— Итак, расскажу, кому положено, to whom it may concern, — говорил Садовский, пока мы мчались по Тучкову переулку к Среднему проспекту, — Тамбовская епархия, подобно другим епархиям, довольно обильна сектантами, если измерять их не столько числом, сколько степенью загрубелости и ожесточения их... Высказывание, конечно, небесспорное со стороны статистики, но... всё же старообрядцы ведь сами на себя похожи – на Кавказе, в Турции, в Австрии – они везде сами на себя похожи...— мы свернули на Средний проспект и пересекли Первую линию. — Старец Михаил знаменит тем, что умеет, как никто примирять воинствующие и противоборствующие духовные образования. Он тот, кто лучше других понимает смысл выражения «слепо верит». Тип этот, может, и существовал, да мы его не замечали. А если мы, скажу я на это, то есть все не замечали, то он и не тип. Тип, я разумею, с той поры становится типом, когда он повторился много раз или много раз был замечен, пригляделся и стал всем знаком. Ещё в Дагестане это качество слепого отшельника помогало сохранять равновесие православного и мусульманского начал, за которым следили напрямую из Кремля. Тогда же старец Михаил впервые побывал в Саудовской Аравии. Дела духовные привели его в Тамбов в 1986 году. Я ведь начал свой рассказ с того именно факта, что как раз тамбовские сектанты оказались в столь явной и жёсткой оппозиции с епархиальными властями, что сам Патриарх неоднократно указывал в личной переписке к митрополиту на необходимость самых суровых мер. Отступники отвечали воззванием, в котором было написано, что «надзор духовный несравненно будет для них чувствительнее полицейского». События принимали день ото дня всё более угрожающий характер – приходы и паства открыто решали на общих собраниях вопрос – кое ли общение им приличествует? Ты, конечно, помнишь, какими недотрогами в ценсурном смысле были духовные и военные лица у нас: такими в значительно степени остаются они ещё и теперь, при отсутствии предварительной ценсуры. Главнейшим из мероприятий митрополита Виссариона Хруцкого-Бережного было предложение о выселении сектантов из среды православных и переселение их в особую местность, с лишением права выезда и свободы деловых и общественных отношений с несектантами. «Мера сия, по словам всемилостивейшего архипастыря, хороша тем, что, не представляя собою ничего жестокого и притеснительного, ведёт прямо к цели...» Так писали тогда в епархиальной прессе. Раскольники поняли эти слова как предсказание второго пришествия... Назревал бунт. Патриарх вызвал из Саудовской Аравии старца Михаила. В Ставрополе произошла их личная встреча. 4 июня 1986 года, тяжёлую, цельного красного дерева дверь приёмной тамбовского архипастыря постучали. Секретарь отца Виссариона – отец Андронник-Чернеужко открыл вход. На пороге стоял плотный, седой, лысеющий человек в монашеском облачении с белой тростью в руках. — Кто вы? — спросил митрополит Хруцкий-Бережной, вставая из-за кабинетного аналоя, где он читал после принятия пищи. — Я – старец Михаил. Я решаю проблемы, — последовал краткий и внятный ответ. В то время я, 17-летний выпускник обычной тамбовской школы, только что вошёл в православное общение. Я не знаю, по каким признакам выделил меня старец из огромного, почти бессчётного числа молодых людей, вовлечённых в то время в события духовного переворота, совершающегося на их глазах в епархии. Но я стал свидетелем и содельником его выдающихся деяний на почве укрепления веры и успокоения мятущихся духом прихожан. Мы первым делом отменили переселение сектантов в местность, мы разрешили свободу собраний и обсуждения духовных вопросов, мы официально признали вновь образованные православные общины и отделили от епархиального начальствия наиболее воинствующих ортодоксов... Мы отменили бессрочное заключение сектантов в монастыри... Мы обличали наших отпавших братьев... Тамбовское общество ожило, обновилось, была даже издана «Книга Ключ Разумения», которую пропагандировал сам Орест Новицкий...
Садовский несколько десятков шагов шёл молча, очевидно решая, стоит ли посвящать меня в тайны событий, более близких нам по времени.
