Давно это было. Может, три, может, пять тысяч лет назад. Так давно, что и память людская не помнит. Ну насчет всей людской памяти не скажу, но моя не помнит точно. Не было тогда еще её, моей памяти. Потому что меня тогда и самого ещё не было. А откуда знаю эту сказку – не скажу. Ну или потом скажу, когда-нибудь.
Когда-то у большой реки стоял город. С дворцами, за большими крепостными стенами. С башнями. И мастерские там были всякие, и лавки, и школы тоже. Были и лачуги, в которых жила беднота. А были и такие бедные, у которых и лачуг-то не было. Такие ночевали, где пустят, а то и где придется. Или где на какую работу наймутся, там и ночью спят.
Тут, к слову надо сказать, что в то время люди о Боге забывать стали. Всё больше на себя надеялись. Или на родственников. Или на своего правителя. Ну а на кого в том городе правитель надеялся, того я совсем не знаю. Да и если б знал бы – неважно это нам.
Так вот. Жил в этом городе один бедняк. Такой бедный, что беднее его никого не было. Тогда. Одежда у него была только та, которая на себе. А которая одежда была, так такая ветхая, что и не поймешь, какого уже цвета, то ли серая, то ли бурая. Да еще и работу он по бедности своей делал самую черную – где яму рыть, где камень носить, а где и конюшни чистить. На разноцветные да на шитые золотой нитью наряды богатых и знатных горожан эта одежда, прямо скажем, похожа не была.
Но было у бедняка то, чего не было в этом городе больше ни у кого. Была у него вера в Бога. Откуда она у него была, то мне совсем неведомо. Но вера в Бога была такая, что и трудности ему не то что нипочём, но гораздо легче казались. Ведь когда ты с настоящим другом, это как хорошо! А когда с Богом, тут и вообще говорить нечего.
Всё в городе шло своим чередом. Но однажды… Ах как бы мне хотелось, чтобы это «однажды» было красивым и вкусным. Но на город напали враги. Хорошо ещё, что их вовремя заметили, и стражники успели закрыть городские ворота.
Первый штурм отбили все вместе. И второй. И третий. Он был самый трудный. Ночной. Никто не знал, на какую часть городских стен полезет коварный враг. Многие думали, и не доживут до утра. Но обошлось. А потом потянулись долгие месяцы осады. Вплотную обступили враги город, окопали его со всех сторон. Ни зайти, ни выйти. Продуктов в городе было немало. У каждого доброго хозяина свой хороший запас был. И у правителя как раз на такие случаи специальных три хранилища было. Месяц на своих запасах держались. Даже помогали друг другу – беда-то общая. Второй месяц на первое хранилище жили. Третий и четвертый – на второе. Пятый, шестой и седьмой – тянули на третье хранилище. Но ведь как ни экономь… В общем, что говорить… К концу восьмого месяца не осталось в городе ни одной козы или лошади. Да и голубей-то уже давно не осталось. Прямо скажем, даже заморских птиц и зверей из правителева сада съели. И не заморских тоже. И не только из правителева сада. В общем, беда. Ослабли люди. Унывать стали сильно. Кое-кто даже предлагал открыть городские ворота. А трое ночью и пытались это сделать. Оно где-то и понятно. Для иных лучше рабство у врага, чем голодная смерть. Ведь и дети на руках голодные. На них-то как спокойно смотреть?
Не унывал только один бедняк. Тот самый, который самый бедный. Ему даже в чём-то легче было. Есть он и раньше досыта не ел, а тут с правителевых складов всем поровну давали. Вода в колодцах не переводилась. А что работы много, когда после катапульт и баллист вражеских городские стены да башни надо было восстанавливать, так к каменной работе он давно привычен был. И даже свои меч, и щит, и лук со стрелами у него появились: город-то всем защищать надо. Враги ведь никого не пощадят, если ворвутся, будь ты хоть водонос, хоть начальник стражи.
