Нить, роман размером с повесть

Виноградов Юрий Викторович
3-12-2008
Роман в духе минимализма

“Нить”


Формально многие из описываемых событий случались в жизни тех или иных людей, но, по сути, и в целом все события и персонажи вымышлены. Эта книга написана не против чего-либо, а во имя жизни.

Я уверен, что нас не хватятся,
Но оставь им ещё одну нить.
БГ

Артём родился голубоглазым. Когда акушерка шлёпнула его по попе, чтобы ребёнок закричал и скорее сделал первый вздох, сила его голоса в крике сразу привлекла внимание врачей и медсестер, присутствующих в палате.
-Вот, новый Геракл растёт,- сказала фельдшер, державшая его на руках.
Уставшая мать, находившаяся в состоянии восторженного спокойствия, нежившаяся в кровати после своего радостного труда, была довольна тем, что мир встретил её младенца столь многообещающим пророчеством. Эти счастливые первые моменты жизни были впоследствии  не раз пересказаны ещё не понимающему речи Артёму и в том, как Александра о них говорила, чувствовалось, что мать уверенна – она дала сыну достаточно много и выполнила свой долг на славу. Энергии у Артема должно хватить на любые жизненные подвиги.
Артём был вторым ребёнком в семье, и его мать, Александра, наученная предыдущим опытом, легко высвободила дитя из чрева. Помогло  и её спортивное прошлое. Мощные мышцы пресса, как ядро, вытолкнули младенца из первичного океана в воздушное пространство. Пуповина была перерезана, и Артем почувствовал первую отягощённость, которую несёт за собой возможность жить в этом светлом, прекраснейшем из миров, если не единственном возможном. Теперь необходимо самому дышать, насыщаться самостоятельно самым необходимым для жизни. Таков первый труд человека в его личном пути, так или иначе сопровождающий нас до самой смерти.
В те времена в советских больницах было принято сразу после рождения разделять мать и новорожденного, разрывая их, за девять месяцев, так привыкших друг к другу.
Артёма унесла медсестра в палату, где уже пищало, кричало, барахталось в простынях или просто спало в маленьких железных яслях множество младенцев, столь похожих друг на друга для персонала больницы.
Это должно быть не очень приятный опыт, когда новоявленный миру человек, до сих пор знавший комфорт теплой воды, температура и плотность которой идентичны этим качества тела и поэтому тяжесть собственного веса почти не ощущается, и не приходится тратить сил на поддержание необходимой температуры. При этом удовлетворяются все потребности дитя, благодаря пуповине находящегося на полном довольствии у своей матери. Всё преподносилось ребёнку в готовом виде, даже события мира в уже пережитой его матерью, а значит достаточно безопасной форме.
Её мысли и чувства приходили к Артёму с гармонами путешествующими в кровеносном русле пуповины, а он, в свою очередь, передавал ей таким же образом телеграммы о своем отношении к её переживаниям и если ему чего-то не хватало, то просил или требовал так настойчиво, что у матери появлялось желание съесть банку солёных огурцов, либо погрызть штукатурку, противостоять чему казалось совершенно невозможным, и она ставила стулья на стол, забиралась на них, царапала потолок, потому что стены были заклеены обоями. Однако она, с подсказки подруг, догадалась отказаться от этой затеи в пользу кальция в таблетках, тем более что потолок коммунальной квартиры был в застаревшем, несмываемом сером налёте оставшемся ещё с тех времен, когда дом этот был общежитием для студентов в царские времена.
Импульсы из внешнего мира очень слабо доходили до внутриутробного Артёма: Тусклые вспышки света, периодически проникавшие к его зрению, разнообразные неясные звуки, приглушенные, но, вероятно, столь громкие там снаружи, движения матери, отражавшиеся в нём беспокойством, когда были слишком резкими и активными или легкая усталость Александры, наполнявшая тельце Артема сплошной  негой и умиротворением, дремотой – абсолютно теми же чувствами, что и саму мать.
Для кого-то ты человек, а для кого-то ты весь мир. Это расхожее выражение наполняется всей возможной полнотой смысла, если употребить его относительно ребёнка в чреве матери. Действительно, вся вселенная его душевных переживаний и чувства внешнего мира изначально лишь только мать, и малый росток его личного пробуждения, который, со временем расширит свою вселенную до безграничных космических просторов, недоступных как человеческим чувствам, так и более сложным протезам человеческого восприятия, которыми мы пытаемся дотянуться до краёв галактик, или стараемся через них воспринять мир совсем крошечный, неделимый.
Вся жизнь матери была известна сыну, и так как это был единственный родник изливающий ему живую воду, все представления Артёма ограничивались тем, что выбирала для себя во всём необъятном внешнем мире Александра. Он мог злиться и тогда ворочался беспокойно, либо даже лупил своими ручками и ножками по мягким стенкам вокруг него, проверяя, как они отреагируют на это. Впрочем, он мог двигаться просто из любопытства, изучая свои способности и телесные ощущения, доставлявшие томное удовольствие при освоении новых действий.
Он вслушивался в ритм биения, сопутствовавший ему с тех самых пор, как он вообще начал воспринимать что-либо. Ему не всегда нравилось урчание, раздававшееся временами где-то рядом, он был несколько недоволен, но не подавал никаких сигналов об этом.
Отдельным, наиболее широким руслом, через которое к Артёму пробивалась не опосредованная материнским восприятием реальность, был звук.
Артём слышал плавно переливающийся голос Александры и научился по нему разбираться в общих чертах её эмоций. Он со временем начинал понимать, что обращаясь к нему она говорит мягким, высоким голосом, медленно произнося звуки. Как сладки в эти моменты ему казались поглаживания по животу, которыми Александра сопровождала свои расслабленные тихме речи.
Были и другие голоса. Например, низкий, трескучий голос, слышимый Артёмом достаточно часто. Голос Александры тогда становился особо насыщен переливами. Артем чувствовал, что она напряжённо следила за тем, что и как говорить, отвечая постороннему басу, уже начинавшему становится привычным. В этих беседах Артём узнавал грани и тембры давно знакомого ему голоса матери, которых не слышал ни в каких других случаях.
Артём любил слушать переливы звуков, они изменяли течение его жизни. Он ещё не знал, что это называется музыкой. Разные мелодии создали в нём те матрицы из которых в будущем будут формироваться его настроения. Позже, в дошкольном возрасте он обожал слушать второй фортепьянный концерт Чайковского, и каждый раз когда по радио передовали эту музыку Артёма невозможно было оторвать от приёмника. Всё потому, что в материнской утробе он чаще других музыкальных произведений слышал именно это замечательное сочинение Чайковского.
Но сейчас, ещё не покинув роддом, Артём не слышит музыки вокруг себя, а лишь расстроенный хор младенческих криков и властные голоса снующих между люльками нянек беспокоят его слух, отягощая и без того не легкие мгновения появления на свет. А сверху, с потолка, куда направлен взор лежащего Артёма, светят лампы, слепящие привыкший к мягкому сумраку утробы взор младенца. И всё новые ощущения беспредельным потоком атакуют его не оформившуюся душу. Однако многое остается в тумане, как-бы за мутным стеклом колпака, отделяющего младенца от слишком тревожащего внешнего мира. Когда он привык к первым бесплотным, безграничным образам его окружавшим, то начал понимать, что не всё так просто и всегда можно увидеть детали в любой целостности, которые в последствии станут отдельными, полновластными образами. Если в начале окружавший его белый мир был лишь только одним сплошним цветом, то в последствии он научился различать неподвижные белые стены, белый потолок с белыми лампами и мелькающие перед глазами, шелестящие белые халаты нянек и медсестёр.
Вскоре он стал ощущать неизведанное до сих пор неприятное ощущение и завопил от страха во всю глотку, так явилось к нему первое чувство голода. Его крик громкостью и требовательным напором выделился среди голосов остальных младенцев. Няньки, чтобы освободиться от излишнего шума, первым везли Артёма к Александре на кормёжку. «Винявская! Готовьтесь!». Кричали они прокатывая скрипучую коляску с детьми по коридору родильного дома.
Александра, уже опытная мать, выкормившая своей грудью первого ребёнка, с ловкой и строгой нежностью взяла Артёма на руки и допустила к налившейся белой груди. Мальчик взялся с усердием за самую сладкую работу в своей жизни, раньше которой он научился только дышать. За окном, в небе густели серые Петербуржские облака, столь частые здесь, во многом определяющие настроение нашего города, а на земле под ними лежал чистый, последний снег зимы, готовящийся уступить место первым весенним проталинам и озимым всходам, но пока ещё сухой и скрипящий под ногами в десятиградусный мороз.
 Александра сидела на больничной койке расслабленная и отвлечённая от всего на свете кроме них двоих с Артёмом. В душе её царствовало просветленное настроение, определявшееся переживанием единства с ребёнком, а не внешней пасмурностью мира. Замутнённое дождевыми каплями окно, искривляла уличный пейзаж, превращая его в бело-серую бесформенную массу. Рядом с Александрой кормили своих младенцев ещё несколько рожениц, и каждой из них не было дела до остальных.
Младенчество Артёма было счастливым, но не без проблем. Рядом с ним всегда была наполненная грудь матери, готовая удовлетворить по первому зову. Не повезло ему в том, что первое место, куда его привезли после родильного отделения, не было его домом. Пятилетняя сестра болела скарлатиной, и в профилактических целях было решено их разделить. Артём остался с матерью, переехавшей временно к подруге, а отец с девочкой их иногда навещали. Девочка, с испещрённой болезненными следами кожей, приезжала навестить Александру, плакала из-за разлуки и с восторгом смотрела на малое дитя, спящее в своей кроватке, плотно укутанное в пелёнки. В моменты коротких свиданий девочка пыталась получить максимум материнской любви и ласкалась как котёнок, прижимаясь к Александре, сидя у неё на коленях. Отец находился рядом, но оставался несколько в стороне от происходящего, давая ребёнку возможность единолично наслаждаться материнским теплом.
Вскоре заболел Артём. Выяснилось, что в роддоме Александра подхватила кишечную инфекцию, передавшуюся ему вместе с молоком. Мать и дитя были приглашены в научно-исследовательский институт, где важные профессора рассуждали, как бы помочь им, чтобы не стало ещё хуже. Самым простым решением было, шприцом вводить антибиотики матери и младенцу, но нашёлся специалист, отказавший всем в возможности такого лечения. Он спас Артёма от болезненных уколов и ослабляющих действий лекарства, но ежедневный градусник в попу мальчик всё равно получал исправно. Таковым оказалось его первое знакомство с наукой. Было решено колоть антибиотики матери, а ребёнок должен был получать исцеляющее снадобье с её молоком. Артём чувствовал, что привычный для него вкус изменился и по началу давал матери понять своё недовольство, отворачиваясь от груди и отталкивая её ручками. Он пытался отразить недовольство на лице, но ему не особо удавалось, потому что он ещё очень плохо владел всеми этими десятками мышц, обеспечивающими мимику эмоций. Но есть хотелось и первоначальный страх, теперь превратившийся во вполне оформившееся и отделяемое от других негативных переживаний чувство голода, заставлял тянуть его свои пухлые, натруженные розовые губы к соску Александры. Со временем он привык к новому вкусу.
Но инфекция не отпускала, и хоть Артём оставался розовым упитанным младенцем, а болезнь давала о себе знать, выражаясь в уменьшении рвения, с которым от требовал завтрака, обеда, ужина и полуночной закуски.
Весна сменялась летом. Заканчивалась пора слабости от недостатка витаминов и обилия весенних дождей. По-весеннему большие блестящие глаза людей, на исхудавших за зиму лицах дополнялись теперь первым загаром и румянцем. У людей появлялись силы, и они начинали меньше спать, а больше гулять по освежённым после зимы улицам. Вечера становились длиннее, и девичьи визги всё чаще можно было услышать с улицы из тёплой пелены весенних ночей.
Пришли силы и к Артёму. Теперь он меньше спал, как потому что подрастая все дети спят меньше, так и потому что весна уже действовала на его свежий организм. Для него наступало время проявлять интерес если не к девушкам, то, по крайней мере, стремиться познать мир за пределами материнских объятий и пытаться осуществить деятельность какую-либо кроме сосательного рефлекса. Уже во всю развёртывалась пора экспериментов со своим телом. Он пытался брать в руки погремушки и кидать их, беспрерывно мог крутить ручками и ножками, не пытаясь придать этой активности какую то цель. Сосал разные пальцы, пытаясь выяснить какой вкуснее. Старался общаться с матерью улыбкой и проявлял первые своевольные контакты с незнакомцами. Уже пробовал решать – нравится ли ему этот склонившийся бородатый дядька или та кудрявая тётя, щекочущие его своими волосами. Он решил, что щекотка подходящий способ получить удовольствие, и весело гулил, барахтаясь в белоснежных простынях.
А Александру всё беспокоила болезнь сына, по словам врачей, продолжавшая в нём развиваться. При этом на самом Артёме, на его счастливом лице и пухлом тельце, не отражалось никаких болезненных нарушений. От этой неясности тревога её только усиливалась. Первое неопределённое беспокойство за сына росло как подснежники, пробивающиеся на проталинах среди мокрого весеннего снега. Оно пробуждало в матери противоречивые чувства по отношению к ребёнку, напоминающие штормовое предупреждение, и так как разрешение болезни, мучившей Артёма, было неопределённым, то южный горячий характер Александры мог от смятения чувств, в конце концов, разразиться бурей.
Врачебное лечение не помогало и профессора, поджав губы, разводили руками от незнания, чтобы ещё сделать и желания избавиться от неуместного теперь для них ребёнка, порочащего авторитет отечественной науки. Александра сама отказалась от походов в медицинский научно-исследовательский институт и собралась уехать с обоими детьми на юг, к своей матери – их бабушке.
Немного жаль за Артёма, что он, будучи ещё не в состоянии оценить красоту неба, летел на самолёте. В сознательном возрасте ему ни разу не представится возможность оказаться среди облаков. Но существует мнение, что даже вид из окна, в которое смотрел младенец, формирует его будущий характер. Исходя из этого, можно предположить, что свой оттиск в душе Артёма оставил и полёт на самолёте.
