После посещения магазина «Художник», где среди прочего мне посчастливилось приобрести прекрасный набор кистей из куницы, а также пачку трафаретов для букв всех видов и размеров, я, прежде чем отправиться к Ромке, нашел укромное место на скамейке в маленьком уютном скверике и, разложив перед собой свои богатства, несколько минут, что называется, предавался счастливому созерцанию. Думаю, в каждом человеке, независимо от возраста и положения в обществе, живет эта неодолимая страсть к приобретательству, причем, как я успел заметить, касается это не столько вещей первой необходимости (к ним как-то очень быстро привыкаешь), сколько того, без чего, в общем-то, вполне можно обойтись. Вот и сейчас я, хоть и не был вполне уверен, что мои покупки могут мне когда-нибудь пригодиться, радовался, как ребенок, которому после долгих уговоров вручили, наконец, его любимую игрушку.
Это в целом довольно невинное занятие отвлекло меня на время от мрачных мыслей. Но как только мои «сокровища» перекочевали обратно в пакет, я вновь оказался во власти депрессии. В который уже раз с каким-то мазохистским упорством прокручивал я в памяти самые неприятные события, произошедшие со мной за последние несколько часов, начиная разрывом с Наденькой и заканчивая неудачной попыткой знакомства в электричке. Причем именно эта, последняя казалась сейчас наиболее важной в череде свалившихся на меня невзгод, отчего и воспринималась мной особенно остро. И почему, дурак, я с самого начала не послушался моего внутреннего голоса?! Он ведь мне дело предлагал!.. Хотя - как сказать!..
И вдруг как вспышка в сознании: а что, если мой внутренний голос - это вовсе не МОЙ голос? Что, если это кто-то другой, совершенно посторонний, вторгся в мои мысли и пытается диктовать мне свою волю? Так-так-так, очень интересно!.. Тогда сам собой напрашивается вывод, что не я один обладаю этим даром, что есть и другие феномены, подобные мне, и их, возможно, не так уж и мало…
Впрочем, имеется одно «но». Если все это правда и рядом действительно ходит некто, кто способен не только копаться у меня в мозгах, а так или иначе воздействовать на мое сознание, возникает логичный вопрос: почему это самое не получается у меня? Взять того же Федьку. Ведь, находясь вместе с ним (или, вернее, внутри него) на этой чертовой вечеринке у «Маэстро», я с самого начала почувствовал неладное. Почему же не просигнализировал ему об опасности, не подсказал верную линию поведения? Неужели лишь из желания досадить своему противнику? Да нет, не может быть! В тот момент я, можно сказать, составлял с Федькой одно целое, поэтому все подстерегавшие его неприятности воспринимал так же, как свои. Значит, просто не мог. Видимо, мое сознание находилось как бы в состоянии комы, когда все видишь, все понимаешь, но ни сказать, ни пошевелиться при этом не имеешь возможности. Или, не до конца разобравшись в своих способностях, я просто не пытался этого сделать, а там, кто знает, может быть, что-нибудь да вышло?..
Это последнее умозаключение несколько меня подбодрило, хотя сама мысль о том, что из экспериментатора я сам в любую минуту могу оказаться в роли подопытного кролика, еще долго не давала мне покоя.
Я взглянул на часы. Ого, уже половина одиннадцатого! Пора двигать к Ромке, а то после обеда его можно вообще не застать.
Насколько мне было известно, с тех пор как мой приятель стал «свободным художником», каждый его день четко разделялся на две половины: первую он обычно проводил дома, за мольбертом, во второй, высунув язык, мотался по городу, пытаясь пристроить где-нибудь свои работы. Но пока Ромке не очень везло: за три года ему удалось продать от силы пять или шесть своих картин и один раз поучаствовать в полулегальной выставке молодых дарований, проходившей в холле какого-то заштатного кинотеатрика на самой окраине Серебрянска.
Причина такого хронического невезения, думаю, крылась в самом характере Ромкиного творчества. Хотя все его картины, вроде бы, не представляли из себя ничего из ряда вон выходящего. На первый взгляд, это были обычные пейзажи и зарисовки с натуры в духе Левитана или того же Шишкина. Но это только на первый взгляд. За всей их кажущейся красивостью постоянно угадывалось нечто дискомфортное, неприкрыто вызывающее, без чего, считал Ромка, никак нельзя было обойтись, поскольку именно это, по его глубокому убеждению, как раз и отражало дух нашего неспокойного времени, его так называемую квинтэссенцию. Но найдется ли сегодня ценитель, кто захочет повесить у себя картину, которая ежеминутно будет напоминать ему о том, что он живет, по сути, на пороховой бочке и сколько бы ни баррикадировался за железными дверями и звуконепроницаемыми стенами, сколько бы ни твердил всем и каждому: «Мой дом - моя крепость», в любой момент может запросто взлететь на воздух.
