Я высмеял себя у стены панельного дома, высморкался и поглядел вверх. Шнурок у меня был развязан. Небо глупо хмурилось. И, не дожидаясь встречного вопроса, я предугадал истерический смех. Порой, в унисон, как камень, выпав из когтей летящей птицы, угождал я себе в пах. Мое недоразумение уворачивалось от ответственности быть уничтоженным. Красота! Открывались великолепные пейзажи моих хлопающих, одновременно запутавшихся в дымке ресниц, изъеденные молью брови ходили ходуном, – изображение было не ахти. С чем это было связанно? Да, наверное, с одержимостью, – именно она убеждала окружающих смотреть на вещи пристально. А самого смотрящего делала ранимым до безобразия. Только вот сами вещи эти были уже давным-давно приостановленным фактом. В них было заложено только необходимое – мое. Небрежной рукой открывал я консервы в масле.
О факте, который перестал быть таковым.
Все очень просто, я решил выяснить насколько может быть прозрачен небосвод? Взял рупор очень длинной формы, вытянул его к горящему в тот вечер яркому Альдебарану и, примолк... Через одиннадцать часов, когда перед моим окном проехало чуть больше половины круга звездного ландшафта, вытер руки о траву и повернулся к лесу, чтоб не упустить бегущих муравьев. Труба моя застряла в облаках и поворот земли ее теперь коробил. Спираль земли теперь равнялась нескольким годам, и ничего не оставалось, как отметить эти данные в дневник, потом сложить отдельным методом число, подставить формулу и вывести итог. Но вдруг мне интересно стало. Я высчитал число, которое мне говорило о ходящих здесь по близости загвоздках. Я положился на других и задремал, но не заснуть мне удалось, а только расчесать свои покровы. Что б жидкость плавно вытекала, намазался я мазью, которая теперь не позволяла мне смотреть так грубо на свои глаза. Сквозь пальцы я хватался за дела, и ни одно из них теперь не ускользало. Сквозь сон... и застревал в рутине дня – благополучие донимало меня. Местами удар был не сильный, по большей части приходился он на мою трезвость. Ясная картина дня была для меня сверхзадачей.
Ошарашенный тем, что предоставлялось моему видению, я сплевывал в сторону мокроты. Затем зафиксировав удлинение своего хвоста, понял, что превращаюсь в сатира.
Покончить со всем в раз – пришла мне в голову такая мысль. Но смысл этот для меня был чем-то отрицательным, тупым, завуалированным и представлялся, как свет никому непринадлежащей консервной банки валяющейся в канаве. Я снова уткнулся в дневник, ведь там у меня находились все известные положения, все данные для многих конечных результатов и функций, в правдоподобии которых сомневаться было нельзя. И углубившись, таким образом, в абстрактные величины построил реальное тело, которое способно было удовлетворить, лишить, или исправить способность к осознанию вообще. Это был треугольник, который, само собой, не являлся разорванным. Я на него смотрел с удивлением и, конечно же, испытывал комплекс доверия. Цифры, единственное, что не могло ввести в заблуждение, признавался я себе, но могла быть ошибка в расчетах, и я быстро проверил все мои вычисления, еще как минимум 5887 раз на бумаге при помощи моих высокоточных рожков, трубочек, изогнутых пластиковых бутылок с железной крышечкой на конце и еще множеством всякого рода причиндалов… Все совпадало. Луч света собирался в пучок, разматывался при помощи спиральной трубки, отражался от капелек конденсированного пара в безвоздушном пространстве и, преодолевая еще некоторые кристаллические емкости, наконец, доносился через незначительное расстояние до моих органов чувств. То есть моего сенсорного восприятия, рефлектирующего нахождения здесь и сейчас, которое складывалось в представление якобы реального не имеющего погрешностей экспериментального субстрата данностей.
Это значило: что я мог действовать как вепрь; пить стаканами теплый самогон и хрустеть малосольными огурцами, одновременно выпуская дым из всех предоставленных нашему организму отверстий. Природа позаботилась об этом – мои поры раскрылись. Быстро-быстро работала моя новенькая отшлифованная челюсть. Нужно было спешить, ведь реальность смещалась, но и я смещался вместе с ней, думал я и поэтому не спешыл, не переставая смачивать горло.
Размышления мои подходили к концу. Сознание мое, обострившись сперва, – теперь принялось засыпать, мутнеть и расслабляться, и тогда особенные миры начали выстраиваться перед моими глазами... точнее, на кончиках моих заостренных ушей нынче образовывались искры. Над головой порхал белоснежный гном, и осень, которая за окном моей бани сыпалась листвой, насыщалась дымом – я засыпал. Котел, в который нужно было каждый час подливать воды, начинал трескаться. Далее все, как открытое для нас пространство и неизбежное движение частиц внутри всякого произвольно взятого тела: произошел взрыв, такой глухой, как пробка, даже можно сказать – колено. И от ветхой избушки остался только спиралевидный змеевик и шапка. Не будем больше шутить. Молодой слесарь-сантехник с числами – перестанет экспериментировать с реальностью. От этого числа вновь спрячутся, но ненадолго.