Он запомнил и этот окружающий его со всех сторон океан, весь в клубах перистых и кучевых облаков, уступающих время от времени место безграничной голубизне атмосферы. Артём запомнил и ощущения, которые переживал при взлёте, когда, как будто волна прошла через всего него и чувства перемешались, всё больше оттягивая тяжесть веса к низу, а потом, вновь мерно растекаясь по телу. Потом, будучи уже ребёнком с ярким сознанием и ощущением непрерывности своей жизни, понимая что вчера и сегодня он один и тот же, Артём в минуты слабости будет испытывать те взлётные переживания и ощущать, что вокруг него пустота до бесконечности, которая хуже чем непробиваемая стена, имеющая хотя бы свои границы, за которыми она кончается.
Через восемь часов полёта с одной дозаправкой, они прилетели в Арабек. В аэропорту сестра Артёма, которой очень хотелось быть похожей на маму, стоящую в очереди с коляской, где спал Артём. Эта беспокойная девочка утащила коляску у некой женщины и катала её по зданию Аэропорта. Занятые проверкой багажа и демонстрацией документов служащим взрослые не сразу заметили пропажу. Поэтому коляска, как бы сама собой катящаяся по отполированному до зеркального блеска граниту зала, скрывающая с головой пятилетнюю Аню её толкавшую, некоторое время вызывала у бездельно слоняющихся пассажиров улыбки умиления.
Утром семья прилетела в Аэропорт Алматы, где толпа разъярённых джигитов с наточенными ножами уже поджидала того Петербуржского нахала, сумевшего увести у них из под носа женщину. Но, оказалось, что он не прилетел – испугался сопляк, решили бы они, если б действительно оказались столь зловредными и жадными. Но, на деле, они лишь пожали плечами, оттого, что замечательный, а другим и не мог, по их мнению, быть муж одной из лучших девушек аила, пока ещё не узнает их кавказского гостеприимства. И вся толпа родственников принялась с горячностью южных сердец восхищаться детишками и самой Александрой. Не было среди встречавших только умершего отца и матери, оставшейся дома, готовиться к приёму гостей. Процессия направилась в один из пригородов Алматы, в котором после второй мировой войны поселился отец Александры и зачал этот род.
Если при встрече братьев и сестёр в  аэропорту Александра светилась от счастья и почти сразу начала общаться с ними так запросто, будто и не расставалась на семь лет, принялась подшучивать над братьями и заливаться молодым девичьим смехом в такт своим сёстрам, то при виде матери ураганом нахлынувшие чувства заставили её расплакаться, и они некоторое время стояли во дворе, за пяти метровым забором, отделявшим участок  от улицы, не решаясь двинуться к дому, обнявшись и рыдая, лепеча бессвязные предложения, утопающие в плачевных всхлипываниях.
Родственники разошлись по домашним делам, чтобы вечером вернуться на семейный банкет. Александра оставила детей на Клару, жену одного из своих братьев, к которому перешел по наследству отцовский дом, а сама с матерью удалилась в отдельную комнату, где они оживлённо выговаривали друг дружке всё, что накопилось за годы разлуки, иногда смеялись громким смехом, слышным в отдалённых комнатах, где оставались дети, но больше все-таки мать и дочь оплакивали свою долгую разлуку.
Клара, расторопная хозяйка, сюда же привела свою дочь, что бы та познакомилась с приезжими детьми. Ей было три года, сестре Артёма четыре и он сам ещё младенец.
Дочь Клары бегала по комнате совсем без одежды, цепляясь за мать, а дети Александры смирно сидели на скамейке, одетые как на парад. Аня, сестра Артёма, в летнем платьице светло-розового цвета с короткой юбчонкой, в летней панамке и кожаных сандалиях с большой блестящей застёжкой. Она сидела там, куда её посадила бабушка, положив руки на колени, и стеснялась пошевелиться.
О бабушке можно сказать, что её лицо было столь строгим, а голос твёрдым, что была ясна её бескомпромиссная власть в доме, которую малые дети сразу почувствовали и не могли не подчиниться. Бабушка была низкорослой, сухой старушкой, с прямой осанкой, не испорченной тяжестью лет. Дети не могли знать, что годы вытянули все соки из этой некогда полнокровной женщины и в купе с собственными душевными проблемами и семью рождёнными, а пятью только из них выжившими  и выращенными под обжигающим солнцем юга детьми, лишили её каких бы то ни было чувств, оставив только строгость и силу жить долго и делать то, что она делала всегда, а именно – управлять домом.
Артём лежал рядом с сестрой на скамейке, укутанный тёплыми пелёнками. Было нестерпимо жарко и пересыхало в горле. Ему слегка мутило голову, и от слабости даже не хотелось кричать, требуя облегчить свою долю. Вдобавок туго затянутые пелёнки мешали пошевелиться и пот, накапливавшийся под тканями, раздражал кожу.
Кроме того, что Клара подвела свою дочку поздороваться с Аней и посмотреть на посапывающего Артёма, общения между детьми больше не получилось. Девочка всё время бегала за мамой и хваталась за её юбку, стеснительно посматривая из-за неё на приезжих детей, тихо расположившихся на скамейке.
За пол часа до назначенного для сбора гостей времени Александра с матерью вышли из запертой комнаты и принялись заниматься хозяйством, успевая при этом обсудить всевозможные вопросы, теперь достаточно сухо и критично разговаривая о происходившем в этом маленьком городке за время отсутствия Александры, уже успев выплакать все слёзы и истратив основной запас чувств.
- А какие тихие твои дети! – сказала Клара – мои не такие спокойные, их попробуй посадить ровно!
- Да так воспитала. – сказала Александра с достоинством городской жительницы перед деревенской простотой и нежностью к своим детям, так хорошо представившим её.
- А я поила свою старшую самогоном, чтобы та не кричала, когда она совсем выводила меня из себя – и увидев презрительное удивление на лице Александры, не успевшей взять себя в руки, добавила – ну в пипеточке, чуть-чуть, ведь ничего не будет…
 Мать Александры начала было упрекать Клару за это, но та, не желая выслушивать её, выпалила.
- Мои дети! Что хочу, то и делаю!
- Да бог с тобой дылда – злобно прошептала бабушка, и на этом тема была закрыта.
Вскоре начали собираться гости. Почти все они были родственниками. Эти узы во многом определяли их жизнь. Олицетворением единства для них был отец Александры, видный партийный работник их округа и представитель колхоза в одном лице. Его слово и воля при жизни определяли общий курс развития всего рода. Он установил, что все должны жить в одной деревне, не далеко друг от друга и всегда под рукой. Помимо того, что старик участвовал в выборе брачных партёров своим детям, он так же высказывал своё решающее мнение в семейных ссорах и спорах. Он мог принудить несколько семей выделить деньги для покупки младшему сыну первой модели Жигули, чтобы использовать её в общих интересах, определяемых, в основном, самим дедом. Родственники может, и роптали внутри своих семей, но всё же старались держаться деда и боялись ослушаться. Им льстил его высокий статус и партийные связи притом, что большинство из них самих не добились значительных успехов в жизни, а большей частью своего хозяйства были обязаны ему.
Разве что его жена имела сравнимое влияние в роду, но оно выражалось в какой-то другой, всем понятной интуитивно, но трудно формулируемой словами форме. Единственными кто среди всего окружения стариков сумели поднять свои головы и увидеть горизонты своего личного развития были их дочери – Александра и её старшая сестра. Александра, как мы уже знаем, уехала в Петербург, где без какой-либо семейной поддержки отучилась в ВУЗе, а её сестра пошла по стопам отца. Она окончила сельскохозяйственный техникум и намеревалась продолжить образование, став в итоге председателем колхоза или ведущим агрономом. Характер у неё был крепкий и властный. Можно было предсказать, что в будущем она соберёт всех вокруг себя и станет заменой отцу.
Гости собрались. В поведении этих различных людей было много сходства предопределённого их воспитанием и колоритом времени, в котором они жили. Они все старались на свое деревенское, без лишних прикрас и смягчений, поведение надеть маску интеллигентности, подхваченную ими в подражании деду. В результате их движения были угловатыми и искусственно скованными, что соответствовало скорее не характеристикам ума их прообраза, а его врождённым особенностям высокого, тонкотелого человека, плохо владеющего своим телом.
Вот в дом вошёл старший из братьев Александры. Он родился вторым мальчиком в семье, но первый умер несколько лет назад. Смерть его была мучительна. По какой-то неясной до конца самим местным, не очень то просвещённым, врачам сельской местности, болезни, ему должны были сделать операцию на головном мозге. Эта процедура производится с пациентом, находящимся под местным наркозом. Доктора всё время ведут с ним беседу, чтобы контролировать, в сознании ли находится их подопечный. Таким образом выясняется, не задет ли в процессе операции критически важный участок мозга, который может привести к смерти пациента. Операция прошла успешно и на место вырезанного куска черепа поставили металлическую пластину.
Через несколько месяцев у прооперированного брата Александры начала практически постоянно болеть голова. Его вновь отвезли к хирургу, решившему снять пластину с черепа и посмотреть, всё ли в порядке под нею, среди серых тканей полушарий. Он увидел там опухоль, которую уже невозможно было удалить, не повредив мозг в такой степени, чтобы это стало несовместимо с жизнью. Этот рак, по его мнению, мог быть вызван инфекцией, попавшей в ткани мозга во время предыдущей операции. Врач сказал родителям, что им остаётся только смириться со скорой смертью сына.
Они готовы были простить и позволить своему умирающему ребёнку всё.
В начале, выделяемые опухолью токсины ослабили его, и он целыми днями и ночами лежал на кровати с сосредоточенным выражением лица, спокойно и стойко перенося сознание надвигающейся скорой смерти. Через несколько недель его рассудок начала мутить неимоверная головная боль, не утихавшая ни на секунду. Тогда он брал топор и выходил во двор, где росли широкие дубы. Одному человеку не обхватить ствол такого дуба руками. Умирающий вырубил все шесть и, когда он в очередной раз уставал за этой бессмысленной работой, то обессиленный валился к подножью ещё не срубленного дерева и в забытьи получал несколько десятков минут сонного успокоения, после которых боль возвращалась с новой мощью, но сил встать и продолжить рубить, уже не было.
Тогда он лежал и шептал смутные слова. Если кто-то подходил, пытаясь уделить страдающему внимания, то нарывался на животную злобу. Казалось и перед убийством этот мученик не остановится, но после вспышки безумия следовало отчаяние, вызванное огромнейшим чувством вины и страхом действительно причинить боль близким. Тогда он уже слёзно умолял оставить его в покое. Вскоре все исполнили эту его предсмертную, последнюю просьбу, и дети уже не пытались поднести брату стакан воды.  Сёстры с ужасом и жалостью смотрели на него, лежащего под деревьями и боялись лишний раз выйти во двор. Так он и умер, а все радости прошедшей жизни отступили перед последними страданиями. Его высушенное жарой и гримасами боли лицо, уже ничего не выражало. Никаких следов человеческого чувства не осталось на нём. Казалось, даже смерть не принесла ему облегчения. Он просто остановился как испорченный механизм.
Спустя годы сёстры будут изредка вспоминать их умершего брата и всегда только добром, сохраняя древний обычай – говорить об умерших только хорошее, либо ничего. Они будут вспоминать, что он писал стихи. Он часто читал их деревенским девушкам, а те слушали разинув рот от восторга, потому что сами не умели хотя бы писать, либо пропускали мимо ушей в легкомысленном веселье все те сладкие строки, которыми он пытался удерживать их внимание. Жаль только перед смертью, творчество для него потеряло всякую цену, отступив перед болью, не дающей отвлечься от себя. Эта была очень ревнивая к другим чувствам боль.
Гости продолжали собираться на праздничный ужин по поводу приезда Александры. Только что вошёл в дом старший брат. Это был тщедушный молодой мужчина с бледным лицом и голубыми глазами, выражавшими испуг, а опущенные по краям брови и пухлые щёки, придавали его внешности оттенок детской застенчивости и страха перед опасным миром взрослых, вторгающимся в щенячье благоденствие. Его тело, казалось куклой, которую дёргают за верёвки. Как будто, голова ему служит только для того, чтобы получать приказы из вне, которые она передаёт для исполнения прикрученному к низу шеи телу. Через несколько лет, загнанное в глубину, в самый тёмный и сырой угол души самосознание, не способное больше выносить своей слабости, решило утопиться в алкоголе. Этому способствовали как его собственное безволие, так и разруха, царившая вокруг. Когда нет работы, жена всегда недовольна и весь груз ответственности, кажется, железобетонной плитой давит на плечи. Мужчина всегда прав, но и всегда виноват, считала жена старшего брата и была спокойна за свои моральные качества, правоту и женское великодушие.
Сегодня бледность придаёт внешности старшего брата чуточку интеллигентности, а детское выражение лица в купе с молодостью и голубыми глазами добавляет ему обаяния. Он вошёл в гостиную и пристроил своё тело на скамейке возле стенки, откуда обменивался редкими репликами с женщинами.
Вскоре вошла в дом твёрдой походкой старшая сестра. Её движения были планомерными, никакой суетливости или, наоборот, размашистости за нею нельзя было заметить. Казалось, она контролирует каждый свой вздох или поворот головы и решает, каким он должен быть в целях самопредставления – сдержанным, но мягким, или плавным, но напористым. Всем своим видом она создавала в глазах других свой образ, призванный оказывать влияние на мысли и чувства людей. Одета она была в городской строгий брючный костюм коричневого цвета. Она не присоединилась к женскому щебетанию за кухонным столом, а, увидев бесцельно сидящего брата, придумала ему занятие во дворе, и подала руку, чтобы ему было легче решиться встать и взяться за дело. Он послушно смотрел на неё большими плоскими глазами. Благо миссия была недолгой, и он успел вернуться к столу.