Вот это-то я и пытался внушить Ромке во время наших нечастых встреч. Однако он упорно отказывался меня понимать, из-за чего у нас постоянно разгорались споры, заканчивавшиеся обычно ничем: мы расходились каждый при своем мнении, скрипя зубами и мысленно посылая друг друга к черту. Может быть, этим и объяснялось то, что видеться последнее время мы стали значительно реже.
Впрочем, думаю, была еще одна причина, не менее важная, и заключалась она ни много ни мало в моем теперешнем статусе официального художника, что, конечно же, никак не могло быть одобрено моим бескомпромиссным приятелем. И, хотя я старался теперь как можно меньше говорить о своей работе, да и сам Ромка если и касался этой темы, то как бы вскользь, между делом, нетрудно было догадаться, что при этом происходило у него в душе…
Дом моего бывшего сокурсника я нашел не так быстро, как рассчитывал. Дело в том, что Ромка не так давно переехал, и в его новых апартаментах я побывал всего один раз, и то проездом. Помню, я в тот день куда-то спешил, да и он не очень-то был склонен к общению, потому что как раз перед этим неожиданно развелся. Его супруга Маринка - кстати, бывшая наша сокурсница - как-то ни с того ни с сего заявила Ромке, что больше не желает терпеть его вечную неустроенность и безденежье, что им необходимо расстаться, причем немедленно, и что она уже даже подыскала для них подходящий размен. Для Ромки это было как гром среди ясного неба. Это заявление настолько его ошарашило, что он не стал вступать с Маринкой ни в какие полемики, устраивать скандалы, а просто молча собрал свои пожитки и быстро перебрался на новый адрес. Все это в каком-то полусомнамбулическом состоянии отрешенности и полного безразличия ко всему окружающему, вдруг завладевшим им полностью. В тот день, когда я заехал к нему, он все еще находился в этом непривычном для себя состоянии, и как скоро я понял, что все слова утешения, которые были мной заготовлены на этот случай, до него просто не доходят, то тут же поспешил раскланяться.
Я тогда очень переживал за моего приятеля, боялся, что он не справится с грузом навалившихся проблем и либо сопьется, либо просто повредится в рассудке. Но, к счастью, ничего подобного не случилось. Уже через неделю Ромка заглянул ко мне как ни в чем не бывало - с улыбкой во весь рот и этюдником на плече, такой же разговорчивый и возбужденный, как раньше. Заявил, что направляется в какую-то деревню у черта на куличках: мол, кто-то из его знакомых художников сообщил, что там умопомрачительные виды, которым сам Куинджи позавидовал бы, уговаривал меня поехать за компанию, но я, понятное дело, отказался. Это была моя последняя встреча с Ромкой.
Интересно, что меня ожидает сегодня? А вдруг мой бывший сокурсник за это время сделал головокружительную карьеру и теперь выставляется в столичных залах или - еще лучше - заключил выгодный контракт с какой-нибудь иностранной фирмой и давным-давно укатил за границу? Маловероятно, конечно, но все же не мешало, наверно, как-то связаться с Ромкой накануне своего приезда. Вот только как? Домашнего телефона у моего приятеля не было, а мобильниками ни он, ни я так до сих пор и не обзавелись: он - оттого что не видел большой нужды в этом популярнейшем ныне средстве коммуникации, я же их просто постоянно терял. Ладно, будем надеяться на лучшее. Или, наоборот, на худшее… Словом, с какой стороны посмотреть…
Ромкин дом - серая невзрачная пятиэтажка - находился в самом конце улицы, и, хотя фасадом выходил на один из центральных проспектов Серебрянска, попасть в него можно было только со стороны темного узкого переулка, нырнув предварительно под низкую арку ворот, напоминающую вход в катакомбу, а потом еще долго блуждать по лабиринту развешанного для просушки белья и источающих зловоние мусорных баков, беспорядочно расставленных по всему периметру двора. Вообще, весь этот квартал представлял из себя довольно убогое зрелище. Единственным его преимуществом был дешевый продовольственный магазинчик на углу, где мне посчастливилось довольно удачно отовариться бутылкой «Столичной» и кой-какой нехитрой закуской. Подъезд в доме, по счастью, оказался всего один. Поднявшись на третий этаж, я быстро отыскал нужную мне квартиру.
