Зеленый дом у дороги кажется странноватым.
Он стоит совершенно отдельно от какого-либо населенного пункта. На пригорке, фасадом навстречу восходу. Вокруг плещут ветками тонкие оптимистические березки. Слева от дома - плохо заасфальтированная дорога. А справа - сплошной лес, который тянется, наверное, до самого Урала.
- Как не страшно жить вот так, одним, - говорят проезжающие мимо.
- Как не скучно, - всегда добавит кто-либо, настроенный не очень философски.
До ближайшей деревни - три километра. Тем не менее, к дому тянется сеть проводов. Там есть электричество. Телефон там тоже был, а нынче нет, отрезали.
Ярослава и Игорь уехали в город.
Дом принадлежал раньше деду Игоря, который служил егерем в местном охотхозяйстве. После смерти деда дом долго стоял запертым. Зажиточные родители Игоря аккуратно, каждую неделю навещали свое "наследство". Прибирались, а зимой еще и топили печь, чтобы не выстыло помещение, не завелись плесень и домовый гриб.
Ярослава перевезла Игоря в дедов дом три весны назад. И три весны она прожила в этом доме, смотрящем на Восток, как будто в состоянии вечной молитвы.
Ярослава молиться не умела. И не верила ни в какие мистические вещи. Она была девушка, крепко стоящая на простой русской земле. Очень красивыми ногами, надо заметить.
У нее все было красивое: волосы, крупными переливами белого золота, кожа, нежная и светящаяся внутренним светом (такая кожа лишь у фотомоделей от бога). Тонкие пальцы с ногтями, розовыми, как карамель.
Только биография у Ярославы была не очень симпатичная.
- Ярослава, ничего себе имечко, - сказала Лида (двадцать семь лет назад), - где ты такое выкопала!
Лида говорила слегка снисходительно и чуть лениво. Беременность проела ее лицо на щеках и на лбу темными пятнами. Но все равно Лида держалась с достоинством, когда говорила с Машей.
Лида была женой главного агронома. А Маша - невесть откуда приехавшей девчонкой-библиотекаршей. С одним рюкзачком приехавшей, кстати. И с беременностью двенадцать недель.
Никто не знал про двенадцать недель, приняли на работу, дали Маше комнатку при клубе. В комнатке было пыльно и сумрачно. Но Машка была девка веселая, вечно почему-то радостная. И при этом - не гулящая. Не любят у нас таких девок, они себе на уме. Машка вдобавок постоянно что-нибудь читала.
- Это же из "Слова о полку Игореве", - пояснила Маша, - там Ярославна. Символ русской женственности.
Лида посмотрела на чудную библиотечную девку жалостливо. Машка родила дитё без отца. Ни хрена нет, кроме копеечного пособия. И родственников никаких нет, пустой мир вокруг нее и нищета. А она имена чудные выдумывает... символы, етти ее мать.
Лида жалела Машку и часто приглашала ее - то чаю попить, то блинов вместе нажарить. Странная девка забавляла ее и заслоняла от страхов. Роды вот-вот, самый большой ужас в тягучей и серой женской жизни.
- Не бойся! - весело говорила Машка, засовывая в Ярославины губешки сосок. - Рожать вовсе не больно!
Ага! Кому не больно! А у Лиды началось глубокой ночью, мужа дома нет, вечные командировки. Хорошо, что Машка со своей девчонкой ночевала тогда у Лиды.
Пока сонная акушерка с того конца села, из-за речки, прибежала, пока "Скорая" из города приехала, Лида увидела все девять отделений ада. И даже его дно.
Машка гладила ее по щекам, уговаривала, живот грела горячими тряпками.
"Скорая" приехала как всегда, вовремя - Игорь уже высунул голову, обмотанную пуповиной два раза. Вторая петля - вокруг шеи.
- Ай, черненький совсем! - скорбно вскричала акушерка. Она не помнила ученых слов, но знала, что "черненькие" от удушья дети - будущие дебилы.
- Раздышался бы!
Шлепала Игоря, шлепала, наконец, он издал тонкий и хриплый визг.
