Откуда я? Почему я поселен в этом уютном мокром тепле? Ведь не потому же, что крохотная частичка моей матери встретилась с еще более крохотной частичкой моего отца, к тому же не единственной, а случайной, одной из множества других...Было еще что-то... то, что придает иной смысл случившемуся. Ветер, дыхание ветра... Как я могу об этом помнить? Почему я так много помню и так много знаю? Чьими глазами я вижу свою мать? А я ее вижу. Я знаю, что она прекрасна - совсем молодая, сероглазая, с дымчатым облачком светлых легких волос. Я хочу такие же глаза и волосы - не черные, в отца, которые у меня должны быть. «Должны» и «хочу» - что сильнее? Я тру глаза, стирая черные клетки меланина, и они светлеют, светятся, и я вижу свои руки - такие гибкие, такие сильные! Я так много ими могу! Я глажу маму изнутри и говорю ей самые нежные слова. Нет, конечно, я не могу говорить так, как люди, потому что здесь нет воздуха, способного заставить мои связки заработать, - я говорю ее сердцу, ее мозгу. И она замирает, потрясенная, широко раскрыв глаза, - как я могу видеть это?..
-Джозеф! - беззвучным шепотом кричит она. - Иди сюда!
Отец гораздо старше ее, с красивыми прядями седины в черных волосах. Он подходит, я чувствую тепло его ладони, проникающее сквозь оболочки. Они смотрят друг на друга. Но почему у них такие грустные глаза? Отец боится - чего?..
Я рассматриваю маму изнутри. Мои руки - нет, не те, которые я вижу при свете глаз, а другие, невидимые, еще более сильные, очень длинные и тонкие, - ощупывают каждую деталь ее тела. На мгновение задерживаются на каком-то узелке в ее сердце. Проникают внутрь, разглаживают, выравнивают. Еще несколько таких узелков... А, вот оно! Совсем рядом - и как я раньше не заметил? Клубок сошедших с ума клеток, издающих удушливый запах ненависти - ненависти к тем клеткам, которые нормальны и честно вершат свою работу. Мои невидимые пальцы стискивают, разминают, лишают врагов их злобной силы и швыряют туда, в русло кровотока, где мамины надежные защитники уже справятся с тем, что от них осталось. Ищу уголки, куда враги успели расползтись, где свили новые гнезда. Здесь...здесь... и здесь. Тороплюсь, потому что времени уже мало. Пора!
- Помогите мне! Сделайте что-нибудь! Джозеф, где ты? Позовите моего мужа!
Это кричит моя мама. Ее страх сильнее, чем ее боль. Я глажу, успокаиваю ее перенапрягшиеся мышцы, мягко раздвигаю ткани ее тела своими незримыми руками, делаю пластичными хрящи суставов. Она еще кричит, но совсем негромко и словно недоуменно. Потом замолкает и широко раскрытыми глазами смотрит на людей, готовящихся помочь ей.
- Кричи, - говорит старая женщина. - Тебе будет легче, Мэри.
Мама встряхивает головой и улыбается.
- Он идет. Я чувствую, что он идет. Мне совсем не больно. Мне хорошо. Я хочу петь.
Они встревоженно переглядываются. Высокий мужчина пожимает плечами:
- Возможно, процесс зашел очень далеко. Трудно понять... Но с родами все в порядке.
И я, наконец, вижу свет. Прохожу через последний туннель - как мощно, как ритмично работают мамины мышцы! И вот я на руках женщины. Я ничего еще не могу видеть, и все-таки я вижу их всех.
- Красавчик! - говорит смуглая женщина.
Мама тянет шею, морщит нос и тихо смеется:
- Ужас какой! И голос - ужас!
Меня кладут к ней на грудь.
- Они все такие некрасивые? - спрашивает мама, и я вижу, какие у нее счастливые и гордые глаза.
Старая женщина тихо говорит высокому мужчине:
- Говорят, такое бывает, но я впервые вижу такие роды. Она родила, как кошка.