Но, похоже, на этом мое везение закончилось. На мои настойчивые звонки в дверь Ромкиных апартаментов мне никто не открыл. Наверно, я все-таки опоздал: мой приятель уже отправился в свой каждодневный поход по выставкам и редакциям и вернется теперь неизвестно когда. Что ж, будем считать это еще одним звеном в цепи сегодняшних неудач.
Тяжело вздохнув, я собирался уже повернуть обратно, как вдруг из соседней квартиры высунулась недовольная старушечья физиономия и сварливым голосом проскрипела, чтобы я не трезвонил понапрасну, потому что тот, кто мне нужен, находится сейчас на чердаке.
- На чердаке?! - я не верил своим ушам. - А вы случаем не ошиблись?
- Нет, милок, не ошиблась!
- И что же он там делает?
- А это ты у него сам спроси!
Больше мне ничего выяснить не удалось (видимо, вопрос, что делает Ромка на чердаке, волновал старушку не меньше), поэтому я не стал терять попусту время, мигом взлетел на пятый этаж и в нерешительности замер перед ветхой железной лестницей, уходящей вертикально вверх, к огромному дверному проему на потолке. Эта довольно шаткая конструкция с самого начала показалась мне весьма ненадежной. И действительно, стоило мне поставить ногу на первую ступеньку, как вся она задрожала, завибрировала, наполнив подъезд таким оглушительным лязгом и грохотом, что я тут же пожалел о своем скоропалительном решении.
Не знаю, сколько бы я еще простоял так, намертво вцепившись в железные поручни и боясь шевельнуться, если бы не знакомый голос, прозвучавший вдруг над самой моей головой:
- Серый, ты что ли?!
Я поднял глаза. На фоне чердачной двери, расплывшись в улыбке, победно маячила круглая Ромкина физиономия с румянцем во всю щеку и с неизменным смешным хохолком на белобрысой макушке.
- Надо же! Вот так сюрприз!.. Ну, залезай! Что ж ты стоишь?
- А выдержит?
- Да конечно! Меня-то выдерживает!
Подбадриваемый Ромкой, я решился, наконец, оторвать вторую ногу от пола и, стараясь не смотреть в длинную шахту лестничного пролета под собой, начал осторожный подъем к чердачной двери. Зажатый в кулаке целлофановый пакет с бутылкой и снедью угрожающе раскачивался из стороны в сторону, стукаясь то и дело о ступеньки лестницы.
- Хоть бы помог, блин! Я же тебе не эквилибрист какой-нибудь!
- Извини, не могу. У меня руки в краске. Да ты не робей! Это только поначалу трудно… Зато я тебе сейчас кое-что покажу! - Ромкины глаза, светло-голубые до прозрачности, светились такой неподдельной радостью, что, глядя на него, я вдруг почувствовал, как мои губы тоже поневоле начинают растягиваться в улыбку. - Я тут, понимаешь, студию себе оборудовал! Гляди, сколько пространства!
Я не торопясь осмотрелся. Пространства здесь действительно было с избытком. Но этим, пожалуй, и исчерпывались все достоинства Ромкиной студии. В целом же длинное, похожее на барак помещение чердака произвело на меня довольно гнетущее впечатление. Клочья паутины по углам, свет, проникающий через одно-единственное засиженное мухами окошко, какие-то ржавые трубы вдоль стен, покрытые толстым слоем пыли - все это, на мой взгляд, как-то мало располагало к творчеству. Но, видимо, мой приятель придерживался на сей счет иной точки зрения, о чем красноречиво свидетельствовали тут и там расставленные вдоль стен картины (я насчитал что-то около пятнадцати, но вполне возможно, что их было и больше). В самом конце этой импровизированной студии, развернутый вполоборота, возвышался мольберт, рядом - измазанный краской видавший виды верстак, донельзя захламленный какими-то коробками, склянками и рулонами бумаги, беспорядочно громоздящимися на нем и под ним. На полу валялись тюбики из-под краски вперемешку с окурками, пустыми пивными бутылками и рваным тряпьем.