И ещё было одно преимущество у бедняка перед всеми – вера в Бога. Что бы ни случилось, готов был бедняк любое принять со смирением. И горе, и радость. Когда враги напали на город, пытался бедняк сказать жителям, чтобы у Бога просили они милости к себе. От Него всё зависит. Но поначалу суматоха была, никто и внимания на бедняцкие слова не обращал. Мало ли кто к чему призывает, когда враг у ворот. Когда к осаде дело перешло, там склады ещё полные были. Да запасы по домам. Да животинка всякая. А потом как-то резко всеми уныние овладело. Это после того случая, как свои же три воина ночью ворота пытались открыть. Вот тогда все почувствовали и поняли: или сдайся, или умри. В чистом поле большое войско голодным людям не одолеть.
Тут-то и стали люди прислушиваться к тому, что бедняк говорил. К тому времени много говорить уже перестали: с этого ведь ничего не изменится. А предложить толкового никто ничего не мог. А бедняк как говорил одно при первом штурме, так то же и на третьем, и на пятом, и на седьмом месяце осады говорил. И было в его голосе что-то такое, что люди стали к его словам прислушиваться. И задумываться стали. А человек десять из всякого сословия и от сердца стали в Бога верить.
Дошло такое дело и до правителя. Тут надо сказать, что правитель города был человек разумный и достойный. И, конечно же, зла людям в городе не желал. Так ведь опять же горе горожан и ему не чужое было. И вот, когда уже совсем лихо стало, велел правитель на городской совет позвать нашего бедняка. Пришел бедняк. Он ведь тоже людям городским только хорошего желал. Заходит он в главный городской зал, а там те, кто из жителей почтенен был, все собраны. Оробел бедняк даже: кругом люди в тканях шелковых да парчовых, на тканях львы да прочие звери серебром и златом вышиты. На всех перстни с каменьями, пряжки да цепи золотые. А потом глядит, а лица у всех как у него – исхудалые, уставшие. И лишь одно отличие у него самого от всех лиц тех – у бедняка в глазах надежда есть. И в совете городском заметили это, оживились. У них у самих надежды-то уже сколько не было! А тут надо ж ты! Заходит человек, а в глазах надежда. Значит, может, еще не все потеряно! Поставили бедняка на середину и велели говорить, что он раньше на площадях и городских стенах твердил. Бедняк-то наш один в центре зала стоит, как сказали. И все – вокруг него. Получилось, что их как бы объединяет речью своей. Так оно, по правде сказать, и было.
Сказал он следующее:
– Хотите верьте, хотите нет, но по-другому не получится. Всё испробовали мы, чтобы спасти себя и своих близких. Всё готовы мы сделать для этого. Но средств таких нет в наших руках. Однако я знаю Того, в Чьих руках это средство есть. И Он знает меня, и, думаю, через меня это средство будет у вас.
Если бы какой художник в это время нарисовал лица бывших в зале, то он бы в веках прославил свое имя. Такие разные и сильные чувства отразились у всех присутствующих. От крайнего неприятия до великой радости. Не было ни одного спокойного лица.
Только правитель смог совладать с собой и дрогнувшим голосом сказал: «Молю тебя, открой».
– Хорошо, – сказал бедняк, – средство это следующее: пусть завтра с утра, прежде всякого дела каждый, кто может говорить, попросит у Того, Кто сотворил небо и землю, стихии и первых людей на земле, милости нашему городу. А с этого самого времени, как говорю вам сии слова, пусть оповестят об этом всех. И пусть скажут, чтобы каждый испросил прощения у того, перед кем виновен. И простил любого, кто хоть в чём-нибудь виноват перед ним. Пусть, кроме охраны городских стен, всё отложат и делают.
В зале была такая тишина, что все услышали, как шелестит на ветру трава перед дворцом.
– Хорошо! – сказал правитель. – Да будет. Пускай свободные от охраны стен воины пройдут по всему городу и объявят об этом как о моей воле. И присовокупят, что, кто не сделает этого… – и тут он замолчал, а потом добавил:
– Пусть лучше все делают. Другой надежды у нас нет.
