Мне было плохо. Неустройство внутри, неустройство снаружи. Оно расшатывало меня, пригибало к земле. Волчьими глазами я смотрела на небо. Завыть бы! Затянуться заунывным волчьим воем, так что б до костей пробрало всю округу, так что б мороз по коже. И удивленные взгляды в мою сторону.
Нет, я не выла. Опять загнала куда подальше унылое настроение и всем улыбалась. Но если мое тело отважно продолжало «держать лицо», то душа уже давно и очень жалобно скулила, подвывая если и не по-волчьи, то уж голосом детской обиженности – точно.
И почему она скулила? Что надобно бунтарке? Вроде бы и все у меня есть. А ведь скулит же, может более робко, чем прежде, но и более жалостливо.
Пора было с ней разобраться.
И вот я отправилась в путь.
Пройти тропами, которыми ходила моя душа, было не так-то и просто. Она пугливым зайцем давала деру, писала петли и путала следы.
- Ау, - позвала я. - Ну давай же начистоту. Я, вправду, пытаюсь понять.
- Да? – душа отозвалась из-за ближайшего дерева. Оказывается, она стремительно уносилась прочь для отвода глаз, а потом наблюдала за мной, следуя чуть ли не по пятам, совсем рядышком. – Ты всегда говоришь со мною правилами.
Она робко вышла из своего укрытия – озябшая и какая-то изможденная. Худые руки, бледное лицо. Она как будто после болезни была. Или же после каких-то потрясений.
- Когда тебе плохо, мне тоже не сладко, - ответила я, - разглядывая страдалицу.- Помоги мне. Нет. Давай друг другу поможем.
Душа, кажется, колебалась.
- Даже не знаю. Ты не особо старалась считаться со мной прежде, - наконец нарушила молчание она. – Ты всегда твердила, что мне нужно делать…
- А ты очень редко делала , - иронично ввернула я, и пожалела, увидев, как душа осеклась и сникла. - Но я же сказала, что хочу понять. Я вижу, что правила просты. И они такие хорошие. И никак не могу понять, почему ты мечешься от них.
Душа подняла глаза, такие глубокие, каких я никогда не видела до сих пор. О, это был такой выразительный взгляд! Она моргнула, прогоняя слезинку и тихонько ответила:
- Просто их слишком много…
Я замолчала в удивлении. Я-то считала, что правил и должно быть столько, чтобы не запутаться, не потеряться в море из ситуаций жизни.
- Но ты никогда не радуешься, - решила поменять тему я. – А это уж совсем непонятно. Ты должна радоваться. Просто обязана.
С каждым моим словом напор в моем голосе все усиливался, уверенность в моей правоте крепла, но душа вдруг почему-то стала смотреть в сторону, словно изучая что-то, находящееся вдали. Я замолчала. Душа все еще смотрела мимо меня. Спустя нескольких секунд тишины, она взглянула мне в глаза. В этом взгляде уже не было былой плаксивости. Он обрел твердость. Такую, какой я не замечала прежде. «Похоже, у этой души есть характер, - подумала я. – А я-то думала, что она всегда плачет».
- Не всегда, - ответила душа моим мыслям, и видя мой удивленный взгляд, пояснила. – Я же твоя душа, а значит, и мысли твои знаю. Если бы ты все знала обо мне, ты не говорила бы о радости.
- Но ведь, - попыталась возразить я, - все уже позади. Мы – новое творение, ты забыла? Мы спасены.
Душа продолжала смотреть сурово.
- Да. Война прошла. И мы не погибли.
Говорила она без особого энтузиазма.
- Но тогда что же?
Она посмотрела на меня, словно удивляясь моей непонятливости, но я говорила искренне и никакой задней мысли не таила.
- Я вижу. Ты не понимаешь. Просто… - она начала покусывать губы. Казалось, она старается снова не расплакаться. – Просто я сирота, - наконец выдавила она. – А вокруг меня руины. И все мы там такие. Думаешь, я одна? – она секунду помолчала, а потом спросила. – А ты знаешь, что такое голод? А спать на бетоне пробовала?
