Лебединский перекресток дорог. Повесть

Н. БЕЛЫХ

ЛЕБЕДИНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ
ПОВЕСТЬ

1. ЗНАКОМСТВО
Девушка в шерстяном голубом платке робко оглядывала черными любопытными глазами пассажиров вагона, прислушиваясь к разговорам.
«Все говорят о Лебедях и о Лебедях, – роились ее мысли. Вагон  сильно качало. Нагоняла тоску жестяным дребезжанием консервная банка на откидном столике у окна. – Уживусь ли я в этих Лебедях? Еду по комсомольской путевке, а нет у меня там ни одного знакомого человека. Наверное, хлебну скуки и горя в этих Лебедях». 
– Мы туда первыми приехали в августе 1956 года, – как бы откликаясь на мысли девушки, продолжал рассказывать куратор Ильинский, русый худощавый человек с веселыми карими глазами. – Тогда мы увидели обыкновенное захолустное село – с курами, гусями, поросятами на улицах, деревянные хатенки. Никакого промышленного вида. Поговорили с населением о залежах руды и о необходимости ее разработок. Народ здесь любознательный, с нашими планами согласился.  И начали мы строить поселок «НОВЫЕ ЛЕБЕДИ», переселяя туда людей. На  месте старого поселения, возникшего в XVII веке, приступили к вскрышным работам…
– Чем же вы тогда вскрывали руду? – спросил один из парней, тоже новичок, ехавший в Лебеди по комсомольской путевке.
– Признаться, своей техники у нас тогда не было, – повернувшись на голос, сказал Ильинский. – Но мы заключили договора с подрядными организациями и провели обвалование участка гидроотвалами, устроили дамбы. В начале пятьдесят седьмого прислали нам первый экскаватор «ЭКГ-4». Тогда же образовалось Лебединское рудоуправление. И пошли к нам люди со всех краев земли. Возник как бы Лебединский перекресток людских дорог и судеб. С народом пошло дело веселее. Создали два вскрышных участка на лебединских землях. Возник отвально-дорожный участок. Потом оформили железнодорожный отвал, построили автоцех, разные другие службы…
У девушки, слушавшей этот рассказ, начало постепенно облегчаться в груди. «Оказывается, еду не на голое место, – мелькнули мысли. Передвинула на коленях белый узелок с едой, покосилась на соседей. Они тоже молчали. – Видать, новички? Самим рассказывать нечего, вот и слушают. Да и что расскажешь, если биография вместится на листочке из ученической из ученической тетради…»
– А как там у вас со земснарядами? – свесив косматую рыжую голову со средней полки, спросил сероглазый паренек. – Расскажите, Евгений Михайлович. А то я мечтаю работать на этих машинах, но представления о них не имею.
– Об этом лучше всего вот этот бывалец, – кивнул Ильинский на рослого широкоплечего парня. Тот глядел через окно на перелески, проплывающие в синем утреннем тумане, на мелькавшие придорожные деревья и столбы с провисшими нитями телеграфных столбов и думал о чем-то своем. Тогда Ильинский окликнул его:
– Слышите, Петр Васильевич, ребята интересуются земснарядом. Расскажите им.
«Петр Васильевич, – девушка недоуменно пожала плечами, когда парень повернулся от окна. – У него же совсем мальчишеское лицо и по-детски широкие голубые глаза, так что звать, так что звать бы его просто Петей…»
Да и сам Петр Васильевич покраснел до ушей, замялся. Но тогда рыжеволосый закричал звонким петушиным голоском:
– Граждане, прошу тишины. О земснаряде сейчас расскажут…
Петр Васильевич понял, что рассказывать надо. Он покосился на дребезжащую банку, взял ее и сдавил в ладонях. Бросил в урну под столиком и усмехнулся:
– На днях один корреспондент писал в газете и уверял читателей, будто они дети, что руда – не консервная банка и ее нельзя вскрывать. Скажу прямо: чепуху написал журналист! – в голосе рассказчика прозвучала жесткая нотка осуждения человека, написавшего о том, что самому ему совсем неизвестно. – Да, чепуху написал! И сами вот определите, опираясь на наши  факты. Наш коллектив ЗЕМСНАРЯДА № 507 работал на Волго-Доне и на Куйбышевской ГЭС, теперь прибыл в Лебеди именно за тем, чтобы вскрывать руду, а не консервные банки или чьи-то письма. Да-да-да, земснаряд – это необъятная махина. Мы его на Волге разобрали на тысячи частей, загрузили около ста железнодорожных платформ, да вот и перевезли в Лебеди. Милости просим, поглядите, что делается в Лебедях. На первом выступе, например, свистящая струя водная вырывается из мониторов под давлением двенадцать атмосфер и своим секущим ударом подрезает грунтовую кручу. Многие тонны пород превращаются в месиво, всасываются через люки и мчатся по трубам на отвалы. Твердые породы грызут стальными челюстями экскаватора. А потом вмешиваются в дело земснаряды…
– И по скольку же они глотают? – дотошно допрашивал рыжий.
Петр Васильевич усмехнулся, скребнул ногтем густую черную бровь.
– Не глотают, а отгоняют, – сказал он. – В сентябре отогнали на отвал 375 тысяч кубометров грунта одним нашим земснарядом. Да еще соседский не меньше отогнал. В ста метрах от нас работает. Там у них командует Сергей Иванович Хлесткин. Раньше их земснаряд был на Каховской и Кременчугской ГЭС.
– И новичков на земснаряд принимают? – неожиданно спросила девушка, и сама испугалась этого вопроса, начала торопливо развязывать и завязывать узелок с едой. – Я не о себе, просто так…
– Принимают, – серьезным голосом сказал Петр Васильевич. – За усердие и сноровку дают повышение. Вчера командир земснаряда перевел Николая Колпакова и Владимира Жихарева из рядовых в старшие матросы.
– Будь я командиром, такую красавицу сразу бы в старшины, – озорно подмигнул рыжий на девушку. – Честное слово!
– Ростом не вышел! – огрызнулся на него каштановолосый парень в серой кепке и тут же обернулся к сконфуженно угнувшейся соседке: – Не робейте! В Лебедях найдем любую работу.
Девушка немного отодвинулась от этого сероглазого соседа, возразила:
– Вам легко говорить, а у меня в Лебедях ни одного знакомого человека. Да и сама ничего не умею. После десятилетки поработала немного в колхозе учетчицей, сюда вот дали путевку в райкоме комсомола.
– Учетчицей? Да это же специальность! – воскликнул парень, не замечая в азарте, что люди в вагоне прекратили разговор и наблюдали за ними. – У нас уже работает одна, Валя Шимраева. И не бойтесь, найдутся знакомые. По себе сужу…
– Расскажите, – девушка более доверчиво подвинулась к нему, пригласив в то же время рабочего присесть на освободившийся уголок лавки. – Я люблю слушать о жизни.
– Жизнь моя что, она обычная, – заволновался парень, двинув кепку вперед-назад, расстегнул от внезапно охватившей его жары синюю фуфайку, из-под которой сверкнул на кармане гимнастерки комсомольский значок. – Из Барнаульского строительного техникума попал я на строительство Московского университета, потом приехал в Лебеди. Записали в плотницкую бригаду Николая Ивановича Данилова. Сам он из села Арбузовки вблизи Ульяновска, а теперь стал масштабным человеком. Награжден орденом Ленина. Со мною встретился здесь один знакомый, раньше служил на эсминце…
– Это вы про моего соседа? – вмешался сидевший на уголке лавки человек с подстриженной серой бородкой и железными очками на длинном горбатом носу. – Про Матюшку Никулина? Фартовый парень. Живет в домике у карьера, работает бригадиром ремонтников.
– О нем. А что?
– Да ничего, к слову пришлось. Меня то вы знаете? Рекомендуюсь: Непоседов Василь Митрич. Родом из Лебедей. Вырос в Касторном по родству. О-о-о, пришлось на своем веку походить-поездить по матушке Руси. Теперь остепенился. Евгений Михайлович не даст сбрехать. На самосвале работаю.
– Верно, – кивнул Ильинский. – И неплохо работает.
– Мы – Лебединские и Касторенские – такие есть, – Непоседов расправил плечи. – Мы за что возьмемся, чистим до блеска. Ну, я вот насчет знакомства хочу, потому что, слышу, девушка беспокоится. Знакомство по-разному понимается. В Лебедях я родился и вырос, а теперь вся местность и населенность стали незнакомыми. Вместо прежних хат и улиц, колодцев и осокорей везде чернеют траншеи и невиданные широкие балки с узкими переходами, высятся многоэтажные корпуса, сверкают стальные столбы, гудят паровозы, краны размахивают стрелами, оглушает железный грохот. От старого осталось одно вымирающее ободранное бурое здание церкви, похожей на сказочную бабу-ягу в калмыцкой шапке. Говорят, для музея оставили.
Помолчав немного, Непоседов оживленно засмеялся:
– Недавно поехал я в Старый Оскол по делу. Через сутки вернулся в Лебеди и заблудился. Туда-сюда, пропал насос водяной скважины. Нету, хоть убей! Гляжу, высунулся он из земли и торчит на высоте метров в десять. Будто удивляется моему маленькому росту и моей невозможности покачать его ручку.
– Да что же это за чудо?! – воскликнула девушка.
– Э-э-э, милая, не знаю, как зовут вас? Катя? Очень хорошее имя. На фронте приходилось петь «Катюшу». Поем и теперь в свободное время. Да, насчет насоса. За мое отсутствие потребовалось сделать кулон для галереи транспортера руды в корпуса мелкого и среднего дробления, к сортировочной. Вот и сдвинули грунт толщиной в десять метров вокруг трубы насоса. Где же тут было узнать местность, измененную за один день?
– Лебеди, Лебеди! – прервав рассказ Непоседова, зашумели люди, двинулись к выходу. – Поторапливайся, товарищи, поезд стоит всего две минуты.
Голубоватый сентябрьский туман клубился над мокрым лугом и Оскольцом-речкой, над густой ольховой рощей. Длинная колонна рабочих плыла в нем черной широкой рекой через рельсы и желтую песчаную занось к серевшему вдали рудничному комплексу построек.
Парень в серой кепке не отставал от Кати, норовя подхватить ее под руку всякий раз, когда она цепляла туфлей за камень или шпалу, преувеличенно вскрикивала: «Ой, чуть не упала!»
– Держись, Катенька, держись! Зашибешься, не примут на работу.
– Не зашибусь, – лукаво посмеивалась она, заслоняясь от спутника ладонью и растопыренными пальцами. – Не бери, пожалуйста, под руку. Мы еще незнакомы.
– Зови меня Петей. А еще у меня есть дружок, Ванюшка Ковалев из Сергеевки.
– Нисколечко мне неинтересно про Ковалева, – возразила Катя, сморщив свой красивый узенький нос. – Поговорим лучше, как мне на работу побыстрее.
– Ка-а-атенька! – подпрыгнул Петр от радости. – Да я об этом сейчас же поговорю с начальником отдела кадров. Видишь человека в коричневом плаще? Это он. Догоню и поговорю.
– Разве ж так можно?! – Катя успела вцепиться в рукав его фуфайки и ласково упрекнула Петра: – Зачем блатные приемы, если можно зайти в контору, как все люди?
Некоторое время шли они молча, слушая гул толпы. Потом Петр прервал молчание и показал Кате рукою на белесые песчаные дюны:
– Все это намыли земснаряды. На днях мы обсуждали на комсомольском собрании вопрос, и решили ходатайствовать о постройку завода силикатного кирпича. Тут же сырья миллионы и миллионы кубических метров.
– И места красивые. – Голос Кати нежно дрогнул, щеки покраснели. – Наверное, сложат о Лебедях песню, как про Ангару.
– Про нас, конечно, надо бы написать. Да сухарь-редактор, небось, скажет писателю: «написано в общих чертах, не пойдет».
– А мы в Обком партии или в ЦК напишем, от имени рабочих. Что, Петя, разве нельзя?
– Можно, и напишем.
Слушая Петра и не замечая льющегося мимо них потока людей, Катя придержала товарища за рукав на мосту из огромных бетонных плит. Отсюда были видны толстые трубы земснарядов. Они раздутыми серыми удавами убегали к отвалам. В них хлюпала и сердито ворчала разбавленная водою порода.
– Гляди, Петя, утка!
Действительно, среди осок и травы колыхался серый веер утиного хвоста, по воде, отливавшей свинцовым блеском, разбегались круги.
– Нырнула утка, за добычей охотится, – сказал Петр и незаметно взял Катю под руку. – Идем?
– Ну что ж, пошли, – не возразила Катя, зато носком туфли шибанула с моста песок, чтобы напугать утку и посмотреть ее. Утка встрепенулась. Вынырнув, она закрякала и с испуганно вытянутой шеей быстро скрылась в осоках.
– Видать, бессемейная, – пожалел уточку Петр. – Одна и ей скучно. Наверное, девушкам тоже бывает скучно, если нет сердечного друга?
 Катя многозначительно посмотрела на него.
– Об одном прошу тебя, если ты можешь быть хорошим другом, не говори мне о любви, пока узнаем друг друга глубоко.
Петр вздрогнул.
– Хорошо, так и будет, – сказал он. Они поглядели друг на друга. И в глазах, во всем их облике засветилось что-то чистое и восторженное, полное большой надежды.
И снова они замолчали, шагая вдогонку колонне рабочих.
– Вот и наши Лебеди, – прерывая молчание, показал Петр на целый лес металлических столбов с проводами, жемчужными гирляндами изоляторов, матовыми шарами непогашенных ламп. – Здесь электрическая подстанция. А в трехэтажном корпусе разместится горняцкая больница. Правее, видишь, чернеет копер с колесами и тросом на первом стволе водооткачки.
– А вон там, на гребне насыпи?
– Четырнадцатикубовый экскаватор, – пояснил Петр. – У него стрела в семьдесят пять метров длины, а сам весит более двух тысяч тонн. Целый завод. Идем-ка напрямик! Не боишься?
Тропинка привела их через балки, траншеи и котлованы к стоявшему на пригорке длинному серому одноэтажному зданию из шлакоблоков. По фасаду сверкали десять квадратных окон, темнела одна рыжая дверь с узкой медной скобкой.
– Здесь отдел кадров, – помогая Кате взбираться по узкой деревянной лестнице без перил, сообщил Петр. – Нам сюда.
Переступив порог крохотной приемной с маленьким столом и единственным стулом возле него, они увидели за невысоким деревянным барьером у вешалки худощавого человека с усталыми серыми глазами и немного обвисшей нижней губой. Он суетился, не в силах пристроить на крючке свою черную кепку.
– Вот же чертово неудобство! – вместо приветствия воскликнул, обернувшись к вошедшим. – Вы ко мне?
Катя подала путевку.
– Так, значит, к нам? – улыбнулся и добавил: – Я вас видел в вагоне, а теперь состоялось знакомство. Моя фамилия Пузырев.