Последним явился нынешний хозяин дома, младший брат Александры. Это был высокий, худощавый мужчина. Ещё недавно он был моряком. Лицо его, закалённое солнцем и ветром океанов, как будто  уже было покрыто старческими морщинами, но это была иллюзия, создаваемая его постоянной привычкой щуриться и вообще напрягать все мышцы лица, благодаря чему и загар его был полосатым. Когда младший брат отдыхал и расслаблялся, в расправленных складках морщины открывались светлые полосы кожи, загоревшей значительно меньше остального лица. Если сутками находишься в океане, в котором любое появление чего-либо отличного от синих  неба и моря уже событие, в этой пустыни из солёной воды, создаётся постоянная привычка заглядывать в даль в поисках силуэтов на горизонте – приходиться щурится, спасая глаза от палящего солнца в небе и его бесконечных, переливающихся отблесков на ряби морской.
Младший брат был непоседлив и артистичен. Притом что у него самый высокий рост в семье, он всю жизнь производил впечатление младшего ребёнка, которого почти все  балуют, но редко воспринимают в серьёз. И жизнь его была во многом ориентирована на других, вероятно потому, что с младенчества он был окружён старшими сиблингами. Они не стеснялись, как большинство детей, показывать своё превосходство над ним, когда это почему-либо было уместно. Это могло посеять в нём зерно сомнения в своих силах. Тем не менее, его баловали больше всех, когда хотелось почувствовать себя добродетельным, а он очень эмоционально и так ясно реагировал на любое внимание, что позволяло предопределять его реакцию в большинстве случаев, уже заранее предугадав, как он себя поведёт. И все знали, как можно угодить младшему и как его разозлить. Как стать благодетелем в его глазах, а как почувствовать над ним своё превосходство. Иногда, обиженные другими дети любили напугать своего младшего, желая почувствовать, что они не низшие существа в семейной иерархии. Младший редко жаловался матери, хотя, возможно, это был единственный доступный для него путь к самоутверждению. А как велик соблазн почувствовать, что ты управляешь самым великим и авторитетным для маленьких детей человеком – их мамой, которая практически безусловно, во всех детских спорах, готова была защищать младшего.
Дети взрослели и в их поведении, всё меньше сказывалась яркая непосредственность и простота душевных проявлений. Младший то же кое-чему научился и мог теперь манипулировать ранее сложившимися между детьми отношениями. Он научился доставлять боль, отказывая братьям и сёстрам в эмоциональных отношениях, когда к нему приходили за поддержкой. Душевная теплота стала основным ресурсом, которым он учился управлять.
Когда обиженная кем то из братьев сестрёнка приходила к нему как за утешением, так и за тем, что бы показать обидчику, что и без него обойдутся, младший мог принять её игру, а мог, если был чем-то недоволен, надуться и припомнить какую-нибудь шалость просительницы, насолившую ему. Сестра тогда злилась ещё больше, и в итоге младший мог получить вскоре какую-нибудь неприятность, или аналогичное тому, что он сейчас устроил игнорирование. В итоге, всё равно, самым страдающим от внутрисемейных интриг оказывался младший, на котором заканчивалась цепочка душевных болеотводов и он мог разрядиться разве что на мать, которую его соли могли вывести из себя и она опять же наказываламалыша или жёстко его отчитывала. Оставалось только отвернуться от мира людей и искать успокоения в другом. Возможно поэтому он обернулся к морю, великой стихии, присутствие людей в просторах которой значительно ограниченно.
Зато детям вместе никогда не было скучно. Они развлекались самим своим количеством, не нуждаясь особо в посторонних друзьях. Большую радость, к которой они привыкли и считали само собой разумеющейся, им доставляли игры в прядки по всему саду и огороду участка. Войнушки, в которых на равнее с мальчиками с лёгкостью участвовали и девочки. В этих развлечениях они носились по дому и двору как угорелые мимо занятых делами взрослых, хлопая дверьми, и никто не обращал на них особого внимания. Разве что редко мать или отец, бескомпромиссные в своём праведном гневе, утихомиривали кого-нибудь из детей, попавшегося под горячую руку, или совсем не внимая ситуации, лезущего куда не следует. Например, под ноги косящего траву отца или мешающего матери готовить еду.
Но, родившись в уже большой семье, не имея возможности и желания быть самодостаточным и одиноким, младший брат он всё равно все свои действия и планы выстраивал из желания как-то взаимодействовать с людьми, получать их оценку и соучастие. Так, покинув матросскую службу, поняв, что к морю его тянули иссякшие за несколько лет романтические иллюзии, сродни тем, которые тянули в те времена городских детей стать космонавтами, он вернулся в родную деревню и стал владельцем отцовского дома, что придавало в глазах других ему особый авторитет. Он женился на приезжей русской учительнице, и это его братьям казалось делом большого престижа. Он продолжил разводить голубей не ради пищи, а для забавы, как когда-то в детстве отец подарил ему голубятню. Этот его каприз производил сильное, но разноплановое впечатление на не привыкших к таким бесполезным вольностям деревенских жителей. Вся жизненная активность младшего была суетливой и привлекающей внимание.
Теперь, сегодня в день праздничного приезда сестры, возвратившись от дел домой, он сидел, слегка ссутулившись (привычка свойственная многим людям высокого роста), перешучивался с женщинами, теребил под столом ногами и постукивал ладонями по столу.
В застольной беседе младший брат был самым болтливым из мужчин. Банкет был шумным и наполненным радостью воссоединения семьи, пускай и временного. Все чувствовали себя моложе, мысленно возвращались к тем временам, когда Александра уехала в Петербург поступать на первый курс и с тех пор ни разу не приезжала на родину.
Аня, сестра Артёма, сидела в шумной компании семьи Александры и бесцеремонность и прямота этих деревенских людей смущали её. Артём спал в соседней комнате за приоткрытой дверью, чтобы его мать всегда могла услышать его крики, если он вдруг чего затребует. Александра, по началу пытавшаяся показать свою инаковость, городские столичные манеры, которыми сама владела с трудом, вскоре за столом отбросила всю чопорность и шумела на равнее с другими женщинами, становясь холодной и сдержанной только в беседе с братьями, когда они говорили неуместные по её мнению, слишком развязные речи.
Бабушка Артёма и Ани, любовалась своими взрослыми детьми и испытывала к ним обновившееся тёплое чувство, которым была обязана приезду Александры. Она прятала свою материнскую любовь где-то в глубине души под слоями крестьянского смирения и строгости, жесткости властной дамы и расчётливостью хозяйки, и, в итоге, на её лице сочетались строго сдвинутые к переносице брови, образовавшие глубокую морщину, влажные от умиления глаза с широко раскрывшимися зрачками, сухие темно-красные губы и напряжённые вокруг маленького носа плоские щёки. Она носила чёрную одежду с тех пор, как умер её муж. Посмотрев на неё  сейчас, ещё можно было поверить, что несколько лет назад она была пышкой. Спустя ещё некоторое время она окончательно высохнет, оставаясь активной и властной старушкой.
Сейчас, насмотревшись на своих детей, она обратила взор  к едва выглядывающей из-за стола внучке. Бабушка наклонилась к Ане.
- Какая у нас милая девочка – сказала она, и девочка засмущалась.
- Ну что же она так смущается, может нам спеть песенку – продолжала бабушка, а Александра, взглянув умилённо на дочь, продолжала галдеть со своими братьями и сёстрами во весь голос.
Бабушка начала напевать песенку «Жили у бабуси два весёлых гуся» и выстукивала ногами по полу ритм. Аня постепенно оживлялась.
- Молодец, а теперь постучи ножками как я. – Аня попробовала выстукивать ритм, подражая бабушке.
Та, обрадованная успехом у внучки, застучала по полу ногами сильнее и вскоре задела коленкой ножку стола. Стол затрясся и с него упала большая эмалированная кастрюля с горячим борщом. Для тех, кто успел понять, что происходит, её секундное падение растянулось на минуту, но сделать было уже ничего нельзя. Кипяток обжог всех близсидящих, в том числе Аню. Не успела ещё она сообразить, что ей больно, вскрикнуть и заплакать, как грохот упавшей на пол кастрюли оглушил её и Аня застыла на несколько секунд безмолвно. Хлопнула дверь в соседнюю комнату и, когда катавшаяся концентрическими кругами огромная крышка кастрюли уже подходила к моменту своей трели последнего падения, Аня разразилась беспрерывным воем, без чувственным в своей глубине и первобытности. Казалось, это была потребность кричать в её первозданной чистоте. Аня орала широко раскрыв рот и не двигаясь.
Все за столом ошалело на неё смотрели. Сами шокированные, взрослые не успели сразу оценить ситуацию и вопящая Аня какой то момент была единственным активным элементом в картине происшествия. Первыми в себя пришли женщины, принявшись копошиться вокруг девочки и произнося беспокойным голосом тревожные слова. Александра взяла дочку на руки так, что та смотрела назад через мамино плечо и кричала ей на ухо. Александра принялась её потряхивать, говоря успокаивающие слова.
- …тихо доченька не плачь… - но та и не собиралась плакать.
Из-за стены, постепенно набирая полную силу, как серена, завёлся бас Артёма.
- Вот чёрт! – Вырвалось у Александры, но девочка на её руках никак не отреагировала на эти беспокойные звуки материнского голоса, как не реагировала и на слова успокоения. Она, может быть, полностью превратилась в крик, перестав ощущать импульсы внешней реальности. Всех мужчин выгнали во двор, девочку передали на руки бабушке, а Александра побежала успокаивать Артёма. Она быстро убаюкала мальчика, вышла на улицу и передала его на руки младшему брату с указанием беречь и выйти прогуляться.
Разобравшись с Артёмом, Александра вернулась в дом к орущей без остановок уже двадцать минут дочери и вновь пробовала её успокоить, но тщетно. В матери уже начинала накипать животная ярость к своей неугомонной дочери, тогда бабушка, заметившая, что нервы Александры на пределе напряжения, решилась попробовать применить народный заговор. Они втроём вышли на крыльцо, и бабушка принялась торжественно шептать, пристально глядя на беснующуюся девочку. Она шептала, и глаза её блестели в мистическом экстазе. На удивление Александры, да и самой бабки, через пять минут Аня начала затихать. Это прибавило львиную долю энтузиазма старой шаманке, а ещё через несколько минут, совсем умолкнув, девочка свесила голову и моментально заснула. Теперь напряжённые женщины могли отдохнуть и сами.
Тем временем младший брат, с мирно улюлюкающим Артёмом на руках, вышел за забор участка на просёлочный серпантин. Вскоре они уже были за границами деревни. Вокруг них на многие километры простирались огромные поля с иссушенной, выжженной солнцем пшеницей. Где-то вдалеке виднелся лес. С левой стороны дороги возвышались эйфелевы башни металлических конструкций линии высоковольтной электропередачи. Ни одной машины, ни единой посторонней души вокруг, лишь вездесущий солнечный свет, обжигающий как сам по себе, так и через всё вокруг, накалённое и впитывающее его лучи с восхода. В этом чувствовалась величественность стихии.
В этом поле миллионы ростков пшеницы с колосьями богатыми семенем, из которого, при благоприятных обстоятельствах, в будущем вырастет новое поле. Семя будет погружено в землю и даст начало ростку. Тогда, только отделив новый всход от себя, зерно потеряет часть прав на него и лишится доли власти. И семя умрёт, а росток, поднявшись, принесёт много плода, а не растворится в ростке семя, то останется одно. Росток, продолжая брать силы из семени, начнёт пользоваться водой земли и впитывать солнечный свет, как только пробьётся из земли. Так без семени не будет ростка, но одного семени не достаточно для созревания полноценного колоса. Так и Артём зачатый из матери и отца больше не является их частью, а нуждается во всём мире для продолжения своей жизни и развития, постепенно становясь всё более свободным от первозданного лона.
- Смотри! Такова твоя родина. У вас на севере, в сумрачном Ленинграде уж точно нет такого. Почувствуй откуда растут твои корни. Хоть всю жизнь проживи там, а всё равно останешься одним из нас. Душа твоя горячая, не обмороженная. Не изменит тебя Ленинград, и не сумеешь влиться в него, всегда будешь там оставаться белой вороной. Но ты не робей, будешь счастлив. Найдёшь своё место, порадуешь ещё нас в старости. Приезжай чаще, держись за своих. – Говорил, напряжённо улыбаясь, сюсюкаясь, тормоша малыша руками, младший брат Александры.
Как моряк он повидал мир, хоть это знакомство и было поверхностным, и считал себя в большем праве наставлять и поучать, чем многие другие. Он был весел и по этому Артём на его руках отвечал на слова весёлыми улюлюканьями. Спустя пол часа, когда малыш заснул, они вернулись в дом. Там все гости уже разошлись, Аня была уложена в постель, а женщины убирались и беседовали на кухне. Артёма аккуратно уложили в люльку, не тревожа его богатырского сна. За окном быстро стемнело, и в его комнате воцарилась кромешная тьма, которой он, безусловно, испугался бы, ели бы не спал. Лишь через некоторое время небо осветилось луной и звёздами, которые стал различать взгляд человека, постепенно привыкший к темноте.
На следующий день Александра решила выкупать своих детей. Мероприятие было задумано на утро. На плите нагрели большое количество воды, которую затем разбавляли в железной лохани. Мочалками служили корни специально выращиваемых для этого растений. Первой из детей разбудили Аню. После вчерашних приключений она была вялой, безразличной и поэтому послушной. Взгляд её сегодня не излучал своего обычного чистого света. Пока Александра макала дочку в лохань и натирала её мочалом, протирала полотенцем, она расстроилась, что дочь в таком никудышном настроении. Александра понимала, что вчера был трудный день, и старалась развеселить девочку, сдерживая внутри своё собственное недовольство. К концу процедуры Аня уже более-менее  весело плескалась в воде. Когда её закончили купать, то отправили, обмотанную полотенцем, в сад сохнуть. Она присела на скамейке около белой, оштукатуренной стены дома. От палящего солнца её скрывало ореховое дерево, с которого в будущем они с братом будут сбивать себе палкой орехи, когда их в очередной раз забудут покормить занятые своими делами взрослые, не много уделявшие времени детям. Александра каждый раз, когда приезжала в эти края, сама вела себя как ребёнок и скорее требовала присмотра, чем могла заботиться о ком-то. Она постоянно навещала дома своих братьев и сестры, засиживалась у них, забывая, что двое детей, требующих внимания, оставлены ею. Оставаясь в одиночестве, дети воровали шоколадное масло и шалили как умели, благо их никогда не наказывали, брошенных своей матерью временных сирот.