Я смотрела ошарашено. Все, что я знала о победе и последствиях войны, говорило о славе, радости, торжестве. Я как-то и не задумывалась, что могут быть руины. А как же те, кто везде и всюду развешивает нарядные праздничные флаги и сообщает всем благую весть: «Ура! Победа! Спасение! Конец вражде! Вечный мир!»
Невольно мелькнула мысль, что сама я праздничных флагов отчего-то давно не развешивала. Только прямо после окончания войны, когда на моих глазах был подписан Великий Пакт о вечном перемирии.
Душа смотрела с интересом. Теперь я уже наверняка убедилась, что ей доступны все мои мысли. Она усмехнулась уголком рта, а потом сказала:
- Те, с флагами – их уже взяли.
- Взяли? – не поняла я. – Куда взяли?
- Как куда? – теперь удивлялась душа. – В ДОМ, конечно же.
- А ты? И я?
- Я? – она опустила глаза, - наверное чем-то не вышла. Не достойна, пока, наверное.
Я стояла, переваривая информацию. Я никогда и не знала, что моя душа сирота. В Пакте говорилось совсем о другом. Мир дальним и ближним, успокоение и только любовь – вот что провозглашалось на всех перекрестках дорог. Надо было только подписать этот Пакт и жить спокойно. Но душа была права. Спокойно я жила только поначалу. Какое-то время праздничной эйфории. А потом – как будто в длинной очереди за обещанными благословениями.
- Послушай! – вдруг оживилась я. – Может, нам вместе попробовать? Вдвоем мы сильнее. Может, я пособлю, чтобы тебя в ДОМ взяли? Мне-то тоже от этого польза будет.
Душа первый раз улыбнулась.
- Ты серьезно? Ладно, не отвечай. Вижу, что правду говоришь. Только, там вдвоем нельзя. Иди ты, вместо меня. А я все равно все пойму и увижу. Через твои глаза.
- А куда идти-то?
- Как куда? В город, конечно, - она оценивающе оглядела меня. - Может у тебя и получится.
Я быстро кивнула. Уж очень мне хотелось покончить с этими позывами к волчьему вою.
- Только смотри, не напортачь там чего-нибудь. Порядки там знаешь какие? – она сверкнула глазами. – Строгие! Но с твоей любовью к правилам…
- Да не так уж я их и люблю, - честно призналась я, вздохнув. – Но если надо… Ты ж понимаешь…
- Нет, - качнула душа головой. – Не понимаю. Но тебе проще будет. Ну что, готова?
Я кивнула. Душа последний раз посмотрела мне в глаза, а потом вдруг махнула, вытянулась как привидение, и с размаху треснулась об меня. От неожиданности я упала. А когда поднялась, поняла, что нахожусь совсем в другом месте.
Была осень. День серый, промозглый. Холодный ветер гнал какой-то мусор по пустынным улицам города, иногда звякая ржавыми банками, такими как из-под консервов. Высокие дома, в отметинах пожаров, сумрачно нависали над узкими улочками.
Здесь прошла война. А теперь во всем чувствовались её отголоски.
Я стояла на неширокой площадке рядом с одним из более-менее представительных домов среди подростков, выстроившихся в две шеренги. На них была истрепанная одежда, в прорехах которой было видно худые руки и тела. Оглядев себя, я поняла, что одета не лучше. Одежда почти не защищала от холода. Подростки ежились, потирали ничем не прикрытые участки рук, но тем не менее старались выпрямиться и произвести впечатление. Это были малолетние преступники, беспризорники, попавшие в бедный приют. Откуда я это знала? Не берусь ответить, только уверена была на все сто. Но главное, что и сама я была в их числе. Но я не боялась. Знала, что Пакт гарантирует всем помилование. Моя вина была перечеркнута.
Мальчишки и девчонки вокруг тянули изо всех сил свои худые шеи, выпрямляли узкие плечи и втягивали и без того впалые животы, чтобы казаться стройней, ровней и привлекательней. А неказистый, такой же худой и бледный воспитатель сновал взад-вперед вдоль площадке, поскрипывая:
- Ровней, ровней голубчики! Вы должны понравиться!