2. СУББОТА
– Что же мне с вами? – спросил Пузырев и начал звонить кому-то по телефону. Назвонившись, снова повернул лицо к посетителям: – Пойдете на опускной колодец?
Катя не поняла вопроса и беспомощно взглянула на Петра.
– Зачем ей на опускной? – возразил Петр. – Я вот заканчиваю послезавтра курсы и перехожу из плотников в экскаваторщики, ее рекомендую в тачковщицы.
– Ну-ну! – Пузырев погрозил пальцем и начал торопливо застегивать на себе плащ. – Сам провожу девушку к Оборневу. А то, вижу, парень, ты ее  норовишь в другую сторону.
Но Пузыреву не удалось проводить Катю. Ворвался черноватый моложавый мужчина в черном плаще и с желтой шагреневой папкой подмышкой. Не поздоровавшись, закричал:
– Немедленно, Пузырев, звони в лагерь и скажи, что главный инженер приказал немедленно вести народ к объектам! Не понимают разве, что сегодня суббота, день короткий? Да-да, день короткий.
Кате не понравилось, что в голосе инженера, в темноватых глазах и на остреньком сухощавом лице отражалось смятение.
– Воля у него, видать, не твердая, – улучила возможность шепнуть Петру.
– Человек штурмовщины, – шепнул Петр в ответ и потянул Катю за руку к двери. – Пойдем сами, а то они засядут у телефона, не дождешься.
В расположенной на пригорке конторе Оборнева, куда они вошли, имелось одно окно с рамой из толстых некрашеных брусьев и  грубая этажерка с черным телефоном на нижней полке, с папками бумаг – на верхней.
«Скучно здесь и грязно, – возмутилась Катя и чуть не закашляла от спертого протабаченного воздуха. – Каково же тут людям сутками просиживать у грубых столов на скрипучих табуретках?»
Среди склонившихся над кальками, Петр узнал и показал Кате глазами Оборнева, тридцатилетнего человека в черной кепке, с торчавшими из-под небольшого козырька космами негустых волос с рыжеватым отливом.
– Имейте в виду! – кричал Оборнев. – По чьей-то вине галереи смещены относительно оси перегрузки. Я еще не знаю, к чему это поведет, но добра не жди.
– На кальке есть привязка, – возразил человек, сидевший к вошедшим спиною. Тогда Оборнев накинулся на него совсем сердито:
– Не умничайте, Василь Петрович! Неизбежно отступить от «Б» на пятьдесят миллиметров. Конечно, ошибку проекта не исправим, но беду, возможно, уменьшим.
– Товарищ Оборнев, – решительно шагнув к нему, сказал Петр и протянул путевку. – Распорядитесь, пожалуйста, насчет девушки. Мы ведь спешим на смену.
Машинально заглянув в путевку, Оборнев отложил ее.
– Подождите немного, соберусь с мыслями! – он некоторое время задумчиво сидел над калькой. Губы его нервно подергивались, зубами грыз карандаш. Ничего не решив о чертежах дуговых ажурных ферм под складской галереей, ленточного транспортера и  других сооружений, он встряхнул головой и встал: – Ладно, Василий Петрович, отпущу людей, – кивнул на Катю с Петром и еще на четырех парней, молча сидевших на табуретках у окна. – Отпущу, потом выйдем на место. Хоть и сегодня суббота, день короткий, а надо: в кабинете не исправишь.
– Согласен, – Василий Петрович устало зевнул и даже потянулся. – Просидели мы ночь за столом, голова идет кругом.
– Ладно, сейчас проветримся, – примирительно сказал Оборнев и  сейчас же повернулся к парням: – Вы откуда? Какие разряды?
– Из Скородного, из Касторного, – за всех ответил парень в фуражке с серебряным ключиком на околыше. – У меня четвертый разряд плотника, товарищи без разряда. Но у них есть желание работать.
– О-о-о, желание я считаю высоким разрядом, – усмехнулся Оборнев. – Все вы трое пойдете учениками. А ты, разрядник, к Журавлеву. Получи топор, наладь получше. В понедельник к восьми утра на работу.
– А мне что? – спросила Катя.
– Идите с Громаковым на опускной колодец. Если там понравится, в понедельник оформим.
Петр понял, что Пузырев все же успел позвонить сюда, и не стал спорить. Взяв Катю под руку, повел ее по забитому машинами двору мимо шумевшей лесопильной рамы.
– Петя, во, какие колеса! – задержалась Катя на пригорке перед поразившими ее размерами маховиками.
– Не колеса, а маховики, – авторитетно разъяснил Петр. – По тридцать пять тонн в каждом. А вот и станины к ним. Руду дробить нужно тяжелыми средствами.
– Ох, ты! – снова восхитилась Катя, прочитав меловую надпись на станинах: «Бок негабарит. 42 тонны. С горок не бросать, при маневрах не толкать». – Какой же богатырь может бросать или толкать такие громадины?
–Новому человеку трудно разобраться сразу во всем, но рабочий класс все может, – с нескрываемой гордостью сказал Петр, простер руку в даль, где за песчаными дюнами синело сквозь проредь тумана водохранилище, возвышались на нем желтые деревянные постройки, похожие на корабли. – Это море и все, что видишь, потяжелее маховиков и станин, а рабочие подняли, создали. Скоро будем давать стране миллионы тонн руды. И надо для этого толкнуть все, что потребуется, сколько бы в нем не весило тонн.
– Нужно, Петенька, – сказала она нежно и негромко. Потом, взглянув на свои часики, вздохнула: – Время как быстро пролетело, мы не успели осмотреть.
– Да, нам нужно поспешить, до начала смены двадцать минут.
Они расстались у блестевшей смолою цилиндрической стены опускного колодца, так как Катя захотела сама поговорить с начальством. Здесь к ней и подошел среднего роста мужчина с припухшими веками серых прищуренных глаз.
– Прораб Маковецкий, – отрекомендовался он. – Видел я вас вместе с Громаковым. Вы ему сестра?
– Да нет, я его впервые увидела, почти не знаю. И вас не знаю.
– Ладно, еще узнаете. Если пришли ко мне, придется немного подождать. Крановщик, вижу, волнуется.
Катя с интересом наблюдала за жестикуляциями споривших о  чем-то метрах в тридцати от нее Маковецкого и крановщика, скуластого парня в серой брезентовой спецовке. Потом парень нырнул в кабину. Машина со скрежетом и громыханием двинулась поближе к пузатому красному холму.
– Стоп! – закричал Маковецкий. – Начинай!
Крановщик двинул рычагами. Стрела описала горизонтальный полукруг, быстро завертелся блок, и побежал книзу огромный губастый черный крюк на сером тросе с бурыми пятнами ржавчины.
Стоявший у холма рабочий в огромных брезентовых рукавицах налету подхватил крюк, сунул в торчавшую из глины двойную петлю стального троса.
Готово-о! – покричал он. Крановщик снова двинул рычагами. Блок закрутился в обратную сторону, натягивая дрожащий от натуги трос. Катя видела, что насыпь быстро вспухла, потом прорвалась с треском и шумом. Во всплеске желтой пыли крюк метнулся вверх черным коршуном, держа в когтях раскачивающиеся на цепях толстые бревенчатые рамы с прилипшими кое-где серыми кусками бетона. С бревен, шелестя и клубясь пылью, стекал в черную утробу образовавшейся раны каскад розового песка.
– Рамы сюда! – показал Маковецкий место. А когда груда бревен легла туда, добавил, обращаясь к крановщику. – Действуйте теперь по наряду. Ну, девушка, теперь поговорим. Это мы разорили за ненадобностью клеть бункера приема и подачи бетона. Сейчас придут самосвалы на планировку. Будем поднимать местность метров на двадцать.
– Зачем же?
– Техническое требование. Мечтаем провести рельсовую колею прямо над колодцем, чтобы самоходные думкары загружали руду в бункер. Вы еще не были наверху? Идемте!
Взобравшись по крутой деревянной стремянке вслед за Маковецким на стенку колодца и взглянув оттуда в зияющую пропасть, Катя почувствовала мороз по спине, оробело вцепилась в  шаткую перильцу оградительной решетки.
Заметив испуг в ее глазах и в позе, Маковецкий дружески улыбнулся:
– Привыкайте, дорогая. У нас все рабочие стали высотниками, а сначала тоже робели.
– Ой, что же тут у вас делается? – подавляя страх и все более попадая в плен неизведанных раньше ощущений, воскликнула Катя. – Такое ни глазом, ни воображением, кажется, не охватишь.
– Многое делается, – Маковецкий обрадовался случаю рассказать о стройке, тем более что под рукою оказался такой слушатель, полный восторга. – Завершили вот уже третье кольцо. Сделали днище бункера, возвели обвязочные балки и колонны. Заложено девять тысяч кубометров бетона, 200 кубических метров кругляка, сто кубических метров пиломатериалов и более двух тысяч квадратных метров опалубки.
– Значит, завершаете?
– Да нет. Нужно еще заложить более девятисот кубических метров бетона, так что и для новичков хватит дела.
– А что там зияет? – спросила Катя, уже с большей смелостью заглядывая вниз.
– Люк в объемное помещение. Оттуда руда в крупно дробленом виде будет транспортироваться по наклонным галереям в корпуса среднего и мелкого дробления. Потом ленточные транспортеры подадут ее на сортировку и в складские помещения, на погрузку в эшелоны. Вот какие дела. – Маковецкий не удержался от желания похвастать: – Во всей стране имеется пока лишь четыре вот таких, как в Лебедях, опускных колодца.
– Э-э-й, Ка-а-атя-а! – сквозь шум и визг машин долетел голос. Катя оглянулась.
На планировочной площадке, где разгружались самосвалы, стоял и приветствовал ее взмахами шапки Непоседов. Потом он полез в кабину, снова выглянул и помахал Кате рукою. Она ответила взмахами платка и что-то покричала ему.
Непоседов не расслышал ее слов. Зато голос Кати отозвался в бункере, и его узнал Петр Громаков.
– Катя, иди к нам! – явственно прозвучало оттуда.
– Громаков зовет, – подтрунил Маковецкий. – Видать, соскучился парень. А вы еще сказали, что незнакомы. Не туда глядите, девушка, ищите по левому борту.
Левый скос бункера, обшитый досками, походил на огромный парус. Там и сям по откосу, стуча молотками и топорами, люди крепили опалубку. И вот на среднем ярусе Катя увидела двух парней, в одном из которых узнала Петра. Не давая еще себе отчета, крикнула: «Иду к вам!» Потом оглянулась на усмехавшегося Маковецкого и пробормотала:
– Честное слово, я умею топором. Не верите? Честное слово, нас учили в школе. Мы даже в строительстве клуба участвовали.
– Верю. Идемте!
Они спустились с обвода. Мимо всхолмий земли, через траншеи и завалы, мимо ярусов красных баллонов с газом и нагромождений арматуры с желтыми медными головками прошли через широкие ворота на дно бункера.
Бригадир Данилов, с которым Маковецкий перебросился несколькими словами, поставил Катю на протес бревен и даже поручил Петру обучать ее работе. Но сам издали некоторое время наблюдал за ними. И в памяти его оживали картины собственной  жизни: в четырнадцатилетнем возрасте начал добывать себе хлеб плотницким ремеслом. Потом война, окопы, послевоенная работа на крупнейших стройках. И вот в черных волосах уже сверкнула седина. «У Петра с Катей жизнь складывается ладнее, – с теплой завистью подумал он. – У них все еще впереди. И Катя, видать, девушка ласковая. Жаль, мне такая не встретилась в жизни. Но вот обучает ее Петр не так. Или он волнуется или эти курсы экскаваторщиков уже отбили у него охоту к плотницкому делу…»
Решив что-то, Данилов позвал Ковалева и распорядился громко, чтобы Катя с Петром слышали:
– Принеси, Ванюша, топор «летнего сезона» с топорищем для окантовки, а то с опалубным девушке неспособно.
– Разве бывают «сезонные топоры»? – удивленно спросила Катя.
– Бывают, – подступив поближе, сказал Данилов и посмотрел на Катю спокойными черными глазами. – Вот и Ванюшка идет. Уж он-то знает цену «сезонного топора». Помню, поставили мы его на протеску бревен. Усердно Ванюшка взялся за дело, а оно не выходит, потому что тешет, бывало, склонив голову набок и высунув язык до уха. Вот и глаз шел на косой прицел, в работе – сплошной брак. Подсказал я ему: «Держи голову прямо, чтобы бревно видеть напрямик сверху!» Послушался он, дело пошло. А тут другая беда: кровавые мозоли обозначились на ладонях. Это уж не дело. Опять пришлось ему науку нашу рассказывать: летом плотник работает без рукавиц, нужно пользоваться круглым топорищем. Он не набивает ладоней. Зимою круглое топорище из рукавиц выскальзывает, выгоднее пользовать плоское. Насчет длины топорища, тоже есть наука: соображать надо в зависимости от назначения. На опалубке – 48 сантиметров, на протесе – до 53 сантиметров, колун если, то топорище можно и до 80 сантиметров, чтобы размах был. Правильно я говорю, Ванюшка?
– Еще бы, – заулыбался Ковалев. – Благодаря вашему «сезонному топору», Николай Иванович, я на треть повысил производительность труда. И вот ей советую, - посмотрел он на Катю. – Не пожалеет.
Катя покосилась на улыбнувшегося ей Петра, потом смело взяла топор из рук Ковалева и сказала Данилову:
– Разрешите, Николай Иванович, поработать «сезонным»?
– Действуйте. Вот только сегодня суббота, день короткий, – сказал Данилов и подмигнул Кате на Петра: – Хватит ли ему времени сегодня закончить курс обучения. Завтра ведь день нерабочий, а послезавтра он, глядишь, совсем уйдет к экскаваторщикам.
Катя смутилась и ничего не ответила. Она отошла и начала протесывать первое за свою жизнь бревно на крупной стройке. Тесала и думала: «Неужели все они догадываются, что Петр нравится мне? Неужели Петр заговорит о любви после нашего уговора молчать об этом? А все же, признаться самой себе, растревожилось мое сердце, и эта суббота, видимо, определит мою личную судьбу».
………………………………………………………………………………….
Вечером Петр с Катей, не ожидая поезда, пошли пешком вдоль линии. Они шли, взявшись за руки, и молчали. А впереди сияли субботние огни Губкина, позади разгоралась электрическая заря над Лебедями. И казалось им, что все эти огни и зори зажгла суббота для них.