А сейчас Артём был ещё слишком мал, чтобы материнский инстинкт мог предоставить Александре достаточную свободу, позволяющую сознательно выбирать – тратить время на детей или на себя. Она достала ещё спящего младенца из люльки, намереваясь его искупать.
Артём проснулся безразличный к сюрпризам, которые ему готовил новый день. Он со временем всё меньше и меньше проявлял интерес к познанию мира и не стремился как-то провоцировать маму к общению. По большому счёту, он готов был всю жизнь оставаться новорожденным, неистово кричащим при возникновении желания поесть и безмятежно спящим всё оставшееся время.
Александра была довольна тихим поведением своего младенца и считала его идеальным ребёнком, спокойным и уравновешенным. В то же время, сила его голоса, во всей полноте проявлявшаяся, когда он требовал грудь, внушала матери мысль о сильном характере, богатырском здоровье и большом будущем сына.
Она взяла его на руки и коснулась кончиком своего носа его маленькой носопырки. Распеленатого Артёма опустила в лохань с водой и несколько раз окунула, поддерживая его за подмышки. После этого Александра положила руку под голову младенца, находящегося в воде, и остальное тело его всплыло на поверхность. Артём с безразличным видом готов был следовать материнским играм.
Она повела рукой вперёд, протаскивая его следом, и малыш принялся теребить ножками, как будто помогая движению. При этом он улюлюкал и издавал пощёлкивающие звуки, как дельфин. Эти узвуки он произносил только во время купания. Быть может, между человеком и дельфином существует родственная связь. Ведь дельфины так любят следовать по морю рядом с кораблями, ныряя в волнах, или чего стоят множественные рассказы из истории  о дельфинах, привязывающихся к человеческим детям – любовь за которую несчастные животные часто расплачивались жизнью.
Вот, к примеру, две истории, внешне очень похожие и имеющие одинаковый исход, но совсем по разным причинам. Первый случай произошел в древнем Риме, в иной, отличной от современной европейской культуры, стране, которая, несмотря на формальное отцовство, не смогла привить цивилизации северных варваров многих своих достойных или постыдных ценностей.
Во времена расцвета этой древней империи на пляжах города имяозёр случилось редкое и удивительное – дельфин приплывал на пляж и катал детей на спине, играл с ними на мелководье. Особо он полюбил одного мальчика, с которым и проводил большую часть времени. Когда об этом общительном дельфине узнали жители окрестных городов, они стали приезжать полюбоваться редким зрелищем – дельфином плавающим среди человеческих отпрысков. В древнем Риме не было обычая зарабатывать деньги на туристах. Наоборот, им старались оказать возможно лучшее гостеприимство, и, вскоре, под всё возрастающим потоком гостей город начал разоряться. Тогда жители решили убить дельфина. При свете белого дня, на глазах у играющих, плескающихся в воде детей, около которых плавал дельфин, к нему подошел солдат в полном вооружении и доспехах и пронзил копьём. Таким образом, город спасся от экономической катастрофы, сохранив доброе имя, не отказавшись от следования обычаям гостеприимства, а просто избавившись от причины паломничества туристов.
Вторая история произошла в двадцатом веке в Австралии. Там, то же на пляже, одна самка дельфина часто проплывала рядом с купающимися и с лёгкостью и наверняка в своё удовольствие позволяла им себя гладить и фотографировать. Это всё больше привлекало отдыхающих именно на этот пляж. А так как пляжи в Австралии в основном платные, люди готовы были заплатить больше за возможность поразвлечься с дельфином. Посетителей на других пляжах становилось всё меньше. Через некоторое время дельфина нашли мёртвым на скалах. Она могла и сама покончить жизнь самоубийством, что случается у дельфинов, поскольку им как и людям свойственны душевные муки. Вторая возможная причина её смерти это интриги конкурирующих пляжей, убивших её ради прекращения своих убытков. Комиссия, расследовавшая это дело, пришла к выводу, что дельфин сам кинулся на скалы и умер от болевого шока, когда кожа его иссохла, и бесконечное множество рецепторов стали посылать в мозг информацию о нарушении жизненно важных условий, что и было собственно болью непереносимой силы.
Разве не так же как эти дельфины мы порой безумно любим, страдая или умирая из-за своего чувства. Не от них ли передалась в человеческий род вспыхивающая в сердцах многих, часто непредсказуемо для них или их близких, считавших, возможно, этих вдруг обезумевших людей непроницаемыми для сильных душевных тревог. Часто нет никакого смысла природе заставлять своих подопечных так вести себя, и даже сами они могут получать от такой страсти преимущественно страдания, неумея ни прекратить безумие, ни сотворить в этой связи что-либо прекрасное. Верность этим чувствам не окажется добродетелью, если будет пустой и разрушающей. Нет, как бы не была сильна эта чувственная смерть, она не окажется спасением для двоих. Ведь я это я, а ты это ты, а если я это я, потому, что ты это ты, а ты это ты, потому, что я это я, то я это не я, а ты это не ты. И двое любящих, пусть и чувствуют себя вместе лучше, чем порознь, но всегда остаются каждый сам собой, насколько это возможно. Любовь, безусловно, не то, от чего возможно отказаться в жизни. Перестав любить, в широком смысле этого слова, мы лишим жизнь какой бы то ни было ценности для нас и задохнёмся в собственном вакууме без общения с миром, которому мы не рады и поэтому не видим необходимости связываться с ним. Каждый выбирает своё, но мысль о возможности не любить это иллюзорная фантазия, как галлюцинация сумасшедшего, об осуществлении которой можно твердить всем, но как только действительно перестанешь любить, человек, как и любая жизнь, замрёт до последней точки, и сердце остановится и кровь, он окажется в небытии, даже не успев опомниться и осознать смерть.
Кроме осознания трагичности жизни у дельфинов есть ещё много сходств с людьми, одно из наиболее важных то, что едва ли не единственное млекопитающее кроме человека, занимающееся сексом ради удовольствия, это дельфины. Они так же трепетно как люди относятся к своим детям, рождающимся одинокими в длительных родах, в которых роженицу охраняет всё стадо, заботливо кружащее вокруг и отгоняющее хищников. А когда дельфинёнок только родился, его сразу выталкиваю на поверхность воды сделать первый вдох, ведь, как известно, дельфины как и мы дышат легкими. И, всё равно, при стольких затраченных силах не каждый новобранец выживает. Но если родившийся дельфин изначально умеет плавать, то человеческие дети лишены этой способности, хоть и учатся быстро и легко.
Когда Артём проплыл на руке Александры несколько кругов по лохани, она убрала руку из-под его головы. Артем не сразу отреагировал, потому что не знал, какую опасность таит в себе погружение в водную пучину, а рефлексом самосохранения на этот случай природа его не обогатила. Артём начал барахтаться только когда ушёл под воду так, что невозможно стало дышать. Он сумел всплыть и вздохнуть, но движения его  были хаотичными, и сил на них уходило слишком много, Артём не мог удерживать голову над водой. В момент борьбы он совершенно забыл, что рядом мать. Он переставал барахтаться, как только вдыхал воздух и возобновлял движения только уже порядочно утопившись, когда вновь появлялась потребность насытиться кислородом. На третий раз он прекратил борьбу окончательно и безмолвно ушел под воду, истощённый, смирившийся со своей участью.
- Какой ты у меня непутёвый – проговорила умилённо улыбаясь Александра и вытащила Артёма из воды.
Она подняла его на руках, потормошила и Артём, отплевываясь, зашевелился, открывая глаза, немного посиневший и измождённый. Его дыхание вновь становилось ровным и лицо, имевшее бледный цвет, приобретало неестественный румянец. Александра помиловалась с Артёмом, посюсюкалась и он вновь начал отвечать на её улыбки и загулил слабым голосом. Мама решила, что можно продолжать купание и вновь опустила мальчика в воду. Она намылила его, обмыла, весело с ним заигрывая, после чего полоскала его в другой лохани с чистой водой. Александра вновь положила руку под голову младенца и тот принялся взбивать маленькими ножками водяную пену. Затем она убрала руку и Артём вновь остался один на один со стихией, однако в этот раз уже не пытался удержаться на плаву столь самоотверженно как в начале купания и быстро ушёл ко дну. Александра была этим не довольна, лицо её выражало строгость и разочарование. Она достала Артёма из лохани, бесцеремонно обтёрла полотенцем и отнесла в люльку. Убедившись, что он не намерен требовать грудь, а собирается спать, она пошла заниматься своими делами, забыв, что сегодня Артём ещё не завтракал.
За исключением этих сильных переживаний первых дней паломничества на родину матери, остальные дни в солнечном Казахстане этим летом в основном проходили для Артёма однообразными и спокойными. И потекла вереница дней жарких и солнечных, большую часть которых он провёл в тёмной прохладной комнате или в тени садовых деревьев в одиночестве лёжа в люльке. Когда он лежал в комнате, через единственное небольшое относительно размеров помещения окно, он наблюдал смену дня и ночи, слушал пение птиц, женские громкие и быстрые речи и низкие по тембру скупые мужские реплики. Ближайшие годы его жизни лето будет проходить под знаком знойного и сухого климата Казахстана.
С двоюродными сёстрами и братьями он будет нагишом бегать по пыльным деревенским дорогам. Строить из песка куличики и замки возле деревенских оросительных каналов, используемых взрослыми для поливки огородов, а детьми для игр. Он ещё узнает, какая страшная собака охраняет дом, в котором сейчас так безмятежно ему спится. Собаку будут запирать в конуре большой, широкой лопатой, какими на севере убирают снег, чтобы Артём не боялся пересечь проходную часть двора.
Когда в следующие годы Артём будет оставаться один, без матери, ему, охваченному желанием вернуть её, лающая собака не помешает пробраться к забору, чтобы преодолев эту переправу, сродни адском Стиксу, отделяющую свою, знакомую территорию от ничейной, тайной земли, в одиночку отправиться на поиски Александры. Он беззастенчиво обойдёт всю деревню и откроет каждую дверь в разноцветных огромной высоты заборах. В очередной раз, открыв такую дверь, Артём увидел смотрящую на него огромную лошадь. Она громко заржала и пошла медленно на него. Страх сковал движения и мысли Артёма и, понимая своим детским умом, что надо делать ноги, он стоял как вкопанный на месте, считая себя уже затоптанным.
На лошадиное ржание выбежал хозяин, оставлявший кобылу в проходном дворе за неимением собаки. Это был ныне старший брат Александры. Он пригрозил лошади, ругая и останавливая её на бегу, и одновременно звал Александру. Мальчик очнулся только когда увидел идущий по веранде, знакомый с первых дней жизни профиль.
Ему не раз приходилось гулять в одиночестве по деревенским просторам. Так, однажды, он набрёл на речку с водопадом, где с другими детьми резвилась его сестра, ныряя с моста, сразу за которым находился водопад, в бурлящую пену, где он её окончательно терял из виду. Ему самому было не решиться на нырок. Казалось взболомученная падающей водой пучина может не то что поглотить, под водой можно разбиться об острые скалы. Страх был сильнее Артёма и не поддавался критике.
Иногда, когда, гуляя в одиночестве, он совсем переставал понимать, где находится, то бежал к единственному в этих краях пятиэтажному дому, в котором с некоторых пор жила его бабушка, мать Александры. Он делал это с большой тревогой и страхом, потому что бабушка не любила детей и круто его ругала, если он прибегал к ней, со строгим, недовольным лицом сажала его на кровать в дальней тёмной комнатке и уходила, требуя его сидеть смирно, а то могла и просто выставить за дверь. Тогда, выходя из дома, Артём неизменно видел луг где росла жёлтая, высохшая трава ему по плечи высотой, напоминавшая о могиле дедушки. Когда Александра отвела своих детей на кладбище и сказала - «Вот ваш дедушка», указывая на могилу, Артём не понял, что она имела в виду и куда надо смотреть, а где здесь дедушка. Он только видел перед собой высокую траву, которой поросла могила, из травы торчало что-то непонятное, бывшее на самом деле деревянным крестом.
В этой солнечной стране, где Артем, ещё не научившись толком ходить,  он уже успел несколько раз сжечь под солнцем кожу на плечах, после чего мама неизменно обмазывала его сметаной. Характер Артёма с этих ранних пор стал южным - горячим и страстно увлекающимся, а внешность яркой, как казахское солнце, не скупящееся на свет и тепло. Живя в петерберге с его низким серым небом, где облака впитывают солнечный свет как губка, отпуская до земли только капли его, Артём всегда, на границах сознания помнил о том, что существует другой, яркий мир его детства. Но классический и строгий Петербург сыграл и безусловно позитивную, усмиряющую роль в формировании души и внешности Артёма. Солнце экономящее свои лучи и скупые облака, жадно прячущие свет от людей, берегли яркую натуру Артёма от быстрого выгорания как это часто происходит со скороспелой, но не долговечной южной красотой. Но чувства Артёма этот город обуздать не сумел и тот всю свою недолгую жизнь быстро и жарко привязывался к людям,  далеко не всегда выдерживавшим его лавинообразное самовыражение, быстро разгоравшееся и так же скоро сменявшееся суровым безразличием. Видно эти черты особо глубоко вросли в благодатную почву его самовольной натуры. Единственное, что удалось сделать каменному окружению города на Неве, это вогнать яркие душевные проявления Артёма внутрь, во многом остановив их внешнее выражение. Тогда в моменты бурных переживаний Артём мог застыть с каменным выражением лица, пытаясь держать контроль над собой и не открыться другим, но если в эти минуты его вдруг кто-нибудь одёргивал, пытаясь вытащись происходящее внутри наружу, мальчик сильно раздражался, злился, но неспособный выразить гнев, безмолвно отступал куда-нибудь где уже точно никто не побеспокоит его, а агрессор часто быстро забывал о том, что только сейчас его интересовала внутренняя жизнь Артёма, спокойный, что ему точно ничего не угрожает. 
В конце июля Александра с детьми покинула Казахстан.
