Из готовящейся к изданию книги
"ОЧЕРКИ ДЕРЖАВНОГО ЛИХОЛЕТЬЯ"
БЕЛЬЕВЫЕ ПРИЩЕПКИ
[сентябрь-1993]
Ночной звонок – телефонный ли, в дверь ли – редко бывает кому в радость. А если еще под утро, когда сон самый крепкий, сладчайший? Да если, к тому же, ты лег в эту ночь часа эдак в два, а то и в три? Короче, от взорвавшейся над ухом трели (будто гром среди ясного неба - или снег на голову) Семен Борисович (далее - СБ) вскакивает как ошпаренный. Схватил трубку, но сразу же едва не выронил ее: трусы вдруг рухнули (как в одночасье рухнули давеча: одиозный Железный Занавес, околюченно-железобетонная Берлинская Стена, тотальная непрошибаемая Цензура) - сатиновые трусы рухнули с его бедер на пол, он не успел перехватить их свободной рукой. «Подобным образом, - мгновенно сообразил СБ, - без всякого предупреждения, прям-таки оголтело, изобличительно сокрушает нас Гнев Божий».
- Минутку! - буркнул СБ. - Обождите!
Шваркнув трубку куда-то в ночное пространство, он попёрся, семенящими шажками, как стреноженный, на кухню. Уже с неделю как в трусах у него лопнула резинка, но ему всё недосуг свернуть в ближайшую лавчонку за новой (хотя трусы не раз в течение каждого дня спускаются в штанинах брюк чуть ли не до колен, норовя вовсе блокировать его передвижения). Кое-как – впрочем, гениально – он приспособил к этой коллизии парочку бельевых прищепок, сцепляя ими трусы и тельняшку полосатую: на левом боку и на правом. (Кстати говоря, с тельняшкой этой он неразлучен уже 39 лет, со времен плаваний матросом на буксире «Соцсоревнование» по Оке от Щурова до впадения в Волгу.) На ночь прищепки приходится снимать – и вот он просеменил за ними к столику на кухне. Из телефонной трубки всё это время доносится до него лихорадочный женский голосок, но на дистанции разобрать хоть единое словечко невозможно.
- Куда ж вы запропастились?! - набросилась на него незнакомка, когда он (всё еще не зажигая света) вновь завладел трубкой и обозначил свое присутствие. - Не удивляйтесь ничему! Не спрашивайте ни о чем! У меня ни одной лишней минутки, я должна выметаться из дому, скоро вы поймете почему. Сейчас соберу дорожную сумку и умчусь. Где-нибудь занорюсь на краю света, куда Макар телят не гонял. А пока - приставлю телефон к магнитофончику. Послушайте! Эта запись сделана только что, тоже по телефону: мне позвонила ближайшая моя подруга, велела подключить аппарат, сообщила кое-что. Ее уж, наверно, нет на свете. И мне тоже - нужно срочно заметать следы. Я вспомнила про вас, вы меня не знаете, я вас тоже, но на экране вы частый гость, и от людей слышала: вы, кажется, честный, смелый, умный - наверняка сообразите, как распорядиться тем, что сейчас узнаете. Пока собираю манатки, вы слушайте, а после я сразу кассету под молоток, спущу в унитаз… Нет, не спрашивайте ни о чем, включаю…
Легкое шипение дисковода, опять женский голос, но уже другой, туговато различимый, и тоже задыхаючись поспешный. СБ со вздохом поднапрягся, крепче прильнул ухом к наушнику.
- Людка! Всё, что я скажу, очень серьезно. Речь о жизни и смерти. Докладываю - от и до. Боюсь, не успею. Начну вот с чего. Дня три назад - слышу по радио объявление (может, и ты слышала): кто хочет валюту заработать, приезжайте туда-то тогда-то. На другой день опять объявляют, на третий - то же самое. Тут я не стерпела, записала координаты, сегодня с утра принарядилась, укладочку себе сделала и почапала к назначенному часу - не то к богу на кулички, не то к чёрту на рога. В метро с двумя пересадками до «Филёвского парка», дальше автобусом сто тридцать вторым до кемпинга «Можайский». Уверена была - съёмки в каком-нибудь совместном фильме, массовка нужна. По радио об этом молчок, а знающим людям только намекни. Хотела и тебе предложить - вместе сниматься, битый час названивала, не застала тебя. На «Филёвке» автобуса ждала минут сорок, толпа собралась: оказалось - все за валютой прут. Еле в автобус втиснулась, так набились - на остановках невозможно двери открыть, ни на вход, ни на выход. Прикатили к чёртову этому кемпингу, кинулись все наперегонки. Я, конечно, в первых рядах. Влетаем в вестибюль, а там уж битком, ни пробиться, ни продыхнуть. И спросить не у кого: что да как? Тискались-тискались, потом слух прошел: в конференц-зале инструктаж. А как туда? Там еще плотней всё спрессовано. Откуда ни возьмись бабеночка-фирмачка: просит внимания. Все притихли, она и говорит: дело очень перспективное, круто доходное - лекарство забугорное здесь, в Москве, толкать. Средство, говорит, потрясающе эффективное, уникальное. Я только не поняла - от чего. Она распинается - я и слушать не стала. Не знаю как кому, а меня смех разобрал. Если вещь стоющая, нужная, ее и без нас раскупят. А главное, Людка! - хоть стой, хоть падай: чтоб взять на пробу, на продажу партию лекарств, отдай в залог шестьдесят долларов! Ну в общем: смеху - полные колготы! Ай да молодцы, заманили тыщу идиотов в жуткую дыру, хотят всучить какую-то туфту, а сами с нашей валютой - мигом испарятся, как с травы роса!..