А посреди всего этого беспорядка суетился Ромка, безуспешно пытаясь придать своей импровизированной студии более-менее приличный вид, разгребал ногами мусор, поднимал упавшие картины, некоторые из них поворачивал лицом к стене, другие, наоборот, выставлял на первый план. При этом тараторил, не умолкая:
- По глазам вижу, что моя берлога тебе не очень-то по нутру. Но, уж извини, чем богаты, тем и рады. Зато я здесь полный хозяин… Ну, не совсем, конечно… Еле уломал нашего управдома. Теперь в конце каждого месяца тащу ему литровую бутыль самогона. Это, согласись, не такая уж большая цена, учитывая, что один мой хороший знакомый
снабжает меня им почти бесплатно… Такие вот дела!.. А кстати, как ты меня нашел?.. Тебе, наверно, Авдотьевна сказала?.. Я ведь почти все время здесь. В доме уже привыкли… Ну что ты стоишь как неприкаянный? Проходи, садись… Хотя что это я! Тут и сесть-то не на что…
- Да брось ты, Ромка, не суетись! - удалось мне, наконец, вклиниться в его нескончаемый монолог. - И потом, это не ты, а я должен просить извинения. Свалился, понимаешь, как снег на голову!..
- И очень хорошо, что свалился! А то я за этой работой скоро собственное имя забуду! Веришь, пашу тут целыми днями как «Энерджайзерс»…
- Еще бы не поверить! Результат, как говорится, на лицо… Да-а, много ты успел за это время…
- Много не значит хорошо. Из всей этой мазни, может, только пара-тройка приличных работ и найдется.
- Да ладно, не прибедняйся!.. Можно взглянуть?
- Можно, конечно… Ты гляди, а я пока… это… еще немножко поработаю. Мне там всего пару мазков сделать осталось…
С этими словами Ромка быстро вернулся к своему мольберту, я же стал прогуливаться взад-вперед по чердаку, разглядывая выставленные вдоль стен полотна. Некоторые из них были мне знакомы, некоторые я видел впервые.
Вот, например, эта. Маленький уютный домик за низкой оградой в окружении буйно разросшегося сада. Эдакая хватающая за душу идиллия, но стоит приглядеться повнимательней, и сразу становятся заметны угрюмые силуэты многоэтажек, выступающие из тумана на заднем плане картины, а чуть ближе, в верхнем левом углу, - стрела башенного крана, почти нависшая над крышей маленького строения. И вот уже исчезло впечатление покоя и умиротворенности. Ты вдруг начинаешь понимать, что и этому домику, и садику вокруг него жить осталось совсем недолго: скоро неумолимая стройка сметет все подчистую, а на его месте, возможно, вырастет еще одна такая же безликая высотная коробка…
А вот другая картина. Живописный берег реки, утонувший в камыше и осоке, сочная зелень травы, зеркальная водная гладь, усеянная чайными блюдцами кувшинок, и посреди этого нетронутого великолепия - брошенный кем-то тлеющий костер, рядом пустая пачка из-под сигарет и недопитая бутылка с каким-то замысловатым иностранным ярлыком. Выходит, и здесь, в этом заповедном уголке, нет спасения от наступающей цивилизации, и сюда дотянулись ее длинные всепроникающие щупальца…
Следующая Ромкина работа приковала мое внимание минут на пять. На ней изображался восход: огненный шар солнца только-только показался из-за леса, большая часть которого еще погружена во тьму.
Очертания деревьев в этой части слегка размыты, неясны и напоминают диковинных сказочных существ, по-своему красивых, романтически-таинственных и совсем не страшных. Зато освещенная солнцем другая половина леса резко контрастирует с той, что еще находится в тени. Корявые, уродливые стволы, нелепо растопыренные ветки с бурачного цвета скудной и чахлой листвой, длинные змеевидные корни, растущие прямо из земли, пугают своей неестественностью, какой-то вызывающей фантасмагоричностью. Кажется, что перед тобой два совершенно разных уголка природы, причем один из них явно не земного происхождения…
- Ну и как тебе? - Ромкин голос за спиной заставил меня вздрогнуть.
Оказывается, я так увлекся разглядыванием картины, что не заметил, как мой приятель неслышно подошел сзади и минуту или две придирчиво наблюдал за моей реакцией.
- В общем, неплохо. Только жутковато как-то.
- Так ведь это и хорошо, что жутковато!
- И как же называется твой шедевр?
- Не знаю. Я еще не придумал.
- Может, «Марсианское утро»?
- Нет, что ты! Это название совсем не годится.
- А какое годится?
- Ну, скажем, «Как прекрасен этот мир»… Или нет! Лучше назову ее «Рассвет». Да, просто «Рассвет». А там пусть думают, что хотят!..
- Полагаешь, поймут?
- Те, кому надо, поймут!.. Ладно, хорош болтать! Пошли вниз. Водка стынет…
- Постой, я ведь еще не видел твоей последней работы… - с этими словами я сделал несколько шагов по направлению к мольберту, за которым только что трудился Ромка.