Опять перелёт с дозаправками, и снова Артёма тошнило на каждых взлётах и посадках, но по прибытию в петербургский аэропорт все сложности перелёта были забыты. Артём уже давно ни на что не жаловался, а Александра этому только радовалась. В аэропорту их ждал отец. Больше всех ему обрадовалась Аня, так уж вышло, что она всё больше становилась папиной дочкой. Аня радостно подбижала к отцу и обхватила за шею его, присевшего для этого на корточки. Александра сдерживала свои эмоции, берегла их на вечер, уставшая от постоянных бурных чувств её семейства на юге, от которых успела отвыкнуть за годы жизни в Петербурге, она вела себя скорее по деловому, как путешественник, которому не терпится скорее добраться до пристанища. Артём не понял, что за человек ожидает их, которому сестра так истово рада, а мама однозначно боговолит. Только некоторое время спустя он начал вспоминать, что уже чувствовал эти запахи когда то давным давно, когда мир ещё виделся ему кверху ногами, и этого оказалось достаточно, что бы вскоре принять отца в свой ближний круг, теперь уже состоящий из трёх человек.
Ох уж этот Петербург, где даже жара мокрая и свет не кажется таким уж ярким из-за пыли и влаги, пропитавших воздух. Солнечный свет здесь обманчив как переменчивая в своих желаниях девушка, дающая согласие на всё, а потом избегающая исполнения своих обещаний, скрываясь за облаками. Уже одно это ставит под сомнение психологическую символику солнца как матери, оставляя за ним лишь женскую сущность. Это верно по крайней мере для Петербурга. И если на улице у нас светит яркое солнце, так радующее взгляд из окна дома, то при этом на улице может быть холодно из-за сильного морского ветра или просто так, потому что даже летом погода часто оставляет желать лучшего.
Сегодня, в день прибытия Александры с детьми в Петербург, была на редкость хорошая погода. Семья с удовольствием прогулялась из аэропорта до дома пешком, проезжая наиболее скучные участки города на транспорте. Усталость Александры как рукой сняло и она начала кокетничать с мужем. Северное солнце щадило их уставшую на юге кожу, а ветерок одаривал забытым ощущением прохлады. Приятно и непривычно было ступать по каменным и асфальтированным мостовым вместо песчаных просёлочных дорог. Ноги, отдохнувшие за два месяца от обуви, позволяли Александре особенно ценить красоту своей походки на высоких коблуках, за которую в другое время она платила неудобством, а иногда и болью. Муж и жена держались сдержано, оставляя проявления накопленной страсти до вечера. По приходу домой, утомлённые перелётом и долгой прогулкой дети, сразу после ужина, как и было задумано родителями, быстро уснули. Они остались вдвоём, как на небе белых ночей Петербурга солнце и луна почти всё время остаются светить вместе. Александра без особых прилюдий отдалась ему. Она не столько ценила своё удовольствие, сколько позволяла владеть собой. Они не столько любили друг друга, сколько отдавали долг молодости, и собственной страсти, которую необходимо было израсходовать, чтобы она оставила в покое. Потом их мучило собственное разочарование, после исхода вынуждавшее во сне отворачиваться друг от друга. И только телесная нега, остававшаяся на весь следующий день, напоминала им о пережитых минутах удовольствия.
Следующий год Александра полностью посвятила детям. Она решила не отдавать их в ясли, таким образом расходясь с генеральной линией коммунистической партии, по которой рабочий труд требовал в жертву малолетних детей, отрывая их от матерей. Ядерные технологии, протоводородные плазмы могут подождать, решила она. Они с мужем работали в космическом бюро, проектируя луноходы, марсоходы и космические манипуляторы – огромные металлические руки, призванные помогать космонавтам на орбитальной космической станции мир. Было решено, что он как мужчина, должен добиваться карьерного роста, а Александра может спокойно растить детей будущего большого начальника.
Год прошел без ярких событий, кроме тех, которые сопутствуют росту детей, вроде того, Артём делал свои первые шаги, приучался к горшку и лепетал всё более и более связные слова. Все нормы детского развития на его возраст им были выполнены и перевыполнены. Особенно не по возрасту умным и глубоким становился его прямо-таки космический взгляд. Большие, глубоко посаженные, почти всегда влажные глаза, призывающе, растерянно и в то же время с каким то оттенком жизненного опыта смотрели на взрослых и вместе с несколько замедленной и плавной пластикой движений Артёма вызывали у взрослых сплошное умиление.
С сестрой у Артёма отношения складывались своеобразно. Он наверно не испытывал никаких постоянных чувств, а был абсолютно реактивен по отношению к ней. В зависимости от её настроения и поведения он любил сестру со щенячей нежностью или ненавидел всей душой. В минуты злобы они таскали друг дружку за волосы, соревнуясь, кто сумеет причинить большую боль другому. В идиллические минуты они играли в сложные игры, требующие большого доверия друг к другу. Одной из самых любимых в те годы у них была игра "В пещеры". Они собирали все стулья с квартиры и составляли их рядом так, что между их ножек получались более-менее длинные ходы. Затем они снимали покрывала со всех кроватей и обвешивали ими стулья. Потом ползали в этих тёмных лабиринтах, возможно, отыгрывая таким образом травму рождения, этот переход из неизвестности к миру забот. Быть может мы забываем нашу внутриутробную жизнь, что бы не с чем было сравнивать последующее существование, отягчённое заботами, в котором чистое, постоянное счастье и безопасность неминуемо ведут к смерти, расслабившегося и зазнавшегося человека. Мы забываем то счастье ещё и потому, что оно не смогло бы больше удовлетворить нас. С рождением появляется та потребность в активности, которая всю оставшуюся жизнь, часто не понятно зачем, кидает нас во все тяжкие или доставляет удовольствие. Природа обязательно должна была придумать что-то в этом роде, что бы человечество не вымерло, увязнув в сладкой неге бездействия и лени, иначе всех радовало бы сонное счастье Обломова.
Первая любовь у Артёма случилась очень рано. Он едва только научился делать куличики из песка, а уже засматривался на женщин и ценил их красоту. Как младший брат он часто гулял в девичьей компании своей сестры. Александра не упускала возможности повесить Артёма на Аню, вместо того, что бы самой им заниматься. Аня вполне могла бы смириться с этой лишней нагрузкой, если бы не быстрая утомляемость её брата. Бывало они выходили на прогулку, желая отправиться в богатый красивыми клумбами сад при военной академии связи, где стоял памятник Чапаеву тащащему за собой пулемёт Максим, а вокруг постамента росло огромное количество всевозможных разноцветных цветов, за которыми следили молодые солдаты. Девочкам очень нравились эти маки, розы, георгины. В колоннах же самого здания академии можно было поиграть в прядки. Но Артём мог легко омрачить сестре её удовольствие, где-нибудь на пол пути начав проситься домой, и расстроенной девочке приходилось прощаться с подругами, отводя плаксу домой, тратя на это драгоценное время детства. Но ничего изменить было нельзя. С братишкой приходилось гулять и не всегда это доставляло сестре неприятности. Часто он был полноправным партнёром в дворовых играх, а сидя в песочнице просто идеальным паинькой.
В этой песочнице рядом с домом, под большим дубом, он впервые понял, что влюблён. Артём не знал еще, как это называется  и к чему в итоге приводит, но чувства его были самыми страстными, такими, что в свои неполные два года он узнал, где живёт его возлюбленная и полный чувств и смятения несколько раз в одиночестве проходил мимо её парадной, соседней с той, в которой жил он сам. Девочка была худощавой школьницей первых классов с изящными чертами лица и блестящими, чёрными как смола волосами. Он влюбился в неё, когда та сидела, скромно опустив веки, глядя в песочницу. Да, уже в этом кокетстве проглядывало свойственное женщинам желание быть в центре мужского внимания, даже если ничего более из этого не выйдет. Чувства Артёма к этой девочке были исключительно платоническими в отличии от более позднего детсадовского любопытства к женской природе.
Огромным богатством для людей, живших в тех местах Петербурга, были шикарные парки – Сосновка и парк Политихнического института. Дети не ценили эти места, потому что не знали, что может быть подругому, что можно проиграть всё детство на каменных мостовых среди машин и куда-то всё время спешащих взрослых. Само окружение нашего детства многое определяет, и выросший во взрослого ребёнок скорее всего будет тянуться жить в самой душной части города, среди авто пробок, если его детство прошло рядом со светофором оживлённого перекрёстка.
Однажды, переодевая Артёма, Александра заметила кровь на рубашке. Она немножко растерялась, потому что мальчик не выказывал никаких признаков беспокойства и терпеливо ждал, когда его переоденут, смотря куда-то в даль. След крови был на правом рукаве. Александра, осмотрев руку, заметила, что на плече мальчика поднялся небольшой кровоточащий бугорок.  Он был мягок на ощупь, и совершенно непонятного происхождения. Александра занервничала ещё больше, когда поняла, что не знает, как быть с болячками такого плана делать, но лицо её оставалось строгим и сдержанным. Она протёрла ссадину обеззараживающим средством и налепила пластырь. После этого она принялась звонить подругам, которые по её мнению могли что-то подсказать в таком деле. Мужу в этот деь было лучше к ней не подходить, потому что легко можно было напороться на взрыв негодования по любому поводу. То, что вчера и завтра Александра делала бы по собственному желанию, сегодня было поводом к скандалу, а он даже не понимал в чём причина.
На следующий день Александра сказала мужу, что поведёт Артёма к врачу, потому что «у него сосуд вылез из под кожи», как объяснила ей природу ранки подруга. Врач подтвердил доморощенный диагноз и сказал, что необходимо прижигать сосуд, а иного способа избавиться от кровотечения, нет. На завтра была назначена эта болезненная процедура.
Утром Артёма привели в детскую поликлинику. В воздухе пахло уже знакомым ему с роддома запахом дезинфекции, навевавшим неприятные предчувствия. Освещение в длинных зелёных коридорах было слабым, и только около окон, где стояли столики для пеленания младенцев, своим ярким светом посетителей поликлиники радовало солнце. Ждать приходилось недолго. Через несколько минут, когда Артём уже успел познакомиться и поиграть с другим малышом, ожидающим своей участи, его пригласили с мамой в кабинет. Приветливый мужчина в белом поговорил с Александрой и присел на корточки перед Артёмом, обхватив его плечи ладонями.
- Сейчас мы сделаем тебе одну очень нужную процедуру, она не приятна, но ты потерпи, будешь настоящим мужчиной.
Врачу бесплатной поликлиники и в голову не могло прийти, предложить обезболивающий укол, быть может потому, что не было анестезии в его распоряжении. Александра сняла рубашку Артёма. Врач твёрдой рукой взял мальчика за плечо и повернул его руку так, что бы выбившийся из под кожи сосудик оказался легко доступен. Затем он, держа руку мальчика, стал подносить к ней самый обыкновенный, небольшой электрический паяльник, который используют при работах с микросхемами. Такие паяльники, как и рабочие плоскогубцы, использовавшиеся для выламывания зубов, были стандартным больничным инвентарём за неимением лучшего.
Как только врач прикоснулся паяльником к руке Артёма,  тот заорал как резаный и попытался отдёрнуть руку, но её крепко держали. Опытный хирург за два захода полностью прижег вылезший на свет сосуд, оставив на этом месте ровный, круглый ожог. Перед вторым заходом, увидев, как сильно мальчик сжимает челюсти от боли, хирург приостановил процесс, давая ему деревянную палочку, для прикуса, чтобы не испортить зубы. Артём глубоко и тяжело дышал. Он был весь красный и его глаза блестели от страха. То, что всё уже было позади, не играло никакой роли. Сама мысль о возможном повторе происшедшего уже выводила малыша из равновесия. Он никак не мог допустить, что существует оправдание этой адской боли. На его предплечье красовалось бурое пятно из запёкшейся крови.
За эти секунды Артём переоценил всё своё отношение к жизни и обиделся на боль и на мать, которая позволяет с ним творить такое. Он обиделся на жизнь, это чувство пришло к нему помимо его воли, только так, закрывшись в панцире ненависти, ему казалось возможным существование, которое теперь не доставляло удовольствия и не имело лично для него никакой ценности. Теперь только страх смерти, бывший всё же намного сильнее страха жизни заставлял Артёма что то делать, ровно как и продолжать питаться, дышать и общаться. Когда прижигание закончилось, и он немного отдохнул, так что мимика его лица успокоилась, с этих пор Артём никак не напоминал маме об этом мучении. А Александра хотела бы избавить сына от  боли, которую она ощущала почти как свою, но не могла, не знала как по-другому остановить кровь льющуюся из ранки, постоянно вновь и вновь бы раздиравшейся, превращая её сына как будто в больного лейкимией, кровь которых не свёртывается и малейшее кровотечение может привести к смерти.
Да, чего только не пришлось пережить Артёму, и ещё придется, прежде чем он окончательно решит покинуть реальность. Он ещё успеет целый сезон проходить в детский сад, прежде чем окружающий мир окончательно перестанет его интересовать. Но уже с тех пор как после рождения он заболел в роддоме, в нём стало накапливаться ощущение враждебности мира, получавшее в дальнейшем всё более полное развитие.
В детском саду он проявил себя многогранно, а по мнению воспитателей даже слишком широко. В негативном к нему отношении сыграли роль и факторы совершенно не зависящие от него, например, то, что он не был ребёнком из профессорской семьи, как большинство детей во всём этом небольшом детском садике, так и то, что мама частенько забирала его последним, вынуждая воспитателей долго ждать.
Первое посещение садика для Артёма, как и для большинства других детей, закончилось обильным слёзоизлиянием при расставании с мамой. Он быстро справился с этими чувствами, уже к вечеру забыв о них. Воспитательница постаралась заинтересовать Артема игрушками,  и знакомством с другими детьми. Игрушек было множество. Среди них большие модели грузовиков, конструктор из деталей всевозможных форм, каждая из которых размером больше головы ребёнка и многое другое, чего не было дома практически ни у кого из детей, даже самых богатых родителей, потому что советское производство с трудом могло обеспечить полноценно такими игрушками хотя бы детские садики.
Бурная фантазия Артёма и поглощенность своим внутренним миром позволяли ему придумывать игры, привлекавшие внимание других детей. Например, он мог сложить из кубиков контуры самолёта и с другими детьми играть в лётчиков и пассажиров, и трудно поверить, что он помнил о своём последнем перелёте из Джамбула в шесть месяцев от роду.