Не всегда человек говорит от себя. Иногда заставляет его кто-нибудь. Иногда что-нибудь. А уж иногда человек говорит от воли Всевышнего. Поняли на городском совете в тот день, что сердце властителя в руке Божией бывает.
Волю исполнили все. И на другой день уже рано утром люди, испросивши друг у друга прощения, каждый, как мог, попросили у Бога милости. Себе. Близким. Городу. ВСЕМ. Кто как мог.
И ничего не случилось. Не случилось ничего ни через час, ни через два, ни в обед, ни вечером. Всеобщее чувство изменилось и превратилось в ужасную злобу. Шутка ли! Такое сотворить всем городом, а результат ноль. Бедняка уже поздно нашли на одной из крепостных башен и чуть не убили. Если бы ни его друзья, с которыми он был в карауле, убили бы точно.
История о шуме на городских стенах тут же дошла до правителя. Он велел привести бедняка к себе.
– Ну что теперь скажешь? – спросил правитель.
– Что скажу… Верю, что не оставит нас Бог, – отвечал бедняк.
– Что ты сказал нам, мы исполнили. Если к утру ничего не изменится, ты умрешь. Больше бунтов в городе я не допущу. А сейчас положи меч свой. Стража! – крикнул правитель, – отведите этого человека в темницу. До утра ничего с ним не делайте. А утром… Утром я скажу. Идите.
И горько вздохнул.
А утром! Никто не поверил своим глазам. За стенами города никого не было. Ночью враги, сами устав от осады и оттого, что город так упорен, ушли. Радости горожан не было предела. Ликование было таким, что, говорят, о нем помнят в народе том до сих пор. Посветлевший лицом правитель сам пошел открывать тюремные двери. И правильно, что пошел: охрана на радостях праздновать убежала, а пленник-то не кормлен. Так ведь и с голоду помереть можно. Ладно человек привычный, а то, считай, после осады, да еще почти сутки не евши.
Потихоньку все успокоились, и через три дня городской совет собрался в главном зале правителева дворца. С великой честью был приглашён и бедняк. Впрочем, и не бедняк уже, ибо каждый старался в те дни подарить ему что-либо доброе. И частенько дорогое. Так что пришёл наш бедняк уже в богатых, шитых золотом и серебром одеждах. Поднялся правитель со своего места, пошёл навстречу ему, поклонился и попросил сесть справа от себя, так, чтобы все видели какой почёт и уважение должно оказывать этому человеку.
После того, как все утихли, а утихли все быстро, потому что правитель поднял руку, желая говорить, народ услышал вот что:
– Желаю я, а моя воля в этом городе – закон, чтобы человек, сидящий сейчас справа от меня, всегда молился о нас Тому, Кто сотворил небо и землю, стихии и первых людей. И будет это в здании, на строительство которого каждый из нас отдаст десятую часть своего имения. И каждый год от дохода своего я буду отдавать туда десятую часть. И вам велю делать то же, дабы не прекращалась молитва, и не нуждались никто из молящихся о нас Тому, Кто сотворил небо и землю, стихии и первых людей. И служащие в доме Творца всего будут в дни служб своих покрыты сверху одеждой с золотым и серебряным шитьем, как все в дни празднеств. А под этими одеждами будет одежда тёмная, в память того, откуда может поднять Творец всех чтущих Его. Всем же начальствующим и знатным в граде сем во все дни ходить в любой одежде, кто какой хочет. А по торжественным дням надевать тёмную и строгую. Чтобы не забывалось, как пришла в наш город вера в Сотворившего небо и землю, стихии и первых людей.
Тут бы, конечно, можно и закончить эту историю, но ведь вот как получается: соблюдаются эти слова до сих пор. Те, кто служит Богу, в дни молитв своих на тёмные одежды надевают шитые золотом ризы, чтобы и так славился Бог. А те, кто главные в народах, в праздники надевают костюмы тёмные, чтобы не забывать, как к ним пришло это знание.
А на том конец и Богу слава.