- Что с ней будет дальше? - вздыхает высокий. - Да, родила. Да, отказалась от лечения, чтобы сохранить ребенка. А теперь? Жаль Джозефа, каково ему будет одному?..
В первые дни я отдыхаю. Учусь смотреть и слышать, как положено человеку, - глазами и ушами. Ем то, что дают, мамы с нами нет. Есть отец, приехала красивая женщина - моя тетя Кэт. Они грустны, тетя иногда плачет тайком, а я еще не могу объяснить им, что грустить нечего: моих слов от мозга к мозгу они пока не слышат. И вот они плачут и смеются одновременно над моей кроваткой. Наконец-то!
- Так совсем ничего? - снова и снова повторяет тетка.
У отца помолодевшее лицо и сияющие глаза:
- Ни-че-го! Никаких метастазов! Когда она отказалась от лечения, нам сказали, что она обречена, что это самоубийство. Знаешь, Кэт, что она сказала? «Лучше самоубийство, чем убийство» И это ради меня... сама ее беременность была чудом, ты знаешь...
- Но что все-таки произошло?
- Никто не может понять. Беременность вообще способна творить чудеса. Но при такой опухоли чудес не бывает никогда.
- Каркают они, эти врачи! Вот тебе и «никогда»! Чудеса всегда идут цепочкой, это уж верно, Джо.
Он машет рукой, отходит к креслу и вдруг как-то странно, неуклюже падает в него. С ужасом смотрит на тетю Кэт:
- Мне плохо... Сердце...
Эта среда так тяжела, я еще не приспособился к ней, но мои незримые руки, преодолевая сопротивление, тянутся к отцу. Как напряглись бугристые сосуды, как бешено пульсирует кровь!.. Вот он, этот нарост, мешающий крови свободно течь по своему руслу. Я отщипываю от него кусочек за кусочком, и кровь уносит их прочь от опасного места. Нет, радость не должна убить отца!
- Вызвать «скорую»? - волнуется тетя.
Он глубоко вздыхает:
- Не нужно. Кажется, отпустило...
Мама все еще в больнице - исследуют, не могут понять, что с ней произошло. На помощь отцу и Кэт приезжает еще одна красивая женщина, но постарше - моя бабушка Энн. Развлекаюсь тем, что исследую их и устраняю клетки, разучившиеся правильно работать. Через два дня после приезда бабушка выбрасывает в окошко свои очки. Незадолго до этого Кэт так же поступила со своими аэрозолями от астмы. А с отцовскими сосудами пришлось повозиться - эти наросты были почти в каждом.
Наконец возвращается и мама, ясная, как солнышко. Я безумно рад, обнимаю ее всеми своими руками, и мы оба смеемся.
- А вот молоко пропало, - огорченно говорит она. - Наверно, из-за этих реактивов при исследовании.
Чем только не засорили ее организм! Одного этого достаточно, чтобы довести человека до болезни. Устанавливаю повсюду надежные фильтры, но молоко не возвращается. Жаль! Может, поэтому я так медленно расту? Все эти смеси - какая ерунда! Так я, пожалуй, до года на ноги не встану... Что мне нужно? Вещества, которые используются так нерационально, и энергия... Но ее так много вокруг! Мы купаемся в океане энергии, из которого не черпаем и триллионной части! Этот солнечный поток - как использовать его полнее? А если создать с его помощью любое необходимое вещество из того, что есть вокруг, чего так много, - из воздуха, например?...
- Он почти не ест, - ужасается бабушка.
- Но посмотри, как он выглядит, - возражает Кэт. - Крупный, голосистый, сильный! Не толстячок, но это и ни к чему...
- Наверно, все мы его понемногу подкармливаем, - решает отец, и они успокаиваются.
Это уже я им подсказываю. Говорить еще не скоро смогу - связки, оказывается, так просто не переделаешь, они требуют длительной тренировки, но информацию от мозга к мозгу они уже принимают, думают, правда, что это их собственные мысли. Не так-то просто убедить моих близких, что кормить меня нужно только тем, что я заказываю. Днем пища мне не нужна, но к вечеру я пока в ней нуждаюсь и некоторые витамины еще не научился синтезировать.