Наибольшую активность в детском саду дети проявляют во время тихого часа. Когда воспитательница покидала большой зал, весь уставленный детскими кроватками, она знала, что как только дверь захлопнется за её спиной, моментально божественная тишина молчащих детей превратится в первозданный хаус сотворения мира из детских фантазий, но она не спешила возвращаться успокоить детей, потому, что самой хотелось отдохнуть, попить чаю, разговаривая с коллегами, распотрошить сплетни, а дети подождут, потом можно будет пару раз зайти и присмерить их слегка, дабы не переступали они слишком далеко за границы офицально дозволенного, но тем более не стоит слишком усердствовать, а то можно превратиться в ворчащую старушку монахиню.
Дети буйствовали, но находились и те, кто спал или пытался это делать. Участь последних не завидна, потому, что им вопреки своей воли приходилось учавствовать в забавах беснующихся малышей. Дети прыгали на кроватях, разговаривали, изучали строение тел друг друга, а иногда просто дрались. Артём особенно активно интересовался девочками. Рядом с ним, на соседней кроватке лежала малолетняя красавица брюнетка, к которой он часто забирался под одеяло. Она не возлюбила такой стиль ухаживаний и пожаловалась воспитательнице. Та, решив пристыдить мать Артёма, пригласила её на тихий час, показать, чем занимается её сынок, и Артём был застигнут ими двумя врасплох, при очередной попытке проникновения под чужое одеяло. Расстраивало его в этой ситуации то, что девушка поступила подло, всё ему разрешая, а тайком жалуясь старшим. К тому же в лице матери, приведённой воспитательницей, он не сумел ничего прочесть, поняв что мать за него не способна заступиться, и даже не соболезнует ему. И хоть никто его не наказал, а девочка, к которой его переложили, не была красавицей, но зато тепло и открыто принимала приставания Артёма, из этого случая,  что то запало в душу мальчика, начинавшего смутно понимать уже проглядывавшие в девочках женские характеры, столь отличные в большинстве своём от мужских.
Дети любят соревноваться друг с другом. Ребята соревновались в том, кто из них первым осмелится намылить себе всё лицо, оставляя при этом глаза открытыми, и у Артёма хватало толи смелости, толи безрассудства, быть в таких забавах первым. Если соперничество мальчишек касалось материального, практического мира, то девочки устраивали этические соревнования. Например такое: В группу Артёма перевели испуганную миром, неуклюжую девочку плаксу, которая, умей она контролировать свою мимику, могла бы стать красавицей, но в результате повышенной нервозности лицо её постоянно искажалось гримасами той или иной степени отвратности. Многие дети подшучивали над ней, доводя девочку до слёз в том числе и прямыми оскорблениями. Воспитатели, не смотря на свой ум и солидный возраст, не могли защитить её. Не будут же они проводить репрессии и запугивания среди всех детей, что бы облегчить жизнь одной девочке, тем более, что её родители уже привыкли к такому обращению других с их дочкой и не могли особо ничего требовать от воспитателей.
Артём практически не замечал новой девочки, погружённый в свои фантазии и игры, но от него не скрылось то, насколько её запугали другие мальчики, так что она боялась выходить из женского туалета, просиживая там почти весь день. Тогда в игру вступили другие девочки и соревновались они в том, которая из них окажет большую поддержку юной неудачнице. Одной из девчонок удалось уговорить новенькую выйти из туалета и в её сопровождении прогуляться по игровому залу. По их лицам было видно, что удовольствие от прогулки получает только уговаривавшая девочка, чувствовавшая себя великой миссионеркой и благодетельницей. Новенькая так боялась и широко открытыми испуганными глазами озиралась по сторонам с видом затравленного животного, не способного поверить, что ничего плохого в этот раз не случится, и никто его не ударит, потому что все зловредники уже были довольны таким эффектом и не приставали к ней.  Вскоре вновь прибывшая девочка покинула этот детский садик. Вероятно она нуждалась в лечении и родители либо держали её дома, либо возили по санаториям, а может нашли подходящий садик со специально подготовленными воспитателями.
Среди воспитателей Артём считался обычным рёбёнком. В развивающих играх, устраиваемых ими, он не выделялся. Однако был упёртым, застревающим на выполнении задания, и не отступал, пока не узнавал ответа. Он не всегда доходил до результата своим умом и даже подсказки не всегда помогали, поэтому воспитательница, в конце концов, сама говорила ему ответ, исчерпав лимит времени который могла потратить на него, а  Артём радовался и начинал верить в то, что сам добился результата. Ему не приходило в голову, что ощущение это ложно, и самооценка его росла день ото дня, а единственное что притормаживало его зазнайство, это мысли о том, что другим не по нраву, когда кто-то слишком хорош рядом с ними. Он не размышлял над этими идеями, потому что ещё не был способен сформулировать их словами и беззаботно радовался своему счастью быть лучшим, не делясь им ни с кем. Хватало уже того, что его улыбка и постоянно активная фантазия привлекали интерес других детей. Однако им надоедало жить в другом, воображаемом, мире каким бы интересным он ни был, и, со временем, они отдалялись от Артёма, образуя свои более мелкие, идейно сплочённые компашки. Артём искренне не понимал причины своего нароставшего одиночества среди сверстников и постепенно переключался на младших ребят, с наибольшим интересом внушаемых его фантазиями. Среди них он был безоговорочным лидером, уводящим за собой из реальности в мир воображения.
Артём часто приходил в детский сад первым, так что воспитательнице приходилось индивидуально его развлекать, репетируя на нём те игры, которые позже, собравшись вместе, проигрывали остальные дети, а Артёму приходилось в это время сидеть набравши воды в рот, что бы не рассказать другим все секреты, уже пройденного им задания.
Как с утра Артём приходил первым, так и вечером его часто забирали последним, превращая таким образом в некоторую границу для воспитателей, отделяющую рабочий день от дома, и, конечно, предел этот рассматривался как последнее препятствие на пути к отдыху, которое необходимо с меньшими потерями преодолеть. Вечером, когда часть детей уже были забраны их родителями, оставшихся ребят собирали в большом зале перед дверью. В этом просторном и красивом помещении здания постройки царских времён с высокими потолками и колоннами, с резными рельефами на стенах, где советское время поставило свою мебель, абсолютно не претендующую на какой-либо эстетизм мебель из дешёвых материалов вроде замешанных на клее опилок или изогнувшихся от времени слоев фанеры, здесь дети при приглушённом свете дожидались своих опаздывающих родителей, и побаивались время от времени – а вдруг их забыли? Дети доигрывали последние совместные игры, а уставшая воспитательница уходила в свой кабинет, оставляя дверь в зал открытой, и отдыхала, либо занималась бумажными делами. Детей постепенно разбирали, и, в конце концов, остался один Артём. Весь огромный зал был для его игр, но приходилось сидеть на центральной скамеечке, сложа ладони лодочкой на коленях. Попытавшись исполнить эту просьбу воспитательницы, и успешно проскучав несколько минут, он больше не мог себя удерживать и побежал в кабинет. Воспитательница не рассердилась на него, отвлеклась от своей работы и смотрела на Артёма, изучавшего раскладной календарь, стоявший у неё на столе. Вскоре в дверях появилась мама Артёма, выпившая на какой-то рабочей вечеринке, она гордая, красуясь красивой каракулевой шапкой, предвидя недовольство, немного надменно прошла в холл, и забрала ребёнка, попрощавшись с воспитательницей, не решившейся попрекнуть в этот раз Александру за столь поздний приход. С появлением мамы Артёмом были забыты все горести ожидания, и радость осветила его лицо. Прогулка до дома по тёмному парку, засыпанному светящимся от лунных и звёздных лучей снегом, прошла вся в радостных прыжках и размахивании руками. Он бегал как угорелый, как будто не было за плечами целого дня, и пробовал играть с Александрой в прядки, скрываясь за придорожными деревьями, на что она никак не реагировала, однако и не запрещала ему ничего. Он недовольно урчал, когда мама в очередной раз безразлично проходила мимо его убежища, но его общую эйфорию было не согнать так просто, и она гнала его вновь и вновь пытаться затеять игру с мамой. Придя домой, он заснул как только добрался до кровати.
-Пусть тебе приснится машинка.- так обычно говорила ему на ночь мать, и он желая исполнить это наставление, старался увидеть во сне самую замечательную машинку.
Следующим летом Артёма отправили в детский летний садик в пригороде Петербурга.
Артём не помнил как мама, разбудив его одним солнечным утром, накормив и одев его, взяв в одну руку чемодан, а другую, дав своему единственному сыну, она отвезла его на стучащем и шипящем метро к какому-то зданию, где толпилось большое количество детей с родителями, ждавших автобуса, готовящегося увезти их в детский летний садик. Уже здесь дети знакомились друг с другом. В автобус родителей не пустили, и состоялась минута трогательного прощания, смысл которого Артём не совсем понимал, потому что не знал о сроках расставания. Он удивлялся тому, что некоторые дети плачут, и готов был сразу сев в автобус забыть о матери и начать игры с новыми знакомыми.
Летний детский сад находился в замечательном месте Ленинградской области. Его территория растягивалась на несколько километров, одним своим концом упираясь в пляж финского залива. Там росло множество деревьев, а все дорожки представляли собой светлые аллеи, тщательно ухоженные садовниками. Жилые корпуса из красного кирпича, одноэтажные, спрятанные среди деревьев и один сравнительно небольшой дом из сруба, стоявший около входа в сад около шоссе. Территория сада на всём своём протяжении от дороги до залива плавно спускалась по склону, таким образом оказываясь просматриваемой насквозь для наблюдателя находящегося в доме из брёвен. В этом замечательном месте Артём провёл два месяца, но не обошлось конечно без недостатков и неприятностей в этом райском месте.
Артёма никак не тяготило отсутствие рядом матери, он с головой погрузился в новое окружением более, что взрослые были добры к нему, а дети с интересом следовали его играм. Воспитатели часто водили детей на залив, где они играли в песке, но купаться им разрешали исключительно редко, только когда выполнялись все погодные условия постановленные врачами, вроде солнечного дня, отсутствия инфекционныхъ рисков и воды температурой выше 21го градуса, а для обычного питерского лета, это просто мистическое сочетание, выполнявшееся разве что с частотой солнечного затмения. Дети особо и не знали что теряют, поэтому даже не пытались залесть в воду, оставляя воспитателей в блаженном спокойствии. Но иногда усыплённая бдительность последних давала осечки. В Ссср было запрещено ограждать прибрежные территории, поэтому пляжи были для всех открыты и рядом с играющими колониями детей из детского садика загорали посторонние.
Артём, по своей природе, любопытный любитель женщин, заметил, как на загорелой, гладко выбритой ножке зрелой дамы блестит солнечный свет. Это очень привлекло его беспокойное внимание. Дама спала, а воспитатели сладко дремали сидя на разогретых камнях, направив рассеяный, ничего не замечающий взор в сторону спокойно играющих детей. Артём отвлёкся от куличиков, приподнялся и направился в сторону блестящей женщины. Подойдя к её ногам, он стоял и рассматривал их, засунув в рот пальчик, затем, аккуратно повёл ладонью по блестящей голени, поглаживая её. Почувствовав прикосновение женщина прежде чем проснуться и оценить обстановку, с усилием, нервно от испуга, дернула ногой, пнув Артёма так, что он покувыркался по песку до самой воды. Он пытался заплакать, но перебитое ударом дыхание позволяло издавать только судорожные, прерывающиеся стоны. На нём было несколько ссадин, некоторые из них кровоточили. Тут же одна из воспитательниц схватила резким движением всхлипывающего Артёма и понесла в медпункт, где его измазали зелёнкой и заклеили пластырями, одновременно успокаивая и приводя в чувства, и вроде всё прошло удачно, и мальчик забыл неприятность, но остался трудно различимый след в его поведении. Артём больше не тянулся к девочкам, он затихал и прекращал игры если они появлялись рядом, он стал идеальным, послушным паинькой с воспитательницами, способным выполнять их указания не делая лишних движений и, постепенно совсем затихнув, перестал привлекать внимание детей, теряя способность заинтересовывать потому, что мало говорил и часто только по его блестящим глазам с расширенными зрачками можно было понять что в его головке происходит какая то активная деятельность.
  Одной из больших проблем в летних лагерях в советские времена были туалеты. Они в основном находились в отдельных зданиях и были неухожены, поэтому дети иногда боялись заходить в них и терпели, сколько могли, откладывая это удовольствие на дни или недели, но час истины наступал рано или поздно. Когда время пришло, дети из группы Артёма собрались вместе, что бы поддержать решимость друг друга. Всей компашкой они подошли к туалету и остановились. Домик стоял в тени больших деревьев с одной стороны оплетённый лианами. Дети стояли в нескольких метрах от него и боялись войти. Артём засмотрелся на лианы и увидел в них женщину, окружённую белым сиянием и окутанную зеленью. Религиозный человек сказал бы, что перед ним ангел, а любитель фэнтези назвал бы её эльфийкой. Женщина парила в листве деревьев. Артём рассказал о своём видении всей компании и дети, ждавшие повода, который облагородил бы их страх перед туалетом, сразу поверили ему и компания убежала куда подальше. Но со временем природа взяла своё. Через несколько дней самые смелые, подгоняемые внутренним напряжением, отправились в неизведанное... Артём был среди них. Дети проникли в пугающее здание и увидели там белые унитазы с белыми перегородками, по которым ползали слизняки и вода плескалась на расколотых плитках кафельного пола. Страх в душе детей сменился отвращением к слизнякам. Дети посмотрели, посмотрели, и убежали делать свои дела в лес. Но женщина в белом сиянии не покинула Артёма, она являлась ему в раме заколоченного окна, ведущего из палаты в которой спал Артём на коридор. Он так же ожидал появления оттуда всевозможных мелких чертей, но они не спешили приходить.