В воздухе чувствовалось волнение. Как перед ответственным концертом. А когда перед площадкой скрипнули тормоза дорогого автомобиля неизвестной мне марки, казалось, что тишина на помосте стала осязаемой. И тут я поняла. Это приехал ОН!
Я не верила своему счастью. Сейчас я смогу увидеть его – самого-самого, лучшего из лучших, просто мечту.
И Он, конечно, появился из машины.
О, как пело во мне сердце! Теперь и я включилась в общее соревнование по выправке, стараясь обратить ЕГО внимание на себя. А ОН, одетый просто великолепно – как и должно было быть, и весь - без малейшего изъяна, вышагивал по неметеному тротуару перед такими никчемными личностями, как мы. И даже иногда поднимал кого-то за подбородок, заглядывал в глаза, а потом коротко говорил:
- Ты.
Я мечтала, что это слово прозвучит и для меня. Но только теперь я поняла, что ни в чем не могу соперничать с моими соседями по шеренге. К тому же я стояла во второй линейке. Маловероятно, что до нас дошла очередь.
Но ОН был джентльмен из джентльменов, знающим все правила и безукоризненно их соблюдающим. Само совершенство. И он, конечно, никого не обделил вниманием. Когда первый ряд был внимательно осмотрен, посетивший нас господин сделал знак, и мы дружно шагнули вперед, протискиваясь сквозь не очень желающих пропускать нас первых.
На улице было все так же холодно и неуютно. Но мы все улыбались, словно забыли про прорехи в одежде. Мы сияли глазами и улыбками. Мы ожидали выбора.
Господин прошел вдоль строя раз, другой, третий. Его непроницаемое лицо скрывало чувства, но мы догадывались о том благородстве, которое таилось за этой маской.
И тут случилось то, что навсегда изменило мою жизнь. Еще не привыкшая к промозглому холоду, я вдруг раскатисто чихнула, нарушив все возможные приличия.
Господин резко остановился, посмотрел на меня, а потом вдруг, улыбнулся краешками губ и сказал мне:
- Ты.
Несколько минут спустя мы уже катили в специальном новом автобусике к нашему будущему дому.
Дом оказался великолепным - большой, белокаменный, с колоннами. Вокруг него раскинулся парк, где по посыпанным песком дорожкам парами гуляли мальчики и девочки, одетые в одинаковые костюмчики с иголочки. Все выглядело таким ухоженным, таким!..
От восторга я пыталась подобрать слово, но оно не находилось. Но чувствовалось, что здесь – образец, настоящий эталон того, что называется культурностью. Какие все были вежливые! Какие опрятные! И удивительно степенные. Я смотрела, и дух у меня захватывало от переживаний.
К сожалению, я слишком увлеклась созерцанием и мечтами о будущем. Оказывается, ОН уже некоторое время говорил о чем-то всем, приехавшим со мной. Теперь он все также беспристрастно смотрел на меня и спокойно сказал:
- А теперь юная леди повторит правила, которые мы должны соблюдать.
Я залилась краской стыда. Мы стояли на высоких ступеньках лестницы, ведущей к ДОМУ. И теперь я вдруг испугалась, что мне так и не удастся в него заглянуть. Скажут мне сразу: «Этот дом не для невнимательных. Иди-ка ты обратно», и вся моя эпопея закончится.
Хозяин ДОМА строго посмотрел на меня и сказал:
- Этот дом не для невнимательных, - и сердце мое забилось быстро-быстро. Но он продолжил. – Но я надеюсь, мне не придется больше этого никогда повторять.
Я непроизвольно поежилась. Ветер как раз рванулся особенно сильно. И теперь я его снова почувствовала. А то от счастья я голову совсем потеряла. А теперь спустилась с небес на землю. К счастью, я стала готова слушать не слишком поздно, и теперь внимала каждому ЕГО слову.