Лида была полумертвая. Все, что можно, порвано. Штопали прямо в "Скорой", тампон положили и там забыли...
Ой, боже, все рассказывать, слишком жалко будет. А жалеть нельзя всех подряд. Слабеют люди от жалости.
Ярослава выросла сильной. Машка кормила ее до полутора лет. И Игоря - до того же срока. Потому что у Лиды молоко так и не пришло. И не до кормления ей было. Зашитый в живое мясо тампон чуть в сепсис не обратился. Антибиотики, вся жопа в шишках от уколов.
А Маша таскала то Ярославу, то Игоря, подкидывала их к потолку. Мелкие ловили солнце глазами и хохотали...
Никакой Игорь получился не дурачок. Нормальный мальчик. Речь, развитие.
Лет в семь-восемь пошли странности. К тому времени уже не было Маши. Утонула Маша, нелепо и просто, как все люди тонут. В нашей речке, как и в любой человеческой жизни, полно подводных ям и ледяных стремнин. Ярослава осталась у Лиды "на опеке". Игоря она звала братом - сам бог велел, они же до школы в одной кровати спали. В обнимку, лоб ко лбу, ничего нет милее спящих детей.
Взрослые почему-то все гадами становятся. Ну, не все, так процентов семьдесят.
- Яра, Яра, укрой меня, страшно мне!
Игорь дрожал жуткой дрожью. Ярослава прижимала его к себе и думала: притворяется.
- Нет никого! Не дури! Давай я тебе сказку расскажу!
- Есть, есть! Черный, лохматый! Приходит, смотрит на меня! Вот он стоит, как ты не видишь!
Это мы с вами все понимаем про психические заболевания и родовые травмы. Все стали до ужаса умные, начитавшись Интернета. А психов и маньяков не делается меньше от нашего великого ума.
В деревнях про психические болезни и сейчас не ведают. Лида говорила иногда: "Мальчишка у меня с придурью". Так просто, в бабской беседе. Соседка предложила ей свезти пацана к "бабке".
- К бабке очередь на сто лет вперед! Само пройдет. Возраст!
Прошло, верно. В подростковом возрасте все проходит. Сон, спокойствие, уважение к идеалам человечества. Игорь стал обычным парнем, и если кто замечал легкую странность, то только Ярослава.
- Ярка! Если ты, сука, еще раз пойдешь с уродом Масловым на дискотеку, я вас обоих прикончу.
- Очень страшно, - отвечала независимая Ярослава.
Маслов был не урод, не красавец. Он вообще был Ярославе до лампочки. Но ее злило, что брат ею командует. Что он не родной брат, ей было известно. Тем более!
Он доставал нож, настоящую тюремную бабочку. И точил его при Ярославе. Смотрел ей в лицо и точил.
- Не усрись от усердия! - говорила она. Очень насмешливо. Ведь Игорь до сих пор - Ярославе это было неописуемо противно - боялся темноты. И часто прибегал к ней ночью. Дрожал весь у нее под одеялом. Десятый класс, бреется уже, а боится темноты, грозы, теней.
Я все это знаю от самой Ярославы. Потому что в десятый класс Ярослава и Игорь пришли в нашу школу, районную. В деревне десятого, как водится, не было. А дети у Лиды были способные. Особенно Ярослава, одни пятерки, только по русскому четыре, ну, в России русский у всех хромает.
Она оказалась одна-единственная из двенадцати девиц нашего класса (кроме меня), которая не курила. На почве некурения мы с нею сошлись, и, можно сказать, приятельствовали. Я сразу заметила, что брат у Ярки с чудиной. Он сел за одну парту с нею. Какой подросток добровольно сядет с девкой, да еще с сестрой?
- Ты куда пошла? - спрашивал он на перемене. Спокойно, но с особенным напором в голосе. От его голоса Ярка вздыхала с раздражением, а бывало, колотила Игоря учебником по башке.
- Как он меня достал, - говорила она мне.
Про ночные страхи я долго не знала. Что Игорь ревнует Ярославу к каждому столбу, все видели. Никто не смеялся. Слишком это было неестественно, аж гадко.