3. ПЕРВЫЙ КОВШ
Озабоченный судьбой Петра, Данилов ошибся лишь в сроке: не через день, а через месяц Громаков Петр перевелся из плотницкой бригады на должность помощника экскаваторщика. Следом и Катя, в любви которой к Петру теперь уж никто не сомневался, перешла в тачковщицы.
К этому времени работы в карьере развернулись во всю ширь и глубь. С каждым часом укорачивалось расстояние до руды, но и возрастали трудности.
В ноябре начались дожди, потом заморозки. Людей насквозь низало ледяным ветром. А тут еще прорвалась огромная масса подземных вод, карьер превратился в большое глубокое озеро. Пришлось бросить сюда людей и машины на круглосуточные работы, чтобы с помощью земснарядов отделить перемычкой северную часть карьера от южной и потом выкачать воду по частям.
– А-а-а, старая знакомая! – воскликнул Пузырев, встретив Катю во время штурмовой ночной работы в карьере. Замерзшая и покрытая ледяным настом фуфайка на ней пузырилась, подол юбки гремел. – Передохнем, что ли? У меня тоже ноет спина. Да и утром придется вам и мне становиться еще и на свою законную смену.
– Разве мы сейчас на беззаконной? – звякнув лопатой о гранитную щебенку, возразила Катя и осуждающе посмотрела Пузыреву в лицо, освещенное прыгающим светом фонарей, раскачиваемых свистящим ветром. – Наша комсомольская организация постановила сутки, а если придется и двое, работать без смены, чтобы справиться с водой и поскорее добраться до руды.
– Да я не о том, меня вы неправильно поняли, – заворчал Пузырев, а в мыслях совсем другое: «Вот же чертова девка, что и пожалеть не дается! Хорошо, что не успел предложить ей сто граммов для разогрева. Пришлось бы мне, наверное, тогда сушиться и греться в сатирическом уголке «Пожалуйста на гора!» газеты «За руды КМА». Она туда пишет». – Пусть наш разговор останется между нами.
Но Катя уже не слушала, ринувшись вместе с подругами к месту, где снова взбунтовалась вода.
На рассвете завершили перемычку. Усталая, Катя сидела на камне и вслушивалась в гул насосов, откачивающих воду. Она думала о себе и о товарищах, мечтала об учебе в горном институте, куда решила поступить и учиться заочно, думала о Петре. Да и осталась она отдыхать на камне, чтобы дождаться Петра. Он должен был приехать.
Катя задремала, уронив голову на колени. И ей приснилось все, что происходило в вагоне в то утро, когда она ехала по комсомольской путевке в Лебеди, впервые встретилась с Петром. Но только вагон почему-то вдруг затрясся и оглушительно загремел, пробудив ее.
Первое, что бросилось в глаза, мерцало грязью и водой дно карьера. «Еще не успели осушить, – определила Катя. – Значит, я не долго проспала».
– Придут ли сюда экскаваторы? – сама себя спросила вслух, но тут же до ее сознания дошло, что дрожат стены карьера и нарастает рев моторов, лязг и шум именно потому, что в карьер опускаются машины. Она вскочила и, размяв еще нывшую от усталости спину, побежала навстречу гулу.
Вот прошли мимо нее два «ИШ-40», прогромыхали машины марок «ЭГК» с номерами 4, 16, 18. Потом послышался рокот и скрежет еще одной машины.
Катя замерла в ожидании. «В машине должен быть Петя с товарищем! – сердце Кати стучало, дыхание сделалось частым и  порывистым. – А вдруг его там нет? Но ведь это машина шестая, последняя машина смены…»
– Катя, Ка-а-атенька! – услышала она голос Петра. И сам он, выпрыгнув из кабины, мчался впереди экскаватора, будто убегал от него под защиту любимой. – Ка-а-атя, Ка-а-атенька-а!
И Катя побежала к нему навстречу.
С разбега обнялись. И она почувствовала сначала жаркое дыхание Петра, горячим ветром прошедшееся по ее щеке, потом замерла в поцелуе. Это был ее первый поцелуй, которого она хотела и страшилась, а теперь приняла как нечто более веское и глубокое, чем простое словесное признание в любви.
Охваченная счастьем, как потоками солнечного света, она все же выскользнула из объятий Петра и побежала в гору, к переезду. Ей хотелось бы пребывать в объятиях Петра бесконечно долго. Но она не способна была терять голову и не забывала о своей предстоящей смене и об обязанностях Петра. Да и чисто девичье ощущение жизни оберегало Катю от излишеств, сохраняло ее в глазах людей целомудренной и обаятельной, желанной для всех.
Остановившись на мгновение у самого поворота дороги, она крикнула продолжавшему стоять и смотреть ей вслед Петру:
– Гордись, Петя, что тебя посадили на девятку помощником Павла Анисимовича Павлова! Жду от вас обеих героических дел!
Голос отозвался в карьере короткими перекатами эхо и замер. Но в сердце Петра он продолжал греметь со все нарастающей силой, будто звук боевой трубы. И все последующие дни и недели Петр чувствовал себя на работе неутомимым и каким-то восторженным. Таким восторженным встретил он декабрь с его снегами и морозами, с его новыми заботами и трудностями, одолевать которые приходилось горнякам.
Запорошенный снегом карьер походил теперь на огромный амфитеатр с круговыми гигантскими скамьями-террасами. Шесть его уступов, разрезанные змеевидной дорогой, настороженно глядели из-под снежных лохматых шапок на людей и на грузовики с серыми и рыжими бородами сосулек на бортах. Чудилось, что в шуме осыпей звучали слова меловых и гранитных пластов: «Не дадим человеку руду! Не дадим, потому что мы охраняли ее своей богатырской грудью миллиарды лет! Не дадим!»
И вот наступил тревожный рассвет 17 декабря 1959 года. В отсвете зари бледнели пузатые облака, медленно розовели нижние кромки. Морозило. Затих ветер. Но на дне карьера, нарушая тишину, уже погромыхивал экскаватор номер девять.
Павлов переживал ни с чем несравнимое волнение. Обняв Петра за плечи, в третий раз рассказывал ему:
– Понимаешь, друг, что произошло? Меня, беспартийного рабочего, вызвал секретарь и сказал: «Партия доверяет тебе и твоему товарищу, всему экипажу, взять сегодня первый ковш руды». Да, интересно в жизни складывается. Помнишь, 13 января 1958 года карельский комсомолец Старчак взял первый ковш грунта. Это произошло на этом самом месте, где стоит наш экскаватор, только шестьюдесятью метрами выше. И вот нам выпала честь… Рассветает. – Эти слова он произнес с каким-то священным трепетом, будто в рассвете 17 декабря таилось или Павлов почувствовал начало нового этапа в жизни Лебедей. – Начнем, пожалуй?
– Да, – сказал Петр и немного отодвинулся, чтобы не мешать Павлову. – Смелее, Анисимович. Победителей, говорят, не судят.
Павлов ничего не ответил, лишь покосился на Петра и подумал: «Катя от нас обеих ждет героических дел. Она будет судить, если оплошаем. Не должны, не можем оплошать!»
Петр тоже думал о Кате и осторожно наблюдал за товарищем. Он видел, как Павлов плотно сжал свои крупные губы, на его широком подбородке взрябилась от напряжения кожа, глаза стали твердыми и как бы отсвечивали красным накалом, отражая разгоравшуюся утреннюю зорю. Потом рука его нажала рукоять электрического управления, и машина пришла в движение.
Звеня и рыкая, экскаватор размахнулся рукой-стрелою. Гулко ухнул стотонный нагрузочный удар ковша. Его стальные челюсти пронзили оставшийся слой глины, со скрежетом грызанули что-то жесткое, неподатливое. Радужные искры порхнули широким каскадом, будто прорвался наружу горевший под землею костер.
– Сейчас шесть часов сорок минут утра! – воскликнул Петр.
– Да, и на моих часах также, – хрипло ответил Павлов, присматриваясь к месту удара ковша. Заметив там два красноватых пятна и медленно наплывавшую на них грязную жижу, крупнокостный носатый Павлов, которого среди горняков привыкли считать увалистым и неподвижным, поддал свою шапку на рыжеволосый затылок и с такой стремительностью рванулся из кабины, что телогрейка с треском распоролась на боковом шву. – Ты, Петр, запиши, что видишь.
Петр видел, как Павлов жадно пробовал ладонями шершавую красно-бурую глыбу, выгрызенную экскаватором из рудного тела. Потом он рванулся от глыбы и взобрался по лесенке на крышу машины, закричал в рупор сложенных у рта ладоней обеих рук:
– Руда-а-а-а! Руда-а-а-а!
Петр подхватил этот крик. Два голоса слились в один торжествующий трубный звук вести о победе человека над природой.
– Руда-а-а-а! – грохотало эхо.
– Руда-а-а-а! – отозвались со всех сторон горняцкие голоса. Люди, долго ждавшие и боровшиеся за руду, бежали к экскаватору. Перегоняя других и рискуя сорваться в яму, примчалась Катя. Она успела расцеловать экскаваторщиков, пока подбежали многие горняки и начали качать победителей на руках.
Экскаватор, залитый огнями электрических ламп и розово-голубым сиянием утра, походил в эти минуты на боевой корабль, только что вернувшийся из опасного и важного боевого задания.
– Вот, Катенька, вот перед глазами у нас герои нашего времени, наши славные современники, – тряся ее руки, восторгался мастер смены Ларин, плотный широкоплечий горняк со смеющимися серыми глазами. – Таких есть за что любить и уважать.
Сладкая боль заиграла в сердце Кати. Она ласково высвободила свои пальцы из могучих горстей пожилого мастера, побежала по лесенке на экскаватор и, расцеловав героев на виду у всех, начала речь:
– Товарищи, взят у недр первый ковш руды! Но этого мало. Развернем же наше генеральное наступление и подготовим в несколько дней площадку для промышленного взрыва!
Катю знали многие, но аплодировали ей все. И никто не захотел уйти домой после стихийно проведенного митинга: на работе оказались обе смены – и ночная и утренняя, так что проглянувшее через проредь облаков красное ото сна и мороза солнце застало карьер в трудовом кипении.
Через несколько дней площадка разрослась до пятнадцати тысяч квадратных метров. По всей ее шири гремели машины, звучали горняцкие голоса, стучали четырехколесные буровые станки, в том числе и голубовато-зеленые «толкушки» Старооскольского механического завода.
Караванами слонов непрерывно карабкались по крутой змеистой дороге неуклюжие самосвалы, отвозя грунт на различные отвалы – «Лебедок», «Зимний», «Ближний зимний», «Дальний зимний».
А дорога трудная, будто природа озлилась на людей за их дерзость и обрушилась на них всеми своими ударами: карьер снова заливало, так что экскаватор работал по колено в воде, шумно плескавшей рубиновыми волнами. Самосвалы по дну карьера не катились, а как бы подплывали под экскаваторный ковш. Вода плескалась на уровне их подножек, иногда красными языками лизала дверцы, прорывалась в кабины и глушила моторы тех машин, у которых выхлопные трубы еще не были выведены в полости верхней части бортов.
Водители отчаянно матерились, но все же ухитрялись и в воде снова заводить машины, работать, отвозить грунт, расчищая площадку для промышленного взрыва.
Десятитонный самосвал с гаражным номером 216 тяжко стонал, скрипела его перегруженная тележка.
«Лишнего шибанул Громаков, – подумал Кирсанов Павлик, натружено вращая уставшими руками баранку руля и лавируя машиной по узкому кривому коридору сгрудившихся самосвалов. Худое продолговатое лицо его с обрезавшимися от недосыпания серыми глазами и черными подкрашенными усиками выглядело свирепым. Но как только увидел Павлик своего товарища, смуглолицего весельчака Александра Аристова, заулыбался ему, отчего и у самого на сердце стало веселее, мысли наполнились доброжелательством: – Аристов награжден за труд. Чего же это мне пришло в голову ворчать? Никакого разговора о перегрузке не может быть, если дело требует. Все равно вывезу, не пожалуюсь…»
Постепенно успокаиваясь, Кирсанов вывел машину из воды и поднялся по осклизлой дороге на третий ярус. «Теперь, можно считать, выехал, – порадовался от души и уже достал папиросу, чтобы закурить. Но сквозь лобовое стекло кабины увидел, что расстояние между ним и шедшей впереди – машиной № 202 стало внезапно сокращаться. Опасение иглой кольнуло сердце: – Не заснул ли за рулем старина Непоседов? Это же катастрофа!»
Переключив скорость на еще меньшую, Павлик зажег задний сигнал и, высунувшись из кабины, закричал сердито:
– Василь Митрич, тормози! В обрыв катишься, тормози!
– Мотор заглох и тормоза отказали! – отчаянно завопил Непоседов и уже открыл дверцу кабины скользнувшего к обрыву самосвала, чтобы выпрыгнуть из него. – Не погибать же мне вместе с машиной.
– Не смей, сукин сын, не смей! – яростно и повелительно закричал Павлик. – Рули, я сейчас дам страховку своей машиной.
Не раздумывая о последствиях и забыв о собственной опасности, Павлик решительно включил ножной и ручной тормоза. Его подбросило так, что зашиб голову о потолок кабины, но он стиснул зубы, не отказался от своего решения.
Заскрежетав и зарывшись в грунт колесами под давлением внезапно изменившихся скорости и направления, самосвал Кирсанова загородил дорогу. Гибнувшая машина гулко ткнулась задком в борт самосвала и остановилась.
– Пашка, спасибо! – подбежал Непоседов. Лицо его помертвело, градом катился холодный пот пережитого страха. – Благодарю, сынок, за спасение!
– Не за что благодарить, – возразил Павлик, выпрыгнув из кабины. – На моем месте каждый лебединский шофер сделает то же. Да не дрожите вы, Василь Дмитрич. Видите, обоз остановился, ребята ругаются. Давайте посмотрим, что с вашей машиной?
–Небрежный уход, только и всего, – упрекнул Непоседова, проверив тормоза и зажигание. – Поленились проверить, чуть не сыграли в «ящик» вместе с машиной. Ну ладно, давайте прокачаем воздух из системы питания… Сейчас, ребята, сейчас поедем, – закричал шумевшим в колонне шоферам. – Честное слово, одну минутку.
Удивленный, что Павлик так быстро «образумил» его машину, Непоседов включил скорость. И только теперь, когда вздрагивающая от перегрузки и неровностей дороги машина с гулом поднималась к переезду, вдруг озлился:
– Я те, черту рогатому, задам перцу! – ударил кулаком по кабине самосвала. – Напозорил меня перед Пашкой, перед всеми. Попрошу вот Громакова грузить тонну лишнего. И повезешь, черт рогатый, повезешь. Заставлю! Сам не пожалуюсь, тебе не позволю.
Да и никто не жаловался, ожидая часа победы.
В ночь под двадцать шестое декабря Лебеди погрузились в необычную тишину. А после полуночи засветились по дорогам перекатные огни фар легковых и грузовых машин, на которых прибывали к карьеру колхозники и партийные работники, представители сотен промышленных предприятий-поставщиков оборудования Лебедям, корреспонденты и фоторепортеры.
По берегам карьера суетились кинооператоры, выбирая позиции. Они знали, что в тридцати скважинах заложена взрывчатка, так что предстояло заснять интересное. Но служба безопасности уже оцепила опасную зону замысловатым пунктиром красных флажков, трепыхавшихся на ветру и в лучах электрического света. Охранники держали себя неуступчиво, теснили подальше от линии оцепления всех любителей «запечатлеть историю».
На фоне белых меловых уступов чернели силуэты выведенных сюда со дна карьера экскаваторов, рядом с которыми приютились буровые станки и трактора. Здесь безопасно от взрывной волны, от града камней при взрыве. Далее, у горбатой насыпи, похожей на гигантского окаменелого верблюда, остановился в настороженном ожидании шагающий экскаватор с отмахнутой в сторону семидесятиметровой стрелой-рукой со сжатым в кулак ковшом.
Внизу, прижавшись у забойных стенок и приготовившись испробовать крепость своих боков и головных щитов, стояли 9-й и 18-й экскаваторы. Им предстояло броситься в атаку на руду, как только прогремят взрывы.
Утром приехал секретарь Белгородского Обкома партии.
Катя с Петром пробились сквозь живое плотное кольцо людей и оказались почти рядом с секретарем. Раскрасневшись от мороза, секретарь щурил серые глаза под яркими лучами прожекторов и рассказывал слушателям о великом будущем рудника, о том, что он будет давать руды почти столько же, сколько в предреволюционные годы давала вся Россия.
Вдруг Катя услышала за своей спиной перебранку Непоседова с Кандауровым, толкнула локтем Петра:
– Послушаем, о чем они?
– Не-е-ет, Лексей Осифович, и не говори! – с хрипотцой продолжал Непоседов. – Я же знаю, что партия порекомендовала тебя на первый ковш руды, но ты не очень, видать, веришь в успех, хотя и любишь газетную о тебе шумиху. Пусть вот скажет свое слово Саша Аристов.
– Зачем сейчас мое слово? – возразил Аристов, сверкнув черными глазами. – Я к вам и вообще к старшим тянусь потому, что остался сиротой с малых лет, отца в каждом старшем хочу почувствовать. Но у вас другой разговор. О себе если сказать, то, признаюсь, не люблю газетной и радиошумихи. Честное слово, я начинаю работать хуже, если меня хвалят. Даже вот значок ударника храню дома, никаких по нему льгот не требую, а они положены.
– Я не об этом, – прервал его Непоседов. – Говорю же, что Кандауров не верит в успех.
– Мои мысли ты знать не можешь! – осердился Кандауров и поддал назад свою черно-бурую ушанку из телячьего меха. На правой его щеке дернулись мускулы. – Так чего же болтаешь?
– Зачем мне твои мысли, если я глазами вижу, – настаивал Непоседов: – Вчера ты ездил на «МАЗе-25», сегодня подогнал «ЯАЗ-222», десятитонный вместо «четвертака»…
– Ты вот о чем, – усмехнулся Кандауров и резко повернулся лицом к Аристову, так что защитного цвета военная фуфайка вспузырилась на его узкой сутуловатой спине. – Скажи, Александр, ведь дешевле будет опробовать на первом ковше меньшую машину?
– Пожалуй, – не совсем уверенно сказал Аристов. Помолчав, добавил: – Но сам я рискнул бы на полную мощность.
– И я бы рискнул на полную мощность, – неожиданно вмешался Громаков. – Уж если гроб, то с музыкой.
– Расхрабрился! – пошутила Катя. – И обо мне не подумал.
Кандауров не понял шутки, вцепился в нее для оправдания своей осторожности.
– Мне осторожность очень даже нужна, чтобы машину сохранить и свою жизнь поберечь. Сами знаете, жена работает на обогатительной фабрике машинистом транспортера, старший Валерий кончает десятилетку, младший Володька учится в пятом. Понимаете? Осторожность – не позор, а наша обязанность. Ты, Петр, тоже не имеешь права безмятежничать, как раньше. Теперь и у тебя есть любимая девушка.
– Не будем об этом, – вежливо, но настойчиво перебила Катя. – Петру нужно сегодня быть вместе с Павловым у взрыва. И он туда сейчас пойдет, я его сама провожу. Пусть хранит его моя любовь и его смелость.
– Вот так живут орлы! – сказал Непоседов и подмигнул Аристову на Кандаурова. – А этот все осторожничает.
Кандауров не ответил, провожая Катю с Громаковым взором, полным восхищения и трогательной заботы. Так и слышались в этом взоре слова: «А все же, Петр и Катя, относитесь к своей жизни осторожнее, она не только ваша…»
Петр скрылся за поворотом дороги, а Катя снова подошла к слушавшей секретаря Обкома толпе. Выбрав место повыше, она все глядела и глядела на карьер. И слова секретаря проникали в ее сознание как бы издалека. «Да-да, конечно, – механически она их повторяла, думая о Петре. – Конечно, сегодня в истории Лебедей важная дата: первый промышленный взрыв в карьере. Будет взят первый промышленный ковш руды для Липецкого металлургического завода…»
Катя вздрогнула от прикосновения чьей-то руки к ее плечу и повернула голову. Перед нею стоял Александр Аристов.
– Начинается, Катюша, самое главное в карьере, – тихо сказал он, глядя ей в глаза своими сочувственными черными глазами. – Этот день и этот акт нужно запомнить. Вот-вот, смотри.
Они оба повернулись снова лицом к карьеру. И тут Катя увидела быстро мчавшийся оттуда юркий «газик», а также увидела шустро бежавшие по дну карьера синие дымки. «Это старший подрывник Самсонов зажег бикфордовы шнуры, – подумала она. – Значит, скоро будет взрыв».
– Да, начинается главное, – ответила Аристову, а сама начала нетерпеливо искать глазами экскаватор 9-й, будто можно было в эту минуту увидеть рядом с ним Павлова или Громакова. – Сейчас произойдет.
Заглушая гул толпы и речь секретаря Обкома, пронзительно завыла сирена. Потом, будто вырос из воя сирены, трижды прогремел предупредительный взрыв. Катя видела черно-сиреневый дым, плывший в карьере, сомневалась теперь, что состоится промышленный взрыв, потому что придавила землю вдруг какая-то глыбистая тишина, ощущаемая каждой клеткой организма. Катя даже оглянулась на Аристова, потом снова перевела взор на карьер. И она почувствовала, что под ногами качнулась земля. Сейчас же увидела быстро набухавшую середину карьерной площадки. Опухоль эта, будто гигантская шишка, вдруг прорвалась на самой макушке. Из жерла образовавшегося кратера брызнуло в небо могучим столбовым фонтаном огня, дыма, камней. Гром потряс окрестность, тугой волной ударило и заслонило уши.
– Одиннадцать, ровно одиннадцать! – воскликнула Катя, запомнив взрыв и ход стрелки часов в это мгновение. – Одиннадцать часов дня 26 декабря.
Холодным желтым глазом выглянуло из-за облаков солнце. В его жестких лучах вихрился, играл синими и красными отливами взброшенный к серым облакам столб рудных камней и  пыли, пропитанной дымом. Потом начали с грохотом и шумом глыбы обваливаться на землю. Красной хмарой, будто кровавым туманом, затянуло карьер. Пыль густо оседала на белую снеговую скатерть, на стальные бока 9-го и 18-го экскаваторов, выдержавших удар по соседству с ними.
Катя захлопала им в ладоши. А едва сирена просигналила отбой, бросилась вместе со всеми вниз. Ее сердце рвалось к руде и к Петру, который был там, в центре событий.
Обрушивая заснеженные берега и не считаясь с крутостями ярусов, сотни людей, будто полноводная река, хлынули напрямик.
Гремела музыка. Там и сям полыхали и струились на ветру алые полотнища с лозунгами: «Получай, страна, Лебединскую руду!», «Дадим сверх плана 200 тысяч тонн руды!», Да здравствует Лебединская комсомольская стройка!»
– Сколько же ее тут выбросило взрывом? – суетясь возле пожилого инженера Марголиса, автора проекта осушения рудника и защиты его от плывунов и грунтовых вод, спрашивала девушка, – Прямо-таки невероятно!
– Все вероятно, дорогая, – сказал Марголис и продолжил свой рассказ китайскому инженеру Ван Зи-сяну о своем двадцатилетнем труде и ожидании результатов. Показал на лучевые нагромождения железных осколков вокруг зияющей воронки, у самого задрожали на ресницах слезы радости. – Все вероятно, теперь исполнилось. Одним взрывом выброшено не менее десяти тысяч тонн руды. Возьму себе кусочек на память. – Марголис завернул кусок руды в носовой платок и осторожно положил в портфель. Сейчас же, будто по команде, к руде бросились все люди. Хватали краснобурые осколки, рассматривали, показывали друг другу, прятали в карманы. Это же история, память на вечные времена.
– Товарищи горняки! – говорил секретарь Белгородского Обкома партии, сняв шапку и подставив седеющую голову злому декабрьскому ветру. Он высоко поднял зажатый в руке кусок руды. – Товарищи горняки! Партия благодарит вас за свершение исторического дела. Ведь чугун и сталь, могущество нашей социалистической отчизны, ее путь в коммунизм – все воплотилось в вашем труде и вот в этом рудном камне, который взят вами из недр земли под руководством Коммунистической партии. Слава гордому лебединскому отряду горняков-рудокопов, решающих своим трудом задачи коммунистического строительства. На первый ковш, товарищи!
…………………………………………………………………………………
К экскаватору было трудно пробиться сквозь тесноту. Но Катя была уже там. Вместе с Петром и с Павловым осматривала она людское море со всплесками красных флагов, с ее шумом и торжеством. Когда же послышалась команда «На первый ковш!», Катя еще раз поцеловала Петра и сказала:
– Грузите побыстрее, а я пойду учитывать, сколько возов сегодня свезут самосвалы в бункер.
Самосвал Кандаурова, покрикивая сиреной, медленно подвигался через толпу к экскаватору. И вдруг перед ним стало просторно, люди бросились в стороны, начали карабкаться на кручи, на камни, на утесы.
– Во-о-ода-а-а! – пронеслось над карьером тревожное слово. – Во-ода-а-а! Снова прорвалась!
Павлов увидел воду. Она отливалась рубином, потому что в ней растворилось окисленное железо. По занесенному снегом низовью быстро бежали бурые полосы. Над всем, чего коснулось вода, закурились седоватые струйки пара.
– Неужели сорвет нам работу? – спросил Павлов.
– Не может быть, возразил Петр. – Сейчас включат всю гидросистему, откачают.
А вода все прибывала и пенилась, зловеще мерцая, будто волшебная кровь земли, израненной взрывами и стальными зубьями экскаваторных ковшей.
Кандауров хотя и с тревогой в сердце подогнал самосвал под ковш. В кузов грохнула руда. Показалось даже, что этот тяжкий удар и вес чуть не поставил машину на дыбы. Пришлось Кандаурову даже податься корпусом вперед и надавить грудью на баранку. Потом еще грохнуло. «Это уже лишнее, – подумал Кандауров и включил скорость. – Довезу ли?»
Насосы не успевали откачивать воду.
– Осторожнее, Алексей Иосифович! – заботливо кричали горняки, взобравшись от волн на островки и утесы. – Держитесь по плитам, чтобы не забуксовало и не утопило.
«Но где теперь эти плиты? – мысленно сам себя спрашивал Кандауров. Он видел, что все залито красной водой, затуманено вставшими над ней седыми космами испарений. – Где же плиты?»
Чувство неизъяснимого неудобства распирало его сердце и не оставляло места для чего-либо другого, кроме решимости подавить это чувство, вывести машину на дорогу.
«Плиты, кажется, были проложены к Южному выезду? – вспомнилось Кандаурову. И он, ориентируясь по памяти, повел машину. В мыслях стучали слова: – Проеду, вывезу. Должен проехать. У меня сегодня важный день – в кузове машины везу ценный груз – первый ковш лебединской руды».

4. ПРИНИМАЙ, ЛИПЕЦК!
Ориентируясь по белесому следу пены, в кильватере самосвала Кандаурова двигались с рудой машины Непоседова, Аристова, Кирсанова.
Вот и берег, который лизали красные волны, пропитывая насквозь снежную марлю зимней бинтовки обрывов, выступов, камней и круч. Расползались по снегу и подбирались к колесам ржавые пятна, преследуя машины до выхода на сорокаградусный подъем только что сданной в эксплуатацию серой полосы бетонной дороги.
Самосвалы громко и торжественно ревели моторами, слегка покачиваясь. В высоких кузовах машин с бортовыми выхлопными трубами, чтобы вода не глушила моторы, тяжело лежали толстые рудные глыбы, похожие на испачканных охрой бурых медведей.
В фиолетовом тумане отработанных газов колонна самосвалов походила на караван кораблей, идущих через узкий канал с высокими крутыми берегами в зарослях невиданно-могучих чернобыльников. Семена этих растений, выросших за одно лето до высоты в три-четыре метра, веками лежали в земле, пока были выброшены во время вскрышных работ. Теперь эти чернобыльники удивляли местных ботаников своим неизвестным видом.
Белые шапки снега висели на разлапчатых зарослях, будто природа подчеркивала этим свое упрямство сохранить на века дикость и убить в человеке дерзание к творчеству и преобразованию.
«Не выйдет, голубушка-природа, – усмехнулся Кирсанов, посматривая через окно кабины на плывущие мимо него дикие заросли на кручах. Ему вспомнилось имевшее с ним место происшествие вот на этом самом подъеме прошлым летом. Поставив машину на тормоза и выпрыгнув из кабины, чтобы помочь попавшему в беду товарищу (занесло самосвал на обочину, колесо повисло над обрывом), он услышал чей-то крик, что его собственная машина сползает задом на край яруса. Догнал. А лесенка в кабину высоко поднята – нижняя ступенька на уровне человеческого роста. Ухватился рукой за прохладный металл поручня, самого отбросило назад, прижало ногу между крылом и колесом. Не выбраться. Тогда прижался головкой сапога к узорчатой резине ската, выпрямил для удобства ступню. Сапог сдернуло с ноги, сам после этого подтянулся в кабину, нажал на тормоза и остановил самосвал в полуметре от обрыва. – Слышишь, природа-матушка. Мы к разным коварствам и случаям привычны, одолеем и тебя!»
Поддав газу, Павлик на восьмой минуте езды миновал железнодорожный переезд на перевале. Отсюда до бункера оставалось всего тысяча триста метров.
Самосвал пошел быстрее по ровной местности. Справа промелькнула хмурая развалина церкви, слева – белое здание электровозного депо и строящийся серый корпус цементного завода с аккуратной высокой трубой. Стремительно приближалось здание дробильно-сортировочной станции с огромными воротами подъезда к бункеру. На косяке алело полотнище с метровыми буквами: «Добро пожаловать!»
Все знали, что Кандаурову выпала честь первым опрокинуть в бункер руду из своего самосвала. И машина его была головной, так что ничто, казалось, не помешает ему выполнить поручение.
Но тут случилось непредвиденное: молодой фоторепортер в кожаной тужурке с пышным желтоватым воротником попятился перед машиной и, наткнувшись на кучу песка, внезапно полетел вверх ногами.
 Худощавое лицо Кандаурова расплылось в улыбке, в синих глазах брызнули искорки смеха. А тут появился второй фотограф в зеленом кителе с медными армейскими пуговицами и в голубых саржевых галифе. Он бежал с высунутым от усердия языком. Ветер сорвал с него шапку, трепал длинные седые волосы. Ноздри его длинного носа норовисто раздувались, бледносиние глаза чуть не вылезли от натуги из орбит. 
«Пожалею его, заодно сниму флаги с бортов, – решил Кандауров и повернул машину на обочину. – Не пропадет же дело за несколько секунд…»
Седой фотограф Белгородского областного издательства в неописуемом восторге защелкал аппаратом. Непоседов же мгновенно уловил ситуацию, двинул машину к бункеру.
– Куда же ты, старик, не по рангу?! – раздались окрики. Но Кандауров оказался на высоте положенного в таком случае такта.
– Пусть касторенец едет, – сказал он, подавляя досаду. – Старику надо спешить, а мы – помоложе его, успеем еще не раз занять первое место.
– А все же Непоседов мастак, - засмеялся Аристов. – Ловко он подкараулил первенство. Ну, Алексей Иосифович, давайте и вы.
Осторожно подведя машину задом к страховому упору, Кандауров включил рычаги подъема. В кабине начало светлеть, потому что через тыльное смотровое стекло, не загораживаемое теперь поднявшимся кузовом, хлынули солнечные лучи. И Кандауров заулыбался не по случаю комичных стараний фотографов снять его для газетного портрета и не по случаю ловкости Непоседова, которого все равно никто не сфотографировал как непланового выскочку. Он заулыбался от охватившей его радости, что заслужил право подписать обращение к рабочим Липецкого металлургического завода с кличем: «Руду нашу принимай, Липецк!»
«Я счастлив, но мне чего-то не достает, – прислушиваясь к грохоту падавшей из самосвала в бункер руды, подумал Кандауров. Он вспомнил свою встречу со Старооскольским Мадамовым и брезгливо сморщил нос. – Тот болтун посмеивался и говорил, что ему нужно вступить в партию по расчету ежегодно получать путевки в санаторий, пробиться на высокий пост и найти шикарную жену-дурочку. Тьфу, авантюрист! Да-да, я теперь знаю, чего мне не достает. Не готов еще в партию. Туда нельзя для счета и по расчету. В партии нужны самоотверженные бойцы. И как только я почувствую себя достойным, подам заявление. Мне не нужна мадамовская авантюра…»
– Давай, давай, Алексей Иванович! – кричали шофера. – Отводи машину, другим надо разгрузиться.
Павлик Кирсанов не вытерпел, двинул машину в объезд, через широкие ворота и крытую галерею подвел ее к страховому упору бункера с противоположной стороны. Включив рычаги подъема, выпрыгнул из кабины и покричал бункерщику Климову, похожему на цыганенка:
– Направляй и другие самосвалы по моему пути!
– Ладно, ладно, – отозвался тот. – Полюбуйся лучше, как руда падает в бункер.
Павлик перевесился через металлическую перилу, и его глазам представилась чарующая картина: красно-бурая масса лилась из кузова широким каскадом. Некоторые глыбы ударялись о стальную обшивку бункера с такой силой, что высекались желтые и синие шипящие звезды, будто руда загоралась изнутри и плавилась.
– Павлик, не задерживай! – кричали между тем шофера, машины которых направил сюда Климов.
– Готово, ребята, готово! – успокаивал их Павлик, досматривая картину. Громыхая и шевелясь, краснобурые глыбы всползали на ленту главного питателя, одна за другой скрывались в широком черном зеве подземной галереи. – Готово, ребята, готово!
На этот раз Павлик преодолел очарование. Нырнув в кабину, он проворно вывел машину на дорогу и помчался в новый рейс. В пути его одолевали воспоминания, различные мысли: «Давно ли было здесь захолустное село, стояла тишина, нарушаемая лишь криком гусей и кур. И вот теперь работает на руде семьсот машин, тысячи людей. И все мы гордимся, что были пионерами этой большой комсомольской стройки коммунизма. Об этом будем рассказывать нашим детям и внукам, об этом писатели должны написать книги».
Работа кипела. Возбужденные люди не заметили, как подкрался вечер. В сумерках дорога казалась размытой, здания корпусов теряли свои очертания. Там и сям начинали светиться окна, красной звездой мигал сигнальный фонарь на копре. И вот  сирена возвестила конец рабочей смены.
– Ка-а-атя-а! Ка-а-атенька-а! – шумели столпившиеся возле тачковщицы шофера. – Сколько возов на моем счету?
И хотя каждый сам знал о своей работе, интересно и приятно было услышать об этом из уст всем полюбившейся девушки. Она стояла на виду с широким блокнотом и карандашом, привязанным ниточкой к уголку блокнота, чтобы не потерять. Коричневая фуфайка распахнута на высокой груди. Свет фонаря густо озарял ее румяные с ямочками щеки, мерцал искорками в черных ласковых глазах с лохматыми заиндевевшими ресницами. Поглядывая на шоферов, бойко выкрикивала:
– Кандауров двенадцать, Климов – девять, Кирсанов – одиннадцать, Будяк – девять.
Этот пулеметный темп особенно нравился молодым парням. Они как бы ощущали в торопливой Катиной речи свое собственное устремление к быстроте и точности. Полюбили они Катю за ее ласковость и подвижность, за зоркий глаз, без чего тачковщица – не тачковщица.
Не разобрав одну фамилию, Катя на мгновение запнулась. И сейчас же Непоседов, сверкнув очами в лучах электрического света, ободряюще крикнул:
– Не робей, мы подождем!
– Не очень то вы, Василь Митрич, ждать привыкли, – отпарировала Катюша. – Видела ведь, как вы мимо Кандаурова прошмыгнули с первым ковшом.
– Так это ж другое дело, – засмеялся  Непоседов. – Ему нужен портрет, а мне обед.
Перепалка потонула в общем дружном смехе, потом Катя снова запулеметила:
– Федяинов – восемь, Артемов – десять, Попов – десять, Аристов – пятнадцать, Непоседов – двенадцать.
– Ага! – воскликнул Василь Митрич. – От Кандаурова я не отстал, Сашку Аристова почти догнал. – А сколько там всем гуртом вывезено нами руды из карьера сегодня?
– Две тысячи пятьсот тонн! – ответила Катя. – И это за неполный день.
– Урра-а! – загремело над Лебедями. Шоферы кричали, хлопали друг друга ладонями по спинам со всего размаха, так что шел треск и летела клубами пыль. – Урра-а-а! Встречай, Липецк, нашу руду!