Вскоре мы уже парились в бане, Уже давно живущие в ДОМЕ старшие дети скребли нас и мыли, так что скоро наша серая от въевшейся грязи кожа порозовела. А потом нам выдали новые костюмчики, такие же как у всех, строго наказав беречь их и не пачкать, и отвели в ДОМ,
Время в ДОМЕ летело незаметно. Дни были расписаны по минутам. Все время было заполнено тем, что называлось «Мы сделаем из вас настоящих джентльменов и леди». Чему мы только не учились. И тому, как правильно ходить, и как прилично одеваться, достойно выражаться и тому подобное. А начинался каждый день с одного и того же, немного даже наскучившего (если сказать по секрету) ритуала. Мы все рано поднимались, выстраивались в огромном зале и повторяли:
- Благодарим тебя, наш избавитель, за блага, данные нам. За избавление от холода и голода, за то, что ты позволил жить нам в этом прекрасном ДОМЕ. Ты- самый достойный из достойнейших. Мы станем такими, как ТЫ,
САМ ОН редко присутствовал при этом речитативе. Когда ОН приходил, мы хоть говорили от души. А без него было скучно. Но наставники говорили нам, что так должно быть, что благодетель наш может в любой момент войти, и что даже он всегда незаметно наблюдает за тем, как мы его благодарим. А потом начинались занятия.
Поначалу я очень старалась. Говорили, что сильно старательные, получат новый статус, и подарки от НЕГО. Но мне что-то мало везло с подарками. Соседки по комнате уже получали что-то необычайное, но я только вздыхала на торжественных линейках. Меня не замечали. А о статусе я и не мечтала. Разве у такого Господина может быть много детей? Воспитанников, конечно, может быть много. Но в наследниках будут только единицы.
Почему-то со временем мне стало скучно. А потом вдруг я узнала и о другой стороне жизни в доме. Оказывается, здесь раздавали не только подарки. Тем, кто не хотел быть прилежным, предстояло познакомиться с действием кнута. К сожалению, когда мне стало неинтересно, я забыла о прилежании. Хотелось поиграть, побегать, поговорить о чем-нибудь отвлеченном с кем-нибудь по душам. Истосковалась я, как это ни удивительно, от правильной жизни.
Я была ужасно неблагодарной. Я знала это. Терзалась этим. Но когда меня наказали кнутом, я вдруг взорвалась. Как будто пружина какая-то, туго сжатая до этого, распрямилась и вытолкнула из меня то, что я никогда не хотела ни делать, ни говорить. Размазывая по щекам слезы, я бежала из прекрасного ДОМА, . даже не позаботясь о том чтобы одеться потеплее. Ведь на дворе уже стояла зима.
Через какое-то время меня нашли. Полузамерзшую, меня посадили в автобус и отвезли обратно. По дороге я согрелась, и теперь уже удивлялась тому, что могла сбежать из такого! места. Я предвкушала горячую баню, обед и теплую постель. Глаза мои смыкались от разморившего меня тепла.
ОН встречал нас у ворот. Автобус резко затормозил. Дверь открылась. Он вошел. Молча смотрел на меня некоторое время, а потом сказал вдруг сухо и непривычно:
- Я всегда знал, что ты здесь случайно. Ты и тогда была нарушительницей спокойствия. (Это Он о чихе напомнил). И теперь тоже. Ты хотела уйти? – Он вдруг стал разворачивать сверток, который держал до этого в руках. – Что ж, не смею задерживать. Но я не хочу, чтобы глядя на тебя, люди думали, что ты моя воспитанница. Переодевайся!
Он бросил мне на колени мою старую рваную одежду, о существовании которой я и думать забыла.
Так вот зачем меня искали! Чтобы снять с меня аккуратненькую форму благопристойного заведения. Горло схватило жестоким спазмом, а по щекам покатились горячие крупные слезы.
Я ушла, ни разу не оглянувшись. Вернулась в полуразрушенный город, замерзнув при этом так, как никогда прежде в жизни. Но хуже этого была та пустота внутри, которая образовалась после разговора с НИМ. Больше я никогда не поверю в правдивость рассказов о мире, прощении, помиловании. Все ложь. Сплошное вранье.
Я нашла какой-то подвал, который не сильно продувался. Там никого не было. Но это было и к лучшему. Я никого не желала видеть. Вдруг кто-то спросит меня о НЕМ? Вдруг кто-то запомнил, что меня избрали? Что я отвечу? Я не хотела разбивать надежд. Теперь я знала, как это больно.