Среди всех детских радостных дней,  среди которых даже горечь приобретает сладкий привкус, можно найти переживания и чувства любого сорта. Тем более жизнь становится насыщенной, когда сама душа начинает обманывать себя и развлекаться всевозможными фантомами. Этим летом Артём приобрёл ещё одно нереальное знакомство. В один из жарких солнечных дней, как всегда неожиданно для детей, которые не ведают о прогнозах погоды,  быстро развернувшись во всю мощь, подул сильный порывистый ветер, предшественник грозы. Группу детей, в которую входил и Артём, быстро отвели в бревенчатый дом, сказав любопытствующим малышам, что в деревянные дома не бьёт молния. Вскоре разразилась гроза с градом. Шарообразные льдинки величиной с ноготь падали с неба и ломали ветки. Свет выключили во всём саду, и только в бревенчатом доме, под светом лампы, дети, столпившиеся около стола, стоявшего рядом с окном, в котором мелькали молнии и гремели бури, метавшие потоки дождя из стороны в сторону, дети не боялись, потому что им было тепло и уютно рядом с доброй воспитательницей, не придумавшей ничего лучше для развлечения детей, кроме как начать рассказывать страшилки про шаровую молнию.
Она говорила, живописно описывая, как светящийся шар летает над землёй, сжигая дотла всё к чему прикоснётся, оставляя пылающие дыры в деревьях через которые проходит и, выжигая траву следом за собой. Воспитательница рассказывала, что если рядом с молнией окажется человек, то она будет преследовать его, и если тот не успеет убежать, то молния убьёт несчастного электрическим током.
Артём представлял себе описанные воспитательницей картинки столь же живо как окружавшие его бревенчатые стены и ливень за окном. Он видел как среди абстрактных полотен, сотканных из капель и града, медленно и бесшумно, в полуметре над землёй ползёт по саду светящийся белый шар размером с футбольный мяч. Молния пролетала над поляной, и Артём почувствовал, что бессмысленное, одинокое ползание по мокрой траве ей надоело, поэтому она направилась к детям в бревенчатый дом, решив развлечься с ними. Артём очень испугался перспективы оказаться преследуемым электрическим маячком, но ему как-то был совершенно не важен этот страх, потому что избежать угрозы, казалось, было невозможно, оставалось только положиться на случай, может мячик сжалится и не обожжёт. Молния влетела в помещение, влекомая светом из окна, как комар или муха, тем более что свет во всём саду горел только здесь. Видел её только Артём, и был уверен, захоти она шалить и сжигать детей, он сумеет её приструнить, пригрозив пальчиком и несколькими строгими словами. С тех пор молния неотступно следовала за Артёмом на расстоянии нескольких шагов, получая удовольствие от затягивания неизбежного исхода в слиянии с Артёмом и сжигании его, за то, что он запрещает ей громить других. Почему ей так захотелось этого обречённого покровительства, Артём не знал, да и не задумывался.
С этих пор он повсюду ходил со своим светящимся круглым другом, а с озарённой сиянием женщиной виделся только периодически, в закрытых помещениях, и всё реже и реже. Она являлась ему внутри всевозможных рамок, будь то оконный проём, зеркало, картина или ещё что-то подобное. Если сияющая женщина была для него, безусловно, положительным персонажем, дарящим только приятные, радостные эмоции, то электрический шарообразный приятель олицетворял собой хоть и светлую, но всё же тревожную озабоченность, присутствующую постоянно за твоей спиной, и периодически попадающую в область зрения. К этой озабоченности никаким образом невозможно было привыкнуть, что отягощалось неизбежно грядущей где-то вдалеке неприятности конкретного контакта с молнией, который она безусловно осуществит. Это как дикий зверь вроде волка или тигра, выросшего на воле, которого возможно приучить только до того момента, когда у него вскроется, убийственный, уничтожительный инстинкт, и тигр убьёт жертву, а затем вновь будет паинькой, послушно исполняющим цирковые трюки. И только опытный дрессировщик, каким малолетний Артём никак быть не мог, сумеет обойти те ситуации, в которых тигр окончательно озвереет. Если бы Артём сумел передать своё отношение к шаровой молнии, он бы сказал что-то подобное.
Он не скрывал от воспитателей своих новых друзей, упоминая их иногда. Воспитатели считали, что у Артёма богатая фантазия. Одной из любимых игр для Артёма стало строительство и последующее разрушение созданного. На пляже из песка он воздвигал большое количество однообразных геометрических форм, что он называл городом, а затем разрушал его в считанные секунды. Когда взрослые спрашивали, зачем он это делает, Артём отвечал, что помогает своему другу –шаровой молнии сжигать дома.
Воспитатели воспринимали эти заявления как естественные, считая, что дети склонны фантазировать и придумывать себе другую жизнь, так они представляют одухотворёнными свои игрушки, называя их друзьями, или сами как бы становятся игрушками, именуя себя машинками, куклами или ещё как-нибудь в этом роде. Никого не удивит, если ребёнок назовет себя доктором, разламывая пластиковую барби, так и воспитатели не видели ничего особенного в том, что Артём придумал себе друга, немного удивляло их то, что в приятели была избранна шаровая молния, но они оправдывали это творческой натурой и впечатлительностью детей.
При всем беспокойстве, которое вызывал электрический мячик, Артём был рад тому, что теперь, рядом всегда кто-то есть, стерегущий его покой. Он знал, что шаровая молния всю ночь будет светить рядом с его постелью, и засыпал спокойно, без детских страхов. Ведь любой побоится прйти через такого опасного сторожа, даже черти, которые всё никак не появлялись, но он ждал их с тех самых пор, как светящаяся женщина впервые явилась ему в проёме заколоченного окна. Артём не боялся, что наэлектризованный охранник приблизится к нему слишком близко во время сна и подпалит своего подзащитного, зная каким то двенадцатым чувством, что ещё не время, и сияние молнии будет только согревать его заботливым теплом в тёмные прохладные ночи. Благодаря постоянной вахте, среди всех постелей детей в палате его кровать была особенной, свою избранность он ощущал и днём, это позволяло меньше бояться и ярче озарять радостью и выдумкой игры. Отсутствие страха иногда давало осечки, так Артём мог сильно обидеть кого-нибудь в игре, сделав ему больно или отобрав игрушки для своих выдумок, решив, что всё просто неимоверно рады будут следовать каждому его слову и действию. Дети плакали, но не могли долго обижаться на Артёма, бывшего некоторое время для них центром всего интереса, и шли на поводу его буйств, пока не появлялся другой, более спокойный и скучный, но уверенный в себе мальчик, убеждавший своим полным пренебрежением к фантазиям Артёма остальных детей в том, что надо отвернуться от этого взбалмошного мальчика. Так Артём остался один, но не переживал по этому поводу, ему хватало для игр и шаровой молнии.
 Артём привёз за собой шаровую молнию в город. Когда их сажали в автобус, увозящий из летнего детского садика, он беспокоился о возможной потере своего сияющего друга, но тот оказался на редкость выносливым, молния всю дорогу неотвязно следовала за автобусом, и Артём видел её в окно, оборачиваясь назад.
Чем дальше, тем меньше Артём общался. Сестра перестала пытаться завлекать его в игры, потому что он всё равно играл не с нею, а со своим сияющим другом. Он не реагировал на её слова, не стремился ей угодить, и та потеряла к нему интерес. Александра была довольна тем, что Артём играет тихо в своём углу и ничего не требует, не плачет и не болеет. Она кормила его по распорядку, и малыш съедал всё быстро и с аппетитом, демонстрируя, таким образом, по мнению окружающих превосходное, богатырское здоровье.
Отрешенность от мира и странные единоличные игры Артёма раньше всего забеспокоили воспитателей в детском саду.
Их взоры, наученные многолетним опытом,  определили отрешённость Артёма как нечто плохое. Эти ощущения вызывали в них брезгливую тревогу и потребность исключения чужеродного элемента из положительной массы детей. С этой целью они вызвали в детский сад социального педагога, специализирующегося на детских психических отклонениях, И им круто попало от него, как наговаривающим на здорового, хоть и своеобразного ребёнка. Пришлось выслушать целую лекцию о детской психологии, о том, что дети настолько увлекаются играми, что срастаются душой со своими выдуманными героями. Социальный педагог прочитал лекцию и исчез из жизни детского сада, а воспитателей всё же продолжало беспокоить, что Артем пытается угостить на обеде ёжиком из мяса и риса кого-то незримого и периодически при этом пачкает ковёр, проливая содержимое ложки.
Дети абсолютно перестали играть с Артёмом, совершенно не замечавшим их, не включавшим обративших на него внимание в свои забавы, либо тут же забывавшим о них после раздачи первых игровых указаний, вроде того, что бы они подождали чего-то, либо, например, катали машинку туда-обратно. Малышам надоедало выполнять эту однообразную деятельность и они уходили разочарованные и расстроенные, видя как увлечённо Артём творит что-то им не понятное и никаким образом не хочет рассказать, а если и говорит, то обрывистыми словами, из которых мало возможно понять. Со взрослыми Артём то же не искал общения, но если они заводили беседу, коротко отвечал на вопросы, никогда не жалуясь, так что им это быстро надоедало и они отправляли парня играть в свои игры.
Большим страхом для Артёма теперь стало посещение ванной комнаты. Он услышал, где не помнил сам, что через воду может ударить током, если где то в неё погружён электроприбор. Он как-то связал в своей голове сияющего друга и электричество, скорее потому, что молния то же может "ударить'", но, не понимая связи внутренней природы этих явлений. Ванная комната была единственным местом, в котором по мнению Артёма воссоединение с шаровой молнией могло бы произойти не запланировано рано, но она исправно парила на высоте полуметра от пола, на расстоянии испаряя подлетавшие к ней капли и не рискуя закоротить кого-нибудь через забрызганный детьми пол из белой плитки.
Игры Артёма становились всё проще, и уже не было заметно, что он способен к фантазии. Итогом его творчества становились бесформенные груды кубиков, разбросанных вокруг, которые он, казалось бы, бессмысленно перетрясал время от времени.
Тут уже воспитатели окончательно убедились, что он не здоров. Они видели в Артёме полное отсутствие интереса к развивающим играм, которые они устраивали, а, тем более, почти полную неспособность участвовать в них наравне с другими детьми. Александра была вызвана в детский сад, и ей сказали, что Артёма стоит показать неврологу, под предлогом обычной консультации, не высказывая всю глубину своих опасений, и Александра согласилась. Невролог же в свою очередь, выслушав рассказ Александры о поведении Артёма и прочитав записку, написанную воспитателями, сказал, что проблема Артёма находится в поле зрения психиатрии. Александра противилась согласиться с этим. Поняв, что увещевания бесполезны, невролог выписал Артёму лекарство для собственного успокоения, считая, что оказал посильную, хоть и явно недостаточную помощь. Александра была горда, потому что считала – своим отказом согласиться с психическими нарушениями сына, она отыграла его у болезни и врачей, своими лекарствами с огромным количеством побочных эффектов только калечащими людей, тем более детей с уязвимым, ещё не сформировавшимся организмом, но впереди её ожидал ещё один удар.
Воспитатели детского сада, взяв на себя противозаконную смелость, отказались принять Артёма в детском саду, если его не покажут психиатру. Александра была настолько шокирована и даже не смогла устроить скандал директору детского сада, что разоблачило бы вольность воспитателей и возвратило Артёма в лоно заведения. Пришла в себя она только дома, устроив разнос мужу, упрекая его в том, что он не обращает на неё внимания и при этом хочет отправить в сумасшедший дом. Два дня ему было жутко страшно в собственном доме ожидать всё новых и новых скандалов, пока притихшая от утомления ссорами Александра, наконец, не рассказала, чего от неё хотели в детском саду, и он уговорил её отвести сына на приём к психиатру.
Врач сказал, что Артём болен, что он никогда не станет нормальным ребёнком, и в обычном садике ему делать нечего, и нужно отправить его в специальное заведение. После этих слов у Александры начался нервный тик над левым веком. Она сидела, не слушая врача, описывавшего, каким станет Артём после лечения, и теребила пальцами кожу, дёргавшуюся от нервного напряжения. А перспективы были тухлые. Мальчик становился инвалидом, вынужденным постоянно находиться в состоянии промежуточном между сном и явью, будучи накаченным лекарствами он станет вялым и послушным, замедленным в своих душевных проявлениях, не говоря уже о том, что нормального развития интеллекта здесь ждать уже не приходится. И всю оставшуюся жизнь о нём должен будет кто-то заботиться. Врач предложил навсегда забрать его в интернат. Александра не могла принять такие прогнозы, и утверждала, что Артём станет нормальным – она всё сделает для этого, но лекарства ему давать согласилась.
Как-то вечером Артём остался дома один. Он был сильно расстроен и утомлён, потому что его родители два дня без перерыва ссорились, а после этого злые и недовольные, хоть и уставшие уже от выражения бурных эмоций, потащили его к какому то дядьке, щупавшем его и стучавшем молоточком ему по коленками. Артём был измучен и так сильно расстроен, что его светящийся друг захотел успокоить своего приятеля. Шаровая молния приблизилась вплотную к Артёму и слилась с ним. Мальчик увидел сияние радуги и белые лучики, образующие ореол спокойствия и радости над его головой, в котором, казалось, ничего не могло испугать.
В эти мгновения, жизнь проносилась перед его внутренним взором. Он видел, как врач подходит к нему и прижигает вырвавшийся на ружу сосуд, и при этом Артёму было спокойно и безразлично, он видел красивую женщину на пляже, к которой подбежал вновь и вновь был отвергнут и отброшен назад, но был горд и воспринял это с благодарностью. Он видел жаркие дни казахского лета, которые сейчас не несли ничего кроме радостного солнца. Он плавал в лохани над водой и под водой без помощи Александры, счастливый, оттого что может показать ей свою замечательную свободу в водной стихии. Он видел себя ещё в роддоме, и чувствовал приятную слабость, обволакивающую и усыпляющую навеки…
Когда Александра вбежала в комнату на гулкий звук падения, она увидела Артёма, лежавшего дёргающимся на полу с искажённым гримасой боли лицом. Она взяла его и положила на кровать присев рядом на несколько минут. Поняв, что Артём не приходит в себя, а судороги не уменьшаются, она вызвала скорую. Приехавший врач, увидев Артёма, сел на стул рядом с ним, вколол мальчику противосудорожное, но, уже понимая, что бессмысленно, он смотрел на ребёнка добрым взглядом из под густых бровей. Что с ним? - Спросила Александра. Теперь уже скоро – ответил врач, и, действительно, через минуту судороги прекратились, как и все остальные процессы жизнедеятельности Артёма.
