ЯРКОЕ НАЧАЛО ДЛИННОГО ПУТИ
С конца ХХ века в печати появляются стихи Марковой Марии Александровны. И любой желающий, если разыщет эти публикации, может понять, от чего ушла, что приобрела и где сейчас находится поэт Мария Маркова, может проследить её путь: от напыщенного, косноязычного романтизма до романтического реализма, от любви-фантазии через любовь-страсть и измену до любви-лишьбылюбить.
Вот и я, в силу обстоятельств места и времени, являюсь невольным, но пристрастным свидетелем того, как эта молодая поэтесса идёт по этому пути.
До «Упоения»
(из отклика 2004 года)
Говорят, что всё познаётся в сравнении. Хоть я и не согласен с этой аксиомой, но всё же хочу сравнить. Сравнить стихи Марии Марковой, опубликованные в 2000 году («Семизерье» № 3), с её же стихами 2002 года («Семизерье» № 4) и 2004-го («Нахалёнок» № 12).
Стихи 2000 года мне не понравились. Некоторые строчки просто раздражали:
Уходит женщина, шурша остатками
Шелков, вина, кровати, золота.
Шурша остатками вина и остатками золота – это как? Остатки кровати – это что? Или:
Я, как художник, придумала Вас
И, как художнику, мне нужна кисть.
Стихи же 2002 года – это уже другие стихи. Стихи другого поэта. Может быть, и другого (вернее: кардинально изменившегося) человека. И это настоящие стихи.
Кто-то сказал, что стихи в основном перечитываются, а не читаются. Так вот многие Машины произведения этого года, например, «Скоро с юга вернутся к нам птицы…», обладают этим важным свойством, свойством, по которому стихи отличаются от других слов, записанных в столбик. Их хочется перечитывать. Не важно, что кому-то они напомнили пастернаковскую поэзию, мне, вот, Цветаеву. Ну и что? Они всё равно выполняют главную свою функцию.
В подборке же 2004 года из четырёх стихотворений два – «Мне кажется, ветер голодный…» и «Пора начать опять с начала…», на мой взгляд, написаны безупречно.
Как поэт Мария Маркова развивается стремительно, она не топчется на одном месте и даже не блуждает в одной горизонтальной плоскости, она поднимается в высь. И, мне кажется, Маша, слава Богу, часто разочаровывается в своих стихах. Не раз слышал, как она говорила: «мне это уже не нравится и то тоже». Вообще-то разочарование в своих словах, поступках, принципах, политических или эстетических взглядах – здоровое, нормальное чувство. Но не разочарование в себе. В себя нужно верить, чтобы не переставать жить и писать такие вот стихи:
Мне мудрости не хватит
Смягчить свои слова.
Каких ошибок ради
Я окажусь права?..
«Разочарование сменяется самоосуждением, – я опять цитирую Машу, - Потом приходит жалость к себе и вытесняет все другие чувства. И появляются новые мысли». Выходит, новые стихи являются продуктом разочарования в старых.
«Упоение»
(из отклика 2005 года)
Книга стихотворений «Упоение», вышедшая в начале 2005 года убедила, я думаю, многих в том, что первый поэт в Кадуе – и не поэт вовсе, а поэтесса – Мария Маркова. Она в стихах (я подчёркиваю в стихах) из «Упоения» и из других публикаций болтлива и капризна, грациозна и надменна, своенравна, но, порой и мудра. И у этой, бывает, истеричной, бывает, невнятной и неряшливой поэтессы иногда (вставляю сюда это слово исключительно из осторожности) появляются гениальные строчки, строфы, стихотворения. Её обвиняют в подражательстве, оторванности от жизни, мифотворчестве, в игре словами, в провинциальности, в неопытности, начитанности. И, наверное, всё это имеет место, но все эти якобы недостатки легко обернуть в достоинства.
Стихи Маши перенасыщены страстями, обжигают, удивляют: ну когда она успела это пережить, ей лет-то всего ничего, а полыхает пламя такой огромной высоты. И поэтому эти стихи кого-то пугают и он (чаще, конечно же, она) не принимает их, не верит им, книжными называет или дьявольскими. Кто-то же, наоборот, таким стихам и такому автору завидует.
Уже в самом первом стихотворении книжки поэт говорит о себе:
Я – Феникс беспокойный,
Парящий на крыле.
И сразу же о своём отношении к другим:
Мне ненавистны корни
Живущих на земле.
Читатель напрягается, принимает оборонительную позу, осторожно и внимательно читает дальше. Но зря он это делает. В большинстве Машиных стихотворений только два действующих лица: она – лирическая героиня и он, да любовь, связующая их.