- Вы смеетесь надо мной! - сердится журналистка. - Этому ребенку месяц? Да мой в год таким не был! Этот вот-вот пойдет!
Я уже хожу - только об этом пока никто не знает. Кроватка неудобная, выбираться трудно. Понемногу переделываю ее ночами, чтобы не слишком бросалось в глаза. Говорю еще плохо: мама спит чутко, трудно тренироваться вслух.
Вообще-то эта журналистка не первая, кто заметил, как быстро я расту. Об этом говорили и соседи, и друзья родителей. Но те только удивлялись, а эта еще и возмущается! Неприятная особа, но я и ее исследовал, удалил пару опухолей в левой груди, зарастил язву желудка и еще кое-что в прямой кишке.
Нечего ей было вообще ко мне соваться. Ее прислали из медицинского журнала написать статью о женщине, больной раком, которая ухитрилась исцелиться. А она, дура, написала о нас двоих. Это она впервые сказала: «чудо-ребенок». И она разбудила джинна, мирно спавшего на дне бутылки. Вот она, людская благодарность! Без меня она скончалась бы от рака лет через пять.
Профессор долго меня щупал, прослушивал и разглядывал, и лицо его становилось все мрачнее. Снял очки, недоуменно посмотрел их на свет и положил в верхний карман пиджака (я уже похозяйничал в его организме).
- Разве можно верить рекламе? - мрачно спросил он. - Какой гадостью вы его кормили?
Все заговорили одновременно, и вот тут-то выяснилось, что уже дней пять меня никто не кормил (я уже полностью перешел на энергетическое питание). Бабушка накинулась на маму и Кэт, и тетя заплакала от обиды.
- Это лечат? - с тревогой спросил отец.
- Что лечить? - безнадежно переспросил профессор. - Он не болен. Он здоровее всех детей, каких я знал. Вы вообще производите впечатление очень здоровых людей. Куда делась ваша опухоль, миссис Мэри? Ваша астма, мисс Кэт? Какой панацеей вы владеете? Какую информацию преступно скрываете?
- Мы ничего не скрываем, - возразила мама. - А началось... Да, началось с рождения Эма.
- Эм? - удивился профессор.
- Эммануил, - уточнил отец.
Профессор довольно долго молчал, задумавшись, а потом сказал глухим голосом странные слова:
- Се, дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: «Эммануил».*
- Что? - с непонятным ужасом выдохнул отец.
- А вы ни разу не думали об этом?.. Я не знаю, кто должен заняться «чудо-ребенком» - медики ли, священники, но понимаю одно: это действительно чудо.
И вдруг, резко выдернув из кроватки, профессор поставил меня босыми ногами на прохладный пол и приказал: «Иди».
Женщины, протягивая руки, с визгом бросились ко мне, но он властным жестом остановил их. Глядя ему в глаза, я сделал несколько шагов.
Сзади грохнуло: бабушка упала в обморок. Простирая руку надо мной, профессор торжественно спросил:
- 0ткуда ты, дитя? От Бога, дьявола, с другой планеты? Откуда ты, Эммануил?
- Я не знаю.
Из-за того, что связки мои еще не готовы, я не сказал - прокаркал, но они поняли. Их белые лица качались надо мной.
- Мне холодно, - сказал я, поняв, что они в таком состоянии сами этого не сообразят. - Поднимите меня в кроватку, пожалуйста.
Мама первая пришла в себя - подхватила, прижала к груди.
- Что будет дальше? - испуганно спросила она.
- Не знаю, - пожал плечами профессор. - Это феномен, и его надо исследовать.
- Это мой малыш, и я не разрешу его исследовать. Это не кролик и не белая мышь.
- Я ничем не в силах вам помочь. Мне искренне жаль, но я не могу утаить такую информацию. Я прежде всего ученый.