— Отпадения от церкви совершаются не в одном только нашем слое русского общества: они так же идут вверху, как и внизу: всем ведомо — Назарий особенно интонировал эти слова каким-то иностранным акцентом, — что в Saint-Petersburg, где ежегодно собираются все наши митрополиты, одновременно с ними прибывают из чужих краёв особливые вероучителя, «имущии образ благочестия, силы же его отвергшиеся, проныряющие в домы и пленяющие в женищь, всегда учащася и николиже в разум истины приити могущие» (2-е Тимоф., 3) Поэтому в 1988 году старец Михаил прибыл в Петербург. Мне же старец советовал получить священство, дабы в истинном образе творить дела веры. Я уехал в Саранск за год до его отъезда из Тамбова. С 1996 года мы встречаемся со старцем здесь, поскольку в его отсутствие соблазны мира сего прельстили меня, юного и неопытного, и у меня начались проблемы, о которых ты знаешь.
Назарий замолчал. Казалось, к нему прихлынули в виде воспоминаний все остальные столетия.
Мы промчались мимо всех 25 Линий Васильевского Острова и, свернув на улицу имени Тараса Григорьевича Шевченко, подошли к дому номер 25. Это было общежитие студентов-философов. Перед тем, как войти в деревянные двери, я посмотрел на небо. Облако в виде кота как-то расплылось, потеряв очертания, а моя рыбка продолжала медленно плыть на синем фоне июньского неба.
Проскочив мимо ошарашенного вахтёра, которому Садовский кивнул, козырнул и сказал: «Привет, Фёдор Иванович!», несмотря на то, что в кандейке сидела средних лет женщина, мы взмыли на четвёртый этаж и, свернув дважды налево, остановились у дверей комнаты номер 152. На двери был нарисован фломастером трилистник и написано «Магомет Джалилов».
— Кто это? — спросил я.
— Так зовут хозяина комнаты, — шёпотом ответил Назарий, — с ним уже третьи сутки беседует старец Михаил.
За дверью комнаты слышались позывные радиостанции «Эхо Москвы». Одновременно часы в комнате пробили половину неизвестно какого часа. Садовский постучал в комнату.
— Войдите, Назарий, — послышался из-за двери глухой голос.
— Он узнаёт человека по шагам и по стуку, — снова прошептал поп.
Он открыл дверь и на меня дохнуло странной смесью церковных благовоний и спёртого духа застоявшегося человеческого присутствия.
На железной кровати сидел старец, одетый всё в ту же монашескую рясу, о которой говорил Садовский. Взгляд его невидящих глаз был обращён к окну. Я сразу узнал его. В комнате стояла большая блестящая магнитола «Шарп», стол был весь завален книгами, как простыми, так и написанными шрифтом Брайля . Сверху лежало шило.
— В чём дело, Назарий? — гортанно проговорил старец, — кто это?
— Старец Михаил, этого молодого человека...
— Конечно, не старого, — перебил попа старец.
— Его подловили каббалисты!
Старец Михаил повернул к нам свою седую крупную голову и ухмыльнулся. Мне стало не по себе от этой усмешки.
— Молодой человек, — спросил он меня очень доброжелательным тоном, — у вас что, других дел сегодня нет?
Я машинально повернул голову и уткнулся взглядом в висящие на стене часы. На них было тридцать пять минут четвёртого. Я похолодел, внутри что-то обрушилось, в висках застучала кровь, и голос в голове произнёс: «кандидатский минимум, кандидатский минимум».
— Так что же это за история с каббалистами? — спокойно спросил меня старец.
Я сбивчиво поведал ему о своих приключениях и рассказал о словах Садовского.
— Вечно вас, Назарий, без меня в сторону уносит! — да ещё и товарищей ваших сбиваете.
Назарий стоял потупившись.
— Молодой человек, любая наука, равно как и любое духовное учение, чреваты тремя продолжениями.
Ученье не подтверждается опытом
Ученье подтверждается опытом
Ученье продолжает искать подтверждения опытом
Четвёртого не дано – науку и ученье, в отличие от других болезней, невозможно симулировать.
Так вот, каббала несёт в себе все эти три продолжения одновременно. Если вам это интересно, можете почерпнуть начальные сведения из любого популярного справочного пособия по мистике – одно из них лежит на моём столе – посмотрите, Назарий – «Энциклопедия мистицизма». Возьмите.
Я открыл книгу, но буквы прыгали перед моими глазами, строчки сливались... «Сефарет... Венец... Мудрость... Царство...» Я минуту-другую тупо смотрел в книгу, после чего положил её на стол.
