здесь тоже два престола, но служба идет у престола Покрова. Вдоль стен и посреди зала, у колонн, высокие кресла с высокими подлокотниками. Во время долгих молитв и бдений монахи могут присесть или опереться на подлокотники (конечно, не во время литургии и не при открытых вратах алтаря). После недолгой вечерней службы (она шла 27 июля около двух часов) был небольшой перерыв; тогда почти в кромешной тьме, по звуку малого колокола на башне трапезной, монахи поднимались в храм Покрова Богородицы на всенощную по равноапостольным Владимиру и Ольге.
Но прежде, между вечерней службой и бдением, мы по приглашению отца Филарета пришли в его келью.
* * *
- Почему паломниками занимаюсь и туристами? Кто меня поставил? Монастырский совет. Он собирается один раз в год и назначает послушание: этому трапезу готовить, этому строительством заниматься, этому на бахче... Мне вот назначили туристов встречать. Да, туристов и паломников. И объяснять им "что" да "как", - отец Филарет накрывает нам стол. Мясных блюд нет, но стол, прямо сказать, не бедный: салат, макароны, рыба, орешки, пряники, варенье, хлебцы разные, кофе и чай на выбор. Так положено ему встречать гостей и вести с ними беседы. Может, так... да не так. Самое главное ведь не стол, а то, как заботливо все дни, не только в этот вечер, справлялся отец Филарет и о моем здоровье (я сильно простыл), и о желаниях сходить куда-либо, и помыться, и... даже покурить. Отец Филарет выводил меня на задний дворик, гремя ключами, открывал какую-то хозяйственную дверь и добродушно ворчал:
- Вот приедешь в следующий раз, а мы тебя спросим: с сигаретками приехал или нет? Если с сигаретками, то мы тебя не пустим. Бросить надо. Вот и все.
Я ему говорил, что лет через 5-7, когда мои сыновья подрастут, привезу их обязательно на Афон. "Разорюсь, но привезу", - говорил я. А иеромонах мне улыбался: "Ты хоти-хоти. А все как Бог даст. Хотят многие, а Богородица в свои пределы не пускает... Ты сигаретку-то хорошо затопчи. Сухое все. Запалишь обитель, не приведи Господи".
В тот первый вечер мы в гостях втроем: Валерий, я и голландец-врач (он чуть-чуть говорит по-русски и вполне сносно по-английски). Голландец с Валерой на двух языках вполне нормально объяснялись. Мне же мой немецкий на Афоне пригодился лишь однажды (но об этом позже).
Отец Филарет рассказал по нашей просьбе о себе. Родился и вырос он в деревне под Соликамском Пермской области, служил в погранвойсках в Эстонии, после демобилизации (в конце б0-х годов) ушел в Псково-Печерский монастырь. В 1976 году его направили на Афон... Здесь подвизается уже 18 лет. Три года назад приезжал в Россию, ездил домой в Пермскую область. Привез на Афон березку. "Тяжело ей здесь. Жарко. Поливать приходится. Но ничего, растет..."
* * *
...Бросили между собой апостолы жребий. Кому куда идти Христа исповедовать. А Богоматери, которая была среди них, выпала Ивера. На жребий никто не роптал ни мыслью, ни словом. Но Пресвятая Дева Мария попросила:
- Прежде, чем отплыву в дальнюю Иверу, позвольте заехать на Кипр - проститься с епископом Лазарем.
Это был тот самый Лазарь, которого воскресил Христос и который на Кипре Христа исповедовал. И позволили апостолы. И отплыла Богоматерь на Кипр.
Но заштормило море, и небо покрылось тучами, и высокая волна носила корабль с Богородицей три дня и три ночи. Когда же увидели просвет в тучах и солнце, осветлившее волны, открылась пред ними земля и горы, на которых стояли каменные и бронзовые идолы. А на самой высокой горе стоял Аполлон.
- Что это за земля? - спросила Богоматерь.
- Это Гора Афонская, - ответили люди на корабле.
- Пусть благословенна будет эта земля. Пред очами Господа нашего заступлюсь я за нее и защищу до Конца Времен. И не сделает здесь Темный даже шагу...
А в это время закричали и заговорили идолы в горах. И повернулся на Горе идол Аполлон, и все они разом говорили людям: "Идите! На ваш берег сходит Мать Бога Истинного, Мать Бога Всевышнего и Бога Живого!" И пошли люди. И пали на лице пред очами Богородицы. Дивно им было, радостно... И плакала Богородица вместе с людьми слезами светлыми...
* * *
(Из записок в афонском блокноте). "Мы стали плохими Боговидцами, но святые апостолы, Богоматерь и Бог нас видят не хуже, чем 2000 лет назад (...). Попытки женщин искушать судьбу - в наше время проникнуть на Афон - заканчивались печально: видениями, болезнями, арестами и другими житейскими катастрофами.
Бог бесконечно милосерден, но только через исполнение Закона. Бог бесконечно милостив, но только тогда, когда не попирают святыни (то есть когда сами человеки милостивы к миру).
Любой родитель начинается родителем для своего ребенка со слов - Можно и Нельзя. Мы ведь говорим слово "нельзя" не от прихоти нашей, а тогда, когда знаем, что за содержанием слова "нельзя" - смертельная для ребенка опасность.
"Нельзя! Не лезь в колодец!", "Нельзя! Не пей эту жидкость: это не вода, не вино. Это уксус!"
Не Бог наказывает нарушивших Закон. И не Богородица сводит женщин с ума. Люди наказывают себя сами отказом от Слов Родителя.
Сколько несчастных улетело в бездну за детское упрямство и "самостоятельность"! Сколько несчастных лишь за минуту до смерти в слезах успело обернуться!..
* * *
В пятидесятых годах, сказывают, был случай, о котором на самом Афоне тогда не узнали, а много позже получили письмо от женщины, от монашки православного монастыря. Женщина рассказала в письме, как ступила она на берег Афона в одеждах мужчины, как разверзлись перед нею и земля, и небеса, и увидела она Богоматерь, которая попросила ее вернуться на корабль. Ни угроз, ни упрека, ни силы со стороны Богородицы не было. На корабль женщина вернулась с чувством неутихающего стыда и вины. А через некоторое время ушла в монастырь.
* * *