Однако мой друг оказался проворней меня. С криком: «Нет-нет, она еще не закончена!» - в два прыжка подскочил к своей картине и быстро отвернул ее к противоположной стене, так, чтоб я ничего не мог увидеть. Но кое-что я все же успел разглядеть. Судя по всему, это был портрет девушки или молодой женщины (скорей всего, Маринки, хотя, возможно, я и ошибался) в длинном старомодном платье с глубоким вырезом, сидящей в кресле перед столом, выполненный в несколько необычной манере. Необычность заключалась в том, что тщательно вырисована была только левая часть картины, правая же представляла из себя просто эскиз, набросок, сделанный крайне небрежно, как бы второпях. Неужели специально? Или Ромка просто не успел закончить работу? Хотя такой способ рисования выглядит по меньшей мере странно…
На языке у меня вертелось сразу несколько вопросов, но задавать их я, конечно же, не стал, так как прекрасно понимал, что никакого ответа на них все равно не получу. Ромка и о законченных своих картинах не очень-то любил распространяться, что уж говорить о тех, которые еще были в работе. Поэтому, не без труда подавив в себе острый приступ любопытства, я молча проследовал вслед за своим приятелем к выходу с чердака.
Спустя десять минут мы уже сидели в Ромкиной квартире, в большой комнате за накрытым столом. Комната эта, хоть и называлась большой, по размерам была примерно как две лифтовые кабинки (понятно, почему мой приятель так рвался отсюда на простор чердака). Я сразу же обратил внимание, что со дня моего последнего посещения здесь почти ничего не изменилось. Те же вылинявшие обои, те же окна с замызганными стеклами, та же лампочка без абажура, одиноко болтающаяся под потолком на длинном, изогнутом как вопросительный знак шнуре. И никаких тебе ковриков, кашпо с цветами, декоративных тарелочек на стенах. Из мебели только стол, старый продавленный диван да маленькая этажерка в углу, захламленная журналами и большими этюдными папками. Стульев и то не было (единственный имеющийся в квартире табурет Ромка принес из кухни), так что стол пришлось двигать к дивану, на котором я потом и устроился.
Хорошо, хоть в отношении выпивки и закуски мой приятель не был таким аскетом: в недрах его холодильника нашлась еще одна почти не тронутая бутылка водки, огурец, два помидора, банка шпротного паштета, а также пять или шесть плавленых сырков, что, вкупе с моими скромными приношениями в виде колечка охотничьей колбасы и куска брынзы позволили нам сервировать стол с поистине царской пышностью.
Разговор поначалу протекал вяло: мы еще как бы присматривались, приноравливались друг к другу после долгой разлуки, старательно обходя все острые углы и прячась за ничего не значащими фразами. Наконец, после третьей стопки я чуть-чуть расслабился и небрежным тоном поинтересовался у Ромки, как складываются его дела на ниве свободного предпринимательства. Мой приятель сразу как-то посерьезнел, стер с лица добродушную улыбку:
- Да подвернулась тут одна работенка… Даже не знаю, как сказать… В общем, мне недавно в выставке предложили поучаствовать. На деньги некой фирмы, занимающейся экологическими проблемами. Мои картины им, вроде бы, подходят. Или, как сейчас говорят, вписываются в формат.
- Вот и хорошо! Значит, и на твое искусство появился, наконец, спрос.
- Ты так считаешь? - Ромка задумчиво повертел в руках свою стопку. - Знаешь, не нравится мне это слово - спрос. Спрос может быть на прокладки, на стиральный порошок. А картины - это ведь штучный товар.
- Да ладно тебе! Не цепляйся к словам! Художник в наше время, если он, конечно, хочет выжить в условиях конкуренции, в первую очередь должен быть востребован. А для этого не грех иногда и поступиться кой-какими принципами.
- По-твоему, значит, старайся всем угодить, держи нос по ветру - и тогда всего добьешься? Конечно! Сегодня ведь самое главное - попасть в этот чертов формат!.. Кстати, кто бы мне хоть раз объяснил, что это, собственно, такое?
- Да какая тебе, в сущности, разница? Раньше были всевозможные «измы», теперь придумали формат.
- Всего-то навсего?.. Эх, Серый, не видишь ты главного! Формат - это гибель для художника! Гильотина рядом с ним - детские игрушки!
- По-моему, ты утрируешь! Просто всегда были те, кто строил всех по ранжиру, и те, кто пытался плыть против течения.