— Пожалуй, это всё, чем я могу быть вам полезен. Вам пора. Назарий, приходите завтра. Вы совсем перестали заниматься моим комитетом. Я дам вам задание.
Старец достал мобильный телефон, набрал номер и произнёс:
— Абонент 1874... Прикажите или разрешите мне внести послезавтра очерк Ваш с попом. Если же Вы найдёте мои предвидения несколько основательными, то благоволите дать мне знать по городской почте, — старец повернулся к нам всем своим телом, — сейчас придёт хозяин. До свидания, молодой человек, как ваше имя?
— Коля.
— Удачи вам, Коля.
Садовский, пятясь к двери, открыл её, и мы оказались в коридоре. Пройдя шагов пять, я почувствовал ярость.
— Поп, ты понимаешь, что произошло!? Я пропустил экзамен!
Назарий встал и уставился на манжету своей белой (относительно) рубашки.
— Коленька, ты не видел мою запонку?
— Какую к чертям собачьим запонку?! — я ошалел от злости!
— Коленька, не кричи, пожалуйста, это очень важно, господи, где я мог её потерять?
— К едрёной матери запонку – моя диссертация!
— Дорогой, да сдашь ты этот свой минимум! Сейчас поедем в Университет, всё уладим... Боже, боже, где запонка?
Садовский теребил манжету, и вид у него был просто убитый. Потеря вещицы огорчала его. Злоба моя улетучилась.
— Поищи у старца, – сказал я.
Садовский подбежал к двери комнаты старца и тихо постучал.
— Что ещё, Назарий? — спросили из-за двери.
— Отче, я потерял запонку, – умоляюще проговорил поп.
— Заходи.
Поп скользнул в проём и стал озирать комнату. Потом, встав на колени, начал шарить руками по полу, не доверяя своим глазам.
— Эти запонки подарила мне на венчанье моя пока ещё жена... Боже, куда она могла деваться?.. Вы даже не представляете – как это важно!.. И под шкафом нет... И здесь нет... Я погиб... Старец Михаил – её нет.
— За пропажу твоих вещей я не отвечаю. Ни в коем случае. Выходи, — спокойно ответствовал старец.
На лестничной площадке Садовский заплакал. Он размазывал слёзы по усам, бороде, тёр нос, завывая в такт ступенькам.
— Назарий, успокойся...
— Ты не представляешь... как важно... мне сохранить священство... я обещал всем... задел обо что... должно... это кошмар... вся жизнь... ну почему именно она... именно сейчас...
— Успокойся, Назарий, люди увидят. Мы спустились на первый этаж, и я под руку повёл попа к проходной.
— Молодые люди, — окликнула нас из двери вахтёрской дежурная, – вы, кажется, когда заходили, обронили вот это... — она протянула на ладони маленькую запонку с зелёным камешком.
Садовский, пригнувшись, нырнул из-под моей руки, схватил запонку и застыл как вкопанный.
— Милая девушка, — торжественно обратился он к вахтёрше, — вы спасли мою душу, вы спасли мою грешную душу, и вам за это воздастся.
— Ох, шутники, — отмахнулась вахтёрша и спряталась в своём убежище.
— Коля, это надо отметить! — поп радостно покрутил руками, в одной из которых поблескивал зелёный огонёк — я знаю, у кого занять – подожди здесь!
Способность Садовского доставать денег на выпивку, была притчей во языцех – в минуту радости он смог бы вытребовать четвертной у самого Господа.
Я вышел на крыльцо и взглянул на небо – облачко-рыбка, сместившись к западу, убегало теперь от какого-то длинного змея, распластавшего своё тело на полнеба. Поднимался ветер. Я решил не ждать Садовского и направился к остановке трамвая, чтобы доехать до Университета. Не успел я пройти и ста метров, как сзади на меня налетел поп.
— Ты куда, спаситель? – в столь славный час ты хочешь один испить свою горькую чашу – я тебя не брошу, и ты меня не бросай – моя радость – твоя радость.
Я понял, что на сей час избежать общества радостного попа мне не удастся.
— Слушай, Садовский, ты тут развёл целое стихийное бедствие из-за каббалы, а сам веришь в какие-то приметы. Да ещё и до слёз веришь.
— Это не примета – это знак! И потом – это не вера, а убеждённость. По сути – я так защищаю себя от чужого мнения, слова и осуждения.
Мы дошли до остановки, и Садовский посмотрел назад, где виднелся приближающийся трамвай.