Они все-таки сделали это. Сначала со мной была мама, но она так яростно сопротивлялась исследованиям, что нас разлучили. Я виделся с родными через стекло, отделяющее лабораторию от остального мира. Кэт и бабушка плакали, отец сжимал кулаки и играл желваками на скулах. А мама становилась на колени, и мы совмещали наши ладони. Стекло не пропускало ни звука, ни живого тепла, но ничто не могло помешать нам говорить. А потом меня уводили. От хождения уставал, но никто не брал меня на руки: боялись, что я что-нибудь с ними сделаю. Охранники носили особые шлемы, экранирующие, как они полагают, мысли.
Меня не кормили вообще, а я рос и становился крепче. К восьми месяцам я был им по пояс. Но, наверное, чего-то мне все-таки не хватало, что-то я не умел синтезировать из азота и кислорода. Поэтому я был худ, и кожа была почти бесцветной, как у слепых рыбок в аквариуме у начальника лаборатории. Дни мои тусклы и однообразны. С утра - анализы, потом со мной занимаются педагоги. Это длится несколько часов - слишком долго. Большинство из того, что они говорят, бессмысленно и бесполезно.
Часть - действительно знания, но они были у меня раньше, причем в большем объеме, чем знают сами педагоги. И очень немногое для меня действительно ново. Буквы, например. Правда, орфографическая система нелогична и нелепа, какой-то параллельный язык, но все искупают своим существованием книги. Потом взрослые обедают, а я гуляю в крохотном внутреннем дворике с растениями в горшках и фонтанчиком, и солнце щедро питает меня своей энергией. Потом меня изучают, изучают, изучают... Аппаратура, противно и утомительно мерцающий экран компьютера, тесты, вопросы - тысячи вопросов. Чтобы немножко развлечься, я лечу их. Какие смешные бывают у людей болезни! Но в чем-то я перестарался: после «сеанса» зачала старая дева, ассистентка нейрофизиолога. Сам не понимаю,
как это могло получиться. Она католичка, об аборте не может быть и речи. Будет рожать. Интересно, кого она родит?..
Вечером мне дают какие-то пилюли - говорят, витамины. Не доверяю и потихоньку выкидываю. Потом я читаю - самое любимое время! Книги люблю, но процесс листания страниц занимает слишком много времени, поэтому чаще пользуюсь компьютерным вариантом - считываю информацию с экрана. Сейчас трачу четверть секунды на страницу - быстрее пока не получается. Спорил с лаборантами - и выиграл: любую страницу воспроизвожу дословно. Сначала смотрел телевизор, но - жаль времени. Смотрю пару мультсериалов по воскресеньям. А три раза мне даже дали поиграть со щенком! Лучшие минуты в моей жизни!
Сейчас свиданий с родными нет. Это военная лаборатория: решили, что я стратегический объект. Почему-то их более всего интересует мое энергетическое питание - вещь, по-моему, бесполезная для других. Думаю, что им существеннее другое: мои средства коммуникации, например, или «руки» для лечения. Но тут их вообще не поймешь. Вылечил всех от алкоголизма, а они недовольны. Не так, оказывается, лечил. Я сделал так, чтобы алкоголь не оказывал на их организм никакого воздействия: пейте, пожалуйста, сколько хотите, наслаждаясь хорошим вином, но спирт пройдет сквозь вас, не задерживаясь ни в одной клеточке. Так вот, они тратят большие деньги, пьют чуть ли не ведрами, добиваясь «эффекта». Странные люди! И все спрашивают:
- Так откуда же ты, Эммануил?
Я, наверное, взрослею. В мои восемь месяцев меня терзают уже не «откуда?» и «почему?», а новый вопрос: «Зачем?» Ведь есть же цель?... Я знаю, что очень многое могу, но не знаю границ своих возможностей. Я прочел много книг, знаю практически все, что знают люди, и невероятно много того, что они не знают. Для чего весь этот груз знаний? Я мог бы исцелять ежедневно сотни людей. Я мог бы...
Но я не знаю, что такое луга в росе. Я никогда не видел кошку. Я не знаю, как играют дети. И со мной нет мамы. Я разговариваю с ней каждый вечер, но не могу коснуться ее волос. И отец не учит меня обращаться с отверткой. И бабушка не рассказывает мне сказок, а тетя Кэт не поет песенок.