- Старик, о чем ты! Времена бунтарей давно прошли. Посмотри, кто сегодня на гребне волны! Гламурные красавцы с голливудскими улыбками и патокой вместо мозгов! «Фабрика звезд», одним словом!
- Ну а чем тебя не устраивает фабрика? Все-таки еще один способ выбиться…
- Да как же ты не понимаешь! Любая фабрика - это конвейерный метод производства. То, что никак не совместимо с настоящим творчеством!
- Ну, не все у нас так уж безнадежно. Я сегодня недалеко от магазина «Художник» натолкнулся на группу ребят, торгующих своими картинами. Ты б видел эти картины! Это даже авангардом трудно назвать! Какое-то фантастическое смешение стилей!
- Понравилось?
- Ну, как тебе сказать… Очень уж непривычно.
- Сказал бы прямо: дерьмо!.. Знаю я этих ребят. И картины их сто раз видел. Тоже мне, авангардисты! Они самого главного не понимают: прежде чем браться за эксперименты, не худо сперва азы постигнуть! А эти горе-художники еще рисовать толком не научились, но каждый уже мнит себя вторым Филоновым! Хотя Филонов, между прочим, с вполне реалистических портретов начинал.
- Что-то я тебя, Ромка, не совсем понимаю. То ты сетуешь на то, что в нашем искусстве все друг на друга похожи, то ополчаешься на тех, кто как раз и стремится быть не как все.
- Да пойми ты, Серый, быть не как все не значит быть лучше всех! Ведь их непохожесть только от амбициозности, от желания выделиться! А за душой-то пусто! Вот что страшно!
- И что же тут страшного?
- А то, что такие, как они, как раз и делают сегодня погоду! У нас ведь теперь что больше всего ценится? Умение пыль в глаза пустить, представиться лучше, чем ты есть на самом деле. Что, скажешь не так? Погляди, они даже тебя сумели облапошить!
- Ну, это еще как сказать! Просто я не привык делать скоропалительных выводов.
- Да уж, ты у нас всегда любил осторожничать!
В словах Ромки мне послышался скрытый сарказм, и это меня неприятно задело.
- А что ты, собственно, имеешь в виду? - я с трудом сдерживался, чтобы не вспылить.
- Ну, не знаю… - мой приятель явно казался смущенным, что уж совсем мне не понравилось. Похоже, в нашей дружеской перепалке неожиданно наметился поворот, одинаково нежелательный для обоих.
- Нет, ты уж договаривай! - я почувствовал глубоко внутри стремительно нарастающее раздражение на Ромку.
- Постой. Давай сперва накатим…
Мы выпили еще по одной. Видимо, эта стопка придала моему собеседнику смелости. Через минуту он заговорил, но уже совсем по-другому, глухо, отрывисто, почти что с вызовом.
- Значит, хочешь начистоту? Ладно, будь по-твоему!.. Понимаешь, мы уже столько лет с тобой знакомы, а у меня такое впечатление, что ты все время чего-то не договариваешь.
- Да? Но ведь и ты тоже не вполне откровенен со мной.
- Я?! С чего ты взял?!
Тут меня, что называется, понесло:
- А может, хватит играть в кошки-мышки! Я прекрасно знаю, как ты ко мне сейчас относишься! Небось, презираешь в душе за то, что, вместо бескорыстного служения искусству, я теперь промышляю халтурой! Не так, скажешь?!
- Да брось ты, Серый, не кипятись! Ты все сильно преувеличиваешь! В конце концов, это твой выбор. Как я могу осуждать тебя за это? - Ромка, видно, не ожидал с моей стороны такой решительности, поэтому попытался пойти на попятный. Но меня уже было не остановить:
- Слушай, тебе не надоело? Договорились же начистоту! Вот и давай, колись! Нечего слюни размазывать! - я уже не говорил, а выкрикивал, все больше раздражаясь, и мой приятель, наконец, сдался:
- Ладно, черт с тобой! Только потом не обижайся… Да, мне действительно не нравится то, чем ты сейчас занимаешься! Считаю, что это убивает тебя как художника! Ведь ты талантливый парень, Серый! Да с твоими способностями такого можно было наворотить! А ты вместо этого растрачиваешься по мелочам!
- Эх, Рома, твоими бы устами… - рывком схватив со стола бутылку, я быстро разлил остатки водки по стопкам. - Предлагаю еще один тост. За подлинное искусство. Как, поддерживаешь?