5. ХОЗЯЕВА
В новогодний вечер, когда горняки справляли комсомольскую свадьбу Катюши с Петром, пришла телеграмма: «Липецкие металлурги благодарят горняков-лебединцев за чудесный новогодний подарок. Эшелон вашей руды отправлен на выплавку чугуна».
– Чего же нам еще?! – воскликнул Непоседов, приглашенный Катей на свадьбу в качестве одного из первых ее знакомых в Лебедях. – Раз Липецк благодарит, надо выпить по рюмочке, а? Я восторгаюсь!
– Чем, Василь Митрич? – повернул к нему Аристов свое красивое смуглое лицо. – Тем, что мы в гостях? Но, понимаете, Василь Митрич, Лебедям нужны больше не гости, а хозяева.
– Как же стать хозяевами, если теперь все государственное? – удивился Непоседов и поставил на стол недопитую рюмку. – Работаем по наряду, чего же еще?
– По наряду? – вмешался Кирсанов. – Вчера беседовал я с товарищем Полухиным, который работает на бункере и на мостовом кране при нем. Вот он и рассказал мне, как этот «наряд» оборачивается. В каждой смене обрывается лента верхнего питателя, так что фабрика ежесуточно простаивает пять-шесть часов.
– Правильно, – поддержал Аристов. – Но администрация объясняет простои, как гость вкус еды и хозяйские нужды. «Что, мол, поделаешь, если пусковой период, колебание температуры, неопытные рабочие…»
– Дело совсем в другом! – воскликнула Катя и повернулась к Петру. – Помнишь, когда мы с тобою впервые зашли в контору Оборнева и застали техников за калькой, Оборнев признавался, что галереи по чьей-то вине смещены относительно оси перегрузки. Но вот вопрос, одни ли галереи смещены? По-моему, все неполадки на нашем производстве проистекают от просчетов и упущений в конструкциях и вообще в системе производства. Отсюда и проектная мощность явно занижена.
– Ка-а-атя, зачем же так? – ласково прервал ее Петр, но она поморгала, будто хотела стряхнуть что-то со своих длинных ресниц, потом мягко отстранила мужа рукою:
– Не перебивай, Петя. Мне все видно, потому что я сижу на учете. Знаю, не будь задержек, наши шофера могут перевезти из карьера на фабрику не две тысячи пятьсот тонн руды, а в два или три раза больше. Какие же это «наряды», если их можно трижды перевыполнить?
– А что, дочка ведь правильно говорит, – толкнув локтем Никулина, сказал Непоседов, прожевывая сырник. – Ты вот бригадиром ремонтников работаешь. Скажи, всегда ваш ремонт полезен?
– Чаще бесполезен, потому что нужно всю систему заменить, а нас заставляют дырки штопать…
– А-а-а, вот и оно! – Непоседов крякнул, потер руки. – Но для понятливости хорошо бы на примере…
– Примеров сколько угодно, – Никулин допил вино и отодвинул стакан, не став кричать «горько!», хотя и такая мысль у него мелькала. – Вот, например, на главном питателе часты аварии. Я предложил заменить рамы поддерживающих роликов, а начальство заставило меня чинить старые, совсем негодные. Какой же прок от такого ремонта?
– По хозяйски, дорогой, рассуждаете, – одобрил секретарь парторганизации. Он промокнул платочком вспотевшую лысину. Достал из бокового кармана газетную вырезку. – Считал я неудобным говорить об этом на свадьбе, да уж теперь все равно начался спор. Так что разрешите?
– Просим, просим!
– Чтением вас не здорово утомлю. Всего несколько строк из газеты «Правда». Вот что напечатано: «Южные Коробки и Лебеди – два рудника, рожденные на Белгородской земле в первом году Семилетки, приоткрыли дверь к несметным сокровищам Курской магнитной аномалии». А вот у нас, оказывается, есть любители прикрыть двери. И очень хорошо, что дух хозяина охватывает ваши сердца и мысли. Дерзайте, творите, парторганизация поддержит вас всеми силами, чтобы сломить косность и отсталые взгляды, двинуть вперед производство, дать простор новаторству. На днях пришлось мне быть на третьем этаже корпуса среднего дробления и прочитать на железной двери воззвание, написанное мелом: «Товарищ помни, наш план – 2500 тонн руды за смену!» А тут подошел ко мне один товарищ и говорит: «Это не план, а только половина плана». Признаться, я тогда принял этот намек за шутку, а теперь вот меня полностью убедили на комсомольской свадьбе, что намек рабочего имеет вполне реальную основу. И я обращаюсь к присутствующим с просьбой не пожалеть сил для создания условий удвоения и утроения мощности нашего производства. Сами, конечно, понимаете, что удвоить переработку руды в два-три раза нельзя без увеличения ее добычи в два раза, без удвоенного подвоза руды из карьера в бункер, без удвоения гарантии против аварий. Понимаете, одно колесико цепляется за другое, тогда и приходит в движение вся цепь. Сдюжите?
– Сдюжим, сдюжим! – закричала молодежь. – Завтра же организуем соревнование.
– А мне, старику, можно с вами соревноваться? – спросил Непоседов и тут же снова налил себе вина в рюмку. – Если можно, так и тост за это поднимем…
– Да, конечно же, можно! – зашумело застолье. – Выпьем за успех хорошего дела.
Секретарь парторганизации поднял рюмку с вишневкой, тут же лукаво сморщил нос и покричал:
– Горько!
– Горько, горько! – подхватили другие, так что пришлось Кате и Петру много раз целоваться и обнимать друг друга. Оба разгорелись, как и утренняя заря. Она налила малиновым отсветом пушистое заиндевелое окно, заглянула в комнату, когда гости начали расходиться и дали друг другу слово, что будут относиться ко всему на производстве, как хозяева.
На этой же неделе на квартиру Громаковых нагрянул начальник Кушнарь, худощавый низкорослый мужчина лет сорока, но с облысевшей макушкой.
– На вашей свадьбе не пришлось побыть, потому что сильно занят, – начал он свой разговор с Катей, застав ее дома одну. – Но мне рассказали, будто свадьба превратилась в клуб критики и  подрыва авторитета администрации. Договорились с перепоя до того, что гости назвали себя хозяевами. Это правда?
– Что назвали себя хозяевами, так это верно, – сказала Катя. – Но насчет «перепоя», это вы придумали. Да, придумали. Никто из присутствующих не был пьян…
– Что, тайны от меня скрывать?
– А какая тайна? – не сдавалась Катя. – Некоторые из наших руководителей не находят средств для реконструкции механизмов на фабрике, зато содержат некоего Перца в своих личных писателях и оплачивают его по несуществующей должности электромеханика, чтобы он воспевал заслуги своих шефов… Вот это и есть гости, а не хозяева.
– Что вы сказали?! – закричал Кушнарь. – Да ведь Перец сочиняет роман о Лебедях, чтобы всех нас прославить…
– Всех не за что! – резко возразила Катя. – Зачем, например, воспевать кандидатов на вылет? Ведь Обком партии все равно скоро разберется и…
– Ну, знаете ли, ну! – Кушнарь начал бегать по комнате, сверкая лысиной и не находя слов, которыми бы можно было уязвить Катю. Потом он со злостью усмехнулся и сказал: – Конечно, наш Саша Перец не будет воспевать приезжающих искать женихов на руднике. У нас, имейте в виду, не ярмарка невест…
Катя бросила на Кушнаря гневный взгляд и молча начала одеваться.
– Значит, молодая хозяйка вытесняет гостя? – прохрипел Кушнарь. – Не ко двору пришелся, да?
– Мне нужно к Петру. Мы с ним в разных сменах сегодня, так что…
Кушнарь поднял брови, в глазах отразилось какое-то движение мысли.
– Знаете что? – прищурено посмотрел на Катю. – Я могу освободить вас дня на три. Ведь у вас медовый месяц…
– Спасибо! Во-первых, месяц нельзя вместить в три дня. Во-вторых, сейчас много дел, отпуск мне не положен.
– Сумеете ладить с начальством, все окажется положенным, – сказал он с усмешечкой, серые глаза его замаслились. – Ну, договоримся?
У Кати запылало лицо, зрачки стали острее игл. Наверное, сказала бы она начальнику много неприятных слов, но в дверь постучали.
– Войдите! – крикнула хозяйка. Недобро покосившись на усевшегося у стола Кушнаря. «Такому дай волю, не только устроит ярмарку невест, но и восстановит право феодальной первой ночи, – мелькнули мысли в мозгу. – Только времена не те… Да и я не та…»
В комнату вошли сразу двое – Никулин и машинист питания Шкверин.
– Беда, товарищ Кушнарь! – едва поздоровавшись, воскликнул Шкверин, тараща черные цыганские глаза. – В бункере опять «зависла» руда. Смерзлась и заклинила входное отверстие питателя. А получилось потому, что вы запретили подогрев и подсушку в кузовах…
– А у вас что? – не моргнув глазом и ничего не сказав Шкверину, повернулся Кушнарь к Никулину. – Опять с кляузами против руководства?
– Какие кляузы? – у Никулина задрожала нижняя губа, зрачки досадливо разгорелись. – Вы запретили ремонтникам заменить раму поддерживающих роликов на главном питателе и устранить произвольное смещение, вот и авария…
– Преувеличиваете?
– Не преувеличиваю. Фабрика остановилась не только по причине «зависания» руды, но и потому, что авария на главном питателе и на транспортере из-за неравномерной нагрузки. Я вам уже докладывал, а вы все же запретили заменить жесткую полумуфту между электродвигателем и редуктором простыми техническими стропами…
– Хватить болтать! – оборвал его Кушнарь и, как бы потеряв всякий интерес к сказанному бригадиру ремонтников, повернулся к нахмуренному Шкверину:
– Если якорь мостового крана бессилен, взорвите руду в бункере. И не обращайтесь ко мне по таким пустякам. У вас есть инструкция, чего же вам еще?
– Взрывы уже повредили здание. От них с потолка падают стекла в медных рамах. На днях чуть было не рассекло пополам одного товарища. Не лучше ли выполнить рациональное предложение рабочих? Стоит лишь…
– Ничего не стоит! Идите, работайте по инструкции, иначе выгоню с работы, чтобы не умничали!
Не попрощавшись, Шкверин выбежал из комнаты, нахлобучив до самых бровей черную треуху с кожаным верхом.
– И вы идите, Никулин. Отремонтируйте без нарушений конструкций и системы…
– Это будет не ремонт, а штопанье старых латок! – совсем уже неожиданно для Кушнаря вмешалась Катя, позвякивая кольцом ключа от двери. – Нужно не латать старые дырки, а реконструировать, поскольку рабочие убедились в ошибке защищаемой вами системы техники…
– А кто же отвечать будет за нарушение установлений свыше и за акт, подписанный при вводе рудника и фабрики в эксплуатацию? – со злой иронией спросил Кушнарь. – Думаете, найдутся смельчаки, кроме меня?
– Найдутся! – Катя резко взмахнула рукой, ключ с мерцающим блеском промчался около самого носа Кушнаря, пришлось рвануться назад, едва не опрокинулся вместе со стулом. – Хозяева будут отвечать. Нам секретарь парторганизации обещал поддержку…
– Так, так, так! – раздражению Кушнаря не было границ. – выходит , заговор против руководства имеет широкие рамки и возглавлен секретарем комитета… У вас нет чаю, да покрепче? А вы, Никулин, идите. Мы тут с хозяйкой…
Кушнарь мысленно решил расспросить Катю поподробнее о замысле «хозяев» и секретаря, чтобы подготовить контрудар. Но и Катя разгадала его, остановила Никулина и, подав на стол чайник со стаканами и сахаром на подносе, сказала Кушнарю, положив перед ним ключ от комнаты:
– Как напьетесь, замкните, пожалуйста, комнату и передайте ключ соседке. Она всегда дома. А мне больше ждать нельзя, нужно к Петру. Идемте, Дмитрий Павлович. Вы инструкцию начальника получили, чего же больше? Зайдем в партком…
– Тьфу! – вскочил Кушнарь, будто змея ужалила. Бросившись из комнаты, прокричал в коридоре: – Хозяева! Возомнили о себе. Но мы вам рога сломаем! У меня в Совнархозе и Министерстве свои люди, мы вас свернем в бараний рог…
И развернулась в Лебедях борьба между старым и новым, между гостями и хозяевами. Парторганизация встала на сторону хозяев – шоферов и экскаваторщиков, ремонтников и рабочих разных профессий. Там, где Кушнарь со своими товарищами особенно упирался, приходилось рабочим ставить администрацию «перед совершившимся фактом» – упорядочили работу в карьере, заменили жесткие полумуфты техническими стропами и обеспечили равномерную нагрузку транспортера, заменили рамы поддерживающих роликов и установили регулятор смещений на ленте главного питателя, изменили овалы «течек» с неимоверно пологих на крутые и тем навсегда устранили закупорку их рудой, на малом питателе поставили новую ленту и уменьшили скорость ее движения, после чего рудные глыбы не ударяли, а спокойно ложились на «подстилку» размельченной рудной массы. Было скоординировано напряжение всех звеньев, а также налажено снабжение дробилки не за счет складских резервов, а непосредственным потоком руды прямо из карьера в бункер в обогреваемых кузовах самосвалов.
Это привело к ликвидации случаев «зависления» руды и к устранению примерзания до трети всей массы к стенкам кузовов во время транспортировки.
Сделались ненужными опасные взрывы в бункере, прекратилось останавливание фабрики из-за заклинивания рудой отверстий главного питателя.
Рабочие утеплили хвостовые транспортеры, равно как и все галереи подачи руды стали отапливать паром. Весь цикл работ был приведен в полное соответствие с основной силой Лебедей – с энтузиазмом шоферов и экскаваторщиков, мобилизованных коммунистами на подвиг.
Пока это случилось, для забеременевшей Кати наступила пора стать матерью. Петр отвез ее в больницу. В родильном отделении мест не оказалось в общей комнате, так что Катю поместили в отдельной комнате, где раньше была регистратура.
Роды задержались, так что Кате пришлось в родильном праздновать годовщину Октября в своей «одиночке», как она называла комнату, в которой лежала на никелированной кровати и занималась иногда дискуссиями с медицинскими сестрами и врачом гинекологом.
Когда же пришел Петр, и его не хотели впустить, Катя не на шутку развоевалась:
– Заморили меня одиночеством в этой келье, еще и родному мужу войти нельзя! – шумела она, сверкая глазами и рдея лицом. – У меня есть к нему секретное слово. Впустите немедленно, иначе сама поднимусь с постели и брошусь к нему в вестибюль прямо в халате!
Пришлось медикам впустить мужа.
Петр, укутанный в белый широкий халат и казавшийся Кате не похожим на самого себя, осторожно присел на краешек стула и глядел внимательно на умолкнувшую Катю. А она нарочно закрыла глаза, чтобы вызвать в воображении образ того парня в серой кепке, с которым познакомилась в вагоне и не предполагала еще стать его женой. И когда этот образ встал перед нею, ясный и непосредственный, она улыбнулась и подумала: «Тот парень и этот муж – одно и тоже лицо. Но кажутся разными. Да и я стала другой, не узнать сразу. – Нежные чувства согрели ее. Она нащупала руку Петра и погладила ее сухой и горячей своей ладонью. – Сегодня или завтра мой Петя станет отцом нашего ребенка. И все это от жизни… Ее не обойти…»
– Ты задремала, Катя? – тихо спросил Петр, так как жена лежала смирно с закрытыми глазами и ровно дышала. – Утомил я тебя рассказами о производстве…
– Нет, Петя, нет, – встрепенулась Катя. Она снова сжала его пальцы. – Я слушаю тебя с удовольствием и, конечно, думаю о нашем сыне. Как мы его назовем? – Она открыла глаза и посмотрела на мужа ясным счастливым взглядом. – Ведь у нас обязательно будет сын. Врач сказал, что на это есть приметы…
Петр нагнулся и поцеловал Катю в губы.
– Хочешь, назовем его Михаилом? Это в честь Ломоносова, а?
– Хорошее имя, – Катя мило улыбнулась и добавила: – Купим сыночку бархатного медвежонка, чтобы сразу было у нас два Мишки. А теперь доскажи мне, какое же вчера решение приняло партийное собрание о Кушнаре и как готовится смена Попова выполнить нашу мечту об удвоении мощности фабрики?
– Кушнарю записали строгий выговор и постановили удалить его из Лебедей вместе с его подхалимом-писателем Перцем, а для смены Попова нам теперь созданы все условия. Смена его начнет работу 12 ноября, так что…
– Гражданин хороший! – повелительно положила руку на плечо быстро вошедшая в комнату врачиха. – Ваше время кончилось. Да и не разрешается волновать беременных женщин рассказами о выговорах, о подхалимистых писателях. Вам здесь не клуб и не карьер. Понимаете? – зеленые глаза врачихи глядели сердито, красное припухшее лицо под белым колпаком выглядело недружелюбно.
 Петр поэтому не стал спорить, встал. Но Катя вступилась за него:
– Ничего подобного, Любовь Константиновна, мой Петя не волновал меня своими рассказами, а успокаивал и радовал.
– Вот как?! – Любовь Константиновна поджала губы и, тихонечко толкая Петра указательным пальцем в спину, вытеснила его в вестибюль. Но Катя все же успела крикнуть вдогонку:
– О результатах смены Попова обязательно мне сообщи!
Через день Петра вызвали прямо с экскаватора в контору и подали телефонограмму, поздравили с сыном.
– Мишка, значит, Мишка! – воскликнул Петр и бросился было в гараж. Но его встретил Толя Шкверин. У того сияло лицо, блестели глаза. В руках он держал большой лист бумаги.
– Я узнал, Петр, что Катя родила сына. Говорят, женщинам бывает очень трудно и больно родить дитя. И вот я решил передать тебе вот это лекарство. Только сейчас издано.
Петр заглянул в бумагу и в текст, написанный в три краски:
«МОЛНИЯ». Дробильно-сортировочная фабрика ЛЕБЕДИНСКОГО РУДНИКА. 12 ноября 1960 года смена товарища Попова В. В. включилась в социалистическое соревнование за достойную встречу Декабрьского пленума ЦК КПСС, ознаменовала высокими производственными показателями: передробила за одну смену 5212 тонн руды, выполнив сменное задание на 250 процентов. СЛАВА НОВАТОРАМ ПРОИЗВОДСТВА!»
– Урра-а-а! – закричал Петр и крепко обнял Шкверина. – Спасибо, друг! Это известие для Кати будет лучше всяких лекарств. Сейчас же помчусь в больницу…
– Да не забудь, – напомнил Шкверин, – скажи Кате, что ударный двухдекадник хозяева Лебедей проводят успешно. До конца года дадим еще в счет обязательств 196 тысяч з75 тонн руды.
И Петр помчался, счастливый, что имеет теперь сына, имеет красавицу-жену и тысячи друзей, ставших действительными хозяевами, а не гостями на Лебединском руднике, которому суждено получить мировое признание.

1956-1960 г.г. Лебеди – Старый Оскол.
Автор и участник событий Николай Белых.