Однажды Ярослава пришла вся опухшая и бледная, сидела, втянув голову в плечи. А Игорь, наоборот, поднимал гордо подбородок. Вид победителя.
- Что у тебя случилось? - спросила я ее в физкультурной раздевалке.Ярослава посмотрела на меня и заплакала. Мы наврали физруку, что у нас "нельзя по-женски" и ушли в туалет.Ярка стала рассказывать, и я увидела живую картинку, от которой хотелось выть, от которой явственно тошнило.Дождь бил в окна. Затяжной дождь, который высасывает из России душу. От этого мерного стука в стекла крестьянин запивает по-черному. Интеллигент пишет больные насквозь стихи, а потом тоже запивает. Игорь не пил. И стихов не писал. Он вообще книжек не любил. Только рисовал целыми днями. Я видела его рисунки: сплошная монстриада. Таких чудищ рисовал, что туши свет, бросай гранату. Чудища пересекались с черной геометрией, линиями, квадратами, спиралями.На мой взгляд - чушь.- Смотри, пойдет? - спросил он Ярославу. Она читала "Мастера и Маргариту", грея спину об печку. - Ужас какой, - сказала Ярослава.- Ты бы чего-нибудь красивое хоть раз сделал. - Цветочки и бабочек? - насмешливо спросил он. - Какая ты глупая, Ярка.- Ага. Только у меня одна четверка, а у тебя их семь.Игорь не успел возразить. Где-то вдали рухнула в землю гигантская молния. Земля содрогнулась. Игорь передернулся от ужаса (грозы боялся больше всего) и прижал лицо к Ярославиному плечу. А точнее - к груди.Ярке неприятны были неприличные прикосновения. Но и жалко его. Дрожит, как в температуре, так не притворишься.- Игорек... ну брось, ты как маленький!Молния шарахнула прямо под окном. Игорь так и взвыл.- Смотри! Вот он! - Кто, кто? - Ярослава пыталась оторвать его руки от своей кофты. - Черный, тот... когда я маленький был, он всегда приходил... вот он стоит, Яра!Рот у Игоря перекосился, губы и веки стали синюшные. Ярославе показалось - сейчас помрет. Никаких черных она не видела, само собой. Но взмахнула полотенцем туда, куда Игорь показывал:- Пошел отсюда!Дальше Игоря пришлось отвести в постель. Голова у него разболелась нечеловечески. Ярослава дала ему таблеток. И легла рядом, чтобы ему спокойней было.Вот тогда он ее и изнасиловал.Впрочем, нельзя назвать это насилием с нашей точки зрения. Он ее не бил, не кусал. Просто залез на нее, такой весь горячий, с мутными глазами. Стал расстегивать трясущимися руками пуговки и молнии. Ярослава не дала ему по башке, не исцарапала, не изгрызла ему горло.Поддалась. Почему-то. Именно поэтому она не рассказала родителям.- Больно было? - спросила я. Голова тогда у меня была пустая и звонкая, как у любого подростка женского пола, заморенного легендами и мифами о любви и сексе.- Нет, - сказала Ярослава, - так, секундочку... Это и длилось всего полминуты...Она ничего не почувствовала. Только отвращение к себе, когда Игорь задышал отчаянно ей в ухо, а потом стряхнул ей на живот вязкую струйку.- Я сейчас вытру, Ярочка...- Почему ты не сопротивлялась? - спросила я.Ярослава закрыла глаза рукой.- Потому что я дура.Она никогда больше не рассказывала, что было между ними. Но я сама наблюдала и понимала - это продолжается. Ярослава спит со своим братом. Он, конечно, не родной, но все равно - неправильно это, мерзко...Через месяц мы закончили школу.Я уехала поступать в Москву, и долгое время их не видела. А встретила Ярку уже, когда начала работать на нашем областном телевидении. В троллейбусе увидела ее. Было воскресное утро, мало народу в троллейбусе.