Мы в очередной раз выпили. Определенно, алкоголь на меня сегодня не действовал. Или действовал как-то совсем по-другому. Например, сейчас, вместо того чтобы расслабиться, я неожиданно впал в какое-то истерически-слезливое состояние, что было мне никак не свойственно. Вдруг ужасно захотелось оправдаться перед Ромкой, попытаться убедить его (а заодно и себя), что не все еще потеряно для меня как для художника, что он рано меня хоронит. Я совсем уже было собрался сказать ему об этом, но мой приятель меня опередил.
- Знаешь, Серый, ты сейчас очень хорошо сказал. За подлинное искусство. Это именно то, что нужно, то, к чему все мы должны стремиться. По-моему, искусство произошло от слова «искать». Как говорится, «ищите и обрящете»…
- А подлинное, видимо, от слова «подло»!
- Ты про что это?
- Да все про то же!.. Понимаешь, когда человек ищет, он всегда надеется что-то найти. Но если вместо этого он каждый раз утыкается лбом в стену - разве это не подлость?! Уж кому как не тебе это знать!
- Ты имеешь в виду всю эту канитель, которой мне сейчас приходится заниматься? А, ерунда! Не бери в голову! Это далеко не самое главное в жизни. Главное то, что я творю, что я еще не сдался несмотря ни на что.
- Я тоже еще не сдался, - я произнес это тихо, одними губами, но Ромка все равно услышал.
- Что ты сказал? - рот моего приятеля искривился в презрительной ухмылке, и я вдруг почувствовал, что готов его убить. - Не смеши меня, Серый! Те рекламные плакаты, что ты малюешь у себя в конторе - это не просто пошло, а даже вредно! Ведь это ж все АНТИискусство!
- Ну, это еще как посмотреть! - мне стоило неимоверных усилий держать себя в руках.
- Ты скажи еще, что реклама - двигатель прогресса! Хотя, в определенном смысле, это, конечно, прогресс! По крайней мере, для тебя. Ну, а как иначе! Сначала ты рисовал тарелки с отбивными, теперь - пресс-папье, подставки для ручек, дыроколы…
И тут я не выдержал.
- ЗАТКНИСЬ!!! - крик вырвался неожиданно, как пробка из бутылки. При этом я для чего-то вскочил с дивана, в горячке чуть не опрокинув стол.
В глазах на секунду потемнело. Ой, что это со мной? Я вдруг с удивлением почувствовал, что комната едет куда-то вбок, а сам я с трудом удерживаюсь на ногах. Боже! Неужели я настолько пьян? И ведь, казалось бы, не так много выпил…
Наверно, выглядел я сейчас не лучшим образом, потому что Ромка вдруг сильно побледнел, сразу изменившись в лице.
- Что с тобой?.. Сядь, успокойся! - его слова долетали до меня с трудом, словно из погреба.
Однако вместо того чтобы сесть, я, неловко выбравшись из-за стола, размашисто шагнул к окну. Все вокруг меня плыло и раскачивалось, а пол убегал из-под ног, словно лента эскалатора. Чтобы не упасть, я оперся руками о подоконник и, прислонившись лбом к стеклу, почувствовал на минуту что-то похожее на облегчение.
Понемногу возвращалось сознание. Вдруг стало ужасно стыдно за свою несдержанность. Я старательно подыскивал слова, которые могли бы хоть как-то исправить положение, но при этом прекрасно понимал, что ничего уже не изменишь, что разговора опять не получилось, что Ромка скорей всего просто замкнется в себе, и единственное, что мне сейчас удастся из него вытянуть, это какие-нибудь ничего не значащие фразы типа «Извини, погорячился!» или что-то в этом роде.
Как вдруг произошло неожиданное.
- Слушай, а может, хватит этих сцен! - слова моего приятеля прозвучали за спиной как-то неожиданно резко. - Подумаешь, обидели его! Я, между прочим, тебе правду сказал! Кто еще, кроме меня, скажет тебе правду!..
В первую минуту я не узнал Ромкиного голоса - он показался мне каким-то глухим, утробным, совершенно лишенным интонации, как голос теле- или радиокомментатора.
- Все равно ты когда-нибудь должен был услышать это от меня! Так лучше поздно, чем никогда! Я тебе сейчас все выскажу, Серый! Все, что у меня вот здесь накипело!..
И тут я, наконец, понял. Ромка не произносил этих слов. Или, вернее, произносил мысленно, но они звучали в моих ушах настолько четко, как если бы он кричал их мне прямо в лицо. Видимо, под воздействием стресса либо выпитого алкоголя (а может, и того, и другого вместе) мои экстрасенсорные способности вновь неожиданно вступили в действие, и теперь - хочешь - не хочешь - я получил возможность узнать, что же на самом деле думает обо мне мой институтский приятель.