СОДЕРЖАНИЕ
ЛЕБЕДИНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ. Повесть
1. Знакомство 1
2. Суббот 6
3. Первый  ковш 11
4. Принимай, Липецк! 20
5. Хозяева 24





Н. БЕЛЫХ

ЛЕБЕДИНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ
ПОВЕСТЬ

1. ЗНАКОМСТВО
Девушка в шерстяном голубом платке робко оглядывала черными любопытными глазами пассажиров вагона, прислушиваясь к разговорам.
«Все говорят о Лебедях и о Лебедях, – роились ее мысли. Вагон  сильно качало. Нагоняла тоску жестяным дребезжанием консервная банка на откидном столике у окна. – Уживусь ли я в этих Лебедях? Еду по комсомольской путевке, а нет у меня там ни одного знакомого человека. Наверное, хлебну скуки и горя в этих Лебедях». 
– Мы туда первыми приехали в августе 1956 года, – как бы откликаясь на мысли девушки, продолжал рассказывать куратор Ильинский, русый худощавый человек с веселыми карими глазами. – Тогда мы увидели обыкновенное захолустное село – с курами, гусями, поросятами на улицах, деревянные хатенки. Никакого промышленного вида. Поговорили с населением о залежах руды и о необходимости ее разработок. Народ здесь любознательный, с нашими планами согласился.  И начали мы строить поселок «НОВЫЕ ЛЕБЕДИ», переселяя туда людей. На  месте старого поселения, возникшего в XVII веке, приступили к вскрышным работам…
– Чем же вы тогда вскрывали руду? – спросил один из парней, тоже новичок, ехавший в Лебеди по комсомольской путевке.
– Признаться, своей техники у нас тогда не было, – повернувшись на голос, сказал Ильинский. – Но мы заключили договора с подрядными организациями и провели обвалование участка гидроотвалами, устроили дамбы. В начале пятьдесят седьмого прислали нам первый экскаватор «ЭКГ-4». Тогда же образовалось Лебединское рудоуправление. И пошли к нам люди со всех краев земли. Возник как бы Лебединский перекресток людских дорог и судеб. С народом пошло дело веселее. Создали два вскрышных участка на лебединских землях. Возник отвально-дорожный участок. Потом оформили железнодорожный отвал, построили автоцех, разные другие службы…
У девушки, слушавшей этот рассказ, начало постепенно облегчаться в груди. «Оказывается, еду не на голое место, – мелькнули мысли. Передвинула на коленях белый узелок с едой, покосилась на соседей. Они тоже молчали. – Видать, новички? Самим рассказывать нечего, вот и слушают. Да и что расскажешь, если биография вместится на листочке из ученической из ученической тетради…»
– А как там у вас со земснарядами? – свесив косматую рыжую голову со средней полки, спросил сероглазый паренек. – Расскажите, Евгений Михайлович. А то я мечтаю работать на этих машинах, но представления о них не имею.
– Об этом лучше всего вот этот бывалец, – кивнул Ильинский на рослого широкоплечего парня. Тот глядел через окно на перелески, проплывающие в синем утреннем тумане, на мелькавшие придорожные деревья и столбы с провисшими нитями телеграфных столбов и думал о чем-то своем. Тогда Ильинский окликнул его:
– Слышите, Петр Васильевич, ребята интересуются земснарядом. Расскажите им.
«Петр Васильевич, – девушка недоуменно пожала плечами, когда парень повернулся от окна. – У него же совсем мальчишеское лицо и по-детски широкие голубые глаза, так что звать, так что звать бы его просто Петей…»
Да и сам Петр Васильевич покраснел до ушей, замялся. Но тогда рыжеволосый закричал звонким петушиным голоском:
– Граждане, прошу тишины. О земснаряде сейчас расскажут…
Петр Васильевич понял, что рассказывать надо. Он покосился на дребезжащую банку, взял ее и сдавил в ладонях. Бросил в урну под столиком и усмехнулся:
– На днях один корреспондент писал в газете и уверял читателей, будто они дети, что руда – не консервная банка и ее нельзя вскрывать. Скажу прямо: чепуху написал журналист! – в голосе рассказчика прозвучала жесткая нотка осуждения человека, написавшего о том, что самому ему совсем неизвестно. – Да, чепуху написал! И сами вот определите, опираясь на наши  факты. Наш коллектив ЗЕМСНАРЯДА № 507 работал на Волго-Доне и на Куйбышевской ГЭС, теперь прибыл в Лебеди именно за тем, чтобы вскрывать руду, а не консервные банки или чьи-то письма. Да-да-да, земснаряд – это необъятная махина. Мы его на Волге разобрали на тысячи частей, загрузили около ста железнодорожных платформ, да вот и перевезли в Лебеди. Милости просим, поглядите, что делается в Лебедях. На первом выступе, например, свистящая струя водная вырывается из мониторов под давлением двенадцать атмосфер и своим секущим ударом подрезает грунтовую кручу. Многие тонны пород превращаются в месиво, всасываются через люки и мчатся по трубам на отвалы. Твердые породы грызут стальными челюстями экскаватора. А потом вмешиваются в дело земснаряды…
– И по скольку же они глотают? – дотошно допрашивал рыжий.
Петр Васильевич усмехнулся, скребнул ногтем густую черную бровь.
– Не глотают, а отгоняют, – сказал он. – В сентябре отогнали на отвал 375 тысяч кубометров грунта одним нашим земснарядом. Да еще соседский не меньше отогнал. В ста метрах от нас работает. Там у них командует Сергей Иванович Хлесткин. Раньше их земснаряд был на Каховской и Кременчугской ГЭС.
– И новичков на земснаряд принимают? – неожиданно спросила девушка, и сама испугалась этого вопроса, начала торопливо развязывать и завязывать узелок с едой. – Я не о себе, просто так…
– Принимают, – серьезным голосом сказал Петр Васильевич. – За усердие и сноровку дают повышение. Вчера командир земснаряда перевел Николая Колпакова и Владимира Жихарева из рядовых в старшие матросы.
– Будь я командиром, такую красавицу сразу бы в старшины, – озорно подмигнул рыжий на девушку. – Честное слово!
– Ростом не вышел! – огрызнулся на него каштановолосый парень в серой кепке и тут же обернулся к сконфуженно угнувшейся соседке: – Не робейте! В Лебедях найдем любую работу.
Девушка немного отодвинулась от этого сероглазого соседа, возразила:
– Вам легко говорить, а у меня в Лебедях ни одного знакомого человека. Да и сама ничего не умею. После десятилетки поработала немного в колхозе учетчицей, сюда вот дали путевку в райкоме комсомола.
– Учетчицей? Да это же специальность! – воскликнул парень, не замечая в азарте, что люди в вагоне прекратили разговор и наблюдали за ними. – У нас уже работает одна, Валя Шимраева. И не бойтесь, найдутся знакомые. По себе сужу…
– Расскажите, – девушка более доверчиво подвинулась к нему, пригласив в то же время рабочего присесть на освободившийся уголок лавки. – Я люблю слушать о жизни.
– Жизнь моя что, она обычная, – заволновался парень, двинув кепку вперед-назад, расстегнул от внезапно охватившей его жары синюю фуфайку, из-под которой сверкнул на кармане гимнастерки комсомольский значок. – Из Барнаульского строительного техникума попал я на строительство Московского университета, потом приехал в Лебеди. Записали в плотницкую бригаду Николая Ивановича Данилова. Сам он из села Арбузовки вблизи Ульяновска, а теперь стал масштабным человеком. Награжден орденом Ленина. Со мною встретился здесь один знакомый, раньше служил на эсминце…
– Это вы про моего соседа? – вмешался сидевший на уголке лавки человек с подстриженной серой бородкой и железными очками на длинном горбатом носу. – Про Матюшку Никулина? Фартовый парень. Живет в домике у карьера, работает бригадиром ремонтников.
– О нем. А что?
– Да ничего, к слову пришлось. Меня то вы знаете? Рекомендуюсь: Непоседов Василь Митрич. Родом из Лебедей. Вырос в Касторном по родству. О-о-о, пришлось на своем веку походить-поездить по матушке Руси. Теперь остепенился. Евгений Михайлович не даст сбрехать. На самосвале работаю.
– Верно, – кивнул Ильинский. – И неплохо работает.
– Мы – Лебединские и Касторенские – такие есть, – Непоседов расправил плечи. – Мы за что возьмемся, чистим до блеска. Ну, я вот насчет знакомства хочу, потому что, слышу, девушка беспокоится. Знакомство по-разному понимается. В Лебедях я родился и вырос, а теперь вся местность и населенность стали незнакомыми. Вместо прежних хат и улиц, колодцев и осокорей везде чернеют траншеи и невиданные широкие балки с узкими переходами, высятся многоэтажные корпуса, сверкают стальные столбы, гудят паровозы, краны размахивают стрелами, оглушает железный грохот. От старого осталось одно вымирающее ободранное бурое здание церкви, похожей на сказочную бабу-ягу в калмыцкой шапке. Говорят, для музея оставили.
Помолчав немного, Непоседов оживленно засмеялся:
– Недавно поехал я в Старый Оскол по делу. Через сутки вернулся в Лебеди и заблудился. Туда-сюда, пропал насос водяной скважины. Нету, хоть убей! Гляжу, высунулся он из земли и торчит на высоте метров в десять. Будто удивляется моему маленькому росту и моей невозможности покачать его ручку.
– Да что же это за чудо?! – воскликнула девушка.
– Э-э-э, милая, не знаю, как зовут вас? Катя? Очень хорошее имя. На фронте приходилось петь «Катюшу». Поем и теперь в свободное время. Да, насчет насоса. За мое отсутствие потребовалось сделать кулон для галереи транспортера руды в корпуса мелкого и среднего дробления, к сортировочной. Вот и сдвинули грунт толщиной в десять метров вокруг трубы насоса. Где же тут было узнать местность, измененную за один день?
– Лебеди, Лебеди! – прервав рассказ Непоседова, зашумели люди, двинулись к выходу. – Поторапливайся, товарищи, поезд стоит всего две минуты.
Голубоватый сентябрьский туман клубился над мокрым лугом и Оскольцом-речкой, над густой ольховой рощей. Длинная колонна рабочих плыла в нем черной широкой рекой через рельсы и желтую песчаную занось к серевшему вдали рудничному комплексу построек.
Парень в серой кепке не отставал от Кати, норовя подхватить ее под руку всякий раз, когда она цепляла туфлей за камень или шпалу, преувеличенно вскрикивала: «Ой, чуть не упала!»
– Держись, Катенька, держись! Зашибешься, не примут на работу.
– Не зашибусь, – лукаво посмеивалась она, заслоняясь от спутника ладонью и растопыренными пальцами. – Не бери, пожалуйста, под руку. Мы еще незнакомы.
– Зови меня Петей. А еще у меня есть дружок, Ванюшка Ковалев из Сергеевки.
– Нисколечко мне неинтересно про Ковалева, – возразила Катя, сморщив свой красивый узенький нос. – Поговорим лучше, как мне на работу побыстрее.
– Ка-а-атенька! – подпрыгнул Петр от радости. – Да я об этом сейчас же поговорю с начальником отдела кадров. Видишь человека в коричневом плаще? Это он. Догоню и поговорю.
– Разве ж так можно?! – Катя успела вцепиться в рукав его фуфайки и ласково упрекнула Петра: – Зачем блатные приемы, если можно зайти в контору, как все люди?
Некоторое время шли они молча, слушая гул толпы. Потом Петр прервал молчание и показал Кате рукою на белесые песчаные дюны:
– Все это намыли земснаряды. На днях мы обсуждали на комсомольском собрании вопрос, и решили ходатайствовать о постройку завода силикатного кирпича. Тут же сырья миллионы и миллионы кубических метров.
– И места красивые. – Голос Кати нежно дрогнул, щеки покраснели. – Наверное, сложат о Лебедях песню, как про Ангару.
– Про нас, конечно, надо бы написать. Да сухарь-редактор, небось, скажет писателю: «написано в общих чертах, не пойдет».
– А мы в Обком партии или в ЦК напишем, от имени рабочих. Что, Петя, разве нельзя?
– Можно, и напишем.
Слушая Петра и не замечая льющегося мимо них потока людей, Катя придержала товарища за рукав на мосту из огромных бетонных плит. Отсюда были видны толстые трубы земснарядов. Они раздутыми серыми удавами убегали к отвалам. В них хлюпала и сердито ворчала разбавленная водою порода.
– Гляди, Петя, утка!
Действительно, среди осок и травы колыхался серый веер утиного хвоста, по воде, отливавшей свинцовым блеском, разбегались круги.
– Нырнула утка, за добычей охотится, – сказал Петр и незаметно взял Катю под руку. – Идем?
– Ну что ж, пошли, – не возразила Катя, зато носком туфли шибанула с моста песок, чтобы напугать утку и посмотреть ее. Утка встрепенулась. Вынырнув, она закрякала и с испуганно вытянутой шеей быстро скрылась в осоках.
– Видать, бессемейная, – пожалел уточку Петр. – Одна и ей скучно. Наверное, девушкам тоже бывает скучно, если нет сердечного друга?
 Катя многозначительно посмотрела на него.
– Об одном прошу тебя, если ты можешь быть хорошим другом, не говори мне о любви, пока узнаем друг друга глубоко.
Петр вздрогнул.
– Хорошо, так и будет, – сказал он. Они поглядели друг на друга. И в глазах, во всем их облике засветилось что-то чистое и восторженное, полное большой надежды.
И снова они замолчали, шагая вдогонку колонне рабочих.
– Вот и наши Лебеди, – прерывая молчание, показал Петр на целый лес металлических столбов с проводами, жемчужными гирляндами изоляторов, матовыми шарами непогашенных ламп. – Здесь электрическая подстанция. А в трехэтажном корпусе разместится горняцкая больница. Правее, видишь, чернеет копер с колесами и тросом на первом стволе водооткачки.
– А вон там, на гребне насыпи?
– Четырнадцатикубовый экскаватор, – пояснил Петр. – У него стрела в семьдесят пять метров длины, а сам весит более двух тысяч тонн. Целый завод. Идем-ка напрямик! Не боишься?
Тропинка привела их через балки, траншеи и котлованы к стоявшему на пригорке длинному серому одноэтажному зданию из шлакоблоков. По фасаду сверкали десять квадратных окон, темнела одна рыжая дверь с узкой медной скобкой.
– Здесь отдел кадров, – помогая Кате взбираться по узкой деревянной лестнице без перил, сообщил Петр. – Нам сюда.
Переступив порог крохотной приемной с маленьким столом и единственным стулом возле него, они увидели за невысоким деревянным барьером у вешалки худощавого человека с усталыми серыми глазами и немного обвисшей нижней губой. Он суетился, не в силах пристроить на крючке свою черную кепку.
– Вот же чертово неудобство! – вместо приветствия воскликнул, обернувшись к вошедшим. – Вы ко мне?
Катя подала путевку.
– Так, значит, к нам? – улыбнулся и добавил: – Я вас видел в вагоне, а теперь состоялось знакомство. Моя фамилия Пузырев.