- Вы начинаете эту серию экспериментов в десятый раз, - говорю я Главному. - Вы уже девять раз убеждались, что я владею телекинезом, могу превращать вино в воду и наоборот и считаю до ста без ошибок. А сухие ветки в моих руках зацветают, завязывают плоды и выращивают яблоки, даже если это ветки сосны. Вы исцелены от всех ваших болезней, даже от глупости и облысения. Чего еще вы хотите от меня?
- Мы до сих пор ничего не знаем о тебе, малыш, - говорит он и кладет мне на голову тяжелую ладонь. - Откуда ты, Эммануил?
- Разве это так уж необходимо знать? Главное - то, что я могу сделать для вас. Знайте, что я есть, и верьте мне. И дайте мне идти тем путём, который мне предназначен.
Сбрасываю его руку и иду по коридору. Охранники пытаются остановить меня, но я движением руки отбрасываю их к стене. Их много. Я справлюсь со всеми, но боюсь, что они искалечат друг друга в тесноте коридора, и подчиняюсь. Пусть думают, что они победили.
- Чего ты хочешь? - спрашивает Главный, и глаза его холодны.
Я загибаю пальцы на левой руке:
- Я хочу, чтобы со мной была мама. И пусть ко мне пускают бабушку, папу и тетю Кэт, когда они этого захотят. И я хочу гулять где хочу. И пусть прогонят педагогов - я умею читать и не нуждаюсь в них. И пусть придут дети поиграть со мной. А еще принесите большую пушистую кошку и книжку сказок с картинками.
Кто-то сзади подозрительно хлюпает носом.
- Мы забыли, что он прежде всего ребенок, - смущенно говорит один из штатских.
Главный в упор, тяжело смотрит на него:
- Это вы, сэр, позволили себе забыть, что прежде всего он опасный мутант, и еще неизвестно, какими возможностями он располагает. Его сегодняшняя выходка продемонстрировала, на что он способен... - И чуть смягчил тон, обращаясь ко мне: - Ты, видимо, перебрал энергии, малыш. Переел солнышка. Не считай это наказанием - просто новый эксперимент.
Меня сажают в совершенно темную крохотную камеру и «забывают» в ней на несколько дней. Впрочем, думаю, приборы продолжают следить за каждым моим шагом. Стараюсь вести себя скромненько. Иногда тихонько плачу - так ведь должен вести себя перепуганный ребенок в темноте? Мне не скучно. Перечитываю, извлекая из памяти страницу за страницей, любимые книги. Говорю с родными. Гуляю вместе с мамой, свернувшись в клубочек в уголке ее мозга. Гляжу на мир ее глазами. Конечно, это не свои, но все же... Мне не скучно и не страшно, но как одиноко! И форму я, кажется, теряю. Чаще лежу, не зажигаю огни глаз, чтобы меньше расходовать энергию, накопившуюся в клетках. Но она так нужна мне - я живой, я расту! Наконец, когда убеждаюсь, что утрачиваю способность общаться с мамой, решаюсь. Прикладываю ладонь к стене, сосредотачиваю на ней остаток сил, и бетон с металлом лениво текут под пальцами. Метровой толщины стена медленно, но неуклонно оплывает, как воск, подчиняясь моей воле, и солнечный свет пронизывает меня, наполняя силами и жизнью. Вокруг мерцают огоньки - спохватились!
- Что ты, малыш! - слышу испуганный голос Главного. - Мы уже заканчивали эксперимент. Сейчас мы отпустим тебя!
