***
День полярный- краски снега,
полупризрачная синь,
среди вспыхнувшего света
воздух льется и хрустит.
Что ни взгляд- прозрачность далей,
что ни крик- разлитый звон,
и звенит,дрожит металлом
среди скал и белых волн.
Ни дорог, ни бездорожья,
только ветер на плечах,
только облако пороши
на зрачках, как на лучах.
***
Север чист и не заслежен
и светла вода озер.
Лес там кроток, тих и сдержан.
Редко вспыхнет, где костер.
Но давно с закатом медля,
сделав огненный мазок,
поджигает солнце ели
и неровный горизонт.
И уже взметнулось пламя,
расплавляя облака,
и уже цветная лава
вниз по сопкам потекла.
***
Север край шаманских песен,
не шумит густой травой,
между сопок в редколесье
пахнет прелою корой.
Под замшелою скалою
гладь озерная легла,
положило в изголовье
солнце голый склон холма.
Бесконечные закаты
и бессонница зари,
в перепадах, в перекатах
полночь северной земли.
С первым заморозком белым
задыхается земля.
Ты бредешь тропой оленьей
от следа и до следа.
Где рогач ступил копытом,
колокольчик синий смят,
все, что не было, что было,
в хлопьях спрячет снегопад.
В полынье, где села кряква,
мерзнет сумрачный тростник,
льдинки первые играют.
Ты рукою их коснись.
И в тепло вольется снежность
от ручья и от скалы,
унесешь на пальцах нежность
мерзлой северной земли.
Пусть она совсем не греет,
но и тишь свою и грусть,
шорох рек и клев форели
дарит северная Русь.
***
Холодная свежесть,
тяжелая влага
вливались не спешно
в лощины, в овраги.
Тянулись туманы
с мрачной игрою
облаком рваным
откуда-то с моря.
Массивные склоны
застыли и сникли,
раскинулась сонной
вся тундра под ними.
Полярные совы
без криков зависли.
Одни они снова
в подоблачной выси.
***
Вот и день от нас уходит.
Тьма ложится густо.
Грядут вьюги, грядет холод,
Грустно, жутко грустно!
Маяки гудят над морем
жалобно тревожно,
мы с причалов в море смотрим,
как на бездорожье.
Сероватые оттенки,
полумглы наброски,
а за ними километры
ветры и морозы.
Где-то утро звонко льется,
молодеют сани,
а у нас прощанье с солнцем.
Солнце, до свиданья!
***
Понять не прошу.
Понимать это сложно.
Легче, скажу вам,
просто узнать.
Лицо, ведь оно
не фасон у сорочки,
лицо ведь имеет
лоб и глаза.
А, если признаете
нос не от римлян,
втуне посмеетесь,
быть может, без зла.
Узнать безопасней
и просто по силам.
К тому же вы вправе
всегда не узнать.
Велосипед.
Плеск лужи, да струя песка,
да веер липкой грязи,
посевы, солнце на висках,
потом асфальта глянец.
Ну, чтобы глянец?.. Не совсем.
Тут тягачи носились.
И вот остались от шоссе
ухабы и кривой осинник.
Конечно, где-то хороши,
дороги где-то лучше,
но я ведь все- таки о ржи,
о дятле и размытой круче.
Он вовсе не железный конь.
Рассказчик леса и полесья.
Велосипед, он тишина и звон.
Он возвращенье в детство.
***
Забавно в южных городках
едва ли не азартно
бездумно время коротать,
толкаясь на базарах.
Идти беспечно меж рядов
и слышать вслед: «Попробуй!»
Ты всем здесь нужен, как родной,
но будь и сам не промах.
Повсюду тетки голосят.
В копейке вся умора.
Она прилавкам флаг и стяг.
Не грех тут и поспорить.
.
***
И вот не видно грузных труб,
померкли россыпи огней
а руки мнут никчемный рубль,
да, хорошо теперь вполне.
Дыханье Волги, слабый всплеск,
круги за камышом,
а за спиной уснувший лес
и тишина кругом.
Здесь тяжесть ссор
и злых острот невольно умерла.
Здесь лег незыблемый простор
и хлебная земля.
***
Ни свечей ни керосина.
только стылая вода,
у соседей голосила
над покойником вдова.
Слезы выплакались быстро.
Время было не до слез.
В полотенце чистом миска
и оплавившийся воск.