Я ехала блаженно-счастливая, купидончики вокруг меня порхали. Была дивная ночь с тем, по кому я долго сохла. Он называл меня: "Котенок" и был так мил, что утром сварил кофе и усадил меня в троллейбус. На такси, видимо, великой любви не хватило. Но я была юная, глупая, размякшая от восторга, прижимала к груди букетик малюсеньких астр, подаренный вчера в кафе. И очень обрадовалась, увидев Ярку. Свободные уши, в которые можно слить потоки великой любови.
Я даже не заметила, что Ярка стала бледная и очень взрослая, что на пальце у нее поселилось традиционное колечко.
Мы выпали из троллейбуса в розовое зимнее утро, уселись за столик в кофейне.
- Я буду кофе с коньяком, - объявила я, - ой, Ярка, каким коньяком он меня вчера угощал! Настоящий "Мартель"!
- Я возьму просто кофе, - сказала Ярослава, - и пирожное с творогом... Значит, скоро будем тебя пропивать?
Я засмеялась радужным смехом, и около часа рассказывала грустной Ярославе, как прекрасен мой возлюбленный (на пятнашку старше меня, разведенец, несостоявшийся актер, служащий режиссером крошечной программки).
Как теперь мне смешно - быстро от нас убегают молодость, глупость и вера в чудеса.
- Ну, а ты? - изволила спросить я.
- Я? Я на автозаводе. Старшим экономистом. Вот, ездила к маме в деревню с ночевкой. Игорь не поехал, у него заказ срочный.
- Игорь? - удивилась я. - А вы что, вместе живете?
- Он же мой муж, - ответила Ярослава, и покраснела, как будто сказала нечто непристойное.
Мне показалось, у нее мелькнули под ресницами слезы.
Уже тогда в их жизни развернулось странное и страшное действо. Но Ярослава долго ничего не рассказывала. Мы стали после той встречи созваниваться. Все мои подруги устали от гимнов и од Выдающемуся Возлюбленному. Одна Ярка их слушала. И только в апреле она сообщила, что уезжает в деревню.
- Как? - ужаснулась я. - Насовсем? Почему?
- Не насовсем, - терпеливо объяснила Ярослава, - это временно, чтобы помочь Игорю...
Я вдруг уловила в ее голосе врачебные интонации. Она повторяла утешающее вранье медиков, то, что они ей впарили за немалые деньги.
- А что с ним?
Ярослава честно смотрела мне в глаза. Я чувствовала в ее взгляде дикое отчаяние. Врать людям Ярослава не умела. Только самой себе.
- Психическое расстройство. Это не так, чтобы серьезно, просто от переутомления...
Ярослава постеснялась сказать мне. Нашей общей подруге, с которой, я ее познакомила, она открыла диагноз:
- Параноидальная шизофрения, осложненная галлюцинаторным бредом. Это под вопросом, конечно. Врачи говорят - надо положить его на обследование. Но Игорь ни в какую... ты не говори Кате. Она... этого не поймет.
Итак, Ярослава считала, что я не пойму. Я и вправду не поняла бы. Бывая у Ярославы и Игоря в гостях, я не могла скрыть неприязненных взглядов, когда Игорь глухим голосом спрашивал:
- Где ты была? А почему так долго? Почему не позвонила?
Я посматривала без восторга и на картины Игоря. Для зарабатывания денег он малевал в кафе и магазинах презренные цветочки и бабочек. А дома продолжал создавать монстров: русалок с ящеричными рожами, трехносые и косорылые существа, карликов с охапками нетопырей вместо волос.
- Что это символизирует? - иногда насмешливо спрашивала я.
- Было бы кому объяснять, - презрительно отвечал Игорь. Он меня терпеть не мог и страшно грыз Ярку за общение со мной.
Они уехали.
Все, что происходило в зеленом доме у дороги, я узнала позже. Сначала рассказала Анна Андреевна, тетка Игоря (она дружит с моей мамой). А потом сама Ярослава добавила подробности.
Дом был добротно выстроен, на высоком фундаменте, конопачен на совесть. Даже мышей в нем не водилось.