Ну, думаю, неужто найдется в идиотской этой давке хоть один осёл?! Наверняка нашелся, и не один, но я ретируюсь быстренько к автобусу. А там уж опять толпа. Таких же шустрых как я. Кто плюётся, кто чертыхается, а кто и гогочет, вроде меня: «Все мы сегодня валютные простигосподи!» Автобус подошел, его на абордаж берут, всем не терпится умчать подальше от подлой западни. Слушай, Людка, внимательно. Мне мужик один помог, я впёрлась в автобус, и мужик рядом. Едем, гляжу на него, а он отворачивается, норовит ввинтиться куда поглубже. Я его за локоть, подтянулась к нему под ухо: «Ты меня не узнал?!» - Молчит. «Не узнал? - спрашиваю. - Я ж твоя первая любовь!» Молчит. В верхний люк автобусный уставился. «Помнишь, Сергунчик, наши баталии шахматные? Мы с тобой в одной команде были - СЮП не забыл? МГДП помнишь? (СЮП… МГДП… - Стадион Юных Пионеров и Московский Городской Дом Пионеров. - От автора.) Ты без ума был от меня». Пыхтит, очи небу закатывает. «Помнишь, ты меня к Бобику бешено ревновал? К Бобби Фишеру! И не зря. Я тогда ну буквально грезила, бредила своим Бобиком. Забыл? Разлюбил? Слушай, Сергунчик! Ты чего, тоже за валютой сегодня рыпался? Переживаешь?!» В общем, доехали до «Филевского парка», я в полной растерянности, отпускать Сергунчика не хочу, а мне уж давно невтерпеж, жуть как приспичило. Тут он меня, родненький, выручил: вдруг как пустится наутек, только пятки сверкают. Вмиг в толпе растворился. А толпа вся в метро вползает. Короче, улизнул он от меня. Вторая осечка в один день. А я и рада-радешенька: забралась в закоулочек под метромостом, уписалась всласть. После двух осечек - такое блаженство, такое облегчение неописуемое! Купила на радостях мороженое, брикетик, стою возле метро, кайфую…
Дорога домой тягучая, через всю Москву, две пересадки, спать ужас как хочется. Подхожу к подъезду - силы небесные! - мужик тот стоит, мой Сергунчик. Меня встречает, и гладиолусы в руке. Дождь проливной, а он, чудачина, без зонта, весь будто слезами заливается. И цветы - в плачевном состоянии. Я его, конечно, к себе завела, заставляю переодеться, спрашиваю, как он здесь очутился. А он - ну буквально воды в рот набрал. Я ему горячего черного кофейку с лимончиком, а он ни гугу. Ныряю в свой бар, шарю по сусекам - точно, энзэ на месте: коньячок простенький, трехзвездный. И с первой же рюмочки - ура! - Сергунчик раскалывается. Слушай, Людка, внимательно. Скажешь, это у него фантазии, галлюцинации, я сперва тоже так посчитала: слушаю его, а сама смеюсь. Оказалось - правда. Да какая жуткая! Мне бы только успеть. Вот что он рассказал…
СБ взял в руки аппарат-«чебурашку» и, прижав плечом к уху трубку, уселся, а потом и улегся на холостяцкую свою постель. Он всё еще не может проснуться, взять в толк, что с ним происходит, какая такая ахинея-околесица, о чем тараторит ему в ухо прекрасная незнакомка - сперва та, которую обзывают Людкой, а потом другая, без имени, которая про Сергунчика. Невдомек ему вообще - при чем тут он, якобы частый гость на телеэкране, честный-де, смелый, умный… Он, конечно, человек с верхним образованием, но ведь обитает на самом низу лестницы («мэнээс»). Если и мелькает где-то частенько, так разве что возле голубятни дворовой… И всё же что-то приятственное, баюкающее течет и журчит из наушника…
- «…Я тебя не мог не узнать. Если честно, уже полмесяца за тобой хвостом хожу. А подойти не могу. У меня у самого на хвосте круглосуточно сидят. Кто сидит - точно утверждать не могу…».