— Вот смотри. Нам нужен одиннадцатый. Но мы не видим издалека его номер. Если придёт не наш, будет обидно. Чтобы охранить себя от этой обиды, я говорю себе – это происки враждебных нам сил. И смиряю обиду. Но то же самое происходит и с радостью – если этот трамвай нам подойдёт, я обрадуюсь, но скажу себе – это милость. Что я хочу тебе сказать – неужели трамвай ты будешь считать талисманом или приметой?
— Назарий, при чём здесь трамвай?
— Но ведь ты испытываешь относительно него чувство происков низших сил или милости высших?
— Но я ведь не таскаю трамвай на своей манжете?
— Коля, так его тебе никто и не дарил!
— Вот ведь казуист! Ладно, идём – одиннадцатый.
Мы зашли в первый вагон и доехали до Первой линии, думая каждый о своём. Выйдя из вагона, мы дошли до Тучкова переулка. Ветер усиливался, мимо нас с треском пролетела старая газета.
— Зайдём в табачку, — предложил Садовский, — я занял полсотни у Жени Маковецкого.
— Заходи — только я пиво не буду, бери себе.
«Меня укусила акула, когда я стоял в Океане...», — услышал я, когда поп открыл дверь табачки. Назарий вышел через минуту с бутылкой «Петровского». Мы вышли на Волховский и двигались вперёд под завывание ветра. Промелькнула фигура продавца облаков.
— Зачем Ильич вызвал бурю? — пробурчал себе под нос Садовский.
— Наверное, ты занял деньги у его потенциального покупателя.
Мы подошли к зданию Факультета. Я по привычке снова взглянул на небо. Далеко на западе едва различимая рыбка убегала от целой орды тёмных, плотных облаков. Садовский закурил.
— Я подожду тебя здесь. Если что – пойдём завтра к Александре Павловне в Отдел Аспирантуры.
Поднявшись на третий этаж, я дошёл до двери кафедры и, постучавшись, заглянул внутрь. За столом сидела мой научный руководитель Елена Николаевна Устюгова.
— Что же вы, Николай, – воскликнула Елена Николаевна, пока я переступал порог кафедры.
Я виновато посмотрел на неё.
— Уж не знаю как вам и объяснить, что произошло.
— Ну до чего же вы немилосердный ученик... Теперь вам надо поговорить с заведующей кафедрой. И постарайтесь осенью показать себя с лучшей стороны. А я жду от вас тексты.
— Хорошо, Елена Николаевна, я поговорю с Надеждой Васильевной. И диссертацию я уже наполовину написал – надо только распечатать.
— Обязательно мне позвоните. И не тяните долго, – у вас остался последний год.
— Спасибо, Елена Николаевна.
— Тогда, до свидания, Николай.
— До свидания, Елена Николаевна, ещё раз извините...
Я вышел с кафедры и облегчённо вздохнул. Садовский стоял у окошка ксерокопийки уже с другой бутылкой пива. Я встал рядом и закурил.
— Всё – до осени ждать придётся.
— Ты куда сейчас?
— У меня встреча с реб Иегуда, — ответил я.
— Я с тобой.
— У меня долгий разговор.
— Подожду.
— Дело твоё, — я не очень-то верил в способность Садовского долго находиться на одном месте.
— Я проведу тебя кратчайшим путём, — Назарий купил ещё одну бутылку пива.
Мы двинулись к Университетской набережной. Ветер стих.
— Так, всё же, Коля, что за интерес у тебя к каббале? — спросил меня Назарий.
— Я ещё сам не знаю. Реб Иегуда читает мне пересказ одного трактата середины прошлого века. Это трактат по поэтике. Кроме того, там есть интересные параллели с неоплатонизмом. В трактате утверждается, что смыслы, которые несут слова, должны располагаться в некоем порядке, арифметически высчитываемом. По большому счёту, это столь просто, что мне не верится в действенность этого метода. Правда, я пока знаком только с теоретическими началами трактата. Сегодня реб обещал дать практическое подтверждение.
— Простота хуже воровства, — пробурчал поп, — не к добру это всё. Стоило тебе семь лет заниматься философией, чтобы начать копаться в цифрах и числах.
Мы прошли Дворцовую площадь и вышли на набережную Мойки. Проходя мимо жёлтого дома, где умер Пушкин, Садовский хохотнул.