Ярослава перевезла сюда компьютер с принтером. Руководство автозавода очень ее ценило, позволили работать на дому. Яра печатала массу бумаг, различные отчеты, и пару раз в месяц возила их в город. Только тогда она видела человеческие лица. В другое время - лишь березы, переливы небесных красок над лесом, бабочки да сороки.
Продукты привозили пару раз в неделю родители Игоря.
Игоря нельзя было надолго оставлять одного.
В деревне ему, правда, стало лучше. Никакой угрюмости, никаких кошмаров и диких криков по ночам. Игорь делал все по хозяйству. Деревенская жизнь скучная и тяжелая: колодец-ведра, дрова, мучение с печкой. Но психическая дурь лучше всего лечится тяжелой работой и тишиной.
Очень красиво было на этом вырезанном из шумной Вселенной клочке земли.
Опушка леса под июльским солнцем густо благоухала травами и цветами. Белые метелки тысячелистника, синяя-пресиняя вероника, лиловые колокольчики, кущи розового иван-чая. Ярослава завела собачку Маську, и Игорь часто ходил с Маськой до речки, текущей по дну лесного оврага. Под корягами и темными елками обитали первосортные боровики и подосиновики. На плече Игорь непременно носил дедовскую двустволку, заряженную, хотя охотиться не умел.
Ярослава пекла пироги с земляникой, жарила картошку с грибами. Ей, в общем-то, жилось хорошо на воздухе. Ее кожа снова обрела волшебный свет, который немножко потускнел в городе.
Но Ярославе было грустно в вечной тишине.
Особенно осенями, страшными, черными, с холодной липкой грязью и затяжными дождями. В это время тоска вылезает из каждого уголка. Она поражает даже здоровых. А у Игоря начинались рецидивы.
- Ярка, скажи честно, ты меня не любишь? - спрашивал он ночью. - Тебе просто жалко меня, да? Ты бы хотела, чтоб я быстрее умер и освободил тебя?
В окна билась холодная грусть - миллионами острых капелек. Около печки спала Маська. Изредка она порыкивала во сне.
- Собака рычит.. она тоже Его чует. Ведь Он снова здесь бродит, Яра... Я опять Его во сне видел...
Ночью, случалось, он вопил кошмарным голосом, выл, как волк, не жравший неделю. Ярослава просыпалась тоже с криком. Собака лаяла, вещи падали, Ярослава торопилась зажечь свет. В темноте Игорь захлебывался адским криком:
- Он здесь! Прогони Его!
Как правило, "в обострении" Игорю назначали сильнодействующие препараты. Ярослава сама колола ему уколы и поила таблетками, от которых он уходил на месяц в пустые сны.
Ходил - животное животным, небритый, с плоским взглядом. Почти не ел, про секс и говорить нечего.
- Яра, это ужасно, - наша общая подруга, Юлька, пыталась убедить упертую Ярославу.
- Для какой великой цели ты терпишь этот кошмар? Его надо определять, таким место в специальных учреждениях.
- Врачи говорят - не надо пока. Диагноз под вопросом, и Игорю лучше становится в деревне. В этом году у него было только два приступа.
- Зато тебе там - все хуже и хуже! Ты посмотри, на кого ты стала похожа! Ни жопы, ни сисек, тощая, как голодающая Поволжья! Глянь на свои ногти! Раньше на твой маникюр на улице оборачивались!
Ярослава несла какую-то пургу про улучшение, про западные методики. Однажды вообще заявила:
- Один врач, парапсихолог, мне сказал, что шизофрения - это не заболевание, а особое состояние сознания. Что эти люди видят и слышат то, что нам не дано. Другие миры, неизвестные сущности...
Юлька подумала б, что Ярослава сама чокнулась от своего Игоря и от добровольного заточения в лесу. Но глаза у нашей подруги были самые, что ни на есть трезвые. Измученные и потухшие.
- Кончится тем, что он примет тебя за какую-нибудь сущность. И даст тебе топором по макушке.
- Что ты! Он не агрессивный!
