Танечка очень любила литературу. Что-то таинственное, не подлежащее объяснению и здравому смыслу происходило с ней, едва стоило раскрыть книгу. По лесу на встречу с молодым барином, вся дрожа, словно осиновый лист шла она. Вскапывала землю родной Тары, заламывая руки, тоже она. Шла по этапу следом за Родичкой – она. И даже на морском берегу, ожидая появления алых парусов, стояла ни какая-нибудь Ассоль, а именно она, Танечка Литвиненко, студентка филфака. Перед ней расстилались бесконечные просторы южно-русских полей и нив. Вставали темные гребни лесов. Она сжимала руки под темной вуалью, и ставила, ставила, ставила самовар в заснеженном Киеве.
В промежутках между балами, сказочными приключениями и ожиданиями милого сердцу друга из опасных походов на сарацин проносились сессия за сессией, гос. экзамены, какие-то люди, что помогли устроиться Танечке не совсем по диплому, но зато по душе, в библиотеку. И вдруг неожиданно, словно Воланд на Чистых прудах, появился он.
Алексей – очень редкое, мужественное имя, переводится с греческого, как «мужчина», «защитник». Толи у Маринки, толи у Ленки был тогда день рождения. И Танечку тоже на него пригласили. Играла приятная музыка, пузырьки шампанского приятно щекотали язык, все вокруг улыбались, кричали, и кругом огни-огни-огни. В голове уже начинало кружиться, и вот он, своими сильными руками остановил это бесконечное верчение мира, отвез домой на такси, через завьюженный, окутанный холодной ночью город, укутал теплым одеялом, погасил свет и не ушел.
Танечка вдруг, словно по волшебству преобразилась, куда-то исчезли ее медлительность и мечтательность. Теперь жизнь ее стала совершенно иной. Леша, поселившийся в ее квартире, непременно требовал, есть и пить. Того же хотели и его друзья, постоянно приходившие посмотреть то футбольные матчи, то какие-то боевики, то просто так, в гости. Приносившие с собой баклахи пива, и много-много сигаретного дыма. Леха был веселый и шумный, душа компании. Все вокруг говорили, какой он отличный парень, и как же ей повезло. Танечка закашливалась, задыхаясь в прокуренной кухне, морщилась, попивая горьковатое «Ленинградское», училась смеяться сальным шуточкам, но радовалась. В ее квартире, которая досталась ей после смерти бабушки, наконец-то кипела жизнь, звучал громкий смех.
О свадьбе речи так и не шло. Танечка боясь обвинений в не современности, косности и консервативности со временем перестала задавать Леше подобные вопросы. «Его все устраивает, меня тоже», - думала она, вслушиваясь в цоканье люминесцентных ламп, в полупустом зале библиотеки, - «Многие сейчас так живут. Ведь, что есть штамп? просто фикция, ведь главное – любовь, любовь! » - и вздыхала.
Любовь свою Алексей доказывал по-разному, но вскоре чувства видимо достигли своего апогея. После очередной посиделки, на Танечкино замечание о том, что друзья иногда могут уходить и пораньше, он очень, обиделся, и влепил ей та-акую оплеуху, что щека еще долго горела, из глаз текли слезы, а в ухе звенело. Наутро Танечка не пошла на работу, сказалась больной. Так и пролежала весь день на кровати, к вечеру пришел Леша, со своей неизменной легкой щетиной, сильными руками и табачным запахом. Друзей с ним не было. Он виновато терся щетиной о Танечкину щеку, клялся в своей любви, объяснялся в своей непроходимой глупости. И Танечка простила, поплакала немного, пожалела его, и простила. А потом все повторилось снова.
