Наступили выходные, на которые была запланирована наша с Венгеровым поездка в Переделкино. Я там не была уже добрых 10 лет, а Венгеров, так и вообще никогда. Все детские воспоминания, связанные с этим местом, были важны только для меня, и именно я боялась приезжать туда одна, чтобы не разочароваться в том, что я когда-то так любила в детстве.
В тот день Венгеров начал названивать мне еще с половины одиннадцатого, чтобы я не проспала и успела, как следует выгулять Джаза. Впрочем, я не могла спать еще с более раннего времени, а предавалась ностальгическим воспоминаниям, и во время выгула пса, и в процессе наведения красотищи на лице.
Давным-давно, когда мои родители еще снимали для оздоровления болезненного ребенка дачу в Федосино, они отвезли меня в Переделкино, располагавшееся за одну станцию от нашей дачи. В тот день был Яблочный Спас, но родители в церковных праздниках не ориентировались и просто решили провести меня в маленькую церковь, стоявшую неподалеку от железнодорожного переезда Переделкино.
Это был Храм Преображения Господня - в то время он был уютным и тихим, не пользовался популярностью у дачников-горожан, и ходили в него, в основном, бабушки из ближайших деревень. Когда мы вошли в храм, напялив на некрещеные головы платочки, в нем уже начиналась служба, и там было не протолкнуться. Бабушки с постными лицами и сурово поджатыми губами-ниточками были настроены воинственно и зыркали цепким взглядом по посторонним. Священник на небольшом возвышении читал что-то густым и печальным басом на старославянском.
В воздухе витала терпкая смесь ладана и пота, старушки явно готовились к скандалу с почетным выдворением атеистов, и родители решили увезти деточку подальше от посетителей храма - на кладбище, где похоронены Борис Пастернак и Корней Чуковский.
Я помню это кладбище довольно старым и запущенным, народу там никогда не было, а от скромных могил писателей, медленно разрушающихся под серо-голубым августовским низким небом, пахло ободранной с изгородей старой краской, сгоревшим на солнце мхом, отчего-то сырыми дровами и последним человеческим одиночеством.
Уже позже, учась в медучилище, я поняла, насколько одиночество человека в огромном мире является абсолютным и всеобъемлющим. Мы рождаемся одни, даже если вместе с нами к свету по материнскому лону движутся братья или сестры - близнецы, каждый из нас мучительно идет к рождению сам, да и умираем одни, в последний раз вбирая в легкие жалкий глоток живого воздуха. И совсем не важно в этот последний момент окружают ли нас люди в белых халатах, страдающие или испытывающие облегчение родственники, враги или боевые товарищи. Это последнее мгновение для каждого - единственное в мире.
Я не могу вспомнить, чтобы на могиле кого-то из великих на кладбище в Переделкино тогда лежали хотя бы полевые цветы. Вероятно, потомки помнили их живыми, и вовсе не хотели приходить туда и лицезреть эти молчаливые свидетельства их смерти, где поблекшей от времени краской выведены два числа через черточку: день прибытия - день отбытия.
Как писал Борис Пастернак:
И опять кольнут доныне
Не отпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.
Я спустилась к подъезду, возле которого меня ожидал бодрый, как огурец, и наряженный во все цивильное Гриша Венгеров. Единственное, что явно не вписывалось в общий облик Венгерова - головной убор. На голове у Гриши, вопреки зиме, красовалась красная бейсболка. Кажется, я его в таком виде не видела ни разу за все три года нашего знакомства. У подъезда также стояла дикого вида машина - некий джип, неизвестной марки, раскрашенный под пятнистую военную форму, из которого торчала рыжая голова неизвестного мне гражданина.
При взгляде на эту автоконструкцию создавалось впечатление, что все, кроме фар в стиле "ретро" и высоких колес, скорее всего, от лунохода, было собрано из джипов совершенно несовместимых концепций и видов. Например, морда у машины напоминала знаменитый Мерседес Бенц, в профиль - джип Wrangler Ultimate, а со спины, это был, скорее всего, фиатовский джип. Вокруг номерных знаков у него была установлена гирлянда из синих лампочек, чтобы каждый даже в кромешной тьме мог прочитать цифру 666 и прилегающие к ней буквы, а также номер 62-го - рязанского региона.
- Мы что - поедем в Переделкино на этом? - обалдела я.
- Нет, только до "Киевской". Дальше - своим ходом. Дамы садятся на первое сиденье - рядом с Лешей! - гордо ответил Венгеров.
Я торжественно водрузилась на красное кожаное кресло рядом с водителем, по виду, давно утопшем в виртуальном мире программистом неопределенного возраста, в классически вытянутом свитере болотно-серого цвета. Весь салон был выдержан в красном и фиолетовом тонах. Сиденья - ярко-красные, все, что ниже, включая коврики, - празднично-фиолетовое. Час от часу не легче. Водитель посмотрел на меня взглядом "человека рассеянного" и включил душеспасительную музычку в исполнении популярного у молодежи певца Сереги. "Я вырос на окраине рабочей городской, парнишка в модной кепке, зуб потертый золотой. Ведь у меня есть черный бумер, бумер заводной. Садись быстрей, девчонка, покатаемся с тобой!" - раздавалось на всю Ставропольскую. За спиной хмыкал Венгеров.
Мы двинулись в путь, провожаемые недоуменными взглядами моих соседей по дому, вышедших на утренний моцион. Конечно, к редакционным и милицейским машинам, которые за мной заезжали, население давно уже привыкло. Но, чтобы такое! Концерт Сереги продолжался до пробки на Волгоградском. Дальше действие развивалось еще интересней.
Пробка обещала затянуться часа на два. Леша тыкнул в какую-то кнопку на КПК-навигаторе, и перед нами возникла картина "Яндекс-пробки" убедительно подтверждающая наши предположения. Леша минуты две медитировал в экран, после чего жестом фокусника вытащил из-под сиденья синенькую милицейскую сигнализацию, открыл окно и прилепил ее на крышу. Бумер смолк, и на весь Волгоградский угрожающе завизжало. Через каких-то 15 минут мы, неумеренно, но умело, маневрируя, выбрались из пробки. Большую часть дороги я честно ехала с широко закрытыми глазами. После второго маневра, когда страшный агрегат встал на два правых колеса под углом и объехал какую-то преграду, я решила не испытывать свое воображение, хорошо, что пристегнулась.
На Таганке сигнализация неожиданно вырубилась, Леша произвел все действия по установке звука в обратном порядке. Высунул руку, снял мигалку, засунул ее за сиденье и снова включил Серегу. На Котельнической набережной к нам подошел очень веселый утренний гаишник:
- Так, - протянул он задумчиво-любезно. - Нарушаем? Эт-то будет вам стоить…
- Нет, - в один голос сказали Леша и Гриша, - Исполняем. И в едином порыве протянули ему две красненькие милицейские ксивы.
- Та-а-ак, - протянул гаишник, не меняя интонации. - Это в корне меняет дело! И дал отмашку под дружное ржание нашего экипажа.
Мы поехали дальше, и уже до Киевского добирались без приключений. Честно скажу, что из Лешиного джипа я выбиралась с чувством глубокого облегчения. А вот о Грише этого сказать было нельзя. Он с тоскливым сожалением смотрел в сторону удаляющегося агрегата.
- Где это чудо работает? - спросила я у Гриши. - В отделе "К" - по компьютерным преступлениям?
- Нет, - ответил Гриша, со вздохом, - В отделе мошенников.
И мы пошли брать билеты.