- Ты только что пытался уверить меня, будто еще на что-то способен, - речь текла четко, без запинки (видно, Ромка уже не раз ее репетировал). - Кого ты хочешь обмануть, Серый? Ты не состоялся как художник и сам это прекрасно понимаешь! Твое время ушло! Еще год назад ты, наверно, еще мог бы что-то сделать, но ты не захотел. Занятиям творчеством ты предпочел сытую, спокойную жизнь, и теперь, наверно, жалеешь в душе. Ведь жалеешь, признайся!.. Хотя о чем тебе жалеть! Жалеет тот, кому есть что терять. Ты же никогда не отличался талантом! Ты всегда был жалкой бездарностью! Тупым самодовольным кретином, не видящим дальше собственного носа! Я это еще в институте понял. Все эти твои убогие натюрморты - от внутренней пустоты, от неспособности сказать что-то свое!.. Знаешь, в чем твоя беда, Серый? Ты трус, ты боишься ответственности! Поэтому ты никогда не имел собственного мнения. Когда у нас заходил спор об искусстве, ты предпочитал отмалчиваться или отделывался общими фразами. Смешно, конечно, но я до сих пор не знаю, как ты по-настоящему относишься к моим картинам. Наверно, считаешь их просто ужасными. Да, скорей всего так и есть. Ты много раз говорил мне о том, что они действуют на тебя удручающе, что им явно не хватает оптимизма. Ты одного не можешь понять: я рисую так, как мне подсказывает мое вдохновение. Но ты ведь никогда его не испытывал, ты вообще не знаешь, что это такое! Потому что ты не художник, Серый! Ты ноль без палочки! Или нет, ты - СЕРЫЙ! Да, просто серый, и этим все сказано! Надо же, я только теперь понял, как подходит тебе твое имя!..
Что-то звонко щелкнуло о подоконник перед самым моим носом, и поток чужих мыслей в моей голове неожиданно прервался. Что это было?.. А, наверно, прищепка. Видно, кто-то сверху уронил, развешивая белье.
Я непроизвольно поднял глаза. Небо уже начинало понемногу сереть, затягиваясь легкой полупрозрачной дымкой. Как быстро, однако, наступил вечер! Сколько там на часах?.. Половина пятого?.. Если я сейчас потороплюсь, то, наверно, еще смогу успеть на шестичасовую электричку.
Я вдруг поймал себя на мысли, что стараюсь не думать о Ромке, застывшем в молчании у меня за спиной. Интересно, сколько минут мы уже не разговариваем? Две? Пять? А может, уже целых десять?.. Тишина давила на уши, звенела в перепонках внезапно оборванной струной… Но что-то ведь, черт возьми, надо сказать!
- Знаешь, я, наверное, пойду. Поздно уже, - я нарочно растягивал слова, пытаясь скрыть внезапную дрожь в голосе. Боже! Только бы он ничего не подумал! ТОЛЬКО БЫ НИ О ЧЕМ НЕ ДОГАДАЛСЯ!
Я бросил осторожный взгляд через плечо. Мой приятель (теперь уже, наверно, бывший) сидел, насупившись, на табурете со скрещенными на груди руками и глазами, устремленными в одну точку. Казалось, он ничего не видит и не слышит вокруг. Но когда, отделившись от окна, я сделал два шага в направлении коридора и уже взялся за куртку, он неожиданно встрепенулся, вскочил со своего места, и на его лице вновь заиграла хорошо знакомая мне радушная улыбка.
- Что, уже уходишь? Так скоро?.. Может, давай еще по одной?
- Нет, что-то не хочется.
- Тогда хотя бы на посошок! У нас ведь еще одна бутылка, забыл?
- Не забыл…
Наши взгляды ненадолго встретились. В Ромкиных глазах было столько доброжелательства, столько неподдельного удивления по поводу моего скорого отбытия, что на какую-то секунду я даже усомнился: действительно ли я слышал то, что слышал, не почудилось ли мне все это. НЕТ, НЕ ПОЧУДИЛОСЬ. Просто Ромка, как выясняется, хороший актер. Интересно, как бы он повел себя, если бы я дал ему понять, что мне теперь все известно? Но делать этого ни в коем случае не следует. Мне, так же как ему, нужно доиграть свою роль до конца.
Поэтому я еще раз отрицательно помотал головой, изобразив на лице крайнюю степень сожаления, и, решительно толкнув дверь, с курткой на плече и пакетом в руке, не оглядываясь, стал быстро спускаться по ступенькам.