2. СУББОТА
– Что же мне с вами? – спросил Пузырев и начал звонить кому-то по телефону. Назвонившись, снова повернул лицо к посетителям: – Пойдете на опускной колодец?
Катя не поняла вопроса и беспомощно взглянула на Петра.
– Зачем ей на опускной? – возразил Петр. – Я вот заканчиваю послезавтра курсы и перехожу из плотников в экскаваторщики, ее рекомендую в тачковщицы.
– Ну-ну! – Пузырев погрозил пальцем и начал торопливо застегивать на себе плащ. – Сам провожу девушку к Оборневу. А то, вижу, парень, ты ее  норовишь в другую сторону.
Но Пузыреву не удалось проводить Катю. Ворвался черноватый моложавый мужчина в черном плаще и с желтой шагреневой папкой подмышкой. Не поздоровавшись, закричал:
– Немедленно, Пузырев, звони в лагерь и скажи, что главный инженер приказал немедленно вести народ к объектам! Не понимают разве, что сегодня суббота, день короткий? Да-да, день короткий.
Кате не понравилось, что в голосе инженера, в темноватых глазах и на остреньком сухощавом лице отражалось смятение.
– Воля у него, видать, не твердая, – улучила возможность шепнуть Петру.
– Человек штурмовщины, – шепнул Петр в ответ и потянул Катю за руку к двери. – Пойдем сами, а то они засядут у телефона, не дождешься.
В расположенной на пригорке конторе Оборнева, куда они вошли, имелось одно окно с рамой из толстых некрашеных брусьев и  грубая этажерка с черным телефоном на нижней полке, с папками бумаг – на верхней.
«Скучно здесь и грязно, – возмутилась Катя и чуть не закашляла от спертого протабаченного воздуха. – Каково же тут людям сутками просиживать у грубых столов на скрипучих табуретках?»
Среди склонившихся над кальками, Петр узнал и показал Кате глазами Оборнева, тридцатилетнего человека в черной кепке, с торчавшими из-под небольшого козырька космами негустых волос с рыжеватым отливом.
– Имейте в виду! – кричал Оборнев. – По чьей-то вине галереи смещены относительно оси перегрузки. Я еще не знаю, к чему это поведет, но добра не жди.
– На кальке есть привязка, – возразил человек, сидевший к вошедшим спиною. Тогда Оборнев накинулся на него совсем сердито:
– Не умничайте, Василь Петрович! Неизбежно отступить от «Б» на пятьдесят миллиметров. Конечно, ошибку проекта не исправим, но беду, возможно, уменьшим.
– Товарищ Оборнев, – решительно шагнув к нему, сказал Петр и протянул путевку. – Распорядитесь, пожалуйста, насчет девушки. Мы ведь спешим на смену.
Машинально заглянув в путевку, Оборнев отложил ее.
– Подождите немного, соберусь с мыслями! – он некоторое время задумчиво сидел над калькой. Губы его нервно подергивались, зубами грыз карандаш. Ничего не решив о чертежах дуговых ажурных ферм под складской галереей, ленточного транспортера и  других сооружений, он встряхнул головой и встал: – Ладно, Василий Петрович, отпущу людей, – кивнул на Катю с Петром и еще на четырех парней, молча сидевших на табуретках у окна. – Отпущу, потом выйдем на место. Хоть и сегодня суббота, день короткий, а надо: в кабинете не исправишь.
– Согласен, – Василий Петрович устало зевнул и даже потянулся. – Просидели мы ночь за столом, голова идет кругом.
– Ладно, сейчас проветримся, – примирительно сказал Оборнев и  сейчас же повернулся к парням: – Вы откуда? Какие разряды?
– Из Скородного, из Касторного, – за всех ответил парень в фуражке с серебряным ключиком на околыше. – У меня четвертый разряд плотника, товарищи без разряда. Но у них есть желание работать.
– О-о-о, желание я считаю высоким разрядом, – усмехнулся Оборнев. – Все вы трое пойдете учениками. А ты, разрядник, к Журавлеву. Получи топор, наладь получше. В понедельник к восьми утра на работу.
– А мне что? – спросила Катя.
– Идите с Громаковым на опускной колодец. Если там понравится, в понедельник оформим.
Петр понял, что Пузырев все же успел позвонить сюда, и не стал спорить. Взяв Катю под руку, повел ее по забитому машинами двору мимо шумевшей лесопильной рамы.
– Петя, во, какие колеса! – задержалась Катя на пригорке перед поразившими ее размерами маховиками.
– Не колеса, а маховики, – авторитетно разъяснил Петр. – По тридцать пять тонн в каждом. А вот и станины к ним. Руду дробить нужно тяжелыми средствами.
– Ох, ты! – снова восхитилась Катя, прочитав меловую надпись на станинах: «Бок негабарит. 42 тонны. С горок не бросать, при маневрах не толкать». – Какой же богатырь может бросать или толкать такие громадины?
–Новому человеку трудно разобраться сразу во всем, но рабочий класс все может, – с нескрываемой гордостью сказал Петр, простер руку в даль, где за песчаными дюнами синело сквозь проредь тумана водохранилище, возвышались на нем желтые деревянные постройки, похожие на корабли. – Это море и все, что видишь, потяжелее маховиков и станин, а рабочие подняли, создали. Скоро будем давать стране миллионы тонн руды. И надо для этого толкнуть все, что потребуется, сколько бы в нем не весило тонн.
– Нужно, Петенька, – сказала она нежно и негромко. Потом, взглянув на свои часики, вздохнула: – Время как быстро пролетело, мы не успели осмотреть.
– Да, нам нужно поспешить, до начала смены двадцать минут.
Они расстались у блестевшей смолою цилиндрической стены опускного колодца, так как Катя захотела сама поговорить с начальством. Здесь к ней и подошел среднего роста мужчина с припухшими веками серых прищуренных глаз.
– Прораб Маковецкий, – отрекомендовался он. – Видел я вас вместе с Громаковым. Вы ему сестра?
– Да нет, я его впервые увидела, почти не знаю. И вас не знаю.
– Ладно, еще узнаете. Если пришли ко мне, придется немного подождать. Крановщик, вижу, волнуется.
Катя с интересом наблюдала за жестикуляциями споривших о  чем-то метрах в тридцати от нее Маковецкого и крановщика, скуластого парня в серой брезентовой спецовке. Потом парень нырнул в кабину. Машина со скрежетом и громыханием двинулась поближе к пузатому красному холму.
– Стоп! – закричал Маковецкий. – Начинай!
Крановщик двинул рычагами. Стрела описала горизонтальный полукруг, быстро завертелся блок, и побежал книзу огромный губастый черный крюк на сером тросе с бурыми пятнами ржавчины.
Стоявший у холма рабочий в огромных брезентовых рукавицах налету подхватил крюк, сунул в торчавшую из глины двойную петлю стального троса.
Готово-о! – покричал он. Крановщик снова двинул рычагами. Блок закрутился в обратную сторону, натягивая дрожащий от натуги трос. Катя видела, что насыпь быстро вспухла, потом прорвалась с треском и шумом. Во всплеске желтой пыли крюк метнулся вверх черным коршуном, держа в когтях раскачивающиеся на цепях толстые бревенчатые рамы с прилипшими кое-где серыми кусками бетона. С бревен, шелестя и клубясь пылью, стекал в черную утробу образовавшейся раны каскад розового песка.
– Рамы сюда! – показал Маковецкий место. А когда груда бревен легла туда, добавил, обращаясь к крановщику. – Действуйте теперь по наряду. Ну, девушка, теперь поговорим. Это мы разорили за ненадобностью клеть бункера приема и подачи бетона. Сейчас придут самосвалы на планировку. Будем поднимать местность метров на двадцать.
– Зачем же?
– Техническое требование. Мечтаем провести рельсовую колею прямо над колодцем, чтобы самоходные думкары загружали руду в бункер. Вы еще не были наверху? Идемте!
Взобравшись по крутой деревянной стремянке вслед за Маковецким на стенку колодца и взглянув оттуда в зияющую пропасть, Катя почувствовала мороз по спине, оробело вцепилась в  шаткую перильцу оградительной решетки.
Заметив испуг в ее глазах и в позе, Маковецкий дружески улыбнулся:
– Привыкайте, дорогая. У нас все рабочие стали высотниками, а сначала тоже робели.
– Ой, что же тут у вас делается? – подавляя страх и все более попадая в плен неизведанных раньше ощущений, воскликнула Катя. – Такое ни глазом, ни воображением, кажется, не охватишь.
– Многое делается, – Маковецкий обрадовался случаю рассказать о стройке, тем более что под рукою оказался такой слушатель, полный восторга. – Завершили вот уже третье кольцо. Сделали днище бункера, возвели обвязочные балки и колонны. Заложено девять тысяч кубометров бетона, 200 кубических метров кругляка, сто кубических метров пиломатериалов и более двух тысяч квадратных метров опалубки.
– Значит, завершаете?
– Да нет. Нужно еще заложить более девятисот кубических метров бетона, так что и для новичков хватит дела.
– А что там зияет? – спросила Катя, уже с большей смелостью заглядывая вниз.
– Люк в объемное помещение. Оттуда руда в крупно дробленом виде будет транспортироваться по наклонным галереям в корпуса среднего и мелкого дробления. Потом ленточные транспортеры подадут ее на сортировку и в складские помещения, на погрузку в эшелоны. Вот какие дела. – Маковецкий не удержался от желания похвастать: – Во всей стране имеется пока лишь четыре вот таких, как в Лебедях, опускных колодца.
– Э-э-й, Ка-а-атя-а! – сквозь шум и визг машин долетел голос. Катя оглянулась.
На планировочной площадке, где разгружались самосвалы, стоял и приветствовал ее взмахами шапки Непоседов. Потом он полез в кабину, снова выглянул и помахал Кате рукою. Она ответила взмахами платка и что-то покричала ему.
Непоседов не расслышал ее слов. Зато голос Кати отозвался в бункере, и его узнал Петр Громаков.
– Катя, иди к нам! – явственно прозвучало оттуда.
– Громаков зовет, – подтрунил Маковецкий. – Видать, соскучился парень. А вы еще сказали, что незнакомы. Не туда глядите, девушка, ищите по левому борту.
Левый скос бункера, обшитый досками, походил на огромный парус. Там и сям по откосу, стуча молотками и топорами, люди крепили опалубку. И вот на среднем ярусе Катя увидела двух парней, в одном из которых узнала Петра. Не давая еще себе отчета, крикнула: «Иду к вам!» Потом оглянулась на усмехавшегося Маковецкого и пробормотала:
– Честное слово, я умею топором. Не верите? Честное слово, нас учили в школе. Мы даже в строительстве клуба участвовали.
– Верю. Идемте!
Они спустились с обвода. Мимо всхолмий земли, через траншеи и завалы, мимо ярусов красных баллонов с газом и нагромождений арматуры с желтыми медными головками прошли через широкие ворота на дно бункера.
Бригадир Данилов, с которым Маковецкий перебросился несколькими словами, поставил Катю на протес бревен и даже поручил Петру обучать ее работе. Но сам издали некоторое время наблюдал за ними. И в памяти его оживали картины собственной  жизни: в четырнадцатилетнем возрасте начал добывать себе хлеб плотницким ремеслом. Потом война, окопы, послевоенная работа на крупнейших стройках. И вот в черных волосах уже сверкнула седина. «У Петра с Катей жизнь складывается ладнее, – с теплой завистью подумал он. – У них все еще впереди. И Катя, видать, девушка ласковая. Жаль, мне такая не встретилась в жизни. Но вот обучает ее Петр не так. Или он волнуется или эти курсы экскаваторщиков уже отбили у него охоту к плотницкому делу…»
Решив что-то, Данилов позвал Ковалева и распорядился громко, чтобы Катя с Петром слышали:
– Принеси, Ванюша, топор «летнего сезона» с топорищем для окантовки, а то с опалубным девушке неспособно.
– Разве бывают «сезонные топоры»? – удивленно спросила Катя.
– Бывают, – подступив поближе, сказал Данилов и посмотрел на Катю спокойными черными глазами. – Вот и Ванюшка идет. Уж он-то знает цену «сезонного топора». Помню, поставили мы его на протеску бревен. Усердно Ванюшка взялся за дело, а оно не выходит, потому что тешет, бывало, склонив голову набок и высунув язык до уха. Вот и глаз шел на косой прицел, в работе – сплошной брак. Подсказал я ему: «Держи голову прямо, чтобы бревно видеть напрямик сверху!» Послушался он, дело пошло. А тут другая беда: кровавые мозоли обозначились на ладонях. Это уж не дело. Опять пришлось ему науку нашу рассказывать: летом плотник работает без рукавиц, нужно пользоваться круглым топорищем. Он не набивает ладоней. Зимою круглое топорище из рукавиц выскальзывает, выгоднее пользовать плоское. Насчет длины топорища, тоже есть наука: соображать надо в зависимости от назначения. На опалубке – 48 сантиметров, на протесе – до 53 сантиметров, колун если, то топорище можно и до 80 сантиметров, чтобы размах был. Правильно я говорю, Ванюшка?
– Еще бы, – заулыбался Ковалев. – Благодаря вашему «сезонному топору», Николай Иванович, я на треть повысил производительность труда. И вот ей советую, - посмотрел он на Катю. – Не пожалеет.
Катя покосилась на улыбнувшегося ей Петра, потом смело взяла топор из рук Ковалева и сказала Данилову:
– Разрешите, Николай Иванович, поработать «сезонным»?
– Действуйте. Вот только сегодня суббота, день короткий, – сказал Данилов и подмигнул Кате на Петра: – Хватит ли ему времени сегодня закончить курс обучения. Завтра ведь день нерабочий, а послезавтра он, глядишь, совсем уйдет к экскаваторщикам.
Катя смутилась и ничего не ответила. Она отошла и начала протесывать первое за свою жизнь бревно на крупной стройке. Тесала и думала: «Неужели все они догадываются, что Петр нравится мне? Неужели Петр заговорит о любви после нашего уговора молчать об этом? А все же, признаться самой себе, растревожилось мое сердце, и эта суббота, видимо, определит мою личную судьбу».
………………………………………………………………………………….
Вечером Петр с Катей, не ожидая поезда, пошли пешком вдоль линии. Они шли, взявшись за руки, и молчали. А впереди сияли субботние огни Губкина, позади разгоралась электрическая заря над Лебедями. И казалось им, что все эти огни и зори зажгла суббота для них.