Опаленные березы,
да разросшийся бурьян,
ветер с сажею елозят
на погосте по камням.
Сколько душ не погребенных,
сколько сирых, да калек?
По разбросанным воронкам
не взошел озимый хлеб.
Заскрипела ли калитка,
задрожало ли стекло-
причитанья, да молитвы.
Бабье сердце замерло.
Может волк овцу зарезал
иль бандиты на дворе,
или все проделки беса.
Что не случится теперь?
Будут утром пересуды,
и под дружный лай собак
будет кто-то клясть Иуду
поделом и просто так.
***
Где раскисшие дороги,
глинистые реки,
там с Иваном одноногим
собирал орехи.
Удил рыбу, в сеновале
петухи будили,
куры насест оставляли,
слышалось: «Родимый!»
Тут же с зорькою назем прыгал
к коровенке тощей.
С хворостиной гнал на выгон
по траве подросшей.
И вновь мир тех же деревень.
Подгнивший черный ворот,
и лязг, и бряцанье цепей
за выцветшим забором.
Тут жизнь по-прежнему проста.
Зайди в любую хату,
найдешь все те же образа
и длинные ухваты.
Ютится мирно старина,
дощатым пахнет полом.
Одна антенная стрела
напоминает город.
***
Дно морское в самоцветах.
Я нырнул и взял в ладонь
сразу целое созвездье
под зеленою водой.
И, спеша, на берег вышел,
кистью чувствуя цвета,
но на солнце блеск их чистый
потемнел и мутным стал.
А в ногах опять, играя,
блестки катятся с волной.
Если есть, где Эльдорадо,
то оно передо мной.
Я смотрел на дно морское.
Камень камня красивей.
Но стоял я за косою
И не трогал их теперь.
Сессия.
Без всяких полемик
ясно, что сессия,
и должен без лени
за книги сесть я.
И вот изучаю
честь по чести
весь курс, как за чаем,
газетные вести.
Формулы пляшут
перед глазами,
как мусор на пляже.
Завтра экзамен.
И странные вещи!
Что в жизни плохого
случалось, мерещится
в свете ином мне.
Тайга, накомарник,
укусы жгучие,
зануда напарник,
по ним я соскучился.
Взамен этих формул,
что тянут все соки,
я голым бы дернул
охапку осоки.
Взамен этих мудростей
мне бы облиться
свежей, предутренней
влагой на листьях.
Только не будет
желанной осоки.
Билет и вопросы,
как осы, как осы.
Видения усталости. /Студенческий отряд./
Тяжелый лом уткнулся в чайник,
в глаза, недвижные для слов,
тупой пилой кричала чайка,
в траве строчил кузнечик злой.
Он опротивел своим треском
и кто-то ком земли швырнул,
но лег в крапиве серой фреской
примяв траву,разбитыя ком.
А на листах крапивы жгучей
явилась чья-то полутень
и в небе слабенькою ручкой
ловила падающий снег.
Но было много тех снежинок,
так много, как и в феврале,
они на пальчики ложились
росой холодной на заре.
А ей одну поймать хотелось.
Зачем-то выделить одну.
И жадно девочка смотрела
наивным взглядом в белизну
В яме. /Студенческий отряд./
Это просто земля в руках,
просто обычная яма,
просто труд паука,
просто останется память.
Глина, да камень, и весь в поту.
Хоть лоб суй в холодную вязкость.
Что, если я эту землю пройду,
и вовсе не метры, а насквозь.
Так ни за что. И не нужно похвал.
Правда внизу где-то магма…
Должно быть, изрядно устал.
Пора выбираться из ямы.
.
***
Черный вечер, поздний вечер,
уж закат едва горит,
задыхаясь, гаснут свечи,
нечисть по углам шуршит.
На печи вот-вот проснется
седовласый чудодей.
Заливает ночь оконце
черной краскою своей.
Заливает желтой медью
месяц свой огромный лоб,
а к нему крадется ведьма,
сев верхом на помело.
Вот вампир поднялся тихо,
вот летит трехглавый змей.
Жизнь чужая, жизни лихо
вся тут. Вся в полночной тьме.
На болоте.
Ночью темною намедни,
в месяц круглый, что пятак,
я забрел в болото к ведьмам
то ль по дурости, то ль так.
Старых, мрачных привидений,
не вспугнув затеей злой,
прошмыгнул веселой тенью
в аромат воды гнилой.
На гулянке были ведьмы.