Смеюсь и встряхиваю головой, и светлые мамины волосы пушатся, как одуванчик. Громадная дыра в стене манит меня. Летать я еще не умею, но могу заставить летать любую вещь. Сажусь на детский стульчик, как на лошадку, и лечу навстречу солнцу. И почему я не сделал этого раньше? Ждал, что они помогут мне разгадать мои вечные вопросы? Или просто пришло мое время? Они смотрят мне вслед сквозь прореху в стене. Я вижу себя их глазами: хрупкий малыш верхом на стуле, легкие волосы растрепались по ветру, светлые мамины глаза золотятся на солнце... Главный кричит что-то в огромный рупор. Устанавливаю связь с ним напрямую, от мозга к мозгу, и слышу его слова:
- Вернись, малыш! Пошутил, и ладно! Вот твоя кошка, вот книжка с картинками! За твоей мамой уже послали, она вот-вот приедет!
- Вы забыли, что я опасный мутант, сэр. Нет смысла меня обманывать. Я знаю о вашей камере с титановыми стенами. И кошки у вас нет. И, пожалуйста, не кричите так. Я услышу, если вы даже будете молчать.
Он опускает свой нелепый рупор и смотрит на меня, задрав голову. Его внутренний голос совсем иной, чем обычный.
- Поймите меня правильно, Эммануил. Лично мне вы нравитесь. Вы похожи на моего младшего внука - такие же волосы одуванчиком. Я бы хотел относиться к вам по-человечески. Но вы - не человек, хотя вас и родила женщина. Так уже было в истории. Мы изучали вас, чтобы понять, насколько вы опасны...
- А я думал - насколько полезен...
- Не перебивайте старших, Эммануил! Вы - другой, но ваши силы не безграничны. Ребенок на стульчике против всей военной мощи планеты?.. Мы вас уничтожим, Эммануил, чтобы вы не уничтожили нас.
- Я никого не собираюсь уничтожать.
- Вы не знаете этого. Вы не знаете, какая программа заложена в вас. Тот, ваш предшественник, исцелял людей и учил добру, но принес в мир меч - да и сам это понимал... Может, вы пришли, чтобы спасти наш мир. Может, вы пришли его уничтожить. Никому не известна цель. Поэтому я предпочту сражаться в с вами, Эммануил, ради своего внука с волосами одуванчиком. Добро - вещь абстрактная, а зло, к сожалению, реально.
И тогда я вдруг понял, почему не знаю о цели. Просто мне ее не осуществить. Я уже знаю, что будет дальше. И улетаю прочь, в сторону пустыни, подальше от мамы, чтобы боль моя не коснулась ее души.
Смешная это была война. Сначала они подняли истребители. Меня забавляло, как они начинают кувыркаться, когда я выбиваю воздух из-под их крыльев. Перед самой землей я подхватывал их и аккуратно ставил на песок. Наверно, именно так дети играют в войну.
Потом взлетели ракеты. Я окружил себя энергетическим облачком: они смешно тыкались в него носами, увязали, как в вате, и рушились вниз, нарядно взрываясь. Я разрешал им взрываться, потому что в них не было людей. В этой игрушечной битве я не причинил вреда ни одному человеку. И у Главного не случилось инфаркта, потому что его сосуды были свободны от склеротических бляшек - я хорошо в них повозился, отремонтировал его усталое сердце. Я не хотел причинить им вреда, неужели они не видели этого? А чего я хотел? Для чего я пришел к ним? Еще ракеты, еще самолеты, а потом? Титановая камера? Бесконечные серии экспериментов? Бесконечное "Откуда ты, Эммануил?"
Я подумал о маме и увидел ее со мной на руках, будто оба мы отразились в гигантском зеркале: юная женщина с облачком легких волос и младенец с серьезным, взрослым взглядом серых глаз. Такие похожие, такие беззащитные... Это - я? Таким бы они рисовали меня, если бы...
Да, вот оно. Вдруг необычная, неожиданная тишина, от которой заложило уши. Потом - нарастающий рокот. А потом - потом над пустыней встало это пламя, ярче тысячи солнц. Это уже слишком для ребенка на летающем стульчике.
Я возвращаюсь к тебе, Отче, так и не успев спасти их, так и не открыв им имени Твоего и цели своего прихода...
Я иду к тебе, Отче!
И огненный ветер поглотил меня.
1996.
*******************
*Ев. от Матфея, 1:23.