Этой осенью ему предстояло бы пойти в школу.
Наступил конец лета, и первого сентября красивые, одетые в костюмы девочки и мальчики, не столь может любящие школу, но всё равно старающиеся выглядеть как можно лучше в её праздник, ходили с цветами или без по затянутым утренним осенним туманом улицам Петербурга. Артём не смог бы учиться, не воспринимавший нормально человеческой речи и не способный отвечать содержательно и членораздельно, он мог бы только смотреть на преподавателей большими космическими глазами и сумел бы разве что освоить навык построения в шеренгу по двое, когда мальчик и девочка должны были держать друг друга за руки на пути к столовой. Он бы отвлекался на уроках каждую минуту, и, быстро утомившись, начинал заниматься своими делами. Ему удалось избежать этой бессмысленной траты времени.
Был конец лета. В парке у животных подрастало потомство, готовящееся пережить первую зиму, первое серьёзное испытание в своей жизни. Утки плавали большими стаями, оставляя за собой длинные, расходящиеся шлейфы. Они гоготали и резвились, потому что утята подросли, и теперь за ними не надо было постоянно следить. Подростки теперь сами выпрашивали у прогуливающихся людей булочки, и окончательно переменив пух на оперение, готовились к скорому перелёту. Ручные зайчихи, в другое время легко дававшиеся в руки, теперь, рядом со своими ещё пушистыми щенками настороженно отпрыгивали от подходивших медленными, тихими шажками людей. Не соображавший ничего зайчонок был спокоен, только пока была спокойна чистившая его пух мама.  Белки уже запасались на зиму и бегали по земле вокруг прохожих в надежде, что кто-нибудь из них присядет, протянув им руку с сушкой или орехом. Белки быстро подбегали, ставили передние лапы на протянутую ладонь, нюхали, а потом утаскивали предложенное лакомство, начиная грызть его на ближайшей ветке, оставаясь в досягаемости рук прогуливающихся. Природа останавливала виток развития, готовясь переносить тяжёлое зимнее время.
Годы шли, и взрослела Аня, сестра Артёма. До шестого класса она была самой высокой среди одноклассниц и на занятиях физкультурой стояла всегда первой в строю, чем очень гордилась. Но в старшей школе её рост остановился, и она на всю жизнь осталась не высокого роста, так, что будь она мальчиком, то государство бы семь раз подумало,  прежде чем взять такого в армию. Она росла не чем, особо не выделяясь из общей массы детей, будучи чуть более индивидуалисткой, чем компанейской девчонкой и чуть более обернувшейся внутрь себя, чем к окружающим людям. Она окончила институт, поступив туда исключительно благодаря своим усилиям, и после этого вскоре нашла мужчину, ставшего её судьбой. Это был спокойный, добрый парень немного старше её. Послушный и терпеливый он позволял ей многое, в основном это были увлечения сомнительными духовными практиками и знакомства с волшебствующими личностями. Более всего Анна увлекалась индийскими ответвлениями мистических учений. Она предприняла несколько поездок в Индию, посещая святые места и ныне здравствующих пророков. Муж не сопровождал её. Анна жила в общинах паломников, приезжавших посетить Брахмапудру, который, по словам людей, с давних времен живших рядом с ним, посвятивших себя полностью воспеванию этого святого индуса, по их словам он лечил одним прикосновением и превращал воду в вино на их глазах, но теперь постарел, стал болен и слаб, поэтому редко творит чудеса, и не каждому приезжающему удаётся их застать. Анна не застала, но получила благословение мистика. В индии было легко и приятно, тем более что европейцу позволялось там нарушать многие законы, например, водить мотоциклы или машину без прав, вот до чего дошла страна очень многим обязанная туризму. К тому же в индии оказалось множество русских, в том числе среди паломников по святым людям. Анна познакомилась с русской художницей, отдавшейся всей душой запечатлению. Брахмапудры на холстах. Рисовавшая его и только его, живущая в индии постоянно, влюблённая в своего духовного лидера она имела лик помешанной, на котором одновременно выражались эмоции противоположных крайностей, радость и горе, любовь и ненависть, при этом её постоянно восторженное состояние располагало людей, они верили в её духовную просветлённость. Вся квартира художницы была заставлена изображениями Брахмапудры всевозможных стилей и жанров. Там был он со многими головами, он, летящий в космосе, он в духе кубизма, и цветная клякса, которая то же он в астральном выражении или абстрактном стиле. Таковы несколько из многих её влюблённых изображений Брахмапудры, не продававшихся, но призванных постоянно воскрешать в уме её образ его. 
Анна считала, что именно общение в Индии с Брахмапудрой заряжает её энергией, которая по возвращению в Петербург так долго поддерживает её хорошее настроение, но на самом деле, ей помогали не сверх естественные возможности пророка, которые он при ней ярко не проявлял и даже не теплота его голоса, наполненная всеми богатствами звука, которыми за долгие 45 лет жизни его наделила солнечная индия. Анне помогало то, что все люди, жившие в общине, приезжали сюда на время отказаться от достижения личного успеха, временно пожить в мире и взаимопонимании, чтобы потом с новой силой взбираться на вершины карьеры и благосостояния, но уже рядом с другими. А здесь они все были любящими братьями и сёстрами, ценящими своего доброго отца Брахмапудру. Анне особенно было ценно южное солнце, многих иссушающее, но столь полезное жителю серого из-за частой облачности Петербурга. Анна здесь впервые увидела действительно красивых тропических животных в прекрасном зоопарке, где они накормленные, в естественных условиях, с лоснящейся от избытка витаминов шерстью, мирно грели свои пухлые животы  в лучах нашей единственной звезды. Животные зоопарка питались лучше, чем большинство рабочего населения индии, потому что денег приносили государству больше.
Это замечательное для туриста место, где всё что есть вокруг ему можно за относительно небольшие для русского, тем более для европейца деньги. Эта страна, где турист это человек с очень высоким статусом, помогала Анне, как и многим другим, чувствовать себя более успешной в жизни.
  Вопросы духовного самосовершенствования всегда интересовали Анну, и она пробовала всевозможные способы достижения просветления. Она временами медитировала, но, не доведя это увлечение до привычки, забросила, решив, что её путь к просветлению иной. Она пробовала слушать восточную духовную музыку, но, накопив небольшую коллекцию дисков, оставила эту затею, переключившись на западную попсу. В конце концов, она нашла себе духовного помощника в Петербурге, человека с экстравагантной внешностью, занимающегося магическими учениями, с которым много беседовала, советовалась по важным вопросам и занималась тантрическим сексом для духовного развития. В их случае, с его подачи, эта духовная практика заключалась в необходимости пытаться во время сношения почувствовать себя парящим в невесомости космоса, сливаясь таким методом со своими тонкими, бесплотными телами, присутствующими незримо повсюду одновременно и позволяющими расстаться с бренной ограниченностью обычного человека, так, по крайней мере, объяснял Анне её наставник. Человек этот умел давать пространные формулировки, мало что означающие, а поэтому универсальные и безошибочные, к тому же терпел все навязчивые приставания Анны с просьбами узнать у духов, какое платье лучше одеть на день рожденья подруги, либо стоит ли покупать подержанный ноутбук вместо нового. В репертуаре её советчика были фразы вроде – “Это возможный вариант, но может быть и лучше”, ”По звёздам сегодня лучший день для того, что бы послушать своё сердце”, “Может, есть и лучший подарок, но этот, в будущем, возможно, сыграет особенную роль в твоей жизни”. И Анне казалось, именно таким пространными должны быть подсказки магии в жизни человека. Советчик часто пытался как можно больше узнать из уст Анны об её вопросе, и исходя из этого, бывало, мог просто на уровне здравого смысла дать совет, как и любой другой человек. За это он получал её внимание и некоторое послушание. Таким образом поиски духовности пронизывали всю жизнь Анны, но не настолько глубоко, что бы что-то в ней изменить, позволяя поддерживать силы уже скопившиеся в ней.
Духовность была нужна Анне для достижения вполне мирских целей. Анна хотела легко зарабатывать себе на жизнь, без трат лишнего времени и приложения значительных интеллектуальных и физических усилий. Первым делом ей в голову пришла торговля, потому что казалось мало чем должен заниматься человек ничего не производящий, но здесь ей недостало мещанской, купеческой смекалки, подсказывающей где и чем стоит торговать, и за пару лет она разочаровалась в данной затее, не сумев зарабатывать достаточно, чтобы переложить труд скуки за прилавком на наёмных продавцов. Другой её идеей было инвестирование, но и в этой сфере она не дождалась высоких достижений, потому что молодость и желание не отставать от подруг в сфере получения удовольствий, заставляли её проматывать вложения на всевозможные развлечения и предметы комфорта быта. Таким образом, отдав дань моде вновь формирующегося демократического государства, которым в эти времена была Россия, попытавшись стать свободной и независимой предпринимательницей, Анна устроилась работать бухгалтером в банк, потому что никаких либеральных идеалов, кроме зарабатывания денег, в её душе больше не осталось, а где ещё можно быть ближе к деньгам, кроме как в компании, которая занимается перетасовкой денег, их переносом из одного места в другое. Таким образом зарабатывая деньги, она ничего кроме них не находила в сфере своего внимания и становилась всё более умиротворённой, тем более, что уже начинала забывать, на что их можно тратить и зарплата бухгалтера вполне удовлетворяла её.
О брате она со временем вспоминала всё реже. Мало что напоминало ей о нём, тем более, что она ещё в ранней молодости отдала, по своему мнению, достаточно чести его ранней смерти, поставив за упокой его души несколько свечей в различных церквах и храмах Петербурга и других городов. Она не чувствовала, ведь так много времени прошло с тех лет, когда Артём ещё был жив, не понимала сознательно, что мужа себе выбрала такого же тихого и не требующего особого внимания, каким был её брат в последние годы своей жизни.  Вновь серьёзно задуматься о нём ей захотелось, когда на одном из мистических вечеров, устроенных приехавшим в те времена в Петербург учителем молодости её мага наставника, она познакомилась с молодым психиатром, посещавшим подобные встречи из профессионального интереса, с желанием рассмотреть психологию людей, верящих мистическим учениям. Он был симпатичен и мил, поэтому его легко допустили притом, что он совсем не скрывал своего критического отношения к подобным взглядам, по его мнению, только искривляющим настоящую суть явлений. На пути к метро они с Анной разговорились, и, желая показать ему, что психология не та сфера, с которой ей не приходилось сталкиваться, Анна рассказала ему про смерть и жизнь её умершего малолетним брата.
Погода была замечательная, стоял на редкость приятный летний вечер, и проходя по одной из центральных улиц Петербурга, в окружении исторической, царских времён архитектуры, в отсутствии шумящих и снующих вокруг машин, было так приятно беседовать. Вот что рассказал он Анне о своих взглядах на природу жизни и болезни:
-Никто не знает, почему это случается, и нет пока возможности определить, как люди заболевают душевно. В этом есть фактор наследственности, сливающийся с событиями ранних лет жизни. Одни данные говорят, что перенесённое в первые месяцы жизни инфекционное заболевание, будь то простуда или краснуха, приводят к психозам, есть данные, говорящие об особенностях воспитания, разрушающих душу, но в любом случае, даже если оба родителя больны, ребёнок может вырасти здоровым в не столь малом количестве случаев, чтобы совсем снимать такую возможность со счёта, а это значит – не генетика является ведущим фактором, в формировании психических расстройств, условия жизни. Но уже известно как возможно бороться с душевными расстройствами, хоть это и сложно и долго. Я говорю сейчас не о психофармакологии, которая, может быть, при стремлении к окончательному излечению, полезна только как временный поддерживающий фактор с большим количеством недостатков в виде побочных эффектов, я говорю о психотерапии, которая за несколько лет могла бы значительно скорректировать состояние больного, и вылечить за ещё большие сроки. Но не так много людей готовых оказать подобную помощь или, хотя бы, рассказать о ней, что бы нуждающийся сумел сам начать поиски. С другой стороны, не каждый больной, даже при наличии возможности, сумеет довести дело до конца, до того, как решит всё, что задумал. И я считаю, даже здоровым людям есть, что в себе совершенствовать методами психотерапии. Как говорят некоторые психотерапевты – увеличивать уровень комфорта жизни, а не то ли это к чему стремится каждый, так или иначе, являясь мещанином в душе. Однако, конечно, возникает огромное количество вопросов, начиная с того, какое направление психотерапии выбрать, или может выбрать человека обученного в разных направлениях -  заканчивая особенностями личности самого психотерапевта, а может вообще заниматься самоанализом, я уверен – есть много способов самотерпии, о которых не говорят, - от всех этих неясностей у меня самого голова идёт кругом, но я не собираюсь вешать нос. А Артёму помочь было конечно очень сложно, во-первых, трудно отделить нормальные фантазии играющего ребёнка от болезненных, и, к тому же, нарушения развивались так быстро, что у него практически не было времени с ними разобраться.
Он закончил свою речь, и разговор плавно перерос в другую тему. Анне уже хватило психиатрии на сегодня.
Они вышли с боковой улицы на шумный Невский проспект, и сразу их настроение изменилось, пропало желание говорить о духовности, и светящиеся огни предночного города, яркие витрины, и не менее ярко одетые люди, захватили внимание, в сфере которого уже не оставалось места для мыслей и лишь пёстрое окружение, через судорожно перескакивающую с одного проносящегося объекта на другой клетчатку глаза, оставляло на матрице мозга глубокие следы в форме цветных пятен. Казалось, так счастливы в жизни те, кто может обвешаться цепями из драгоценных камней и позволить себе быть худым как червь, с большим достоинством проползающий по асфальту, или, наоборот, толстым как бочка, катящимся медленно по каменной мостовой, и мало кто решится занести над ними ногу, из исторического, архитипического страха перед властью жрецов и шаманов, одетых в экстравагантные одежды, служителями веры являющихся - веры в безграничный успех.


КОНЕЦ