СБ (напоминаю: Семен Борисович, а не Служба Безопасности) услышал в трубке треск, сильные помехи - то ли брак записи, то ли «спецвмешательство», наподобие глушилки, а скорей всего сморил его эдакий выморочный сон, в этот мерзкий час «между волком и собакой»… В какие-то минуты высветляется сознание, звучит опять членораздельный, хотя и взахлёб, монолог Сергунчика (голосом незнакомки):
- «…Многие у нас, да и у них, подтрунивали над твоим Бобиком - окончательно, мол, сбрендил, впал в манию преследования, мечется как угорелый по белу свету. Потешались над его маскировкой, когда он взял себе за правило останавливаться под всякими именами в самых захудалых отелях, отпустил себе бороду, усы, носил огромные черные очки, из номера выходил только в темное время суток, еду заказывал по телефону в супермаркете, но двери никому не отворял - велел посыльным ставить пакет снаружи. Ну а я с самого начала уверен был: никакой он не чокнутый…»
И опять провал… И вновь брезжит просвет:
- «…Но я сделал свое открытие, мечта моя сбылась: могу теперь сложить к твоим ногам эту разгадку. Тебе придется решить - что с ней делать, как поступить. Передам тебе все собранные документы, свидетельства. Если хочешь и сможешь - встретимся завтра…» - «В кемпинге Можайском?» - съязвила я с улыбочкой. Дескать, что ты мне мозги пудришь? Он вдруг ощетинился, оскорбился. «Откуда, - говорит, - узнала, что в Можайском?» - «Как же мне не знать, - отвечаю, - там всякой чертовщины хоть отбавляй». Ох, Людка! Чёрт меня за язык дернул! Надо ж было так съёрничать - в такой ответственный миг. Третий прокол в один день! Сергунчик мой встает, допивает прям из горлА остаток трех звездочек, молча скидывает с себя мой халат, молча облачается в свой костюм (на кухне сушился на плечиках возле плиты с горящими конфорками, от него не то пар, не то дымок, но горелым не пахнет), застегивает все пуговицы, молча удаляется. А я и сама язык проглотила, пикнуть не могу, подавлена своим же хамством. Он аккуратненько дверь за собой прикрыл, замок мягко щелкнул. Я к окну. Люд! Слушай внимательно. Вижу - выходит. Огляделся по сторонам, во дворе никого, закурил, направляется под арку. Навстречу человек - с сигаретой в руке. Попросил, вижу, огонька. Сергунчик зажигалкой пых, хочет пройти дальше. А тот грудью в грудь. Выныривает из-под арки машина, дверца с ходу открылась. Тот, с сигаретой, жестом ему - милости просим. Сергунчик хочет увернуться, рванулся сбежать, его еще один (выскочил из кабины) за руку цоп, втолкнул Сергунчика, изнутри еще чьи-то руки его вдёрнули, чуть лоб ему не расшибли об косяк. Тот, с сигаретой, оглянулся весело снизу вверх в мое окно, фонариком ярким морганул мне в глаза раза три - и укатили… Нет, Людка, нет! Не укатили! Слушай меня во все глаза! Дальше случился чистый цирк! Фонарик, что ль, какой-то у них с секретом? Или с испугу - мираж у меня? Заместо машины той, на четырех колесах, со всеми людьми, кого она проглотила, - знаешь кого я узрела? Мохнатый бурый Мишка с огромной башкой! Я как заору благим матом! Уж и не помню себя. Ору - вроде как рожаю. А он, Мишка, вдруг как обернется, как зыркнет на меня да как помчится косолапо со всех четырех! Жутко быстро, ровно ветер, вмиг сгинул с глаз долой во тьме тьмущей! Только цокот когтей по камням, по асфальту, по листве палой да стеклам битым - и сейчас в ушах у меня… Места себе не нахожу. И мне, небось, не выйти сухой из воды… Ой! Погоди, Людка!.. Так и есть: воротился он, Мишка-шатун… Не поминай лихом…
В трубке частые гудки, шипит кассета, вдруг гитара врубилась из прежней записи, тут же исчезла, возник опять женский голос, первый, Людкин:
- Вот и всё. Прослушали? Мотайте на ус. А я помчалась!..
Опять гудки, но без шипения. Тишина. Ночь. Одиночество. Конец века. Растеряева улица.
Очнулся СБ от кинжальной боли в боку. Вонзилась прищепка. Забыл вчера отстегнуть на ночь. А где вторая? Сама отцепилась. Светло совсем. Который час? Потянулся к телефону - время узнать. Забыл совсем - телефон уж недели три как отключен за неуплату. А будильник, и настенные, и карманные, и наручные - давно уж вышли из строя.
За столом сидит кто-то. Женщина. Волосы сивые свесились - вороньим крылом. Спит.
- Эй! Ты кто? Незнакомка?
Опять закрыл глаза. Открыл опять. Незнакомка. И вспомнилось почему-то - однажды, в очень чёрный час, десяток лет тому, окликнул его молодой кучерявый бородач в белых шортах и модных кроссовках, неспешно пробегавший мимо его голубятни: «Это, случаем, не ваша собачка? Там, на перекрёстке… Белая, с пушистым чёрным хвостом, с чёрной грудкой… Еще живая…» Вновь смежил веки. И вдруг передёрнуло его - будто током звездануло. Ровно в полдень назначен митинг - на площади Революции, у парадного крыльца бывшего музея Владимира Ильича. Опоздал! СБ в отчаянии уставился на приткнутый в углу транспарант, с которым поручено ему явиться…
«ДЕРЬМОКРАТОВ - ПОД СУД!»