И снова,
и снова…
Но однажды… «Во мне словно проснулась Скарлет О’Хара», - рассказывала Танечка Нинке, своей соседке, - «помнишь такую?». Нинка, работавшая продавщицей в продуктовом магазине, Скарлет не помнила, но очень сочувствовала Танечке, и поэтому молча кивала. «Я его ка-а-к толковым словарем, Даля который, по голове огрею. Он как взвизгнет и давай снова руками махать, ну, а тут ты уже милицию вызвала». Так, при помощи Даля, Ниночки и милиции Алексей был выставлен из танечкиной жизни. Правда, по началу, он еще не раз приходил, скребся в дверь, просил впустить. Но тут Танечка снова выпускала на волю «Скарлет», и та не пускала Лешу дальше порога.
Снова потянулись одинокие серые будни. Днем библиотека, по вечерам чай, телевизор. После пережитого любовного потрясения, Танечка вдруг почувствовала в себе необъяснимо, откуда взявшийся талант и стала писать стихи. Кроме того, она стала получать любовные письма от Желткова, сама стала писать любовные письма господину Цвейгу, скучать и томится в деревенском уединении, гадать в крещенские вечера, замирая от страха. Иногда в гости заходила Нинка, и тогда Танечка делилась с ней своими переживаниями, читала свои творения, они пили чай, а иногда даже полусладкое вино.
А потом октябрьским вечером в библиотеке была презентация книги одного местного автора. Обычно такие события проходили в центральной библиотеке города, но там на этот вечер зал был уже занят, и автора перенесли к ним. Танечка принарядилась по случаю такого события, попросила у Ниночки темно-вишневую помаду, и, дыша духами, а так же запахом перегара и опять же табака, который привнес с собой в библиотеку местный бомонд, почти как таинственная блоковская незнакомка, просидела молча у окна весь вечер. А по привыкшим к тишине залам библиотеки эхом разносилось «живое слово», «великие стихи нашего дорогого Сереженьки». Танечка не отрывала взгляд от живого классика – ведь вот, перед ней, он! Поэт! Она жадно ловила каждое его слово, и впитывала, впитывала словно губка. А потом всю ночь писала и писала стихи.
А на следующий день, поэт этот, слегка помятый лицом, снова появился у нее в библиотеке, интересоваться, не тут ли он оставил «свой портмоне». «А то вчерась, малость перебрамсь, и вот такой вот казус, неприятность. Мне, конечно, пищи и духовной достаточно, но знаете ли, организьм. » - Танечка во все глаза смотрела на помятого гения, и видела, что ничем он не отличается, от простого смертного, обыкновенного мужчины. Кошелька она не находила, и поэтому не знала, чем помочь пииту, и тогда, превозмогая, присущую ей вообщем-то от природы скромность, она предложила накормить его обедом, а потом ужином. Поэт что-то смущенно пробормотал, но от борща со сметаной не отказался.
За обедом они много говорили о поэзии и литературе вообще, Сергей, жаловался на то, как не просто гению в современном мире, говорил о том, как холодно и одиноко бывает ему, особенно сейчас, долгими осенними ночами. А Танечка слушала, слушала, иногда кивала, и была уже готова греть и греть. После работы она торопилась домой, ведь Сергей обещал придти на ужин. Она жарила и тушила, варила, и тут же надевала самое красивое свое платье, снова бежала к Нинке за темно-вишневой помадой.
И он пришел, с бутылочкой «Каберне» тремя гвоздиками и шоколадкой. Танечка сияла, ставя цветы в вазу и разливая «Каберне» по бокалам. Они снова говорили о литературе. После вина Танечку слегка разморило, и она, чуть смущаясь, стала читать Сергею свои стихи. Он говорил, какая она удивительная женщина, любовался ее глазами, цвета хмурого осеннего неба, целовал ее руки, но ни-ни. Потом они снова говорили, говорили и говорили. А потом время ушло за полночь, и пииту не на чем было ехать домой. Танечка любезно предложила ему свою тахту, а сама устроилась на кресле. Но он стал жаловать, что мерзнет, и Танечка вновь почувствовала в себе желание согреть его. А на следующий день, он перевез к Танечке свои рукописи, тапочки, зубную щетку и старые спортивные штаны.
