ДОМ
Я подойду к этому зелёному дому. Я открою его дверь и войду внутрь. Дверь закроется за моей спиной сама, и я окажусь в полной темноте. Я пойду наугад и наткнусь на лестницу. Я пойду по ступеням вверх. Шаги мои будут разноситься эхом по тёмному и глухому подъезду.
Я поднимусь до третьего этажа, так как второго этажа у этого дома не будет. За первым сразу же следует третий. Я открою эту синюю дверь и войду в длинный, как чулок, жизнь, кондом, коридор. Я пойду вдоль этого бесконечного коридора, стены которого будут выкрашены в жёлтый цвет, а надо мной будут невольно гореть кварцевые лампы, удивляющиеся с потолка. Я дойду до самого конца бесконечного коридора и упрусь взглядом в стену. И в глубоко засевшую в стене, как сова в сосняке, чёрную коричневую дверь. Над ней будет гореть табличка «ВЫХОД». Я открою эту дверь – благо ручки есть! – и войду в белоснежный, как отборный кокаин, кабинет. Когда дверь закроется за мной, нелепая табличка, явный обман «ВЫХОД» погаснет и сменится загоревшейся табличкой «ВЫДОХ». Внутри кабинета я увижу медсестру. Она будет в одном халатике. Под ним у неё не будет нижнего белья. У неё как раз будут «критические» дни. Я замечу это. Она заметит меня, расстегнёт свой халат нараспашку и направится ко мне. Она страстно поцелует меня в губы и скажет, что сегодня она не сможет из-за менструации. Я возьму со стола иголку от шприца (предназначенного исключительно для ввода инсулина или адреналина) и проткну ею левую ноздрю медсестры.
Так больше похоже на древнеиндийскую чаровницу. Та засмеётся и побежит на улицу – хвалиться всем. От радости она скинет даже халатик и побежит на улицу голая и одинокая.
Я подойду к бормашине и, включив её, начну вырезать ею у себя на предплечье. Я вырежу распятие и портрет Лениносталина. Затем я подойду к окну и открою его настежь. Я буду уже на девятом этаже, вопреки тому, что поднялся только на третий. Другая жизнь. Другие правила. Теперь так. После первого сразу же следует девятый. В окне я увижу голую медсестру с менструацией снизу. Менструация заметит меня первой и скажет об этом медсестре. Медсестра кончит курить косяк со шмалью и попросит меня снизу, чтобы я дал ей что-нибудь, так как им нечего есть.
Я разуюсь и кину ей в окно свои башмаки из крокодиловой кожи. Затем я стану бродить взглядом по просторам.
Весна придёт. На ветках будут висеть спелые грачи. Я встану на подоконник и полечу, полечу, полечу в этом прекрасном весеннем воздухе… В этом будет нечто мистическое и загадочное. Я встречу весну вдребезги.
Летом мой труп зарастёт травой, и я стану лесным духом. Я стану жить в болоте и питаться пустыми консервными банками. Из меня будут производиться опарыши и черви. Кишки – вместилище зелённых мух. Я буду страшно рад всему этому. Я буду кормить своих детёнышей мухоморами.
А потом придёт…осень. Осенью я замёрзну насмерть. Я весь покроюсь трещинами, побелею и растекусь в красный калейдоскоп дня. Я упаду последними каплями крови из грачиных глаз на асфальт и высохну, насквозь пропитавшись недоумением в лужах. Напрочь измяв лужи.
Настанет Зимович. Зимой пойдёт густой белый дед. Я стану синим, как небо, и прозрачным, как вода. Внутри меня подожгут чучело, и оно сгорит в моих лёгких, желудке, селезёнке, кишках. Я распорю свой живот об осиновые колья цивилизации и выну опаленные органы наружу. Я подкину свои весёлые органы в небо, и они улетят вверх. Вверху они разобьются об небо вдребезги и станут белыми голубями – всего двенадцать. Голуби вернутся ко мне и расщепят меня на атомы. Остатки мяса и кожи моей доедят трёхглазые, трёхлапые, горбатые собаки. А я теперь уже не буду волноваться о прошлом и несуществующем. В белом небе будет мой портрет, гигантский, тоже белый, невидимый. Но это буду не я. Это будет, лишь, портрет. А меня самого уже не будет здесь. Вдруг, я что-то вспомню и вернусь сюда – сказать недосказанное, дослушать недослушанное. Но тех, с кем я раньше знавался – тогда уже не будет. В живых. Только голая медсестра будет стоять по колено в снегу и истекать менструальными водами своего благоразумия. Она скажет мне, что забеременела от меня, от того нашего поцелуя. Я поверю ей и поцелую её в зад – в знак благодарности за её дар: сына. Она вынет иглу от шприца для инсулина или адреналина из своей ноздри и проткнёт ею моё горло. Я, еле живой, доползу до академии (лингвистики и философии, откуда я так счастливо когда-то сбежал) и упаду на крыльце, разложившись на простейшие составные – на ежей и мух…
Так всё и будет, если я войду в этот зелёный дом. Наверняка, всё будет именно так…
Сергей Грэй
2005