У меня не было ни еды, ни огня. Ничего, кроме боли. Поэтому мне оставалось только свернуться калачиком и попытаться заснуть. А если замерзну… Что ж, говорят, сладка смерть во сне. Больше мне все равно нечего на свете терять.
Но заснуть мне не удалось. На улице я вдруг услышала призывный сигнал. Как будто машина ехала медленно по мостовой, привлекая внимание. Может, ОН понял, что неправ? Может, ищет меня? Я не собиралась возвращаться, но чувство мстительного любопытство толкнуло меня к проему в стене.
Я высунула наружу голову, и вдруг столкнулась взглядом с кем-то, прежде мне незнакомым. Какой-то человек махал мне рукой и сигналил. Я замерла, не решаясь ни убежать, ни пойти навстречу человеку. И тогда он сам, бросив машину, бросился к пролому в стене.
- Только не убегай, слышишь, - будто знал, о чем я думаю. – Только не убегай. Сегодня ночью будет сильный мороз. Замерзнешь.
Он подошел ко мне, сильными руками достал из разлома и понес в машину. А я вдруг безвольно обмякла, не в состоянии больше бороться. Выдохлась. Больше я не могла ни ненавидеть, ни злиться, ни радоваться. А нашедший меня уже хлопотал вокруг, растирая мне руки, укутывая в теплый шерстяной плед и наливая из термоса горячий час. Его мягкая одежда пахла чем-то домашним, чем-то, уже давно-давно позабытым.
- На-ка, выпей. Сейчас станет гораздо теплей.
Я выпила, пробормотала что-то похожее на «спасибо», а потом провалилась в сон.
Проснулась я не скоро. Сквозь сон я слышала то призывный звук сигнала, то шипенье открывающейся двери, то тихий разговор. А когда я открыла глаза, увидела вокруг себя множество лохматых, чумазых и оборванных созданий. Кто-то пил чай, кто-то шептался с соседом, а кто-то задумчиво смотрел в окно. Машина мягко покачивалась на неровностях дороги, и злой до этого ветер свистел теперь уютно и напевно.
Нашедший меня оглянулся. Он был за рулем, но все равно приветливо мне подмигнул.
- Проснулась? Ну и хорошо. А то уже пора пристегиваться, - он кивнул на ремни безопасности. – Ну что, полетели в лето?
Звук мотора стал высоким и мощным. И скоро уже можно было рассмотреть оставшиеся далеко внизу заснеженные поля.
Когда мы приземлились на зеленую лужайку возле дворца, к машине с разных сторон понеслось множество ребят.
- Приехали!
- Вернулся!
- Папа!
- Ура!
- Бежим!
Разноголосый хор радостно шумел. Двери машины открылись. Нам подавали руки, помогали спуститься, посмеивались над нашими лохмотьями, (хотя многие из них тоже ходили с дырками), подзадоривали и ободряли. И тот, кто нас привез сюда, тоже был окружен радостной пестрой толпой.
И только теперь я смогла рассмотреть его лицо, только теперь поняла, что я ошиблась. Я ошиблась, думая, что тот, Первый – это Он. Не знаю, кто такой тот был, но не инициатор перемирия – точно. Не тот, кто остановил войну. И не тот, кто подписал Пакт.
Я осмотрелась. Над одной из лужаек невысоко висел воздушный шар. А в небе над ним бились красочные воздушные змеи. На другой в белых воротах отдыхал оставленный на время футбольный мяч, а неподалеку задумчиво щипала траву длинногривая лошадь. На третей… Да что и перечислять!
Я еще раз бросила взгляд вокруг, а потом побежала к моему спасителю. Теперь я знала, кто ОН. Я догадалась.
- Отец! – закричала я, и он поднял голову и посмотрел в мою сторону.
В носу предательски защипало. И я побежала со всех ног и бросилась ему на шею.
- Папочка! Ты нашел меня, наконец нашел меня папочка!
А он нежно обнимал меня, и в его глазах тоже блестели слезы.
Я стояла у того же дерева, а душа, улыбаясь, смотрела на меня. Она больше не плакала.