Танечка снова вернулась к прозе жизни. Поэт, так же как и Алексей хотел и есть и пить. Когда у него случался творческий кризис, он требовал водки. Когда писал стихи, курил много, и где придется, оставляя недокуренные сигареты повсюду: и в цветочных горшках, и в вазах, и в красивом фарфоровом сервизе. Но Танечка ему все прощала, и все разрешала. «Потому что он гений!» - объясняла она Нинке, когда та, в очередной раз крутила пальцем у виска.
Осень закончилась, наступила зима. Оказалось, что у Сергея нет ни теплых перчаток, ни шарфа, ни зимней обуви. И денег тоже нет. Но он мерз, он мерз очень сильно. «Боже мой, эта зима, она просто убивает меня!» - жаловался гений, и Танечка дабы облегчить муки любимого, спешила в магазин и покупала перчатки и обувь. «Нет. Я так больше не могу!» - стенал он, и она вязала ему шарф. Ему становилось легче, он завязывал шарф и выходил в ночь, на очередное творческое заседание. Он целиком отдавался поэзии, и потому на каждом заседании его приходилось отпаивать водкой. Иногда верные товарищи по поэтическому цеху приносили его, бесчувственного домой, а иногда, видимо и у них не оставалось сил, и Танечка долго не могла уснуть, ворочаясь с боку на бок от беспокойства и все, придумывая и придумывая себе всяческие ужасы.
Потом была весна, и поэтов потянуло на природу. Теперь у них случались постоянные творческие командировки к кому-нибудь на дачу. Сергей не брал Танечку с собой. «С твоей тонкой душевной организацией, не стоит видеть всей творческой кухни. Ты муза, и ты должна питаться одними стихами», - часто любил повторять он, и Танечка с ним соглашалась.
А потом наступило лето, и Сергей пропал. Танечка не находила себе места, звонила Леше Кострюкову – одному из товарищей по поэтическому цеху, и по секрету от его жены узнала, что Сережа нашел себе другую музу и теперь живет, спит и ест у нее. Вскоре муза не замедлила проявиться и в танечкиной жизни. Она ворвалась в квартиру, очень настойчиво потребовала Сереженькины вещи, после чего забрала спортивную сумку, в которой лежали рукописи, старые спортивные штаны, шарф, зимние ботики, перчатки и зубная щетка.
Танечка рыдала, и клялась, что не переживет и этой ночи. Нинка открещивалась и говорила: «Слава богу! Ушел, так и с концами,» - гладила Танечку по голове, и приговаривая, - «Найдешь ты, найдешь ты себе хорошего мужика.» И Танечка успокаивалась и засыпала. На утро просыпалась, шла на работу, а вечером повторялось все заново. Теперь даже книги не могли отвлечь ее от мерзости окружающего бытия. Она брала сборник Есенина, читала имя Сергей, и тут же откладывала книгу, начиная рыдать. Откроет сборник Бунина, а там «.. Таня, - поспешно сказал он, - здравствуй, я за тобой…», и она снова в слезы.
- Да брось ты убиваться, - уговаривала Нина, и поила Танечку крепким чаем с вареньем. – Давай лучше вон, хотя бы объявление в службу знакомства подадим.
- Не хочу, - ныла Танечка, - я его люблю.
- Тьфу, ты, дура! – не выдерживала соседка и уходила, но потом снова возвращалась и продолжала уговаривать Танечку на объявление о знакомстве. В конце-концов, Танечка сдалась, и сопротивляться перестала.
По началу ничего не происходило. Потом в Таниной жизни стали появляться инженеры, частные предприниматели малой руки, чиновники среднего класса, разбитные таксисты. Но все было не то. Танечка грустила. Ей больше не хотелось ни греть, ни жалеть. Она сидела в кресле, глядя на фарфоровый сервиз и слушала Пятую симфонию Бетховена, когда в дверь позвонили.
- Кто там? – спросила она
-Я к вам, - ответил из-за двери мужской голос.
На пороге стоял Он, в красивом отглаженном фрак... ах! простите, костюме и огромным букетом роз.
- Евгений, - представился незнакомец
- Татьяна, - отозвалась она.
26.05-2008