3. ПЕРВЫЙ КОВШ
Озабоченный судьбой Петра, Данилов ошибся лишь в сроке: не через день, а через месяц Громаков Петр перевелся из плотницкой бригады на должность помощника экскаваторщика. Следом и Катя, в любви которой к Петру теперь уж никто не сомневался, перешла в тачковщицы.
К этому времени работы в карьере развернулись во всю ширь и глубь. С каждым часом укорачивалось расстояние до руды, но и возрастали трудности.
В ноябре начались дожди, потом заморозки. Людей насквозь низало ледяным ветром. А тут еще прорвалась огромная масса подземных вод, карьер превратился в большое глубокое озеро. Пришлось бросить сюда людей и машины на круглосуточные работы, чтобы с помощью земснарядов отделить перемычкой северную часть карьера от южной и потом выкачать воду по частям.
– А-а-а, старая знакомая! – воскликнул Пузырев, встретив Катю во время штурмовой ночной работы в карьере. Замерзшая и покрытая ледяным настом фуфайка на ней пузырилась, подол юбки гремел. – Передохнем, что ли? У меня тоже ноет спина. Да и утром придется вам и мне становиться еще и на свою законную смену.
– Разве мы сейчас на беззаконной? – звякнув лопатой о гранитную щебенку, возразила Катя и осуждающе посмотрела Пузыреву в лицо, освещенное прыгающим светом фонарей, раскачиваемых свистящим ветром. – Наша комсомольская организация постановила сутки, а если придется и двое, работать без смены, чтобы справиться с водой и поскорее добраться до руды.
– Да я не о том, меня вы неправильно поняли, – заворчал Пузырев, а в мыслях совсем другое: «Вот же чертова девка, что и пожалеть не дается! Хорошо, что не успел предложить ей сто граммов для разогрева. Пришлось бы мне, наверное, тогда сушиться и греться в сатирическом уголке «Пожалуйста на гора!» газеты «За руды КМА». Она туда пишет». – Пусть наш разговор останется между нами.
Но Катя уже не слушала, ринувшись вместе с подругами к месту, где снова взбунтовалась вода.
На рассвете завершили перемычку. Усталая, Катя сидела на камне и вслушивалась в гул насосов, откачивающих воду. Она думала о себе и о товарищах, мечтала об учебе в горном институте, куда решила поступить и учиться заочно, думала о Петре. Да и осталась она отдыхать на камне, чтобы дождаться Петра. Он должен был приехать.
Катя задремала, уронив голову на колени. И ей приснилось все, что происходило в вагоне в то утро, когда она ехала по комсомольской путевке в Лебеди, впервые встретилась с Петром. Но только вагон почему-то вдруг затрясся и оглушительно загремел, пробудив ее.
Первое, что бросилось в глаза, мерцало грязью и водой дно карьера. «Еще не успели осушить, – определила Катя. – Значит, я не долго проспала».
– Придут ли сюда экскаваторы? – сама себя спросила вслух, но тут же до ее сознания дошло, что дрожат стены карьера и нарастает рев моторов, лязг и шум именно потому, что в карьер опускаются машины. Она вскочила и, размяв еще нывшую от усталости спину, побежала навстречу гулу.
Вот прошли мимо нее два «ИШ-40», прогромыхали машины марок «ЭГК» с номерами 4, 16, 18. Потом послышался рокот и скрежет еще одной машины.
Катя замерла в ожидании. «В машине должен быть Петя с товарищем! – сердце Кати стучало, дыхание сделалось частым и  порывистым. – А вдруг его там нет? Но ведь это машина шестая, последняя машина смены…»
– Катя, Ка-а-атенька! – услышала она голос Петра. И сам он, выпрыгнув из кабины, мчался впереди экскаватора, будто убегал от него под защиту любимой. – Ка-а-атя, Ка-а-атенька-а!
И Катя побежала к нему навстречу.
С разбега обнялись. И она почувствовала сначала жаркое дыхание Петра, горячим ветром прошедшееся по ее щеке, потом замерла в поцелуе. Это был ее первый поцелуй, которого она хотела и страшилась, а теперь приняла как нечто более веское и глубокое, чем простое словесное признание в любви.
Охваченная счастьем, как потоками солнечного света, она все же выскользнула из объятий Петра и побежала в гору, к переезду. Ей хотелось бы пребывать в объятиях Петра бесконечно долго. Но она не способна была терять голову и не забывала о своей предстоящей смене и об обязанностях Петра. Да и чисто девичье ощущение жизни оберегало Катю от излишеств, сохраняло ее в глазах людей целомудренной и обаятельной, желанной для всех.
Остановившись на мгновение у самого поворота дороги, она крикнула продолжавшему стоять и смотреть ей вслед Петру:
– Гордись, Петя, что тебя посадили на девятку помощником Павла Анисимовича Павлова! Жду от вас обеих героических дел!
Голос отозвался в карьере короткими перекатами эхо и замер. Но в сердце Петра он продолжал греметь со все нарастающей силой, будто звук боевой трубы. И все последующие дни и недели Петр чувствовал себя на работе неутомимым и каким-то восторженным. Таким восторженным встретил он декабрь с его снегами и морозами, с его новыми заботами и трудностями, одолевать которые приходилось горнякам.
Запорошенный снегом карьер походил теперь на огромный амфитеатр с круговыми гигантскими скамьями-террасами. Шесть его уступов, разрезанные змеевидной дорогой, настороженно глядели из-под снежных лохматых шапок на людей и на грузовики с серыми и рыжими бородами сосулек на бортах. Чудилось, что в шуме осыпей звучали слова меловых и гранитных пластов: «Не дадим человеку руду! Не дадим, потому что мы охраняли ее своей богатырской грудью миллиарды лет! Не дадим!»
И вот наступил тревожный рассвет 17 декабря 1959 года. В отсвете зари бледнели пузатые облака, медленно розовели нижние кромки. Морозило. Затих ветер. Но на дне карьера, нарушая тишину, уже погромыхивал экскаватор номер девять.
Павлов переживал ни с чем несравнимое волнение. Обняв Петра за плечи, в третий раз рассказывал ему:
– Понимаешь, друг, что произошло? Меня, беспартийного рабочего, вызвал секретарь и сказал: «Партия доверяет тебе и твоему товарищу, всему экипажу, взять сегодня первый ковш руды». Да, интересно в жизни складывается. Помнишь, 13 января 1958 года карельский комсомолец Старчак взял первый ковш грунта. Это произошло на этом самом месте, где стоит наш экскаватор, только шестьюдесятью метрами выше. И вот нам выпала честь… Рассветает. – Эти слова он произнес с каким-то священным трепетом, будто в рассвете 17 декабря таилось или Павлов почувствовал начало нового этапа в жизни Лебедей. – Начнем, пожалуй?
– Да, – сказал Петр и немного отодвинулся, чтобы не мешать Павлову. – Смелее, Анисимович. Победителей, говорят, не судят.
Павлов ничего не ответил, лишь покосился на Петра и подумал: «Катя от нас обеих ждет героических дел. Она будет судить, если оплошаем. Не должны, не можем оплошать!»
Петр тоже думал о Кате и осторожно наблюдал за товарищем. Он видел, как Павлов плотно сжал свои крупные губы, на его широком подбородке взрябилась от напряжения кожа, глаза стали твердыми и как бы отсвечивали красным накалом, отражая разгоравшуюся утреннюю зорю. Потом рука его нажала рукоять электрического управления, и машина пришла в движение.
Звеня и рыкая, экскаватор размахнулся рукой-стрелою. Гулко ухнул стотонный нагрузочный удар ковша. Его стальные челюсти пронзили оставшийся слой глины, со скрежетом грызанули что-то жесткое, неподатливое. Радужные искры порхнули широким каскадом, будто прорвался наружу горевший под землею костер.
– Сейчас шесть часов сорок минут утра! – воскликнул Петр.
– Да, и на моих часах также, – хрипло ответил Павлов, присматриваясь к месту удара ковша. Заметив там два красноватых пятна и медленно наплывавшую на них грязную жижу, крупнокостный носатый Павлов, которого среди горняков привыкли считать увалистым и неподвижным, поддал свою шапку на рыжеволосый затылок и с такой стремительностью рванулся из кабины, что телогрейка с треском распоролась на боковом шву. – Ты, Петр, запиши, что видишь.
Петр видел, как Павлов жадно пробовал ладонями шершавую красно-бурую глыбу, выгрызенную экскаватором из рудного тела. Потом он рванулся от глыбы и взобрался по лесенке на крышу машины, закричал в рупор сложенных у рта ладоней обеих рук:
– Руда-а-а-а! Руда-а-а-а!
Петр подхватил этот крик. Два голоса слились в один торжествующий трубный звук вести о победе человека над природой.
– Руда-а-а-а! – грохотало эхо.
– Руда-а-а-а! – отозвались со всех сторон горняцкие голоса. Люди, долго ждавшие и боровшиеся за руду, бежали к экскаватору. Перегоняя других и рискуя сорваться в яму, примчалась Катя. Она успела расцеловать экскаваторщиков, пока подбежали многие горняки и начали качать победителей на руках.
Экскаватор, залитый огнями электрических ламп и розово-голубым сиянием утра, походил в эти минуты на боевой корабль, только что вернувшийся из опасного и важного боевого задания.
– Вот, Катенька, вот перед глазами у нас герои нашего времени, наши славные современники, – тряся ее руки, восторгался мастер смены Ларин, плотный широкоплечий горняк со смеющимися серыми глазами. – Таких есть за что любить и уважать.
Сладкая боль заиграла в сердце Кати. Она ласково высвободила свои пальцы из могучих горстей пожилого мастера, побежала по лесенке на экскаватор и, расцеловав героев на виду у всех, начала речь:
– Товарищи, взят у недр первый ковш руды! Но этого мало. Развернем же наше генеральное наступление и подготовим в несколько дней площадку для промышленного взрыва!
Катю знали многие, но аплодировали ей все. И никто не захотел уйти домой после стихийно проведенного митинга: на работе оказались обе смены – и ночная и утренняя, так что проглянувшее через проредь облаков красное ото сна и мороза солнце застало карьер в трудовом кипении.
Через несколько дней площадка разрослась до пятнадцати тысяч квадратных метров. По всей ее шири гремели машины, звучали горняцкие голоса, стучали четырехколесные буровые станки, в том числе и голубовато-зеленые «толкушки» Старооскольского механического завода.
Караванами слонов непрерывно карабкались по крутой змеистой дороге неуклюжие самосвалы, отвозя грунт на различные отвалы – «Лебедок», «Зимний», «Ближний зимний», «Дальний зимний».
А дорога трудная, будто природа озлилась на людей за их дерзость и обрушилась на них всеми своими ударами: карьер снова заливало, так что экскаватор работал по колено в воде, шумно плескавшей рубиновыми волнами. Самосвалы по дну карьера не катились, а как бы подплывали под экскаваторный ковш. Вода плескалась на уровне их подножек, иногда красными языками лизала дверцы, прорывалась в кабины и глушила моторы тех машин, у которых выхлопные трубы еще не были выведены в полости верхней части бортов.
Водители отчаянно матерились, но все же ухитрялись и в воде снова заводить машины, работать, отвозить грунт, расчищая площадку для промышленного взрыва.
Десятитонный самосвал с гаражным номером 216 тяжко стонал, скрипела его перегруженная тележка.
«Лишнего шибанул Громаков, – подумал Кирсанов Павлик, натружено вращая уставшими руками баранку руля и лавируя машиной по узкому кривому коридору сгрудившихся самосвалов. Худое продолговатое лицо его с обрезавшимися от недосыпания серыми глазами и черными подкрашенными усиками выглядело свирепым. Но как только увидел Павлик своего товарища, смуглолицего весельчака Александра Аристова, заулыбался ему, отчего и у самого на сердце стало веселее, мысли наполнились доброжелательством: – Аристов награжден за труд. Чего же это мне пришло в голову ворчать? Никакого разговора о перегрузке не может быть, если дело требует. Все равно вывезу, не пожалуюсь…»
Постепенно успокаиваясь, Кирсанов вывел машину из воды и поднялся по осклизлой дороге на третий ярус. «Теперь, можно считать, выехал, – порадовался от души и уже достал папиросу, чтобы закурить. Но сквозь лобовое стекло кабины увидел, что расстояние между ним и шедшей впереди – машиной № 202 стало внезапно сокращаться. Опасение иглой кольнуло сердце: – Не заснул ли за рулем старина Непоседов? Это же катастрофа!»
Переключив скорость на еще меньшую, Павлик зажег задний сигнал и, высунувшись из кабины, закричал сердито:
– Василь Митрич, тормози! В обрыв катишься, тормози!
– Мотор заглох и тормоза отказали! – отчаянно завопил Непоседов и уже открыл дверцу кабины скользнувшего к обрыву самосвала, чтобы выпрыгнуть из него. – Не погибать же мне вместе с машиной.
– Не смей, сукин сын, не смей! – яростно и повелительно закричал Павлик. – Рули, я сейчас дам страховку своей машиной.
Не раздумывая о последствиях и забыв о собственной опасности, Павлик решительно включил ножной и ручной тормоза. Его подбросило так, что зашиб голову о потолок кабины, но он стиснул зубы, не отказался от своего решения.
Заскрежетав и зарывшись в грунт колесами под давлением внезапно изменившихся скорости и направления, самосвал Кирсанова загородил дорогу. Гибнувшая машина гулко ткнулась задком в борт самосвала и остановилась.
– Пашка, спасибо! – подбежал Непоседов. Лицо его помертвело, градом катился холодный пот пережитого страха. – Благодарю, сынок, за спасение!
– Не за что благодарить, – возразил Павлик, выпрыгнув из кабины. – На моем месте каждый лебединский шофер сделает то же. Да не дрожите вы, Василь Дмитрич. Видите, обоз остановился, ребята ругаются. Давайте посмотрим, что с вашей машиной?
–Небрежный уход, только и всего, – упрекнул Непоседова, проверив тормоза и зажигание. – Поленились проверить, чуть не сыграли в «ящик» вместе с машиной. Ну ладно, давайте прокачаем воздух из системы питания… Сейчас, ребята, сейчас поедем, – закричал шумевшим в колонне шоферам. – Честное слово, одну минутку.
Удивленный, что Павлик так быстро «образумил» его машину, Непоседов включил скорость. И только теперь, когда вздрагивающая от перегрузки и неровностей дороги машина с гулом поднималась к переезду, вдруг озлился:
– Я те, черту рогатому, задам перцу! – ударил кулаком по кабине самосвала. – Напозорил меня перед Пашкой, перед всеми. Попрошу вот Громакова грузить тонну лишнего. И повезешь, черт рогатый, повезешь. Заставлю! Сам не пожалуюсь, тебе не позволю.
Да и никто не жаловался, ожидая часа победы.
В ночь под двадцать шестое декабря Лебеди погрузились в необычную тишину. А после полуночи засветились по дорогам перекатные огни фар легковых и грузовых машин, на которых прибывали к карьеру колхозники и партийные работники, представители сотен промышленных предприятий-поставщиков оборудования Лебедям, корреспонденты и фоторепортеры.
По берегам карьера суетились кинооператоры, выбирая позиции. Они знали, что в тридцати скважинах заложена взрывчатка, так что предстояло заснять интересное. Но служба безопасности уже оцепила опасную зону замысловатым пунктиром красных флажков, трепыхавшихся на ветру и в лучах электрического света. Охранники держали себя неуступчиво, теснили подальше от линии оцепления всех любителей «запечатлеть историю».
На фоне белых меловых уступов чернели силуэты выведенных сюда со дна карьера экскаваторов, рядом с которыми приютились буровые станки и трактора. Здесь безопасно от взрывной волны, от града камней при взрыве. Далее, у горбатой насыпи, похожей на гигантского окаменелого верблюда, остановился в настороженном ожидании шагающий экскаватор с отмахнутой в сторону семидесятиметровой стрелой-рукой со сжатым в кулак ковшом.
Внизу, прижавшись у забойных стенок и приготовившись испробовать крепость своих боков и головных щитов, стояли 9-й и 18-й экскаваторы. Им предстояло броситься в атаку на руду, как только прогремят взрывы.
Утром приехал секретарь Белгородского Обкома партии.
Катя с Петром пробились сквозь живое плотное кольцо людей и оказались почти рядом с секретарем. Раскрасневшись от мороза, секретарь щурил серые глаза под яркими лучами прожекторов и рассказывал слушателям о великом будущем рудника, о том, что он будет давать руды почти столько же, сколько в предреволюционные годы давала вся Россия.
Вдруг Катя услышала за своей спиной перебранку Непоседова с Кандауровым, толкнула локтем Петра:
– Послушаем, о чем они?
– Не-е-ет, Лексей Осифович, и не говори! – с хрипотцой продолжал Непоседов. – Я же знаю, что партия порекомендовала тебя на первый ковш руды, но ты не очень, видать, веришь в успех, хотя и любишь газетную о тебе шумиху. Пусть вот скажет свое слово Саша Аристов.
– Зачем сейчас мое слово? – возразил Аристов, сверкнув черными глазами. – Я к вам и вообще к старшим тянусь потому, что остался сиротой с малых лет, отца в каждом старшем хочу почувствовать. Но у вас другой разговор. О себе если сказать, то, признаюсь, не люблю газетной и радиошумихи. Честное слово, я начинаю работать хуже, если меня хвалят. Даже вот значок ударника храню дома, никаких по нему льгот не требую, а они положены.
– Я не об этом, – прервал его Непоседов. – Говорю же, что Кандауров не верит в успех.
– Мои мысли ты знать не можешь! – осердился Кандауров и поддал назад свою черно-бурую ушанку из телячьего меха. На правой его щеке дернулись мускулы. – Так чего же болтаешь?
– Зачем мне твои мысли, если я глазами вижу, – настаивал Непоседов: – Вчера ты ездил на «МАЗе-25», сегодня подогнал «ЯАЗ-222», десятитонный вместо «четвертака»…
– Ты вот о чем, – усмехнулся Кандауров и резко повернулся лицом к Аристову, так что защитного цвета военная фуфайка вспузырилась на его узкой сутуловатой спине. – Скажи, Александр, ведь дешевле будет опробовать на первом ковше меньшую машину?
– Пожалуй, – не совсем уверенно сказал Аристов. Помолчав, добавил: – Но сам я рискнул бы на полную мощность.
– И я бы рискнул на полную мощность, – неожиданно вмешался Громаков. – Уж если гроб, то с музыкой.
– Расхрабрился! – пошутила Катя. – И обо мне не подумал.
Кандауров не понял шутки, вцепился в нее для оправдания своей осторожности.
– Мне осторожность очень даже нужна, чтобы машину сохранить и свою жизнь поберечь. Сами знаете, жена работает на обогатительной фабрике машинистом транспортера, старший Валерий кончает десятилетку, младший Володька учится в пятом. Понимаете? Осторожность – не позор, а наша обязанность. Ты, Петр, тоже не имеешь права безмятежничать, как раньше. Теперь и у тебя есть любимая девушка.
– Не будем об этом, – вежливо, но настойчиво перебила Катя. – Петру нужно сегодня быть вместе с Павловым у взрыва. И он туда сейчас пойдет, я его сама провожу. Пусть хранит его моя любовь и его смелость.
– Вот так живут орлы! – сказал Непоседов и подмигнул Аристову на Кандаурова. – А этот все осторожничает.
Кандауров не ответил, провожая Катю с Громаковым взором, полным восхищения и трогательной заботы. Так и слышались в этом взоре слова: «А все же, Петр и Катя, относитесь к своей жизни осторожнее, она не только ваша…»
Петр скрылся за поворотом дороги, а Катя снова подошла к слушавшей секретаря Обкома толпе. Выбрав место повыше, она все глядела и глядела на карьер. И слова секретаря проникали в ее сознание как бы издалека. «Да-да, конечно, – механически она их повторяла, думая о Петре. – Конечно, сегодня в истории Лебедей важная дата: первый промышленный взрыв в карьере. Будет взят первый промышленный ковш руды для Липецкого металлургического завода…»
Катя вздрогнула от прикосновения чьей-то руки к ее плечу и повернула голову. Перед нею стоял Александр Аристов.
– Начинается, Катюша, самое главное в карьере, – тихо сказал он, глядя ей в глаза своими сочувственными черными глазами. – Этот день и этот акт нужно запомнить. Вот-вот, смотри.
Они оба повернулись снова лицом к карьеру. И тут Катя увидела быстро мчавшийся оттуда юркий «газик», а также увидела шустро бежавшие по дну карьера синие дымки. «Это старший подрывник Самсонов зажег бикфордовы шнуры, – подумала она. – Значит, скоро будет взрыв».
– Да, начинается главное, – ответила Аристову, а сама начала нетерпеливо искать глазами экскаватор 9-й, будто можно было в эту минуту увидеть рядом с ним Павлова или Громакова. – Сейчас произойдет.
Заглушая гул толпы и речь секретаря Обкома, пронзительно завыла сирена. Потом, будто вырос из воя сирены, трижды прогремел предупредительный взрыв. Катя видела черно-сиреневый дым, плывший в карьере, сомневалась теперь, что состоится промышленный взрыв, потому что придавила землю вдруг какая-то глыбистая тишина, ощущаемая каждой клеткой организма. Катя даже оглянулась на Аристова, потом снова перевела взор на карьер. И она почувствовала, что под ногами качнулась земля. Сейчас же увидела быстро набухавшую середину карьерной площадки. Опухоль эта, будто гигантская шишка, вдруг прорвалась на самой макушке. Из жерла образовавшегося кратера брызнуло в небо могучим столбовым фонтаном огня, дыма, камней. Гром потряс окрестность, тугой волной ударило и заслонило уши.
– Одиннадцать, ровно одиннадцать! – воскликнула Катя, запомнив взрыв и ход стрелки часов в это мгновение. – Одиннадцать часов дня 26 декабря.
Холодным желтым глазом выглянуло из-за облаков солнце. В его жестких лучах вихрился, играл синими и красными отливами взброшенный к серым облакам столб рудных камней и  пыли, пропитанной дымом. Потом начали с грохотом и шумом глыбы обваливаться на землю. Красной хмарой, будто кровавым туманом, затянуло карьер. Пыль густо оседала на белую снеговую скатерть, на стальные бока 9-го и 18-го экскаваторов, выдержавших удар по соседству с ними.
Катя захлопала им в ладоши. А едва сирена просигналила отбой, бросилась вместе со всеми вниз. Ее сердце рвалось к руде и к Петру, который был там, в центре событий.
Обрушивая заснеженные берега и не считаясь с крутостями ярусов, сотни людей, будто полноводная река, хлынули напрямик.
Гремела музыка. Там и сям полыхали и струились на ветру алые полотнища с лозунгами: «Получай, страна, Лебединскую руду!», «Дадим сверх плана 200 тысяч тонн руды!», Да здравствует Лебединская комсомольская стройка!»
– Сколько же ее тут выбросило взрывом? – суетясь возле пожилого инженера Марголиса, автора проекта осушения рудника и защиты его от плывунов и грунтовых вод, спрашивала девушка, – Прямо-таки невероятно!
– Все вероятно, дорогая, – сказал Марголис и продолжил свой рассказ китайскому инженеру Ван Зи-сяну о своем двадцатилетнем труде и ожидании результатов. Показал на лучевые нагромождения железных осколков вокруг зияющей воронки, у самого задрожали на ресницах слезы радости. – Все вероятно, теперь исполнилось. Одним взрывом выброшено не менее десяти тысяч тонн руды. Возьму себе кусочек на память. – Марголис завернул кусок руды в носовой платок и осторожно положил в портфель. Сейчас же, будто по команде, к руде бросились все люди. Хватали краснобурые осколки, рассматривали, показывали друг другу, прятали в карманы. Это же история, память на вечные времена.
– Товарищи горняки! – говорил секретарь Белгородского Обкома партии, сняв шапку и подставив седеющую голову злому декабрьскому ветру. Он высоко поднял зажатый в руке кусок руды. – Товарищи горняки! Партия благодарит вас за свершение исторического дела. Ведь чугун и сталь, могущество нашей социалистической отчизны, ее путь в коммунизм – все воплотилось в вашем труде и вот в этом рудном камне, который взят вами из недр земли под руководством Коммунистической партии. Слава гордому лебединскому отряду горняков-рудокопов, решающих своим трудом задачи коммунистического строительства. На первый ковш, товарищи!
…………………………………………………………………………………
К экскаватору было трудно пробиться сквозь тесноту. Но Катя была уже там. Вместе с Петром и с Павловым осматривала она людское море со всплесками красных флагов, с ее шумом и торжеством. Когда же послышалась команда «На первый ковш!», Катя еще раз поцеловала Петра и сказала:
– Грузите побыстрее, а я пойду учитывать, сколько возов сегодня свезут самосвалы в бункер.
Самосвал Кандаурова, покрикивая сиреной, медленно подвигался через толпу к экскаватору. И вдруг перед ним стало просторно, люди бросились в стороны, начали карабкаться на кручи, на камни, на утесы.
– Во-о-ода-а-а! – пронеслось над карьером тревожное слово. – Во-ода-а-а! Снова прорвалась!
Павлов увидел воду. Она отливалась рубином, потому что в ней растворилось окисленное железо. По занесенному снегом низовью быстро бежали бурые полосы. Над всем, чего коснулось вода, закурились седоватые струйки пара.
– Неужели сорвет нам работу? – спросил Павлов.
– Не может быть, возразил Петр. – Сейчас включат всю гидросистему, откачают.
А вода все прибывала и пенилась, зловеще мерцая, будто волшебная кровь земли, израненной взрывами и стальными зубьями экскаваторных ковшей.
Кандауров хотя и с тревогой в сердце подогнал самосвал под ковш. В кузов грохнула руда. Показалось даже, что этот тяжкий удар и вес чуть не поставил машину на дыбы. Пришлось Кандаурову даже податься корпусом вперед и надавить грудью на баранку. Потом еще грохнуло. «Это уже лишнее, – подумал Кандауров и включил скорость. – Довезу ли?»
Насосы не успевали откачивать воду.
– Осторожнее, Алексей Иосифович! – заботливо кричали горняки, взобравшись от волн на островки и утесы. – Держитесь по плитам, чтобы не забуксовало и не утопило.
«Но где теперь эти плиты? – мысленно сам себя спрашивал Кандауров. Он видел, что все залито красной водой, затуманено вставшими над ней седыми космами испарений. – Где же плиты?»
Чувство неизъяснимого неудобства распирало его сердце и не оставляло места для чего-либо другого, кроме решимости подавить это чувство, вывести машину на дорогу.
«Плиты, кажется, были проложены к Южному выезду? – вспомнилось Кандаурову. И он, ориентируясь по памяти, повел машину. В мыслях стучали слова: – Проеду, вывезу. Должен проехать. У меня сегодня важный день – в кузове машины везу ценный груз – первый ковш лебединской руды».

4. ПРИНИМАЙ, ЛИПЕЦК!
Ориентируясь по белесому следу пены, в кильватере самосвала Кандаурова двигались с рудой машины Непоседова, Аристова, Кирсанова.
Вот и берег, который лизали красные волны, пропитывая насквозь снежную марлю зимней бинтовки обрывов, выступов, камней и круч. Расползались по снегу и подбирались к колесам ржавые пятна, преследуя машины до выхода на сорокаградусный подъем только что сданной в эксплуатацию серой полосы бетонной дороги.
Самосвалы громко и торжественно ревели моторами, слегка покачиваясь. В высоких кузовах машин с бортовыми выхлопными трубами, чтобы вода не глушила моторы, тяжело лежали толстые рудные глыбы, похожие на испачканных охрой бурых медведей.
В фиолетовом тумане отработанных газов колонна самосвалов походила на караван кораблей, идущих через узкий канал с высокими крутыми берегами в зарослях невиданно-могучих чернобыльников. Семена этих растений, выросших за одно лето до высоты в три-четыре метра, веками лежали в земле, пока были выброшены во время вскрышных работ. Теперь эти чернобыльники удивляли местных ботаников своим неизвестным видом.
Белые шапки снега висели на разлапчатых зарослях, будто природа подчеркивала этим свое упрямство сохранить на века дикость и убить в человеке дерзание к творчеству и преобразованию.
«Не выйдет, голубушка-природа, – усмехнулся Кирсанов, посматривая через окно кабины на плывущие мимо него дикие заросли на кручах. Ему вспомнилось имевшее с ним место происшествие вот на этом самом подъеме прошлым летом. Поставив машину на тормоза и выпрыгнув из кабины, чтобы помочь попавшему в беду товарищу (занесло самосвал на обочину, колесо повисло над обрывом), он услышал чей-то крик, что его собственная машина сползает задом на край яруса. Догнал. А лесенка в кабину высоко поднята – нижняя ступенька на уровне человеческого роста. Ухватился рукой за прохладный металл поручня, самого отбросило назад, прижало ногу между крылом и колесом. Не выбраться. Тогда прижался головкой сапога к узорчатой резине ската, выпрямил для удобства ступню. Сапог сдернуло с ноги, сам после этого подтянулся в кабину, нажал на тормоза и остановил самосвал в полуметре от обрыва. – Слышишь, природа-матушка. Мы к разным коварствам и случаям привычны, одолеем и тебя!»
Поддав газу, Павлик на восьмой минуте езды миновал железнодорожный переезд на перевале. Отсюда до бункера оставалось всего тысяча триста метров.
Самосвал пошел быстрее по ровной местности. Справа промелькнула хмурая развалина церкви, слева – белое здание электровозного депо и строящийся серый корпус цементного завода с аккуратной высокой трубой. Стремительно приближалось здание дробильно-сортировочной станции с огромными воротами подъезда к бункеру. На косяке алело полотнище с метровыми буквами: «Добро пожаловать!»
Все знали, что Кандаурову выпала честь первым опрокинуть в бункер руду из своего самосвала. И машина его была головной, так что ничто, казалось, не помешает ему выполнить поручение.
Но тут случилось непредвиденное: молодой фоторепортер в кожаной тужурке с пышным желтоватым воротником попятился перед машиной и, наткнувшись на кучу песка, внезапно полетел вверх ногами.
 Худощавое лицо Кандаурова расплылось в улыбке, в синих глазах брызнули искорки смеха. А тут появился второй фотограф в зеленом кителе с медными армейскими пуговицами и в голубых саржевых галифе. Он бежал с высунутым от усердия языком. Ветер сорвал с него шапку, трепал длинные седые волосы. Ноздри его длинного носа норовисто раздувались, бледносиние глаза чуть не вылезли от натуги из орбит. 
«Пожалею его, заодно сниму флаги с бортов, – решил Кандауров и повернул машину на обочину. – Не пропадет же дело за несколько секунд…»
Седой фотограф Белгородского областного издательства в неописуемом восторге защелкал аппаратом. Непоседов же мгновенно уловил ситуацию, двинул машину к бункеру.
– Куда же ты, старик, не по рангу?! – раздались окрики. Но Кандауров оказался на высоте положенного в таком случае такта.
– Пусть касторенец едет, – сказал он, подавляя досаду. – Старику надо спешить, а мы – помоложе его, успеем еще не раз занять первое место.
– А все же Непоседов мастак, - засмеялся Аристов. – Ловко он подкараулил первенство. Ну, Алексей Иосифович, давайте и вы.
Осторожно подведя машину задом к страховому упору, Кандауров включил рычаги подъема. В кабине начало светлеть, потому что через тыльное смотровое стекло, не загораживаемое теперь поднявшимся кузовом, хлынули солнечные лучи. И Кандауров заулыбался не по случаю комичных стараний фотографов снять его для газетного портрета и не по случаю ловкости Непоседова, которого все равно никто не сфотографировал как непланового выскочку. Он заулыбался от охватившей его радости, что заслужил право подписать обращение к рабочим Липецкого металлургического завода с кличем: «Руду нашу принимай, Липецк!»
«Я счастлив, но мне чего-то не достает, – прислушиваясь к грохоту падавшей из самосвала в бункер руды, подумал Кандауров. Он вспомнил свою встречу со Старооскольским Мадамовым и брезгливо сморщил нос. – Тот болтун посмеивался и говорил, что ему нужно вступить в партию по расчету ежегодно получать путевки в санаторий, пробиться на высокий пост и найти шикарную жену-дурочку. Тьфу, авантюрист! Да-да, я теперь знаю, чего мне не достает. Не готов еще в партию. Туда нельзя для счета и по расчету. В партии нужны самоотверженные бойцы. И как только я почувствую себя достойным, подам заявление. Мне не нужна мадамовская авантюра…»
– Давай, давай, Алексей Иванович! – кричали шофера. – Отводи машину, другим надо разгрузиться.
Павлик Кирсанов не вытерпел, двинул машину в объезд, через широкие ворота и крытую галерею подвел ее к страховому упору бункера с противоположной стороны. Включив рычаги подъема, выпрыгнул из кабины и покричал бункерщику Климову, похожему на цыганенка:
– Направляй и другие самосвалы по моему пути!
– Ладно, ладно, – отозвался тот. – Полюбуйся лучше, как руда падает в бункер.
Павлик перевесился через металлическую перилу, и его глазам представилась чарующая картина: красно-бурая масса лилась из кузова широким каскадом. Некоторые глыбы ударялись о стальную обшивку бункера с такой силой, что высекались желтые и синие шипящие звезды, будто руда загоралась изнутри и плавилась.
– Павлик, не задерживай! – кричали между тем шофера, машины которых направил сюда Климов.
– Готово, ребята, готово! – успокаивал их Павлик, досматривая картину. Громыхая и шевелясь, краснобурые глыбы всползали на ленту главного питателя, одна за другой скрывались в широком черном зеве подземной галереи. – Готово, ребята, готово!
На этот раз Павлик преодолел очарование. Нырнув в кабину, он проворно вывел машину на дорогу и помчался в новый рейс. В пути его одолевали воспоминания, различные мысли: «Давно ли было здесь захолустное село, стояла тишина, нарушаемая лишь криком гусей и кур. И вот теперь работает на руде семьсот машин, тысячи людей. И все мы гордимся, что были пионерами этой большой комсомольской стройки коммунизма. Об этом будем рассказывать нашим детям и внукам, об этом писатели должны написать книги».
Работа кипела. Возбужденные люди не заметили, как подкрался вечер. В сумерках дорога казалась размытой, здания корпусов теряли свои очертания. Там и сям начинали светиться окна, красной звездой мигал сигнальный фонарь на копре. И вот  сирена возвестила конец рабочей смены.
– Ка-а-атя-а! Ка-а-атенька-а! – шумели столпившиеся возле тачковщицы шофера. – Сколько возов на моем счету?
И хотя каждый сам знал о своей работе, интересно и приятно было услышать об этом из уст всем полюбившейся девушки. Она стояла на виду с широким блокнотом и карандашом, привязанным ниточкой к уголку блокнота, чтобы не потерять. Коричневая фуфайка распахнута на высокой груди. Свет фонаря густо озарял ее румяные с ямочками щеки, мерцал искорками в черных ласковых глазах с лохматыми заиндевевшими ресницами. Поглядывая на шоферов, бойко выкрикивала:
– Кандауров двенадцать, Климов – девять, Кирсанов – одиннадцать, Будяк – девять.
Этот пулеметный темп особенно нравился молодым парням. Они как бы ощущали в торопливой Катиной речи свое собственное устремление к быстроте и точности. Полюбили они Катю за ее ласковость и подвижность, за зоркий глаз, без чего тачковщица – не тачковщица.
Не разобрав одну фамилию, Катя на мгновение запнулась. И сейчас же Непоседов, сверкнув очами в лучах электрического света, ободряюще крикнул:
– Не робей, мы подождем!
– Не очень то вы, Василь Митрич, ждать привыкли, – отпарировала Катюша. – Видела ведь, как вы мимо Кандаурова прошмыгнули с первым ковшом.
– Так это ж другое дело, – засмеялся  Непоседов. – Ему нужен портрет, а мне обед.
Перепалка потонула в общем дружном смехе, потом Катя снова запулеметила:
– Федяинов – восемь, Артемов – десять, Попов – десять, Аристов – пятнадцать, Непоседов – двенадцать.
– Ага! – воскликнул Василь Митрич. – От Кандаурова я не отстал, Сашку Аристова почти догнал. – А сколько там всем гуртом вывезено нами руды из карьера сегодня?
– Две тысячи пятьсот тонн! – ответила Катя. – И это за неполный день.
– Урра-а! – загремело над Лебедями. Шоферы кричали, хлопали друг друга ладонями по спинам со всего размаха, так что шел треск и летела клубами пыль. – Урра-а-а! Встречай, Липецк, нашу руду!