Юлька попыталась даже соблазнить Ярославу, как дьявол - Христа в пустыне. Она пришла на очередную встречу в кафе не одна, а с братом своего мужа, такой смазливой сволочью. Я его знала довольно хорошо. Кажется, он тоже был Игорь, но все звали его Гарик.
Гарик сразу начал Ярке делать комплименты, взял ее за руку (типа, знает хиромантию и хочет погадать), заказал ей шампанского.
Но Ярослава убежала через полчаса. Она мгновенно поняла пошлую игру. Шла по улице, и в ее слезах отражались троллейбусы, светящиеся рекламы, супермаркеты и толпы у перекрестков. Бурливая городская жизнь, которую она так любила. Человеческая жизнь, которую она навсегда потеряла.
Видимо, у нее был срыв, потому что она позвонила мне из автомата.
- Катя... я не сержусь на Юльку... она думает, что делает мне добро... но мне от этого только хуже... Я не могу его бросить.
- Ты его любишь, - сказала я.
- Наверное, нет, - ответила Ярка, - но я с детства привыкла его опекать.
Я пыталась объяснить ей, что он любит своего чокнутого Игоря. Просто любовь имеет разные, иногда причудливые и уродливые формы.
- Если бы ты относилась к нему не как к больному животному, а как к человеку...
- А ведь правда, - сказала Яра, вдруг перестав всхлипывать, - он для меня - как собачка, которую переехала машина...
Она вернулась домой.
Игорь был в порядке. Сварил в ожидании Ярки солянку, вскопал ту часть огорода, которую Ярослава занимала обычно под редис и "зелёнку", так в наших краях называют зелень.
- Вот спасибо! - сказала Ярослава. - Завтра и посажу. Не рисовал?
Игорь удивился. Ярослава его рисованием никогда не интересовалась, наоборот, шарахалась от черных страшилищ.
- Немножко набросал.
Он показал ей два листа из папки. Ярослава смело спросила:
- Ты их из головы выдумываешь? Или собираешь из частей разных животных?
Игорь помолчал и ответил:
- Не поверишь, но я их вижу.
- Они из других измерений? - продолжала Ярослава.
- Не знаю. Вы все - ты и твои доктора, думаете, что я чокнутый. Я не могу доказать вам, что Они есть на самом деле.
- Они опасные? - спросила Ярослава.
- Нет. Эти все - они меня не видят.
Он резко замолчал и стал мрачным и напряженным - как перед приступом. Ярослава не стала больше приставать к нему. Включила телевизор, и под телевизор они легли в кровать. Ночь прошла спокойно, прекрасно даже, потому что дополнилась великолепным сеансом любви. Вообще, если выбросить припадки и ревность, жизнь их была гармонична. Физиологически они подходили друг другу как коньяк и лимон.
Утром Ярослава пошла сажать зелень. Игорь носил воду, Маська бегала за ним. Было много солнца, и земля пахла, как всегда пахнет земля - будущим счастьем.
Вдруг сбоку от раскопанной полосы Ярослава увидела следы.
Следы были не ее, не Игоря, не Маськины. Она стала рассматривать удивленно. Следы довольно крупного животного. Наверное, не меньше сенбернара. Но не принадлежащие ни одному из местных зверей.
Ярослава сказала бы, что это следы... слона! такие же круглые, без пальцев... если б слоны были величиной с собаку, и водились в срединной России.
Ледяная жуть тронула ее кожу.
Он сажала редиску и думала. И поминутно оглядывалась на дом. Ничто не предвещало никакого ужаса. Бабочки летали над первоцветами, небо было голубое до невероятия.
"Либо я тоже чокнулась от одиночества. Либо Они, правда, существуют..."
За обедом Ярослава налила себе и Игорю по стопке водки.
- Это в честь чего? - удивился он.
- С устатку, - ответила она выражением его отца, - ты таблетки сейчас не пьешь, можно.
Они прилегли потом поваляться. Ярослава открыла книжку, а Игорь стал рисовать, положив на колени планшет.
- А почему ты Его не рисуешь? - спросила Ярослава.
- Кого? - Игорь вздрогнул. Понял.
- Того, который тебя преследует.