Черти взрослые туда ж.
Старики остались, дети,
только те в ажиотаж.
Будто я мелиоратор
и спущу их гниль в овраг,
будто большевик я красный,
богу с чертом лютый враг.
Мне метан, их газ болотный,
все равно, что та же хворь.
Не рисую и полотна
я с фабричною трубой.
Но вся нечисть дала деру.
Лишь чертенок, как шуруп,
зашмыгнул в бутылку споро.
/Видно был и здесь маршрут/.
Сунул я, как дар заветный,
ту бутылочку в карман.
Посажу чертенка в клетку,
канарейку же продам.
Раскольники.
Поповское слово померкло,
увяло, как травы на пряслах,
и редкая старая церковь
охраняется государством.
Стоит, куполами купается
то в синем, то в сером небе,
обтесанная Ипатами,
ветрами и стужей Онеги.
Бежали отсюда крещенные,
бежали подальше от ада,
в дебри таежные, черные
упертые старообрядцы.
Они на царя не молились,
стелили опалый лист
и шепотом на ночь твердили,
что царь этот сам Антихрист.
И, что он верзила огромный
с ботами прется в тайгу,
на каждой версте вдоль дороги
падает по мужику.
Двуперстно крестились и прятались
пустынники в диких трущобах,
но подать платили исправно
и царь потому их не трогал.
На Выборгских островах
В пузатой лодке под мотором
ползет старик навстречу зорям,
а кто-то там, подмяв ветра,
с ватагой рвется к островам.
Пути им разные знакомы,
но на путях одни законы,
а курс туда, где у воды
чуть различима тень гряды.
В далеких заводях и бухтах,
где только чайка в воду бухнет,
где бесконечны вечера,
они бросают якоря.
И разноцветные палатки
займут прибрежные поляны
и проползет дымок костра
от островов по островам.
Для них короткой белой ночью
слова слагает мальчик в строчку,
а, кто от жизни приустал,
здесь разомкнет свои уста.
Для островов на островах
свои у каждого слова.
И про Летучего Голандца,
про ноги босые у транца
про всплеск усталого весла,
а можно и забыть слова.
Они росой звенят утрами
и утираются ветрами.
Когда прилив ведет Луна,
травой колышутся у дна.
Листвой горюющей березы
они в волне крутой елозят,
когда же сумерки придут,
вольются тихой тенью в пруд.
Они стоят скалою гордой.
Оттуда видно: древний город
подошвой каменной попрал
веков и волн свирепый нрав.
.
Пасха.
Христос воскрес! Христос воскрес!
На людях и без спроса,
вжимая в груди девкам крест,
целую их, христосуюсь.
И яйца красные хрустят,
башка хмельная кружится.
Перебывав у всех в гостях,
к себе зову на кружечку.
Гуляй по старым временам
все люди православные.
Христос воскрес! И прочь с меня
весь дух безбожный плановый.
Пусть кто-то крутит боевик
до петухов предутренних,
мы лицезреем божий лик
у церкви перламутровой.
Пусть завтра жизнь, хоть в петлю лезь.
Но грех я отстрадаю.
Мне б в церковь, бабки. Я не бес.
Позвольте в храм. Не чаю рая.
Запой.
Бухой и угрюмый. Не медля,
мне б к теням над сонной рекой.
Стеблей травы многолетней
коснуться бессильной рукой.
Во мне не звучат больше песни.
От водки нет жизни следа.
И если, и если, и если…
уж рядом загробная даль?
Но старым советам я верю.
Без них не излечишь себя.
Упасть под забором средь терний
с мольбой к небесам на губах.
В испарине, с пакостью горькой
из рвоты от мутного пива
забьюсь, как в зеленую койку,
под листья взметнувшейся сливы.
И там в полудреме кошмарной
вдруг сны промелькнут поминутно.
Увижу в степи я кошары,
иль стаю пронесшихся уток.
А после красный лунный шар.
Он плыл над темной кромкой сосен,
а вслед за ним наш путь лежал
среди проток ночной и поздний.
Оставив шорохи излучин,
где сердце радостно стучало,
под скрип измученных уключин
мы разгружались у причала.
А в доме моем уже трое.
Невестка, сын и внучка Соня,
рукой дрожащей дверь открою,
войду, не сдерживая стона.
Я молодость у них не попрошу,
хотя своей уже не полон.
Лишь соскребу с души паршу
И выползу из черного запоя.