Не отводи глаза. Я – отведу.
Не убирай руки. Я – убираю.
Быть может я, предчувствуя беду,
В такие игры странные играю.
Нам память в наказание дана.
Дана нам память, как благословенье.
Где каждое нескромное мгновенье
Мы умолчим, как наши имена.
Всё остальное – и страна, и часто встречающиеся в Машиных стихах цветы, и предметы мебели, и быт, и дом, в котором они живут, и погодные явления – задний план или легко преодолимое препятствия.
В немногих стихах лирическая героиня остаётся одна. Но и тогда: «От тяжести гальки в кармане/ Беспомощней приступы злости», но и тогда она обращается к кому-то: «Ты попал в невидимую сеть/ Тлена, что у вечности в фаворе».
Все главные, основные стихи посвящены выяснению непростых, нервных, то на грани срыва, то нежных отношений.
Книжка названа точно, но ощущение это, ощущение упоения – есть ощущение внутреннее, авторское. Моё же ощущение другое: стихи не о состоянии восторга и наслаждения – они надрывные, а иногда и истеричные.
И если «Упоение» - есть рассказ о жизни реальной, всамделишной, то хочется в ответ на эту книжку произнести: так жить нельзя. Нельзя потому, что
…сердце бедной поэтессы
не выдержит, не выдержит тоски.
«Мёд – червоточина»
(2007 год)
Из написанного в 2005 году и в первую половину 2006 года Мария Александровна составила вторую книжку. Составила – другую – книжку. И то, что книжка другая, главнее и важнее того, что она вторая. Если героиня «Упоения» себя всегда считает правой, то «Мёда – червоточины» иногда сомневается. Если в первой книжке она утверждает и рубит с плеча, то во второй доказывает и подбирает слова. Если в первой окружающее лишь фон, то во второй, по крайней мере, адресат. Если раньше она была статичной (хотя статичность её была эксцентричной, истеричной и живой), то в этой книжке – разная, динамичная: одинокая и рефлектирующая, мудрая, но и инфантильная, правая и неправая, изменяющая и верная…
В «докнижных» стихотворениях оригинальный марковский голос только-только прорезался, а в «Упоении» он ещё (так кажется сейчас, спустя два года, но не в 2005-ом) не окрепший, и его лирическая мощь, скорее всего, только потенциальная. А, прочитав «Мёд – червоточина», я думаю, что мало кто заявит, что так, как пишет Мария Маркова, до неё кто-то уже писал. Конечно, и это естественно, это так должно и быть, её стихи будут отсылать к творчеству то одного, то другого поэта. Но отсыл этот никому не должен показаться ни перепевом, ни, тем более, пародией. Это только отзвук, со-переживание, со-чувствие.
Ты говоришь, я - глупая,
совсем ребенок,
умею лишь рифмовать
(воевать,
отбирать,
врать),
а я еще много чего делаю.
Цветы вот выращиваю.
Думаешь, я могла бы бросить их поливать?
Поцеловал бы меня
однажды.
Умру от жажды,
что будешь делать?..
...что там писал Экзюпери?..
Я как читатель опытный не могу не сказать: всё мне в этой, во второй по счёту книжке нравится – все поэмы и почти все стихи. За исключением одного, простого, но и ужасного:
Манит лес разбежаться и броситься,
затеряться в зелёной глуши.
Так и хочется, так и просится –
для спокойствия, для души.
Выбираю тропинки узкие,
затерявшиеся в бору,
и до ночи брожу без устали,
у природы своё беру.
О судьбе я своей не ведаю,
потому и шаги легки.
И никто не отнимет этого
у меня за мои долги.
Шесть из двенадцати строчек непоправимо банальны: вторая, третья, четвертая, седьмая, девятая и десятая. Но, к сожалению, автору стихотворение это нравится. Фу… Мало того, кому бы я ни показал сии строки, все-все от них в восторге. Ещё одно – фу…
Это «к сожалению», а, утешая себя, скажу: известно ведь, что любое исключение из правила подтверждает его. Так, конечно же, и здесь.
Если бы меня спросили,
о чем я здесь написала,
я бы промолчала, стесняясь, в шесть лет,
сказала бы "не ваше дело" в шестнадцать,
испугалась бы в тридцать,
послала бы всех к черту в семьдесят пять.
Думаю, где-то после трехсот,
я бы знала, что ответить.
Лет в триста МарьСанна будет писать просто, огромно, мудро и гениально. Как поздний-поздний Пастернак:
И полусонным стрелкам лень
Ворочаться на циферблате,
И дольше века длится день,
И не кончается объятье.