- Зачем? Чтобы его привадить?
- Нарисуй свой страх, и он уйдет, так даже маленьких детей учат.
Игорь задумался. Потом долго-долго черкал по бумаге. Ярослава не трогала его. Посыпала стол мукой, замесила тесто для пирожков.
- Вот, смотри.
Игорь отдал ей рисунок, а сам ушел в угол и уставился в печку. Видно было, что ему сильно не по себе. Ярослава посмотрела на нарисованного монстра.
Он был черный, волосатый, с круглыми глазами, в середине которых плавали бессмысленные злобные зрачки. Голова чудища перетекала в тело без всякого намека на шею. Ушей, хвоста, ничего нет, просто черная туша о четырех ногах, круглых и без когтей. Как у слона.
Ярослава скомкала лист и бросила в печку.
- Небо темнеет. Голова болит. Будет гроза, - сказал Игорь плоским голосом.
Ярослава в первый раз в жизни чувствовала его ужас, как свой собственный. Но она была сильная, и она смогла оттолкнуть давящую черную тоску.
- Она стороной пройдет.
Дальше она возилась с пирожками, а Игорь включил телевизор. Он его не смотрел, просто заглушал пустоту в голове, предчувствие кошмара.
Попили чаю, погасили свет, легли спать. Уже лупил в окна звонкий апрельский дождь.
"А ведь правда, будет гроза", - подумала Ярослава.
Встала, зажгла свет.
- Ты чего? - спросил Игорь.
- Давай укол сделаем, заранее? Чего мучиться зря?
- Не надо, - сказал Игорь, - Он не придет. Ты же его сожгла.
Он успокаивал себя. Ярослава подумала - надо же, он пытается бороться. Погасила свет. Уснула и спала долго. Судя по темноте, было три часа ночи, когда Игорь дико вскрикнул и весь выгнулся, как столбнячный больной.
Маська не просто залаяла - завопила и завизжала в углу.
- Что? Где? - Ярослава вскочила с кровати и зажгла ночник.
- Там! Там! - кричал Игорь, прижав к лицу подушку.
Ярославе не пришлось притворяться, как обычно. Около двери она увидела черное чудище о четырех ногах. И ее забила страшная дрожь от ледяного света Его глаз.
Свет парализовывал нестерпимым ужасом. Это было подобно боли, предельной боли, от которой умирают.
Ярослава тряхнула головой, чтобы прийти в себя. А потом - сама не помнила, как это получилось - сдернула с гвоздя над кроватью двустволку и шарахнула в Черного, хотя никогда сроду не стреляла.
По всему полу разлетелись черные и красные клочья, потекла чужая, не нашего мира, коричневая кровища. Почти сразу вдали раздался непонятный гигантский грохот. И вырубился свет.
(Потом они узнали, что в этот час в соседнем районе взорвалась подстанция).
Ярослава нашла на полке керосиновую лампу. В наших краях электричество часто пошаливает, поэтому керосинки у всех имеются.
- Ты его убила? - спросил Игорь ошарашено. - Значит, ты его тоже увидела?
- Да, - ответила Ярослава с отвращением. - А теперь возьми лопату и выкинь эту пакость во двор. А я пол помою.
Игорь без всякого страха выкинул странные останки. Маська бегала вокруг него, пока он обливал нечисть керосином и обкладывал хворостом.
- Надо это сжечь, - пояснил он Маське. - Черт ее знает, что это такое было!
И я не знаю, что это такое было. Ярослава и Игорь рассказывали мне уже в городе, куда они вернулись той же весной. Ни одного припадка больше у Игоря не было, ревность, впрочем, осталась. Но ревность - это такая мелочь по сравнению с нестерпимым ужасом. Даже я почувствовала какие-то отголоски страха, когда мы приехали в зеленый дом на шашлыки, и Игорь показал мне:
- Вот, тут я сжег остатки той твари...
Место жуткого костра уже заросло веселой травкой. А все-таки, неприятно было стоять рядом...
Впрочем, ведь есть травка - знак того, что Жизнь была, есть и будет.