5. ХОЗЯЕВА
В новогодний вечер, когда горняки справляли комсомольскую свадьбу Катюши с Петром, пришла телеграмма: «Липецкие металлурги благодарят горняков-лебединцев за чудесный новогодний подарок. Эшелон вашей руды отправлен на выплавку чугуна».
– Чего же нам еще?! – воскликнул Непоседов, приглашенный Катей на свадьбу в качестве одного из первых ее знакомых в Лебедях. – Раз Липецк благодарит, надо выпить по рюмочке, а? Я восторгаюсь!
– Чем, Василь Митрич? – повернул к нему Аристов свое красивое смуглое лицо. – Тем, что мы в гостях? Но, понимаете, Василь Митрич, Лебедям нужны больше не гости, а хозяева.
– Как же стать хозяевами, если теперь все государственное? – удивился Непоседов и поставил на стол недопитую рюмку. – Работаем по наряду, чего же еще?
– По наряду? – вмешался Кирсанов. – Вчера беседовал я с товарищем Полухиным, который работает на бункере и на мостовом кране при нем. Вот он и рассказал мне, как этот «наряд» оборачивается. В каждой смене обрывается лента верхнего питателя, так что фабрика ежесуточно простаивает пять-шесть часов.
– Правильно, – поддержал Аристов. – Но администрация объясняет простои, как гость вкус еды и хозяйские нужды. «Что, мол, поделаешь, если пусковой период, колебание температуры, неопытные рабочие…»
– Дело совсем в другом! – воскликнула Катя и повернулась к Петру. – Помнишь, когда мы с тобою впервые зашли в контору Оборнева и застали техников за калькой, Оборнев признавался, что галереи по чьей-то вине смещены относительно оси перегрузки. Но вот вопрос, одни ли галереи смещены? По-моему, все неполадки на нашем производстве проистекают от просчетов и упущений в конструкциях и вообще в системе производства. Отсюда и проектная мощность явно занижена.
– Ка-а-атя, зачем же так? – ласково прервал ее Петр, но она поморгала, будто хотела стряхнуть что-то со своих длинных ресниц, потом мягко отстранила мужа рукою:
– Не перебивай, Петя. Мне все видно, потому что я сижу на учете. Знаю, не будь задержек, наши шофера могут перевезти из карьера на фабрику не две тысячи пятьсот тонн руды, а в два или три раза больше. Какие же это «наряды», если их можно трижды перевыполнить?
– А что, дочка ведь правильно говорит, – толкнув локтем Никулина, сказал Непоседов, прожевывая сырник. – Ты вот бригадиром ремонтников работаешь. Скажи, всегда ваш ремонт полезен?
– Чаще бесполезен, потому что нужно всю систему заменить, а нас заставляют дырки штопать…
– А-а-а, вот и оно! – Непоседов крякнул, потер руки. – Но для понятливости хорошо бы на примере…
– Примеров сколько угодно, – Никулин допил вино и отодвинул стакан, не став кричать «горько!», хотя и такая мысль у него мелькала. – Вот, например, на главном питателе часты аварии. Я предложил заменить рамы поддерживающих роликов, а начальство заставило меня чинить старые, совсем негодные. Какой же прок от такого ремонта?
– По хозяйски, дорогой, рассуждаете, – одобрил секретарь парторганизации. Он промокнул платочком вспотевшую лысину. Достал из бокового кармана газетную вырезку. – Считал я неудобным говорить об этом на свадьбе, да уж теперь все равно начался спор. Так что разрешите?
– Просим, просим!
– Чтением вас не здорово утомлю. Всего несколько строк из газеты «Правда». Вот что напечатано: «Южные Коробки и Лебеди – два рудника, рожденные на Белгородской земле в первом году Семилетки, приоткрыли дверь к несметным сокровищам Курской магнитной аномалии». А вот у нас, оказывается, есть любители прикрыть двери. И очень хорошо, что дух хозяина охватывает ваши сердца и мысли. Дерзайте, творите, парторганизация поддержит вас всеми силами, чтобы сломить косность и отсталые взгляды, двинуть вперед производство, дать простор новаторству. На днях пришлось мне быть на третьем этаже корпуса среднего дробления и прочитать на железной двери воззвание, написанное мелом: «Товарищ помни, наш план – 2500 тонн руды за смену!» А тут подошел ко мне один товарищ и говорит: «Это не план, а только половина плана». Признаться, я тогда принял этот намек за шутку, а теперь вот меня полностью убедили на комсомольской свадьбе, что намек рабочего имеет вполне реальную основу. И я обращаюсь к присутствующим с просьбой не пожалеть сил для создания условий удвоения и утроения мощности нашего производства. Сами, конечно, понимаете, что удвоить переработку руды в два-три раза нельзя без увеличения ее добычи в два раза, без удвоенного подвоза руды из карьера в бункер, без удвоения гарантии против аварий. Понимаете, одно колесико цепляется за другое, тогда и приходит в движение вся цепь. Сдюжите?
– Сдюжим, сдюжим! – закричала молодежь. – Завтра же организуем соревнование.
– А мне, старику, можно с вами соревноваться? – спросил Непоседов и тут же снова налил себе вина в рюмку. – Если можно, так и тост за это поднимем…
– Да, конечно же, можно! – зашумело застолье. – Выпьем за успех хорошего дела.
Секретарь парторганизации поднял рюмку с вишневкой, тут же лукаво сморщил нос и покричал:
– Горько!
– Горько, горько! – подхватили другие, так что пришлось Кате и Петру много раз целоваться и обнимать друг друга. Оба разгорелись, как и утренняя заря. Она налила малиновым отсветом пушистое заиндевелое окно, заглянула в комнату, когда гости начали расходиться и дали друг другу слово, что будут относиться ко всему на производстве, как хозяева.
На этой же неделе на квартиру Громаковых нагрянул начальник Кушнарь, худощавый низкорослый мужчина лет сорока, но с облысевшей макушкой.
– На вашей свадьбе не пришлось побыть, потому что сильно занят, – начал он свой разговор с Катей, застав ее дома одну. – Но мне рассказали, будто свадьба превратилась в клуб критики и  подрыва авторитета администрации. Договорились с перепоя до того, что гости назвали себя хозяевами. Это правда?
– Что назвали себя хозяевами, так это верно, – сказала Катя. – Но насчет «перепоя», это вы придумали. Да, придумали. Никто из присутствующих не был пьян…
– Что, тайны от меня скрывать?
– А какая тайна? – не сдавалась Катя. – Некоторые из наших руководителей не находят средств для реконструкции механизмов на фабрике, зато содержат некоего Перца в своих личных писателях и оплачивают его по несуществующей должности электромеханика, чтобы он воспевал заслуги своих шефов… Вот это и есть гости, а не хозяева.
– Что вы сказали?! – закричал Кушнарь. – Да ведь Перец сочиняет роман о Лебедях, чтобы всех нас прославить…
– Всех не за что! – резко возразила Катя. – Зачем, например, воспевать кандидатов на вылет? Ведь Обком партии все равно скоро разберется и…
– Ну, знаете ли, ну! – Кушнарь начал бегать по комнате, сверкая лысиной и не находя слов, которыми бы можно было уязвить Катю. Потом он со злостью усмехнулся и сказал: – Конечно, наш Саша Перец не будет воспевать приезжающих искать женихов на руднике. У нас, имейте в виду, не ярмарка невест…
Катя бросила на Кушнаря гневный взгляд и молча начала одеваться.
– Значит, молодая хозяйка вытесняет гостя? – прохрипел Кушнарь. – Не ко двору пришелся, да?
– Мне нужно к Петру. Мы с ним в разных сменах сегодня, так что…
Кушнарь поднял брови, в глазах отразилось какое-то движение мысли.
– Знаете что? – прищурено посмотрел на Катю. – Я могу освободить вас дня на три. Ведь у вас медовый месяц…
– Спасибо! Во-первых, месяц нельзя вместить в три дня. Во-вторых, сейчас много дел, отпуск мне не положен.
– Сумеете ладить с начальством, все окажется положенным, – сказал он с усмешечкой, серые глаза его замаслились. – Ну, договоримся?
У Кати запылало лицо, зрачки стали острее игл. Наверное, сказала бы она начальнику много неприятных слов, но в дверь постучали.
– Войдите! – крикнула хозяйка. Недобро покосившись на усевшегося у стола Кушнаря. «Такому дай волю, не только устроит ярмарку невест, но и восстановит право феодальной первой ночи, – мелькнули мысли в мозгу. – Только времена не те… Да и я не та…»
В комнату вошли сразу двое – Никулин и машинист питания Шкверин.
– Беда, товарищ Кушнарь! – едва поздоровавшись, воскликнул Шкверин, тараща черные цыганские глаза. – В бункере опять «зависла» руда. Смерзлась и заклинила входное отверстие питателя. А получилось потому, что вы запретили подогрев и подсушку в кузовах…
– А у вас что? – не моргнув глазом и ничего не сказав Шкверину, повернулся Кушнарь к Никулину. – Опять с кляузами против руководства?
– Какие кляузы? – у Никулина задрожала нижняя губа, зрачки досадливо разгорелись. – Вы запретили ремонтникам заменить раму поддерживающих роликов на главном питателе и устранить произвольное смещение, вот и авария…
– Преувеличиваете?
– Не преувеличиваю. Фабрика остановилась не только по причине «зависания» руды, но и потому, что авария на главном питателе и на транспортере из-за неравномерной нагрузки. Я вам уже докладывал, а вы все же запретили заменить жесткую полумуфту между электродвигателем и редуктором простыми техническими стропами…
– Хватить болтать! – оборвал его Кушнарь и, как бы потеряв всякий интерес к сказанному бригадиру ремонтников, повернулся к нахмуренному Шкверину:
– Если якорь мостового крана бессилен, взорвите руду в бункере. И не обращайтесь ко мне по таким пустякам. У вас есть инструкция, чего же вам еще?
– Взрывы уже повредили здание. От них с потолка падают стекла в медных рамах. На днях чуть было не рассекло пополам одного товарища. Не лучше ли выполнить рациональное предложение рабочих? Стоит лишь…
– Ничего не стоит! Идите, работайте по инструкции, иначе выгоню с работы, чтобы не умничали!
Не попрощавшись, Шкверин выбежал из комнаты, нахлобучив до самых бровей черную треуху с кожаным верхом.
– И вы идите, Никулин. Отремонтируйте без нарушений конструкций и системы…
– Это будет не ремонт, а штопанье старых латок! – совсем уже неожиданно для Кушнаря вмешалась Катя, позвякивая кольцом ключа от двери. – Нужно не латать старые дырки, а реконструировать, поскольку рабочие убедились в ошибке защищаемой вами системы техники…
– А кто же отвечать будет за нарушение установлений свыше и за акт, подписанный при вводе рудника и фабрики в эксплуатацию? – со злой иронией спросил Кушнарь. – Думаете, найдутся смельчаки, кроме меня?
– Найдутся! – Катя резко взмахнула рукой, ключ с мерцающим блеском промчался около самого носа Кушнаря, пришлось рвануться назад, едва не опрокинулся вместе со стулом. – Хозяева будут отвечать. Нам секретарь парторганизации обещал поддержку…
– Так, так, так! – раздражению Кушнаря не было границ. – выходит , заговор против руководства имеет широкие рамки и возглавлен секретарем комитета… У вас нет чаю, да покрепче? А вы, Никулин, идите. Мы тут с хозяйкой…
Кушнарь мысленно решил расспросить Катю поподробнее о замысле «хозяев» и секретаря, чтобы подготовить контрудар. Но и Катя разгадала его, остановила Никулина и, подав на стол чайник со стаканами и сахаром на подносе, сказала Кушнарю, положив перед ним ключ от комнаты:
– Как напьетесь, замкните, пожалуйста, комнату и передайте ключ соседке. Она всегда дома. А мне больше ждать нельзя, нужно к Петру. Идемте, Дмитрий Павлович. Вы инструкцию начальника получили, чего же больше? Зайдем в партком…
– Тьфу! – вскочил Кушнарь, будто змея ужалила. Бросившись из комнаты, прокричал в коридоре: – Хозяева! Возомнили о себе. Но мы вам рога сломаем! У меня в Совнархозе и Министерстве свои люди, мы вас свернем в бараний рог…
И развернулась в Лебедях борьба между старым и новым, между гостями и хозяевами. Парторганизация встала на сторону хозяев – шоферов и экскаваторщиков, ремонтников и рабочих разных профессий. Там, где Кушнарь со своими товарищами особенно упирался, приходилось рабочим ставить администрацию «перед совершившимся фактом» – упорядочили работу в карьере, заменили жесткие полумуфты техническими стропами и обеспечили равномерную нагрузку транспортера, заменили рамы поддерживающих роликов и установили регулятор смещений на ленте главного питателя, изменили овалы «течек» с неимоверно пологих на крутые и тем навсегда устранили закупорку их рудой, на малом питателе поставили новую ленту и уменьшили скорость ее движения, после чего рудные глыбы не ударяли, а спокойно ложились на «подстилку» размельченной рудной массы. Было скоординировано напряжение всех звеньев, а также налажено снабжение дробилки не за счет складских резервов, а непосредственным потоком руды прямо из карьера в бункер в обогреваемых кузовах самосвалов.
Это привело к ликвидации случаев «зависления» руды и к устранению примерзания до трети всей массы к стенкам кузовов во время транспортировки.
Сделались ненужными опасные взрывы в бункере, прекратилось останавливание фабрики из-за заклинивания рудой отверстий главного питателя.
Рабочие утеплили хвостовые транспортеры, равно как и все галереи подачи руды стали отапливать паром. Весь цикл работ был приведен в полное соответствие с основной силой Лебедей – с энтузиазмом шоферов и экскаваторщиков, мобилизованных коммунистами на подвиг.
Пока это случилось, для забеременевшей Кати наступила пора стать матерью. Петр отвез ее в больницу. В родильном отделении мест не оказалось в общей комнате, так что Катю поместили в отдельной комнате, где раньше была регистратура.
Роды задержались, так что Кате пришлось в родильном праздновать годовщину Октября в своей «одиночке», как она называла комнату, в которой лежала на никелированной кровати и занималась иногда дискуссиями с медицинскими сестрами и врачом гинекологом.
Когда же пришел Петр, и его не хотели впустить, Катя не на шутку развоевалась:
– Заморили меня одиночеством в этой келье, еще и родному мужу войти нельзя! – шумела она, сверкая глазами и рдея лицом. – У меня есть к нему секретное слово. Впустите немедленно, иначе сама поднимусь с постели и брошусь к нему в вестибюль прямо в халате!
Пришлось медикам впустить мужа.
Петр, укутанный в белый широкий халат и казавшийся Кате не похожим на самого себя, осторожно присел на краешек стула и глядел внимательно на умолкнувшую Катю. А она нарочно закрыла глаза, чтобы вызвать в воображении образ того парня в серой кепке, с которым познакомилась в вагоне и не предполагала еще стать его женой. И когда этот образ встал перед нею, ясный и непосредственный, она улыбнулась и подумала: «Тот парень и этот муж – одно и тоже лицо. Но кажутся разными. Да и я стала другой, не узнать сразу. – Нежные чувства согрели ее. Она нащупала руку Петра и погладила ее сухой и горячей своей ладонью. – Сегодня или завтра мой Петя станет отцом нашего ребенка. И все это от жизни… Ее не обойти…»
– Ты задремала, Катя? – тихо спросил Петр, так как жена лежала смирно с закрытыми глазами и ровно дышала. – Утомил я тебя рассказами о производстве…
– Нет, Петя, нет, – встрепенулась Катя. Она снова сжала его пальцы. – Я слушаю тебя с удовольствием и, конечно, думаю о нашем сыне. Как мы его назовем? – Она открыла глаза и посмотрела на мужа ясным счастливым взглядом. – Ведь у нас обязательно будет сын. Врач сказал, что на это есть приметы…
Петр нагнулся и поцеловал Катю в губы.
– Хочешь, назовем его Михаилом? Это в честь Ломоносова, а?
– Хорошее имя, – Катя мило улыбнулась и добавила: – Купим сыночку бархатного медвежонка, чтобы сразу было у нас два Мишки. А теперь доскажи мне, какое же вчера решение приняло партийное собрание о Кушнаре и как готовится смена Попова выполнить нашу мечту об удвоении мощности фабрики?
– Кушнарю записали строгий выговор и постановили удалить его из Лебедей вместе с его подхалимом-писателем Перцем, а для смены Попова нам теперь созданы все условия. Смена его начнет работу 12 ноября, так что…
– Гражданин хороший! – повелительно положила руку на плечо быстро вошедшая в комнату врачиха. – Ваше время кончилось. Да и не разрешается волновать беременных женщин рассказами о выговорах, о подхалимистых писателях. Вам здесь не клуб и не карьер. Понимаете? – зеленые глаза врачихи глядели сердито, красное припухшее лицо под белым колпаком выглядело недружелюбно.
 Петр поэтому не стал спорить, встал. Но Катя вступилась за него:
– Ничего подобного, Любовь Константиновна, мой Петя не волновал меня своими рассказами, а успокаивал и радовал.
– Вот как?! – Любовь Константиновна поджала губы и, тихонечко толкая Петра указательным пальцем в спину, вытеснила его в вестибюль. Но Катя все же успела крикнуть вдогонку:
– О результатах смены Попова обязательно мне сообщи!
Через день Петра вызвали прямо с экскаватора в контору и подали телефонограмму, поздравили с сыном.
– Мишка, значит, Мишка! – воскликнул Петр и бросился было в гараж. Но его встретил Толя Шкверин. У того сияло лицо, блестели глаза. В руках он держал большой лист бумаги.
– Я узнал, Петр, что Катя родила сына. Говорят, женщинам бывает очень трудно и больно родить дитя. И вот я решил передать тебе вот это лекарство. Только сейчас издано.
Петр заглянул в бумагу и в текст, написанный в три краски:
«МОЛНИЯ». Дробильно-сортировочная фабрика ЛЕБЕДИНСКОГО РУДНИКА. 12 ноября 1960 года смена товарища Попова В. В. включилась в социалистическое соревнование за достойную встречу Декабрьского пленума ЦК КПСС, ознаменовала высокими производственными показателями: передробила за одну смену 5212 тонн руды, выполнив сменное задание на 250 процентов. СЛАВА НОВАТОРАМ ПРОИЗВОДСТВА!»
– Урра-а-а! – закричал Петр и крепко обнял Шкверина. – Спасибо, друг! Это известие для Кати будет лучше всяких лекарств. Сейчас же помчусь в больницу…
– Да не забудь, – напомнил Шкверин, – скажи Кате, что ударный двухдекадник хозяева Лебедей проводят успешно. До конца года дадим еще в счет обязательств 196 тысяч з75 тонн руды.
И Петр помчался, счастливый, что имеет теперь сына, имеет красавицу-жену и тысячи друзей, ставших действительными хозяевами, а не гостями на Лебединском руднике, которому суждено получить мировое признание.

1956-1960 г.г. Лебеди – Старый Оскол.
Автор и участник событий Николай Белых.

СОДЕРЖАНИЕ
ЛЕБЕДИНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ. Повесть
1. Знакомство 1
2. Суббот 6
3. Первый  ковш 11
4. Принимай, Липецк! 20
5. Хозяева 24